Я еще никогда не была так занята, как в год Осакской Международной выставки. У меня было столько встреч с иностранными гостями, что я чувствовала себя сотрудницей Министерства иностранных дел или приближенной императорского двора. Потом заболела одна из моих подруг, и я согласилась заменить ее на Мияко Одори. Мой график стал еще напряженнее, достигнув наивысшей точки. Кроме того, одна из майко окия, по имени Чиёэ, тайно сбежала. Нам нужно было справиться с проблемами, возникшими из-за ее побега.
      И наконец, была еще одна гейко, доставляющая много хлопот. Ее звали Яэмару, и она оказалась совершенно невозможным человеком. Она являлась одной из «младших сестер» Яэко (несмотря на то, что была старше меня). Они обе друг друга стоили. Яэмару сильно пила и напивалась почти каждую ночь. Служанкам все время приходилось почти притаскивать ее домой, где бы с ней это ни случалось. Когда ее приводили, девушка выглядела ужасно: волосы были растрепаны, а кимоно измято. И характер у нее оказался тяжелый.
      Сколько бы тетушка Оима или мама Масако ни ругали ее, Яэмару всегда просила прощения и обещала стать лучше. Она держалась неделю, а потом все начиналось сначала. Так продолжалось годами.
      Вы, наверное, недоумеваете, почему все мирились с таким поведением. Причина проста. Яэмару была лучшей тайко – барабанщицей – в Гион Кобу, одной из лучших в Японии. Она играла важную роль в Мияко Одори, и все зависели от нее, но никогда не были уверены, что она справится. Она опаздывала в театр и страдала от похмелья, но в тот момент, когда она брала в руки палочки, девушка преображалась. Она была чудесна. Никто не мог ее заменить.
      Несмотря на то что Яэмару была нашей непреходящей головной болью, мама Масако закрывала глаза на ее выкрутасы и заботилась о ней. Но той весной Яэмару создала еще большее количество проблем, чем обычно. Потом убежала Чиёэ. В один прекрасный день она исчезла вместе со своим любовником, оставив только своя неоплаченные долги. Так же, как и Яэко много лет назад.
      Как атотори я ощущала большую ответственность за финансовое состояние окия. Я чувствовала необходимость работать еще больше, особенно когда Яэмару была слишком пьяной, чтобы выступать, или после побега Чиёэ. Несмотря на то, что я почти ничего не знала о деньгах, все равно понимала: я – основная поддержка окия. Я выступала на Мияко Одори тридцать восемь дней из сорока и так устала, что едва держалась на ногах. Как-то я прилегла в комнате для служанок, за чайной комнатой. Ко мне сразу же зашла старшая учительница.
      – Мине-тян, с тобой все в порядке? – обеспокоенно спросила она. – Ты не слишком хорошо выглядишь. Думаю, тебе надо сходить к врачу.
      – Спасибо за заботу, – ответила я, – но со мной все в порядке. Правда. Я немного устала. Скоро мне станет лучше.
      Но, честно говоря, я чувствовала себя ужасно. Я стонала, пока шла к сцене, но, стоило мне только ступить на нее, как мое самочувствие мистическим образом улучшалось.
      «У меня все в порядке, – думала я, – скорее всего я просто устала. Представление скоро закончится, я пойду домой и отдохну. Все будет хорошо».
      Я делала все, чтобы подбодрить себя. В конце дня пошла домой. Я полежала немного, а потом встала, оделась и пошла на свои вечерние встречи.
      Я как раз собиралась войти на озашики, как вдруг почувствовала, что куда-то плыву, а затем услышала какой-то громкий звук, будто упало что-то большое.
      Очнулась я на кровати. На меня смотрел доктор Янаи. Я знала, что по расписанию у него должен быть озашики.
      – Что вы тут делаете? – спросила я. – Почему вы не на вечеринке?
      – Потому что ты потеряла сознание и я привез тебя в свою клинику.
      – Потеряла сознание? Не может быть!
      – Очень даже может. Боюсь, Минеко, у тебя проблема. Твое давление больше ста шестидесяти.
      – Правда?
      Я и представления не имела, что это значит.
      – Я бы хотел, чтобы ты завтра обратилась в больницу университета Киото и сдала анализы.
      – Нет, со мной все в порядке. Я только очень много работала и переутомилась. Думаю, что сейчас я могу вернуться на озашики. Хотите, пойдем вместе?
      – Мине-тян, послушайся старого шарлатана. Тебе надо позаботиться о себе, пойти домой и лечь в кровать. Обещай мне, что завтра же пойдешь в больницу.
      – Но у меня все хорошо.
      – Не спорь с доктором.
      – Но у меня все в порядке.
      – Нет, не в порядке. Ты можешь умереть, если так будет продолжаться.
      – Умереть молодым всегда хорошо. Теперь он выглядел раздраженным.
      – Это не тема для шуток.
      – Извините, доктор, я ценю вашу доброту. Не могли бы вы вызвать мне машину?
      – И куда это ты, интересно, собралась?
      – Мне нужно вернуться на озашики хотя бы на пару минут и извиниться перед всеми.
      – Не беспокойся об этом, Мине-тян. Езжай домой. Я вернусь на озашики и извинюсь от твоего имени.
      Я поехала ненадолго домой, но вскоре наступило время другого озашики. Почувствовав себя нормально, я решила пойти, но как только я прибыла на место, я снова ощутила слабость и пошатнулась. Я засомневалась. Может, и правда со мной было не все в порядке и стоило провериться? Но я не знала, когда найду время для этого.
      На следующий день я поговорила с мамой Масако.
      – Мама, я не уверена, но думаю, что со мной что-то не так. Мне не хочется доставлять проблемы окия, но как ты думаешь: если я возьму несколько выходных, это будет нормально?
      – Конечно, Мине-тян. Не волнуйся о работе. Нет ничего важнее твоего здоровья. Первое, что мы сделаем завтра утром, – пойдем в больницу и узнаем, в чем дело. Посмотрим что и как.
      – Но я не хочу брать много выходных. Ведь если я перестану посещать озашики, кто-нибудь другой станет «номером один».
      – Знаешь, это будет даже хорошо – дать кому-то из других девочек побыть первой.
      – Ты не будешь расстраиваться?
      – Конечно нет.
      Так и закончился наш разговор.
      На следующее утро Кунико пошла со мной в больницу университета. Главного врача звали Доктор Накачо. Он заставил меня выпить целый кувшин воды, чтобы сделать анализ мочи, но я смогла сходить в туалет только через три часа.
      Доктор проверил ее полоской какой-то бумаги. Бумага стала полностью зеленого цвета. Я запомнила это, потому что зеленый был одним из любимых моих цветов.
      Они отправили меня на дополнительное обследование. Кроме доктора Накано пришло еще почти десять человек.
      – Разденьтесь до пояса, – приказал он.
      До сих пор единственным мужчиной, который видел меня обнаженной, был мой отец, и это было много лет назад. Я не собиралась раздеваться перед всеми этими практикантами. Доктор Накано заметил мои сомнения и закричал:
      – Делайте как я говорю, молодая леди. Все эти люди будут врачами и находятся здесь, чтобы наблюдать за процедурами. Теперь представьте, что я тут один, и разденьтесь.
      – Я бы не разделась, даже если бы вы были тут один, – ответила я.
      – Прекратите зря тратить мое время, – рассердился он, – делайте как я говорю.
      Я опустила голову и начала выполнять его приказ. Ничего не случилось. Не знаю, чего я ожидала, но доктор и студенты продолжали заниматься своим делом.
      Когда я поняла, что они не интересуются моим телом, я забыла про них и стала разглядывать комнату. Там стоял странного вида аппарат с кучей проводков, торчащих во все стороны. Пришла медсестра и стала пластырем закреплять датчики на моем теле. Затем меня поместили в аппарат.
      Доктор включил машину, и из нее полезла длинная лента, на ней были нарисованы две линии. Одна из них была прямая, а вторая прыгала вверх и вниз.
      – Какая симпатичная линия, – сказала я, – вот эта, прямая.
      – Боюсь, что это не слишком хорошая для вас линия. Зигзаги означают, что у вас не работает левая почка.
      – Почему?
      – В этом надо будет разобраться. И возможно, потребуется операция. Мне нужно сделать еще несколько анализов.
      Какое ужасное слово – «операция».
      – Извините меня, – сказала я, – но мне, наверное, лучше поехать домой и обсудить это с матерью.
      – Вы можете вернуться завтра?
      – Я не уверена, еще не знаю своих планов на завтра.
      – Мисс Ивасаки, вам нужно немедленно о себе позаботиться. Иначе может возникнуть серьезная проблема.
      – Какая?
      – Возможно, нам придется удалить вам почку. Я все еще не понимала всей серьезности ситуации.
      – Я даже и не знала, что у меня две почки. А что, одной недостаточно? Мне и правда нужны обе?
      – Да, нужны. Жить с одной почкой нелегко. Это означает диализ и вероятность нанесения вреда внутренним органам. Это очень серьезно.
      Мне нужно сделать дополнительные анализы как можно скорее.
      – Вы можете сделать их сейчас?
      – Да, если вы готовы остаться в больнице.
      – Остаться? Вы имеете в виду переночевать?
      – Да, конечно. Вам придется пробыть здесь около недели.
      Я почувствовала себя так, будто меня ударили в живот.
      – Доктор, боюсь, у меня нет столько времени. Я, возможно, смогу выделить дня три, но будет лучше, если вы уложитесь в два.
      – Это займет столько времени, сколько нужно. А теперь идите и регистрируйтесь в больнице. Чем раньше вы это сделаете, тем лучше.
      Я чувствовала себя бессильной, как карп на дощечке, которого вот-вот порежут для сашими.
      Доктор сделал целую кучу анализов. Врачи нашли какую-то инфекцию у меня в горле, она-то и послужила причиной ослабления почек. Прежде чем делать что-либо другое, мне решили удалить гланды и посмотреть, не устранит ли это проблему. Назначили операцию.
      Первым, кого я увидела, когда меня привезли в операционную, был человек в белом халате, направляющий на меня фотоаппарат. Не задумываясь, я послала ему очаровательную улыбку.
      – Пожалуйста, не обращайте внимания на фотографа, – сказал врач. – Мне нужны фотографии этой операции для хирургической конференции. А теперь откройте широко...
      Медсестра, стоявшая рядом со мной, тихонько хихикала. В силу характера своей работы, я не могла отвести взгляд от фотоаппарата. Это было забавно. По крайней мере целую минуту. Затем они дали мне местный наркоз и сразу после того, как доктор начал оперировать, у меня вдруг началась аллергическая реакция. Все мое тело покрылось сыпью, все чесалось, и мне было ужасно неловко. Мои мысли были только о том, как бы поскорее выбраться оттуда и пойти домой.
      Я отказалась оставаться в больнице после операции.
      – С моими ногами все в порядке, – настаивала я на амбулаторном режиме.
      Я ушла домой, но все еще была серьезно больна. Горло подводило меня. Я не могла глотать, не могла говорить. Боль так мучила меня, что я три дня пролежала без движения на кровати. Когда же я наконец немного окрепла, чтобы встать на ноги, Кунико повела меня на осмотр в больницу. По дороге домой мы шли мимо кофейни, откуда доносился вкуснейший аромат пирожных. Я сидела на диете больше недели и почувствовала острый приступ голода. Мне показалось, это означает, что мне стало лучше. К сожалению, я все еще не могла говорить, так что написала на бумажке: «Я голодна» – и показала ее Кунико.
      – Отлично, – ответила она, – пойдем домой и расскажем всем хорошие новости.
      Мой нос следовал за ароматом пирожных, но я позволила отвести себя домой. Кунико рассказала обо всем маме Масако.
      – Думаю, это хороший признак, – кивнула мама, – сегодня вечером мы будем кушать сукияки.
      По ее лицу пробежала недобрая ухмылка. К вечеру аромат говядины проник в мою комнату из кухни. Я пошла туда и написала на бумажке: «Что-то воняет».
      – Воняет? – рассмеялась мама. – Ну, не знаю. Мне кажется, что это хорошо пахнет.
      «Ты все та же Старая Меани, – написала я. – Зачем ты готовишь что-то вкусное, когда знаешь, что я ничего не могу есть?!»
      Она так разволновалась, что схватила бумажку и собралась написать мне ответ. Я вырвала лист у нее из рук.
      «Тебе не нужна бумага, – написала я, – мои уши прекрасно слышат».
      – Да, ты права, – она рассмеялась над своей собственной глупостью.
      Я попросила стакан молока, но сделала один глоток и ужасная боль охватила меня, казалось, до корней волос. Я пошла спать голодной. Мои подруги были очень добры и навещали меня, но я расстраивалась, что не могу поговорить с ними. Я не слишком хорошо проводила время. Один из друзей пришел с огромным букетом космоса, для которого явно был не сезон.
      «Спасибо, – написала я, – но мне бы хотелось поесть».
      – Это не слишком вежливо с твоей стороны, особенно учитывая, с каким трудом я нашел эти цветы.
      «Нет, ты тут ни при чем. Не обижайся, просто меня мучит голод».
      – А почему ты не ешь?
      «Если бы я могла есть, я бы не голодала».
      – Бедная... Но, думаю, у этого букета есть сила, чтобы заставить тебя чувствовать себя лучше, – загадочно произнес он. – Это не я купил цветы. КОЕ-КТО попросил меня принести их тебе. Так что сконцентрируйся на космосе, и увидишь, что произойдет.
      Я серьезно поговорила с цветами, и они рассказали мне о своем появлении. Я догадалась: они были от человека, занимавшего место в моем сердце.
      Я очень по нему скучала, не могла дождаться, когда вновь увижу его. Но в тоже самое время – я боялась его. Когда бы я ни думала о нем, мое сердце громко стучало, и я чувствовала, как к горлу подступают рыдания. Я не знала, что происходит. «Неужели мой племянник разрушил мне жизнь? Была ли я так напугана, что теперь не смогу пойти на физический контакт с мужчиной?» Стоило мне подумать о том, чтобы сблизиться с кем-то, как я вспоминала ужасного Мамору, и мое тело содрогалось от страха. «Моя настоящая проблема – это не горло и не почки, – думала я, – доктор должен был прооперировать мне сердце».
      Я не знала никого, с кем могла бы поговорить о своих чувствах и ощущениях.

      Его сценическое имя было Шинтаро Катцу. Мне было пятнадцать, когда я встретила его. На одном из своих первых озашики после того, как стала майко. Он попросил одну из майко остановить меня, чтобы познакомиться.
      Она представила мне его под обычным именем – Тошё. Тошё был самой яркой звездой японского кинематографа. Мне было известно его имя, но я мало ходила в кинотеатры и не знала его в лицо. Во всяком случае, я не была поражена. Парень был одет как нищий: юката (хлопчатобумажное кимоно), которое было слишком нетрадиционным для озашики и, кроме того, еще было мятым. На шее у него все еще были остатки косметики.
      Я была всего несколько минут на озашики и непосредственно с ним не разговаривала. «Сомнительная личность», – помнится, подумала я тогда. Я надеялась, что он больше не будет приглашать меня.
      Несколько дней спустя, по дороге домой меня остановила окасан очая, и я столкнулась с Тошё и его женой. Она была известной актрисой, так что мне было приятно с ней познакомиться.
      Тошё имел привычку почти каждый вечер являться в Гион Кобу. Вообще-то он часто заказывал меня, но я отказывалась, как только могла. Однако правила приличия карюкаи гласили, что хоть иногда я должна появляться. Я специально просила окасан очая держать меня подальше от него, но та не могла делать это постоянно. В конце концов, это бизнес и окасан должна выполнять пожелания своих клиентов.
      Однажды Тошё спросил у аккомпаниаторши, не одолжит ли она ему на минуту шамисэн. Та протянула инструмент, и парень начал наигрывать балладу под названием Нагарэ (цветение). Я не могла поверить! Без сомнения, он был очень талантлив. По моему телу побежали мурашки.
      – Где вы научились так играть? – спросила я, и это были первые слова, адресованные лично ему.
      – Мой отец – иэмото Школы баллад шамисэна Кинея, так что я научился играть еще в детстве.
      – Я поражена. Какие еще секреты вы храните?
      Как будто пелена упала с моих глаз, и я увидела его в совершенно другом свете. В нем было много такого, что не увидишь глазами.
      В шутку, я заявила, что стану приходить на его озашики только в том случае, если Тошё будет играть на шамисэне. Это было бесцеремонно с моей стороны, однако с тех пор, когда бы я ни приходила на озашики, рядом с ним всегда стоял шамисэн. Так продолжалось три года. Тошё заказывал меня все время, но я приходила изредка, да и то в основном потому, что хотела послушать, как он играет.
      Мне было восемнадцать. Однажды вечером, когда я несла сакэ из кухни на озашики и уже собралась подниматься по лестнице, я заметила его. Это было ужасно. Как раз в этот вечер я отказалась прийти на его вечеринку. Тошё спустился вниз и взял поднос из моих рук.
      – Минеко, иди сюда на минуту, – сказал он и толкнул меня в одну из комнат для прислуги.
      Прежде чем я что-то сообразила, Тошё обнял меня и поцеловал в губы.
      – Э-эй, стоп, – я вырвалась, – единственный, кому я позволяю это делать, – это Бит Джон, моя собака.
      Это был мой первый поцелуй. Я не находила его ни капли притягательным. Думаю, у меня возникла даже аллергическая реакция, так как по телу пробежали мурашки, волосы встали дыбом, и меня заколотило от холода. После такого потрясения я быстро перешла в состояние неистового гнева.
      – Как ты смеешь, – прошипела я, – не смей ко мне больше прикасаться! Никогда!
      – О, Мине-тян, разве я вам совсем не нравлюсь? Ну, хоть чуть-чуть?
      – Нравитесь? О чем вы? Нравиться – это еще ничего не значит!
      Стыдно признаться, но в восемнадцать лет я все еще верила в то, что от поцелуя можно забеременеть. Я была до смерти напугана.
      Я влетела в офис и все рассказала окасан.
      – Я не хочу его больше видеть. И не важно, сколько раз он будет меня заказывать. Тошё омерзителен, и у него плохие манеры.
      Окасан сказала мне, что я слишком бурно реагирую.
      – Мине-тян, ты должна уже немного повзрослеть. Это был невинный поцелуй. В этом нет ничего страшного. Тошё – важный клиент. Я бы хотела, чтобы ты была с ним чуточку помягче.
      Она объяснила мне беспочвенность всех моих страхов и на протяжении последующих нескольких недель убеждала меня, что посетить озашики Тошё совершенно безопасно.
      Я пришла на прием немного настороженной, но Тошё явно раскаивался. Он пообещал мне, что не тронет меня и пальцем. А я, в качестве ответной услуги, стала посещать одно из пяти его озашики.
      Однажды вечером Тошё игриво спросил меня: – Я знаю, что мне нельзя касаться тебя, но, может быть, тогда ты положишь мне на плечо палец? Взамен я буду играть на шамисэне.
      Представив себе, что трогаю что-то грязное, я положила кончик указательного пальца ему на плечо. Это было похоже на игру.
      Через три месяца после этого он попросил класть на плечо уже три пальца. Потом пять.
      А еще позже – всю ладонь. В один из вечеров он был очень серьезен.
      – Минеко, кажется я влюблен в тебя.
      Я была слишком неопытна, чтобы отличить флирт от настоящих чувств. Я думала, что гость продолжает шутить.
      – О, пожалуйста, Тошё-сан, зачем вы такое говорите? Разве вы не женаты? Меня не интересуют женатые мужчины. Кроме того, раз вы женаты, значит, вы уже влюблены!
      – Это необязательно так, Минеко. Любовь и семейная жизнь не всегда идут по одному пути.
      – Ладно, допустим. Все равно нельзя так шутить. Вашей жене будет очень неприятно, если она узнает об этом, а я уверена, что вы не хотите причинять ей боль. Или вашим детям. Ваша первая обязанность – сделать их счастливыми.
      Единственным взрослым мужчиной, которого я знала, был мой отец. Все мои представления о любви и долге были почерпнуты из семьи.
      – Минеко, я не хотел, чтобы так случилось, но это произошло.
      – Ладно, мы ничего не можем сделать, поэтому об этом надо забыть прямо сейчас.
      – И как ты предлагаешь это сделать?
      – Не знаю. Это не моя проблема. Я уверена, что у вас все будет в порядке, – сказала я. – В любом случае, вы – не тот, кого я ищу. Я хочу страсти, хочу встретить кого-то, кто научит меня любить. И я стану великой танцовщицей.
      – И как он выглядит, эта твоя большая страсть?
      – Не знаю, потому что я еще не нашла его, но зато знаю о нем несколько вещей. Этот человек не женат. Он много знает об искусстве, и я смогу разговаривать с ним о том, что делаю. Он очень умный, потому что у меня есть много вопросов. Думаю, он должен быть специалистом в какой-то области.
      Я выболтала весь свой список требований. Я была уверена, что мне нужен кто-то вроде моего отца или доктора Танигавы.
      Тошё выглядел удрученно.
      – А как же я? – спросил он.
      – В смысле? – не поняла я.
      – У меня есть шанс?
      – Думаю, нет.
      – Значит, я тебе не слишком нравлюсь?
      – Конечно, вы мне нравитесь. Но я говорю о чем-то другом. Я говорю о любви моей жизни.
      – А если я разведусь?
      – Это не выход. Я не хочу причинять кому-нибудь боль.
      – Но мы с женой не любим друг друга.
      – Тогда зачем вы поженились?
      – Она была влюблена в кого-то другого, а я видел в этом вызов и решил украсть ее у того парня.
      Я почувствовала раздражение.
      – Это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала! – заявила я.
      – Знаю. Поэтому я и хочу развестись.
      – А как насчет ваших детей? Я никогда не смогу любить кого-то, кто вот так бросает детей.
      Тошё был вдвое старше меня, но чем больше мы разговаривали, тем больше я чувствовала, что старшая тут – я.
      – Не думаю, что нам стоит об этом говорить. Мы ходим по кругу. Дискуссия окончена.
      – Извини, Минеко, но я не собираюсь сдаваться. Я собираюсь продолжать.
      Тогда я решила сама бросить ему вызов. Я представила себе, что могу играть по очень жестким правилам и что он, не выдержав моих условий, выйдет из игры и забудет меня.
      – Если вы действительно любите меня, тогда докажите это. Помните поэтессу Ононо Комачи? Как она заставила офицера Фукакуса посещать ее сто ночей подряд, прежде чем она согласится выйти за него замуж? Хорошо. Я хочу, чтобы вы приходили в Гион Кобу каждый вечер в течение следующих трех лет. Каждый вечер, без исключений. Большую часть времени я не буду проводить с вами, но я всегда стану проверять, приходили вы или нет. Если вы выполните это условие, мы сможем снова поговорить.
      Я не думала, что Тошё действительно на это согласится.
      Но он согласился. Он приходил в Гион Кобу каждый вечер три года подряд, даже на праздники, на Новый год. И он всегда заказывал меня на свои озашики. Я приходила к нему раз или два в неделю. На протяжении этих лет мы подружились. Я танцевала. Он играл на шамисэне. Но в основном мы говорили об искусстве.
      Тошё оказался очень талантливым человеком. Те эстетические принципы, которым я пыталась научиться, были привиты ему еще в детстве. Он был внимательным и добрым учителем и, как только начал воспринимать меня всерьез, стал настоящим джентльменом. Тошё больше ни разу не переступил границу, и я никогда не чувствовала опасности сексуальных домогательств с его стороны. Честно говоря, он стал одним из любимых моих клиентов.
      В то же время я медленно, но верно попадала под его очарование. Внезапно я поняла, что испытываю к Тошё то, чего раньше никогда ни к кому не испытывала. Я не знала, как это произошло, но подозревала, что дело тут в сексуальной привлекательности. Меня тянуло к нему. Это было то, о чем рассказывают люди.
      Вот на этом этапе отношений мы и находились, когда Тошё попросил моего друга передать мне цветы. Этим он показывал, что продолжает держать обещание навещать меня каждый день. Убедившись, что цветы были от Тошё, я ощутила подъем. Я не знала, любовь ли это, но это точно было сильное чувство. У меня болела грудь каждый раз, когда я думала о Тошё, а думала я о нем постоянно. Это заставляло меня стесняться. Я хотела поговорить с ним о том, что происходит, но не знала как. Мне казалось, что маленькая дверца моего сердца начала открываться. И я боролась за каждый шаг, чтобы не сойти с пути.
      Через десять дней я уже чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы снова танцевать. Я все еще не могла говорить, но мама Масако завила, что я могу работать, и вызвала одевальщика.
      Я нарезала стопку бумаги и написала на каждом листочке: «Я рада вас видеть», «Спасибо, со мной все в порядке», «Я буду рада танцевать для вас», «Все хорошо, кроме моего голоса» и так далее. Десять дней на озашики я проходила с карточками. Это было даже весело. Карточки и мои пантомимы добавляли элемент веселья, и гости казались довольными.
      Через десять дней боли в горле прекратились, наконец-то я могла спокойно глотать. Моя почка «вернулась из отпуска» и снова начала нормально работать.
      Самым неприятным оказалось то, что я сильно похудела. Я весила 86 фунтов. Как уже говорилось, костюм майко весил 30-40 фунтов, так что можете себе представить, как тяжело мне было двигаться и танцевать в костюме. Но я была так счастлива вернуться к занятиям и всему остальному, что упорно продолжала заниматься и много ела. Если бы я не смогла носить кимоно, я не смогла бы работать.