– Наверное, – она беспечно улыбнулась. – Но ты поступил иначе. По-своему. Не так, как предложено. А значит, внучка отдала свое дитя в надежные руки.

– Внучка? Вы говорите об Ивари?

– Маленькая глупая девочка, попавшая в сети любви… Мне немножко ее жаль, но еще больше я за нее рада, потому что тепло в сердце – лучшая награда, которую можно получить от мира.

– Даже, если любовь безответна?

– Даже так. Потому что, когда любишь, начинаешь видеть все иначе.

– Сквозь туман?

– Сквозь кружевную занавесь, которая и сама по себе прекрасна, и прячет за собой настоящие чудеса… Ну, хватит воздух словами гонять! Идем, угощу!

– Чем? Рыбы-то не осталось…

– Ты об этом? Ай, не жалей, я тебе соленой дам: пальчики оближешь!..

Есть много разных способов достижения желаемого результата, в частности, выяснения подробностей об интересующей вас персоне. Один из самых простых – вопрошение, то есть, попытка получить ответы на ряд прямых вопросов. Но иногда нагляднее и эффективнее другой путь: поставить задачу и предложить несколько способов ее решения, а уж выбор того или иного способа ясно охарактеризует испытуемый объект. Так и поступила со мной старая линна. Попросила об услуге, сразу же подсказывая, как оная должна быть выполнена. Подталкивая к очевидному решению. Проще всего было сломать пресловутую ветку, тем самым давая понять: не остановлюсь ни перед чем, если уж цель ясна и достижима. Точнее, кажется достижимой… Я же поступил наоборот. Довольствовался тем, что имелось. Тем, изъятие чего не смогло бы оказать существенное влияние на окружающий мир. Был ли мой поступок предсказуемым? Возможно. Ожидаемым? Это осталось на совести старой линны.

Одна из ее прабабок знала, кто такой Разрушитель. Возможно, какое-то время шла рядом с ним и осталась жива, хотя должна была погибнуть. Что ж, остается только порадоваться за нее и за ее потомков, унаследовавших важные знания. Но во всей этой истории есть еще что-то, не дающее мне покоя. Что-то, мешающее плотно закрыть дверь этой комнаты в кладовых Памяти.

Пуховая нитка так нежно скользила по коже, что временами казалось: вязаное полотно возникает прямо из воздуха. Невесомое, тонкое, но в нем будет не холодно в самый лютый мороз и не жарко под палящим солнцем. Хороший подарок. Я долго думал, в какую форму его облечь, и в конце концов решил, что свяжу просто покрывало: когда родится маленький эльф, Кайа будет укрывать его, а потом и сама сможет носить. В качестве шали.

– Хотелось бы поучаствовать, – наигранно равнодушно сообщила Тилирит, жадными глазами глядя на золотистое кружево, и я вздрогнул.

Никак не могу привыкнуть к тетушкиной манере появляться в самый неподходящий момент и совершенно незаметно. Хорошо еще, Ирм уже третий день подряд занимается подарками от мамы и прабабушки и вовлекла в свои забавы Лэни: хоть эти две особы женского пола не возникают без предупреждения.

– В чем?

– Нитки ведь еще останутся?

С сомнением оглядываю мотки, разложенные во всех доступных местах:

– Трудно сказать.

– Останутся, останутся! И я была бы не прочь получить к Летнему Балу что-нибудь эдакое…

Пальцы тетушки описывают в воздухе замысловатую кривую.

– А конкретнее?

– На твое усмотрение.

Задумываюсь.

– Может быть, может быть. Но в свою очередь, тоже хочу кое-что получить.

Лицо Тилирит выражает крайнюю заинтересованность:

– И что же?

– Ответы.

– А планируется много?

– Кого?

– Вопросов.

– Всего один.

– Задавай.

Я отложил вязание в сторону, чтобы не отвлекаться, и спросил:

– Откуда взялась идея с иголками в позвоночнике?

Тетушка отвела взгляд, потом снова посмотрела на меня. Прошлась по комнате. Прислушалась к сопению найо под кроватью и сквозь зубы процедила:

– Брысь отсюда!

Оборотни, сегодня избравшие облик то ли лисиц, то ли енотов, кубарем выкатились за дверь.

Последовала еще одна долгая пауза, которую прервал я, вежливо осведомившись:

– Больше нам никто не мешает?

Зелень глаз потемнела:

– Никто. Кроме нас самих.

– Я слушаю.

– Ты предполагаешь, откуда. Верно?

– Предполагаю. Но хочу услышать истину из твоих уст.

Тилирит подошла к креслу, на котором я сидел, и, уперевшись ладонями в подлокотники, склонилась надо мной.

– Почему?

Если бы ее дыхание могло замораживать, я бы стал ледышкой в мгновение ока.

– Не люблю делать выводы на основании догадок и слухов.

– Вот как? А если то, что я скажу, тебя не обрадует?

– Переживу.

– Что решил ты сам?

Я смотрел на тетушку снизу вверх, чувствуя себя ребенком, одновременно обиженным и провинившимся.

– Вы всегда проверяете теорию практикой. Значит, на ком-то идея была опробована. Сколько их было, таких, как я?

– Достаточно для глубокого изучения.

Слово «глубокого», произнесенное Тилирит с плохо скрываемым отвращением, заставило меня содрогнуться.

– И… как это происходило?

– Лишний вопрос.

– Они… они ведь должны были прожить сколько-то лет прежде, чем достигнуть нужного состояния?

– Разумеется, – сухое подтверждение.

– И до какого возраста?

– Самое большее, семь лет.

– Невозможно! Это слишком мало! Я в семь лет только-только начинал…

– Ты рос в других условиях. Процесс Слияния можно… ускорять. Подвергая объект определенным воздействиям.

– Говори уж прямо: пыткам?

Она не ответила. Выпрямилась и зябко поежилась.

– Угадал?

– Не надо было спрашивать.

– Это… ужасно.

– Это было необходимо. Иногда приходится жертвовать малым для достижения большого.

– Хочешь оправдаться?

– Просто поясняю. Лично мне оправдываться не в чем и не перед кем.

– Ты не принимала участие?

– Нет.

– А кто принимал?

– Это уже не важно.

– Хорошо, тогда скажи, кто придумал этим заняться? Кто стоял за всем этим?

Я готов был понять и принять любой внятный ответ, но Тилирит молчала. Молчала так долго и скорбно, что вывела меня из равновесия: я вскочил на ноги и вцепился пальцами в тонкие плечи под черным бархатом платья:

– Кто?!

– Я же сказала, не важно.

– Я хочу знать!

– Не настаивай.

– Я должен знать! Говори!

Тетушка сморщилась от боли, но взгляд остался печальным и сожалеющим. Наверное, именно это и заставило меня убрать руки: осознание того, что ее терпения хватит на гораздо большее время, чем моей ярости.

– Скажи, иначе…

– Что «иначе»?

– Я узнаю сам, доставив беспокойство всем, кого смогу достать. И они будут недовольны твоим упорством.

Тихий смешок.

– Да, кровь не водица…

– Что ты имеешь в виду?

– Если от матери ты взял упрямство, то от отца – способность мгновенно воспламеняться. И быстро гаснуть, но не переставать тлеть… Я скажу. Но предупреждаю: ты не обрадуешься.

Она снова сделала паузу, словно спрашивая у самой себя, стоит ли посвящать меня в тайны прошлого. И все же ответила:

– Исследования проводила Элрит.

– Моя мать?

– Я предупреждала, – почему-то виновато качнула головой тетушка.

Моя мать… Пытала беззащитных и беспомощных детей? Пресветлая Владычица! Да как такое возможно? И что мне теперь о ней думать? Что чувствовать? Как разговаривать с Мантией?

Я решу. Но для принятия решения необходимо… Как обычно говорят? «Чистота эксперимента»?

– Ты… умеешь ЭТО делать?

– Что?

– С иглами… и все такое?

– Умею. Мы все этому учились. На случай беды.

Беды… На мой случай, то есть. Предусмотрительно.

– У тебя есть все необходимое?

Тилирит подозрительно сузила глаза.

– Зачем?

– Я хочу испытать на себе.

– Не глупи, Джерон! Это совершенно не нужно!

– Нужно. Мне.

– Но для чего?

– Пока не знаю. Но если не почувствую, каково это, не смогу двигаться дальше.

– Плохая идея. И потом, она не имеет смысла, ведь сразу же по введению металл будет…

– Уничтожен? Нет. Я попрошу зверька не торопиться.

– Джерон… – в зеленых глазах метались тревожные молнии. – Твоя сестра будет недовольна.

– Пусть. Я давно уже стал совершеннолетним. И она признала за мной право поступать, как мне вздумается.

– Ты совершаешь…

– Ошибку? О нет, сейчас я как никогда уверен, что поступаю правильно.

– Не хочешь подумать? Еще раз?

– У меня будет на это время. После того, как ты закончишь свою работу.

Тетушка поджала губу.

– Хорошо. Снимай рубашку и ложись.

По щелчку пальцев в комнате появился один из найо с уже знакомым мне футляром. Я выполнил указание Тилирит и лег, уткнувшись носом в одеяло, но сначала попросил существо, живущее внутри меня: «Подожди немного, не трогай иглы. Они станут частью твоего тела, обещаю, но мне нужно время… Я скажу, когда пора, хорошо?» И вспухший под кожей посередине ладони бугорок согласно дрогнул.

– Все, что я могу сделать, это снять поверхностную боль, но остальное ты будешь чувствовать, – сообщила тетушка, быстро надавливая пальцами на точки где-то под лопатками и в области поясницы.

И я чувствовал. Как каждая игла вворачивалась в позвоночник. Медленно. Методично. С равным усилием от начала и до конца. И переставала быть иглой, превращаясь в скользкого червяка, кольцом скрутившегося между позвонками. Это было омерзительно даже без боли. А с болью, наверное, и вовсе невыносимо.

Последняя игла нашла свое место примерно посередине шеи, но я откуда-то знал: это не все. Не может быть всем.

– А что произойдет, если добавить и основание черепа?

«Нет! Не проси об этом!…» – истошный вопль почти оглушил.

– Ты потеряешь возможность общения с…

– С Мантией?

– Да.

– Тогда что же ты остановилась на полпути? Заканчивай!

– Ты уверен?

– Больше, чем прежде.

«НЕ-Е-Е-Е-Е-ЕТ!…»

Крик оборвался, и наступила тишина.

Наверное, это была наивная, нелепая, детская месть. Частично. А еще мне нужно было отвлечься. Да, именно отвлечься, как бы странно сие заявление ни звучало. Побыть наедине с самим собой и своими, только своими мыслями.

Мантия – необычайно полезная вещь. Крайне необходимая и абсолютно бесценная. Есть только одно «НО»: она делит со мной каждый миг существования. Она знает, что я чувствую, о чем думаю, направляет мои действия и выполняет мои просьбы. Да, именно просьбы: не уверен, что когда-нибудь смогу ей приказать. Хотя бы потому, что приказывать собственной матери – неловко и невежливо. Даже ее тени…

Я должен был догадаться раньше. Мои родственники слишком много обо мне знали. С самого начала. Мое рождение не могло быть всего лишь третьим по счету. Но мне и в голову не приходило, сколько таких «рождений» затерялось в веках.

Могу предположить не один десяток. Может быть, сотни полторы. И не нужно спрашивать ни Танарит, ни кого-то еще, чтобы понять, каким именно образом драконы выращивали бесчисленных Разрушителей. Разумеется, не в своем чреве, иначе вымерли бы до начала Долгой Войны. Скорее всего, в качестве «матерей» брали найо: недаром, их почти не осталось на свете… Можно извлечь зародыш из чрева и поместить в другое место. До созревания. Об этом мне рассказывали. Вероятно, требовались долгие и мучительные изменения, чтобы подготовить найо к вынашиванию дракона, пусть и неполноценного. Но настоящие муки предстояли впереди. До самого момента родов, непременно заканчивающихся гибелью роженицы. А потом… Потом появившееся на свет чудовище начинали выращивать.

Пожалуй, не стоит подбирать другое слово: они не росли, они… существовали. Пока в них была необходимость. Или пока не умирали от «подробного изучения». Больная фантазия могла бы нарисовать бесконечное множество картин, иллюстрирующих процесс познания темы: «Что такое Разрушитель и как с ним бороться», и свела бы меня с ума, но… Я принял необходимые меры. Нырнул в омут реальной боли прежде, чем начал придумывать, какой она могла бы быть. Очень действенный метод, кстати: одно дело – напрягать воображение, и совсем другое – воспринимать то, что происходит с тобой наяву.

Впрочем, буду честен: особенной боли не испытывал. Некоторая неловкость движений, сведенные судорогой мышцы спины, тяжесть в области затылка – не самые страшные гости. Почти никакие. Да и все прочее… В конце концов, я столько раз набрасывал на себя Вуаль, что почти привык к миру, припорошенному пеплом. Детям было труднее. Оказаться насильно и болезненно оторванными от привычных ощущений, без объяснений, без извинений, только потому, что взрослые вокруг желали разрезать их на кусочки и посмотреть, что находится внутри? Правда, возникает вопрос: а было ли у них какое-либо мироощущение вообще? Что можно узнать и понять за несколько лет существования, обреченного оборваться не в срок?

Их ничему не учили. Зачем? Нужно было только вынудить юный организм как можно быстрее близко познакомиться с Пустотой.

Их чувствами и желаниями никогда не интересовались. Потому что у материала для опытов не предполагается чувств.

Они рождались, жили и умирали в непонятных самим себе муках. Умирали для того, чтобы я… жил.

Мне трудно любить и ненавидеть. И тех детей, и тех взрослых. Но я всегда буду помнить о них.

Помнить. Это сложнее всего, ибо память не расставляет оценки, а просто хранит. Злое и доброе, темное и светлое, горькое и радостное. Оценки мы даем прошлому сами. Хотели бы избежать этого, но не можем. И вся беда состоит в том, что каждое новое воскрешение в памяти давно прошедших событий видится с новой точки зрения. Потому с течением времени мы запутываемся в собственных взглядах. А ведь можно поступить проще и мудрее: не стремиться обвинять и оправдывать.

Да и кого я могу обвинить? Свою мать? А в чем? В том, что она прилагала все усилия, чтобы помочь своему роду выжить? Это заслуживает уважения. К тому же, ее поступки – и подвиги, и преступления – позволили возникнуть мне. И не только возникнуть, но и добраться до определенной цели. Да, поставленной не мной. Но я не жалею.

Элрит… Ты была упряма и настойчива. Ты всегда поступала правильно. Я не имею права обвинять тебя, потому что знаю, как это тяжело – двигаться в правильном направлении. Ведь оно всегда полосует беззащитную душу незаживающими ранами… Я дрожу, думая о том, что ты могла проделывать с детьми, но понимаю: это было необходимо. И ты, и они выполнили свой долг. Но цена его была разной.

Разрушители умирали и рождались вновь, неся в себе память и опыт прежних воплощений. Ты умерла навсегда. Оставив свое отражение мне в подарок. Нет, в дар. Любила ли ты своего ребенка? Наверное, да, иначе бы не потратила себя без остатка. Была ли в твоих действиях толика эгоизма? Конечно. Ты хотела быть уверенной в том, что все прошло, как полагается. Как планировалось. Как было просчитано и предсказано. Возможно, ты смогла в этом убедиться. Надеюсь, что смогла.

Почему мне не рассказали всю предысторию? Ведь чувство вины – самая надежная привязь. Правда, существенно ограничивающая свободу разума… Да, наверное, дело именно в этом: я должен был принять независимое решение, не скованное обузой подробных и всесторонних, а значит, излишних знаний. Когда знаешь слишком много, очень часто не можешь реагировать на происходящее быстро и единственно верным способом. Поэтому не следует стремиться узнать сразу все и обо всем: попросту захлебнетесь в океане фактов и фактиков, имеющих место быть. Если требуется войти в комнату, какие сведения необходимы? Где находится дверь, в какую сторону открывается, есть ли ручка и заперта ли дверь на замок. А из какого дерева выпилены составляющие ее доски, каковы их длина, ширина и толщина, как плотно они соединены друг с другом – к чему все это? Совершенно ни к чему. Если не собираетесь ломать, конечно.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.