Но, слава богам, пьюп угомонился, завтрак прошел в торжественной, хоть и несколько мрачноватой тишине (а что делать, живу один во всем доме), и передо мной встал вопрос: чем занять свободное время? Стирка белья и уборка показались занятиями не слишком приятными, особенно в первый день отдохновения, посему было решено отправиться в Письмоводческую управу – проверить, нет ли весточек от Гебара, а потом прикупить новых перьев и бумаги.

Неизвестно, сколько времени требовалось бы чиновникам для рассылки по всем городам и весям императорских повелений, если бы природа (а может, безумные опыты какого-то мага или каприз богов: споры до сих пор ведутся) не подарила нашему миру такую приятную мелочь, как Паутина. Правда, в отличие от Сферы Силы, доступной к магическому осязанию в любой точке пространства, Паутина снисходила да общения с людьми только в определенных местах – входах и выходах, работающих, кстати, не одновременно в обе стороны. Но обо всем по порядку.

Как и все значимые открытия, первое столкновение с шалостями Паутины произошло случайно: кто-то забыл на столе листок бумаги. И так случилось, что в нескольких пядях от этого листка начиналась одна из ниточек Паутины. А надо сказать, что изначально все они являются входами, поэтому не было ничего удивительного, когда сквозняк подтолкнул бумагу к ниточке, и листок втянулся в голодную пасть. Разумеется, пропажу искали, и нерадивая служанка была строго наказана за свою рассеянность, но… Каково же было всеобщее удивление, когда искомый листок обнаружился за несколько десятков миль от прежнего места пребывания, в целости и сохранности, по счастливой случайности тоже попав на стол, а не, скажем, в ясли с кормом для свиней. Нашедший оказался человеком грамотным, прочел, о чем говорилось в нечаянном «письме» и отправился к его владельцу (чье имя и место нахождения совершенно случайно также было указано на листке), вернуть потерянное. Над произошедшим чудом охали и ахали, но не только. Нашлись люди, сложившие два факта воедино, и решившие повторить опыт. Опыт удался. Потом были привлечены маги, установившие принципы обнаружения «пастей» и пошло-поехало: всего несколько десятков лет потребовалось на то, чтобы оплести Паутиной всю Империю. Точнее, Паутина существовала и ранее, но теперь каждая ее ниточка состояла на строгом учете. А когда появился способ заранее устанавливать место назначения, жизнь и вовсе стала сказочной: пишешь письмо, идешь в Письмоводческую управу, указываешь, кому и куда нужно доставить послание, и можешь смело ждать скорого ответа от осчастливленного вниманием родича или соратника.

Я в своей Письмоводческой управе был частым посетителем, и завидев меня, пожилая женщина, принимающая и выдающая послания, начинала привычно вздыхать и хмуриться, потому что Гебар вместе с текстами норовил присылать мне и пьюпов. Любопытное свойство Паутины, кстати: живых существ она не переносила, если только те не были полностью окружены жидкостью. Понятно, человека так далеко не отправишь: захлебнется или задохнется, если даже дать ему с собой мех с воздухом, потому что путешествия по незримым ниточкам – вещь непредсказуемая (бывали случаи, письма блуждали не один десяток дней). А вот такая мелочь, как пьюп – пожалуйста! Но эти малыши воспринимали свою пересылку довольно болезненно и сразу по прибытии начинали оглашать управу заунывными жалобами, а чтобы успокоиться, им требовалось не меньше часа. Поэтому меня служки управы попросту ненавидели: других сумасшедших, получающих «говорящие», а точнее, орущие послания, пожалуй, не было и во всем городе, потому что секретные сведения передавались по засекреченным должным образом ниточкам, а обычным горожанам крайне редко требовалось услышать голос того, кто находится на расстоянии.

– Светлого дня, hevary! Есть что-нибудь для меня?

Я старался улыбаться как можно приветливее, но краснолицая Канта не оценила моей доброй воли и привычно огрызнулась:

– Привела нелегкая… Есть, как не быть! И вот, что я скажу, heve Тэйлен: вы бы на другую управу свои посылки получали, а то у меня голова скоро расколется от ваших говорунов!

– Я подумаю над вашим предложением, hevary. Обещаю со всей серьезностью: подумаю. Так есть что-нибудь?

Она грозно нахмурилась, сверкнула очами и поплелась в хранилище, не предпринимая ни единой попытки спровадить меня поскорее. Наверное, желала помучить вынужденным ожиданием.

Я вздохнул. Можно, конечно, поменять управу, но эта – ближайшая к дому, а следующая расположена милях в трех, к тому же, не по пути никуда, и проходить такое расстояние почти каждый день в добавление к семи с половиной милям до службы и стольким же – обратно… Нет, на такой подвиг не способен. Конечно, продолжительные прогулки не дают заплыть жирком, но с другой стороны, в сгущающихся сумерках, да по малолюдным улицам… Страшновато что-то. Хоть и обзавелся некоторыми средствами для защиты, а все равно: береженого и боги своей заботой не оставляют. Можно, разумеется, договориться о доставке посылок прямо к дому, но это стоит денег. Которые можно сберечь, если нагрузить трудом собственные ноги.

Пока я разрывался между желанием доставить приятное уважаемой женщине и нежеланием рисковать собственной жизнью и кошельком, Канта вернулась из хранилища, и слава богам, только с бумажными свитками. Значит, на сегодняшний день Гебар еще не разродился новой музыкой. Какое счастье! Нет, мне нравится подбирать слова к заданному ритму, более того, у меня это очень неплохо получается, но право, порой мой знакомый переходит все и всяческие пределы.

– Вот, получите.

Свитки были нелюбезно шмякнуты на стойку. Я расписался в книге получателей, удостоверив, что послания были переданы из рук в руки и без поврежденных печатей, потом присел на скамью в уголке, к явственному неудовольствию служки, но отказать в возможности прочтения писем сразу же в управе мне не могли: вдруг понадобится срочный ответ? А права отправителей и получателей соблюдались имперскими законами строго. Собственно, только по этой причине служки-письмоводители не распоясались до конца: из-за угрозы быть выгнанными взашей из теплого местечка.

Кто же мне пишет? О, узнаю печать: славный город Андасар. Значит, и сегодня Гебар не оставил меня своим вниманием. Что ж, почитаем.

«Дорогой друг! Как движутся дела с переводом последней песни? Прошло уже больше двух ювек, а ты все не подаешь мне вестей. Если время и другие обстоятельства не позволяют, только скажи, и я запасусь терпением.»

Ну да, запасется, это он умеет. На ювеку-другую его хватит, а потом все начнется сначала. И все же, не могу отказать. Хотел бы, но не могу. Дурацкая черта характера. Надо было бы выработать в себе твердость и непримиримость, но жизнь настояла на своем и перекопала поле моей души так, как пожелала. Пожелала, видно, в тяжелом похмелье и расстроенных чувствах, потому что… А, и боги с ней.

«Хочу тебя порадовать: мне наконец-то удалось заполучить тексты одного из „Венков“, а скоро раздобуду и музыканта для обучения пьюпов. Представь себе, первый настоящий „Венок“! Надеюсь на твою помощь с подготовкой текстов. Желаю всех благ, Гебар.»

После таких чудных новостей руки опускаются сами собой. «Венок», говоришь? Для несведущих поясняю: эльфы в своей тяге к прекрасному иногда не останавливались на достигнутом, то бишь, на единичной песне, продолжая и развивая ее тему в нескольких следующих, содержанием последней возвращаясь к исходной, получая таким образом замкнутый в кольцо смысла песенный ряд. Красиво, спорить не буду. Более того: переводить «венок» куда интереснее, чем бодаться с невесть откуда выдранной песенкой, потому что на твоих глазах… то есть, в твоих ушах звучит целая история с началом, действием и развязкой. Но если учесть, что в «венке» обычно не менее дюжины песен… Впору стонать и робко молиться, чтобы Гебар не успел получить в свои загребущие руки желаемое хотя бы до Зимника, иначе… Ну да, заброшу празднества и буду, как проклятый, дни напролет просиживать в комнате, прикармливая пьюпов. Потому что обещал. Потому что не могу подвести. Потому что дурак.

Ладно, посмотрим второе и последнее из посланий. Печать… Энхейм? Уж не от матушки ли? Точно.

«Здравствуй, родной мой сынок! Пишу с любезной помощью Рави, младшего писаря при нашей городской управе. Помнишь его? Совсем взрослый стал, уж усы пробиваться начали. Передает тебе наилучшие пожелания и просит, буде возможность представится, прислать тех перьев, что ты передавал ему о прошлом годе, уж больно хорошие были. А пишу тебе, дабы сказать, что под Зимник приеду, привезу с собой твоих младших братьев: они так хотят праздник в большом городе посмотреть, что никакого сладу с ними, обормотами, нет. О деньгах и прочем не беспокойся: повелительница обо всем позаботилась, обещала аж целых двадцать лоев в подарок моим деткам. Малышам много-то не надо, так я все тебе привезу, и ты уж сам распоряжайся. Тебе ведь деньги нужнее, совсем уж жених стал завидный, а все один да один. Коли в городе пару не найти, так скажи: у нас в Энхейме девок много и работящих, и пригожих. Уж что я, своему сыну невесту не подберу? Только ты не молчи уж, а то вечно слова из тебя не вытянешь: вроде человек грамотный, писать да читать умеешь, а говоришь мало. Не серчай на меня, грешную: только о твоем счастье думаю, да о братьях твоих. Мне самой мало что от жизни нужно… Прощевай, сынок, скоро свидимся! Одевайся теплее, а то знаю я ваши каменные хоромы: в них только и делаешь, что сопливишься.»

Час от часу не легче. Приедет на Зимник со всей сворой непосед. Честно говоря, уж лучше бы я сам поехал в поместье: пусть бы сгребал снег и занимался прочими сельскими радостями, но зато отъелся бы и отоспался на свежем воздухе. Эх, мама, мама… Деньги привезешь? И до каких пор я буду сидеть на твоей шее? Стыдоба неимоверная, но никак не получается выбиться в люди. Это мне должно тебе помогать и заботиться о младших братьях, а выходит все наоборот. Повелительница обещала подарок на праздник? Еще того хуже. Придется все же ехать в поместье и… иметь неприятный разговор. Если меня, конечно, удостоят сего разговора.

О чем еще ма писала? Как я мог забыть?! О невесте. Вообще, с нее станется, с матери моей: притащит вместе с собой какую-нибудь селянку и женит меня. Силой. А сама будет смотреть на мое перекошенное лицо и рыдать. От счастья. Может, стоит попытаться опередить свадебные планы матушки и самому кого-то подыскать? Нет, только зря время потрачу. Не такой уж я завидный жених, как кое-кто обо мне думает. Совсем не завидный.

Еще что-то было о перьях. Вспомнил: Рави понравился мой давешний подарок. Что ж, постараюсь угодить ему и в этот раз, чтобы у матушки всегда находилось, кому продиктовать письмо.

В лавке, торгующей принадлежностями для письма, оказывались и собственно услуги по составлению писем как во всевозможные управы, так и личных – возлюбленным, друзьям, родственникам. А поскольку и торговали, и писали одни и те же люди, иногда приходилось подолгу ждать, чтобы всего-навсего приобрести склянку чернил и пяток перьев.

Мне обычно везло нарваться на длинную очередь, повезло и сегодня: передо мной оказались двое мужчин в летах, ведущих неторопливую беседу. О чем могут говорить два умудренных жизнью человека? Конечно о делах государственных. Жители Нэйвоса не упускали случая обсудить в дружеской беседе поступки правящего на нынешний день императора, причем больше внимания, как и положено, уделяли его промахам, а не достижениям, что весьма верно: хорошие дела никогда не запоминаются потомками, потому как детей за доброту отцов хвалить не будут, а вот за грехи… И не докажешь, что не можешь отвечать по старым счетам хотя бы потому, что тебя в момент появления долга и на свете не было.

Риат, давно знакомый со мной писарь, заметив меня, подмигнул и знаком попросил подождать, пока освободится. Я кивнул в ответ, присел на лавку рядом со степенными горожанами и, дабы провести время с пользой, начал прислушиваться к их разговору, признаться, небезынтересному.

– Вот что я вам скажу, любезный, не бабье это дело – править, – важно заметил один из собеседников, седовласый мужчина с окладистой бородой, в накидке, подбитой коротко стриженым и неплохо сохранившимся, хоть и не новым мехом, из-под которой виднелись только носки щедро начищенных жиром сапог.

Второй – чисто выбритый, похожий на ллавана мелкой управы, качнул двойным подбородком, лежащим на плотно застегнутом воротнике камзола из толстого лилового сукна:

– Бабье или нет, а никуда мы с вами не денемся, как крутиться ни будем: попадем под правление императрицы. Выбора-то нет, и не предвидится!

– Это верно, выбора нет: не везло старику с женами, ой не везло… А кто виноват? Сам же и виноват: нечего было брать южанок, изнеженных да капризных, которые зимы никогда не видели. Что, у нас на севере девиц мало? Да одна другой краше, а здоровые – кровь с молоком!

– Ну так последняя вроде и была с севера.

– Дочка Оргенсского правителя, что ли?

– Она самая. Наследница же ей как раз и рождена!

Седовласый подумал, потом одобрительно пожевал губами:

– И верно… Значит, правильно я говорю: с севера надо было невесту брать! А только что в том проку? Все равно ведь, баба – она и есть баба. Растратит накопленное, а новое наживать не станет. По миру пойдем…

Я покачал головой, но осторожно, чтобы движение не заметили говорящие.

Баба, мужик… Какая разница? Дабы править, нужно совсем другое. Разумная голова. А на чьих плечах она вырастет, особого значения не имеет.

Могу понять, конечно, возражения женоненавистников: если вспомнить историю, Империя не слишком преуспевала под дланью правительниц. Чего стоит одна только Талосса Кровавая! Детям можно вместо страшных сказок на ночь рассказывать, как сия достойная женщина проводила свой досуг. И «Кровавой» называлась вовсе не из-за своей кровожадности или страсти к убийствам, просто в моменты известных женских недомоганий ее разум заметно мутнел, и императрицей любой сколько-нибудь умелый мужчина вертел, как ему заблагорассудится. А поскольку «умелый» вовсе не означает «умный», дел было наделано много и разных. Впрочем, не хочу сказать о Талоссе ничего дурного: во время ее нахождения на престоле Империя чувствовала себя вполне спокойно, потому что больше интересовалась очередными причудами своей властительницы, чем ведением войн. А уж как в это время приподнялись золотых дел мастера! До сих пор побрякушки, сделанные две сотни лет назад, по праву считаются верхом изысканности и роскоши.

А чем нас радовали мужчины? Бесконечной борьбой за главенство то друг с другом, то с соседями. Правда, и среди императоров попадались такие личности, что хоть смейся, хоть плачь. К примеру, взять Макува Беспечного. Сей достойный правитель отличался среди всех наихудшей памятью и наутро обычно не помнил, какие распоряжения отдавал ввечеру. Зато тут же придумывал новые, разумеется, никому ранее не ведомые и потому не исполненные. А что бывает за неисполнение императорских повелений? Правильно, наказание. Так что за время правления двор сильно поредел, и не только двор, но и вся Меннаса. Соответственно, развивать в таких условиях невозможно было ни ремесла, ни магические искусства, ни искусства вообще. К чему я веду? А все к тому же: и мужчины, и женщины бывают с придурью. Если судить совсем уж строго, придурь есть у каждого из нас, только у одних она способна приносить пользу, а у других – кличет беды. Говорят, можно еще по положению звезд в момент зачатия и рождения предсказать, каким путем пойдет человек. Лгут? Утверждают истину? Не знаю. Наверное. Может быть.

– Прошу вас, heve, проходите!

Риат проводил клиентов в писарскую комнату, а сам вернулся и прошел за стойку и открыл шкатулку с перьями.

– Тебе как обычно?

– Мне-то как обычно, но не только мне. Помнишь, на прошлый Зимник я брал у тебя вороньи перья?

Белесые брови писаря сложились растерянным домиком.

– Да, кажется, брал. И что?

– Это был подарок. И он пришелся по вкусу. Мне бы еще таких раздобыть.

Серые глаза затуманились размышлениями.

– Так-так, дай припомнить… Год назад под праздники товар нам поставлялся из северных предместий. Да, точно! А сейчас мы получаем перья с юга. Тебе подойдут только вороньи?

Я облокотился о стойку и в свою очередь задумался.

Чем Рави могли прельстить вороньи перья? Скорее всего, своим видом, потому как особых различий для письма нет. Если бы для рисования… Но насколько помню, наш деревенский писарь рисовать отродясь не умел и учиться не собирался. Значит, ему понравился иссиня-черный блеск. Что бы взять на замену?

– Слушай, перья нужны красивые. Может, есть селезневые?

Риат покачал белобрысой головой:

– Нет, все давно распродали. Но если нужны именно красивые…

Он нырнул куда-то, покопался и водрузил на стойку слегка запыленный ящик.

– Не подойдут?

На невзрачно сером шелке обивки лесным пожаром полыхали ржаво-красные, с переходом в черное перья.

– Утка-огнянка, – почему-то шепотом сообщил Риат. – Все с левого крыла, отборные.

– Сам собирал?

– Нет, конечно, зато сам чистил, сам резал и в песке грел. Можешь не сомневаться, отличные перья!

– Да верю я, верю… А почему шепчешь?

Писарь перегнулся через стойку, придвигаясь совсем близко:

– Потому что хозяину о них совсем не обязательно знать.

– А, сам приторговываешь! – Догадался я.

– Тс-с-с-с-с! – Риат приложил к губам палец. – Не выдашь, надеюсь?

– Я что, себе враг? А у кого тогда буду бумагу порченую покупать?

Это верно, вредить самому себе – последнее дело. Если вспомнить, сколько листов у меня уходит, чтобы перевести одну песню, стоит поддерживать с Риатом самые тесные и дружеские отношения. В трактир даже стоит пригласить, и не на кружку эля, а на целый кувшин.

– Кстати, есть сегодня что-нибудь?

– Как не быть!

Писарь достал из шкафа стопку листов, на каждом из которых было выведено от силы несколько слов.

– Мастер опять набрал молодых неумех, а они только и делают, что портят… – Вздох искреннего сожаления плавно перешел в извечное: – Тэйл, может, все же решишься, а? У нас хорошо, денежно. А тебе проще простого работать будет, ты же пишешь, как поешь!

Неудачное сравнение: петь я не умею. Ритм чувствую, но вот отобразить услышанное собственным голосом или движениями тела… Ни в какую, что весьма огорчительно. До слез огорчительно.

– Я подумаю, Ри. Правда, подумаю.

– А я за тебя словечко всегда замолвлю! – Просиял обнадеженный писарь.

У белобрысого была своя выгода заманить меня в лавку: снять часть работы с себя. Корпеть над чужими письмами – незавидная доля, приводящая к ранней слепоте и согнутой крючком спине. Тот же Риат уже таскал на тонком носу вставленные в проволочную оправу увеличительные стекла, и я, признаться, не хотел повторять его судьбу. Правда, вполне возможно, мое зрение не смогло бы испортиться от пяти сотен писулек в год, ведь в своей управе пишу подчас не меньше, да еще занимаюсь картами, а до сих пор сохранил вполне приемлемую зоркость. Зоркость, которой многие, может статься, даже завидуют.

– Хорошо, хорошо… А что тут стариканы болтали? Про императрицу? У нас же вроде император на троне?

Писарь посмотрел на меня с плохо скрытым чувством превосходства:

– Ты бы хоть немного по сторонам носом водил, Тэйл!

– А что случилось?

– Да ничего, кроме одного: император стареет, и скоро придет день, когда он передаст скипетр своему наследнику. Точнее, наследнице, принцессе Мииссар.

Вот это новость. Не ожидал. И правда, стоит время от времени прислушиваться к сплетням на улицах.

– И что по этому поводу думают граждане Империи?

– А то ты не догадываешься! Восторга не испытывают, уж точно.

– Почему?

– Ну ты дурной, Тэйл! Она же – женщина!

Я позволил себе не согласиться:

– Если правильно помню лекции по истории государства, наследнице сейчас не может быть больше шестнадцати лет, так что она вряд ли женщина. Девушка, еще поверю.

Риат укоризненно поджал губы:

– Не привязывайся к словам!

– Дело не в словах, а в том, что они обозначают. Или еще точнее, в том, что мы под ними подразумеваем.

– Разве это не одно и то же?

– Ни в коем случае. Слово – лишь символ действия, события, состояния. Но нам выбирать, какие символы присвоить тому, что чувствуем.

Писарь шумно выдохнул:

– Кажется, понимаю, почему ты не хочешь здесь работать.

– И почему же?

– Тебя ни один клиент не выдержит!

Конечно, не выдержит. Потому что я не могу тупо писать под диктовку: если чувствую неблагостное изменение ритма или прочее нарушение порядка, стараюсь исправить положение. Но к сожалению, тот, кто не слышит этой мелодии, не приемлет моей искренней и бескорыстной помощи.

– Выдержит, не выдержит… Ладно, сколько просишь?

– За перо – по десять симов.

Я присвистнул: не самая низкая цена в Нэйвосе. Нарочно заломил, что ли? Обиделся на мои неуместные умствования? Вот сейчас возьму и посажу его в лужу! Тем более, после утреннего дождя их в прогибах мостовой предостаточно.

– Дай-ка опробовать.

– Не веришь, что хорошие?

А вот теперь писарь обиделся по-настоящему.

– Верю. Но как люди говорят? Доверяй и проверяй!

Риат презрительно фыркнул, но достал лист бумаги, предназначенный именно для проб: прочной, плотной и гладкой. Я наугад выбрал одно из перьев, макнул в бронзовую чернильницу и провел первую линию.

Ну, стервец! Не врал: товар и впрямь, превосходный. Плавно веду руку, следя за черной каплей на кончике пера. Идеально, просто идеально! Даже жаль таким пользоваться, для моих-то каракулей. Вывожу на бумаге узор собственного имени: хоть и незатейливый, в исполнении замечательного инструмента он кажется изящнее, чем обычно.

От внимания писаря мой восторг ускользнуть не мог. Да я и не скрывал удовлетворения.

– Ну что, убедился? Хороший товар?

Выдерживаю паузу, но все же признаю:

– Очень. И стоит тех денег, что ты просишь.

– Сколько возьмешь?

Сколько? Надо подумать. Рави, думаю, хватит и пяти штук, потому что он, по моему скромному разумению, будет на них больше любоваться, чем использовать по назначению. Но, Хаос, Вечный и Нетленный! Я тоже люблю работать с красивыми вещами. Я тоже хочу такие перья. Хочу. Вот прямо сейчас и прямо здесь.

– Десяток.

Риат спустил увеличительные стекла на нос и вытаращился:

– Да ты, никак, разбогател? Может, клад нашел?

– Никаких кладов, просто… Упакуй мне десяток.

– Да их всего столько и есть. Знаешь… бери вместе с футляром.

– А за бумагу сколько должен?

– Четверть лоя.

– Отлично!

И что на меня нашло? Выложил лой с четвертью за сущую ерунду. Положим, и перья, и порченые листы нужны мне для собственных нужд, но не за такую же цену! Мог бы и подешевле взять. Мог бы… Наверное. Может быть. Но в конце концов, почему я не могу себя побаловать? Раз уж больше никто баловать не желает.

Килийский квартал начал строиться уже после того, как Герим заложил стены Внутреннего города, и поначалу там ютились лачуги селян и работников, которые и возводили первые дома в Нэйвосе. Потом, по мере заполнения Мраморного кольца – теперешнего центра северной столицы, постройки начали расползаться вширь, все дальше и дальше, пока старые крепостные стены не остались позади. Так возник Внешний город, в свою очередь, тоже отгороженный от мира каменными укреплениями. Во Внешнем городе обосновалась большая часть мастерового люда и купечество, которое, заполучив за счет торговли немалое количество денег, возомнило себя равным знати. Разумеется, истинному вельможе торговец не осмелился бы в лицо заявить о своем весе, измеряемом в сундуках золотых монет, а вельможа, конечно же, никогда не снизойдет до признания равенства, которого нет и быть не может, но что мешает купцам в своем мирке поиграть в дворян? Да ничего не мешает. Так и появились на свет мэноры – обнесенные оградами участки земли, на которых посреди роскошных (по разумению хозяев) парков выросли не менее роскошные дома. Поэтому Нэйвос оказался разделен на две разных части не только крепостными стенами, но и четким различием в сословиях.

Я тоже живу в мэноре. «Владение Келлос», так называются дом и сад, откуда ухожу и куда возвращаюсь каждый день. Но считаться владельцем не могу: мне разрешено лишь житие и пользование, не более. Подати в городскую управу платят за меня истинные владельцы, и это не может не радовать, потому что сумма слишком велика для моего кошелька. А вот чинить прохудившуюся крышу или расшатавшуюся мебель, покупать масло для дверных петель и воск для натирания полов, да еще много всяких мелочей – это уже мое, родимое. Поэтому дом чистотой и порядком не блещет…

Я всегда хожу одной и той же дорогой, чтобы не тратить внимание на выбор маршрута, а отдавать силы более интересным занятиям. К примеру, рифмовке строчек очередной песни, которые почему-то лучше всего складываются друг с другом именно на ходу, а не когда сажусь за письменный стол. Но привычка к одному и тому же может сыграть злую шутку: например, если вы день за днем топчете брусчатку на Садовой улице, то ваши соседи прекрасно знают, где вас поджидать. Особенно для неприятных разговоров.

– Доброго дня, heve Тэйлен!

Круглая физиономия Галекса – успешного торговца шкурками пушных зверей и главы Совета Килийского квартала появилась перед моими глазами так внезапно, что я нервно вздрогнул.

– Есть минутка для разговора?

– Конечно, heve. Чем могу быть полезен?

Скучающий взгляд Галекса ясно показывал, что именно его обладатель думает насчет моей полезности, но полные, слегка вывороченные наружу губы изогнулись в любезной улыбке:

– Вас не было на заседании Совета.

– Э… – Точно, не был, хотя приглашение лежит прямо посередине стола. И принесли этот листочек мне… Два дня назад. А заседание проходило вчера. Что у меня было вчера? Расстройство мыслей и чувств после беседы с новым начальством. – Простите мою забывчивость, heve.

– Ах, молодость, молодость!

Торговец мечтательно закатил бесцветные глаза к такому же бесцветному из-за обилия блеклых туч небу. Высокий рост в сочетании с любовью к вкусной и обильной пище сделали из нестарого, в общем-то, человека, эдакий колобок. Очень большой колобок. Длинный объемистый плащ, скрадывающий все пропорции фигуры, кроме ее длины и ширины, положения не исправлял: туша, она и есть туша.

Осторожно интересуюсь:

– Обсуждения требовали какие-то важные вопросы?

– Ах, ну что Вы, какая важность в наших скромных делах… Просто Вы, как доверенное лицо владельца, должны быть поставлены в известность относительно…

Хитрое лицо Галекса сделалось еще хитрее. Умыслил пакость, без сомнения. А чего еще ожидать? Меня в квартале считают невоспитанным выскочкой, заполучившим право жить в мэноре исключительно благодаря то ли темным делишкам, то ли капризу настоящего владельца. В чем-то соседи правы, но разве это повод пытаться сжить меня со свету?

– Относительно чего, heve?

– Осень в самом разгаре, а вслед за ней скоро придет зима, и потребуется чистка улиц. В прошлом году нанятые метельщики справлялись из рук вон плохо, посему на этот год Совет решил увеличить их число вдвое.

Гениальное решение. Помню я этих метельщиков, перемещающихся преимущественно от трактира к трактиру, а не по подлежащей уборке территории. Конечно, улицы были плохо убраны. Но вместо того, чтобы нанять более ответственных и честных работников, Совет попросту вводит в разорение. Меня, потому что и одного уборщика еле тяну: взнос-то составляет целых два лоя за три ювеки, что при моем жалованье в десять (плюс монеты в обход казначейства) лоев – непозволительная роскошь. А теперь, как понимаю, придется платить все четыре. Грабеж посреди бела дня! И ведь не отвертишься…

– Значит, с меня – четыре лоя за каждый месяц?

– Приятно вести беседу с умным человеком! – Расплылся в улыбке Галекс. – Вы совершенно правы, heve Тэйлен, именно четыре.

– Хорошо, я уплачу. Это все, что мне нужно знать?

Не хочу казаться невежливым, но не люблю проводить время в общении с человеком, который всем своим видом показывает, насколько я его раздражаю.

– Нет, не все.

– Я слушаю, heve.

Торговец несколько раз сплел и расплел пальцы рук, сложенных поверх живота, и, тщетно пытаясь изгнать из улыбки торжество, сообщил:

– Видите ли, в этот раз мы нанимаем метельщиков через Городскую управу, и надлежит внести сразу всю сумму. Таким образом, от Вас требуется единовременно двадцать лоев.

В течение следующего вдоха я боролся с желанием потрогать собственную челюсть, дабы убедиться, что она все еще находится на своем месте, а не упала вниз.

Двадцать лоев?! Да это мое жалованье за семь с половиной ювек! При условии, что оно у меня будет, а вот это совсем не обязательно…

Хаос, Вечный и Нетленный, что мне делать?

– Вы слышите меня, heve Тэйлен? – Заботливо спросил Галекс, наслаждаясь моим замешательством.

– Да, конечно…

– В первый день будущей ювеки я жду вас в своем доме с деньгами. До встречи!

Он изобразил подобие насмешливого поклона, приподнял полы плаща, чтобы не мести ими мостовую, и в сопровождении двух служек отправился радовать соседей новостями. Одной новостью: выскочка из мэнора Келлос, наконец-то, утрется и побежит на поклон, вымаливая отсрочку или поблажку.

А ведь, в самом деле, придется бежать… Только не к Галексу, а к кое-кому другому, но лучше было бы унижаться перед купцом, чем перед… Нет. Не пойду. Не смогу. Сколько у меня осталось денег? Дома десять лоев, с собой еще пять, в Монетном доме, пожалуй, должно хранится около пятидесяти, но их я копил для мамы, а не для метельщиков Городской управы. Да и, стоит только залезть в сбережения, как они тут же растают без следа. Значит, надо искать другой выход.