Весенние ветви души,
      Побеги от древнего древа,
      О чем зашептались в тиши?
      Не снова ль извечная Ева,
      Нагая, встает из ребра
      Дремотного первенца мира,
      Невинное чадо эфира,
      Моя золотая сестра?
      Выходит и плещет в ладони,
      Дивясь многозвездной красе,
      Впивая вселенских гармоний
      Все звуки, отзвучия все;
      Лепечет, резвясь, гесперидам:
      «Кидайте мне мяч золотой»,
      И кличет морским нереидам:
      «Плещитесь лазурью со мной».

      «Нас в гости плыть к богам зовет Заря
      За синие, широкие моря,
      Но прочные нас держат якоря.
      Мы, вольные когда-то корабли,
      Как паруса созвездий тех вдали,
      Вкоренены недвижно в глубь Земли.
      И влажную мы помним пелену,
      Что в ласковом лелеет нас плену,
      Как тонкую воздушную волну.
      Отяжелел небесный океан,
      Где, изнутри когда-то просиян,
      Плыл сонмом звезд наш самоцветный стан…»
      Так пленные тоскуют Острова…
      Вы ту же быль запомнили, Слова,
      Под игом дней живые божества,
      Сошедшие на грудь Земли сырой
      С небес, где встарь вы тешились игрой
      Живых лучей, как звезд крылатый рой.

      В сердце, помнить и любить усталом,
      Мать Изида, как я сберегу
      Встречи все с тобой под покрывалом,
      Все в цветах росинки на лугу?
      Все ко мне склонявшиеся лики
      Нежных душ, улыбчивых теней,
      В розовом и белом повилики
      На стеблях моих зыбучих дней?
      Или всё, что пело сердцу: «Помни»,—
      Отымает чуждый небосклон
      У тебя, родной каменоломни
      Изваянный выходец, Мемнон?
      И когда заря твой глыбный холод
      Растворит в певучие мольбы,
      Ты не вспомнишь, как, подъемля молот,
      Гимном Солнце славили рабы?
      Иль должно, что пало в недра духа,
      Вдовствовать в хранительной тиши
      Как те звоны, что всплывают глухо
      Из летейских омутов души?—
      Чтоб тоской по музыке забвенной
      Возле рек иного бытия
      По любимой, в чьих-то чарах пленной,
      Вечно болен был — и волен я.

      Всё может обручить
      С эфирным строем Лира
      И светом лики мира,
      Как ризой, облачить.
           Почто же сизой тучей
           Плыву я, тень влача,
           Над радугой зыбучей
           Беспечного ключа?
      В горниле воспаленном
      Расплавится ль слеза —
      Лобзает дол гроза
      Наитьем исступленным.
           Дай ливню не сразить,
           Господь, лилеи хрупкой,
           Дракону просквозить
           Лазурью и голубкой.

          Я мелос медленно пою,
          И звезды вечной яви тают…
          Улыбки сонные летают —
         И розы юные вплетают
          В кифару томную мою.
          Смолкают струны золотые
          Под розами. Сверкают спицы
      Авророю зажженной колесницы —
             Из трепетов литые
              Беззвучного огня.
      Слепительное марево… Звеня,
      Ожившая разбудит лира гимны,
          Когда поникнет в пурпур дымный
              Виденье дня.

      Ночь! В твоей амброзийной волне
      Отдаюсь я глубокой Весне;
      Но грустны, как забытые сны,
      Мне явленные лики Весны,
      Отлучающей светами дня
      От сосцов твоих темных меня,
      Чуть к дымящимся персям твоим
      Я приник и поник в этот дым —
      Благовонный ливана крохой
      На жаровне истаять глухой,
      Где душа с божествами в огне
      Сочетается тайной Весне.

       Певец
      Если солнце в Лабиринте
      Небу жаль похоронить,
      Боги солнечные, киньте
      Мне спасительную нить!
      Сопровождение флейты
      Вы вотще ли, музы, пели;
      «В ночь пещер, в земные щели
      Луч ты должен уронить?»
      Я в могильном Лабиринте.
      Иль из уст мне душу выньте,
      Или киньте, боги, нить.
       Эхо сводов
      Над младенцем в колыбели
      Парки пряли, музы пели;
      Уронили в колыбель
      Парки — золото кудели,
      Музы — сладкую свирель.
      Если небо колыбели
      Мог ты в сердце сохранить —
      Из божественной кудели
      Свей водительную нить.
      Если солнце в ствол свирели
      Мог ты гимном полонить —
      Ей верна, к родимой цели
      Поведет, потянет нить.
      Вы же, в темном Лабиринте
      Обитающие боги,
      Стерегущие пороги,
      Солнце алчные пленить,
      Умолений не отриньте;
      Дал певец, чего хотели
      Души тьмы, Вам — луч свирели,
      Гостю — солнечная нить.
       Ариадна
       (пробуждаясь в лунном луче)
      Что звучало так нaпевнo,
      Что молило так узывно,
      Что забилось вновь прерывно,
      Что опять встомилось жадно
      Сердце в персях дивно-сонных,
      Успокоенных усладно?
      Где я? В недрах темнолонных
      Подземельная царевна,
      Ариадна?.. Ариадна.
      — Он ушел, а ты — забылась
      (Ах, забвенье лишь отрадно!),
      Руку положив на темя:
      Пурпуром лазурь затмилась,
      Остров поплыл, стало время…
      Вот, я дома пробудилась…
      Милый, вновь ты, вновь мне ведом!
      Лев, ревнующий к победам
      Солнца,— бог, весенний дождь
      Иль Орфей, певучий вождь,—
      Ты — один, как я едина,
      Солнцева невеста сына.
      Дочь Миноса, на покой
      Я усталого склоняю,
      Темя тонкою рукой,
      Чаровница, осеняю.
      Сонный мой разымчив хмель;
      Я, как мать, приникну к сыну
      И из груди тихо выну
      Колыбельную кудель.
      Озарятся своды ярко,
      Буду солнце прясть, как Парка,
      Выпряду златую нить.
      Лишь взыграет на свирели
      Милый странник, вспыхнет нить.
      Он спасен… и вновь, у цели,
      Должен в солнечном пределе
      Деве ночи — изменить.

1

      Слепец, в тебя я верую,
          О, солнечная Лира,
          Чей рокот глубь эфира,
          Под пенье аонид,
      Колеблет правой мерою
          И мир мятежный строит,
          Меж тем как море воет
          И меч о меч звенит.
      Ты скована из золота,
          И падают, как пчелы,
          Журчащие Пактолы
          На жаркие рога…
      Удары слышу молота
          По наковальне Рока;
          Но славят свет с востока
          Верховные снега,
      За осью ось ломается
          У поворотной меты;
          Не буйные ль кометы
          Ристают средь полей?..
      А где-то разымается
          Застава золотая
          И кличет в небе стая
          Родимых лебедей,

2

      Есть Зевс над твердью — и в Эребе.
      Отвес греха в пучину брось,—
      От Бога в сердце к Богу в небе
      Струной протянутая Ось
      Поет «да будет» Отчей воле
      В кромешной тьме и в небеси:
      На Отчем стебле — колос в поле,
      И солнца — на Его оси.
      О, дай мне плыть, святая Лира,
      Средь мусикийского эфира
      Одною из согласных лун.
      Лишь на мгновенье, беззаконный,
      Слепой кометы бег уклонный
      Касается вселенских струн.
      Ристатель! Коль у нижней меты
      Квадриги звучной дрогнет ось,
      Твори спасения обеты,
      Бразды руби и путы сбрось.
      И у Пелопса ли возницы,
      У Ономая ли проси
      Для новых игрищ колесницы
      На адамантовой оси.
      О Ты, Кто в солнца нас поставил!
      Коль сын Твой прямо к полдню правил
      Пылающую четверню,
      Вдали блужданий Фаэтона
      Дай в розах млеющего лона
      Истаять медленному дню.

      Хмурый молчальник, опять бормочу втихомолку
                                              стихами:
      Хочет и каменный дуб майской листвой
                                           прозвенеть.
      Дремлет в чеканной броне под бореями бурными
                                                 зиму;
      Зеленью свежей весна в пологах темных сквозит.
      Черную ветвь разгляди: под металлом скорченных
                                               листьев
      Ржавой смеется тюрьме нежный и детский побег.

      Ласточки вьют свой уют под окошком;
      Зяблик слетает к рассыпанным крошкам
      В трапезной нашей. За дверью горят
      В садике розы: давно ль еще, вешний,
      Весь он белел алычой и черешней?
      Лишь кипарисы все тот же обряд,
      Смуглые, мерно склоняясь, творят.
      Что там, в оправе лиловых гликиний,
      Гладью сверкает алмазисто-синей?
      Смотрит Евксин сквозь ресницы чинар,
      Пестун лазурный Медеиных чар.
      Я под окрайнюю сяду чинару —
      Сонной мечтой убегающий парус
      В миф провожать, в розовеющий пар.

      Душно в комнате; не спится;
      Думы праздно бьют тревогу.
      Сонной влагой окропиться
      Вежды жаркие не могут.
      Сумраком не усыпленный,
      Взор вперяется во мглу.
      Что забрезжило в углу
      Зорькой трепетно-зеленой?
      Дух-волшебник ночи южной,
      Светлячок к окну прильнул,
      Словно в дом из тьмы наружной
      Гость с лампадой заглянул;
      Словно спутник снов бесплотный,
      Миг свиданья упреждая,
      Подал знак душе дремотной
      Упорхнуть в дубравы рая.

      Гнет и ломит ноша снега
           Кипарисы нежные,
      И корчует вал с разбега
           Грабы побережные.
      Все смесилось в тусклой хляби —
          Твердь и зыби вьюжные.
      Кто вас губит, кто вас грабит,
           Вертограды южные?
      И сквозь лязги волн и визги
           Племени Эолова
      Зевс гремит и плещет брызги
           Плавленного олова.
      Смертью ль мутные зеницы
           Водит над пучинами
      Ветхий Кронос, бледнолицый,
           Треплющий сединами?

      Ветер, пахнущий снегом и цветами,
      Налетел, засвистел в снастях и реях,
      Вырываясь из узкого ущелья
      На раздолье лазоревой равнины.
           Как Тритон, протрубил он клич веселья,
           Вздох весенний кавказского Борея,
           Вам, курносые, скользкие дельфины,
           Плясуны с крутогорбыми хребтами.
      На гостины скликал вас, на веснины,
      Стеклоокого табуны Нерея,
      С силой рвущийся в устье из ущелья
      Ветер, пахнущий снегом и цветами.

      В озера сходят небеса.
      По бирюзе однообразной
      Струятся россыпью алмазной
      Развязанные пояса.
      И мглятся зыбкой мглой леса,
      Как тлеет пепл в жаровне праздной.
      Колдует зной, котел кипит —
      Двоится марево природы.
      В гробу хрустальном дева спит,
      Над нею латник держит щит:
      Светилу дня так снятся воды,
      Водам — полуденные своды,—
      И дважды солнца лик слепит.

      На Зыхе нет ни виноградной
      В кистях лозы, ни инжиря:
      Все выжег зной, все выпил жадный;
      И в сакле я дремал прохладной
      До половины сентября.
      А перед саклею, горя
      Сафирами восточной славы,
      Текли Хвалынские струи.
      И милы стали мне твои,
      О Зых, возгорий плоских главы,
      Твой остов высохшей змеи
      Меж двух морей живой оправы,
      И солнцем пахнущие травы,
      И в белом камне колеи.

      Плоской чашей, розовой по краю,
      Лотос белый зыблется над Нилом,
      И чертят фламинго в синем небе
      Дуги света розовей Авроры.
      Этих красок юность помнят взоры,
      Мать-Земля себя подобной Гебе
      Видит в них, как в зеркале застылом,
      Обрученной суженому Раю.

      Два суженных зрачка — два темных обелиска,
      Рассекших золото пылающего диска,—
      В меня вперив, мой кот, как на заре Мемнон,
      Из недр рокочущих изводит сладкий стон.
      И сон, что семени в нем память сохранила,
      Мне снится: отмели медлительного Нила
      И в солнечном костре слепых от блеска дней
      Священная чреда идущих в шаг теней
      С повернутым ко мне и станом, и оплечьем,
      И с профилем зверей на теле человечьем,
      Подобья ястребов, шакалов, львиц, коров,
      Какими в дол глядит полдневный мрак богов…
      Очнись! Не Нил плескал, не сонный кот мурлыкал:
      Размерно бормоча, ты чары сам накликал.
      Ни пальм ленивых нет, ни друга мирных нег —
      А печи жаркий глаз да за окошком снег.

      Голых веток оснежен излом.
          Круглый месяц на дне
              Голубом.
      Ворон на ветке во сне
      Снег отряхает крылом.

      Ропот воли в сумраке полей
      Мусикийских темных чар милей.
      Пес провыл, и поезд прогремел.
      Ветр вздохнул,и воздух онемел.
      Лишь вода текучая журчит.
      Тайна звездоустая молчит.
      В черных складках ночи сладко мне
      Невидимкой реять в тишине,
      Не своей тоскою тосковать,
      Трепет сердца с дрожью звезд сливать.

      Повсюду гость и чужанин,
      И с Музой века безземелен,
      Скворешниц вольных гражданин,
      Беспочвенно я запределен,
      И по-иному луг мне зелен,
      Журчит иначе студенец
      Под сенницей лесных молелен,
      Чем жнице ль, пастушку ль овец,
      Микулам, сельским уроженцам,
      Поднявшим ралами поля…
      Но и скитальцам, отщепенцам
      Ты мать родимая, Земля.
      И в одиночестве, в пустыне,
      В смарагдовой твоей раине,
      Едва склонюсь к тебе, дремля,—
      Ты шепчешь, сонный мох стеля,
      О колыбеле, о святыне.

Запев

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Прощальная

      Поля порожнего
      Вдовое пожниво;
      Раменье ржавое;
      Гроздье кровавое;
      Бурые ворохи;
      Шепоты, шорохи;
      В ветошах осени
      Царственной — просини,
      В нищенских — яркие;
      Синью сквозь жаркие
      Клены сходящий хлад —
         Смерти возврат.

      Пел «Свете тихий»,— длясь,— в парчах осенних
                                               день.
      По рыжим пожнивам тянулась наша тень,
      Когда из смуглых рощ отзвучием металла
      Убийца звонкая далече прозвучала.
      И вскоре нас покрыл сквозной зеленый кров
      Огнистым проливнем закапанных дубов,
      Узорчатый шатер ветвей перекрученных,
      Наитье пращуров, секире обреченных;
      Радушно старые кивали нам челом,
      Из вещих шелестов слагая свой псалом;
      Но стыд нам запрещал с доверием взаимным
      Возлечь на мягкий мох к столам гостеприимным,
      Где незапамятных струился мед гостин
      В ковши червонные из солнечных братин.

      Какой прозрачный блеск! Печаль и тишина…
      Как будто над землей незримая жена,
      Весы хрустальные склоняя с поднебесья,
      Лелеет хрупкое мгновенье равновесья;
      Но каждый желтый лист, слетающий с древес,
      На чашу золота слагая легкий вес,
      Грозит перекачнуть к могиле хладной света
      Дары Прощальные исполненного лета.

      О том, как светят нивы,
      Дымясь при ветерке,
      И лунные извивы
      Колышатся в реке,
      О том, как в слезном блеске
      В сквозистый никнут пар
      Алмазные подвески
      Полуночных тиар,—
      Я мог бы петь, и Муза
      Из слитных голосов
      Вселенского союза
      Доносит хрупкий зов
      То шороха и треска
      И вздоха в тростниках,
      То шелеста и плеска
      На блещущих песках.
      Я мог бы петь, как в прятки
      Играет с Ночью Бог,
      Свои звездам загадки
      Загадывать бы мог.
      Но тем ли сердце живо,
      Пока обречено
      Отдельного порыва,
      Стуча, ковать звено?
      К чему с душой ночною
      Шептаться стал бы я,
      Пока дремлю дневною
      Дремотой бытия?
      Сонливца смерть разбудит
      И с ночью день сольет,
      И, песней став, забудет
      Душа, о чем поет.
      Уйми же, Муза, трепет
      Восторженной души,
      Настойчивый свой лепет
      Забвеньем заглуши!
      И не зови к слиянью
      Отторженную грудь;
      Дай смертному сознанью
      Кольцо свое сомкнуть.

      Я вёсел подолгу не трогаю:
          Под смутный лепет забытья
      Скользит единою дорогою
          Моя попутная ладья
      Со всею медленно влачащейся
          Громадой усыпленных вод;
      А там — с Медведицей лучащейся
          Плывет огромный небосвод.
      Но лишь на бреге померещится
          Родная тень заветных стран
      И птицей сердце затрепещется,
          Чтоб вновь упасть, узнав обман,—
      Что с плачем у кормы расплещется?..
          Поодаль, отмелью пологою,
      Влачась, кивает мне туман.

      Тот вправе говорить: «Я жил»,
      Кто знает милую могилу;
      Он в землю верную вложил
      Любви нерасточенной силу.
      Не оскудеет в нем печаль,
      Зато и жизнь не оскудеет;
      И чем он дольше сиротеет,
      Тем видит явственнее даль.
      Бессмертие ль? О том ни слова.
      Но чувствует его тоска,
      Что реет к родникам былого
      Времен возвратная река.

      По опавшим листьям шелестит
      Чей-то шаг… Кто медлит и грустит
      Надо мной, таясь в безлюдном парке?
      Суеверным ухом я ловлю
      В шуме ветра бледное «люблю»…
      Долу мрак; а звезды гневно-ярки.
      Жутко мне биенье жарких жил
      И застылость зоркая светил…
      Словно я лежу, смертельно ранен,
      В темном поле; бой вдали кипит;
      На меня ленивый дождь кропит;
      И не бой, а дождь ленивый странен.

      Не оттепель смутой унылой
      Безлистые ветви трепала:
      С отчаяньем бурным упала
      Весна на погост белокрылый.
      Рвалась в усыпальницы плена
      И саваны с плит разметала,
      Глашатаем черным летала:
      «Проснитесь до нового тлена!»
      К поблеклой, пониклой могиле
      Прильнул я в смятенье пугливом,
      С призывом противоречивым:
      «Не верь возмущающей силе!
      Живая в жилище бесплотных,
      Спи в гробе — иль встань на мгновенье,
      Чтоб этого сердца биенье
      Укрыть на истлевших полотнах!»
      И вдруг укрепительным чудом
      Дохнуло из гробных преддверий:
      Как будто железо артерий
      Магнитным откликнулось рудам.
      И дух окольчужился сталью,
      И страх обернулся весельем;
      Предстала земля новосельем,
      И миг опоясался далью:
      Как будто на горном отвесе
      Завидел я с низменной мели
      Любимую в огненном теле
      И слышал: «Христос Воскресе!»

1 СОМНЕНИЕ

2 РАЗМОЛВКА

3 MADONNA DELLA NEVE

4 ДИТЯ ВЕРШИН

5 РУЧЕЙ