- Мне трудно уразуметь ваш венгерский пафос, граф...
      - Потому что воевать-то буду я, а не вы?!
      Подошедший Горчаков произнёс:
      - Граф, здесь какое-то прискорбное недоразумение...
      Андраши, чуть не радуясь, воскликнул:
      - Недоразумение? Да, недоразумение!.. Точное слово, ваша светлость!.. И почему все так волнуются о коне? Этого коня... Августа... я подарил вам ко дню вашего восьмидесятилетия, князь. Я не хотел это афишировать, но, раз уже раскрылось, что поделаешь?!
      Бисмарк тихо пробормотал:
      - Граф, это малодушие. Вы погубили страну".
      Андраши был упоён своей находчивостью:
      - Да, подарок! Я счастлив, что этот подарок поразил вас своей внезапностью, а значит, и обрадовал, ваша светлость. Что касается инцидента на речке Пржемше - так это сущий вздор.
      - О, дружба двух наших наций навеки нерушима.
      - Именно нерушима!.. Поздравляю вас, ваша светлость, с великими словами.
      Возвратившийся вместе с австрийским офицером Ахончев был обрадован несказанно:
      - Ваша светлость! Приятное известие. Рысака Августа в конюшне нет.
      Ошеломлённый Горчаков только и мог вымолвить:
      - Как нет?
      - Господин австрийский офицер подтвердит.
      - Подтверждаю слова русского офицера, ваша светлость.
      - Что за вздор? Конь должен быть там,- заявил Горчаков.
      - Но его нет, ваша светлость. Есть некоторые вещественные остатки коня, но по качеству корма виновника этих остатков трудно установить, был это Август или другой конь,- произнёс Ахончев торжествующе.
      - И тем не менее, ваша светлость, Август - ваш!..- заверил Андраши.
      Пока он говорил, Ахончев подошёл к милым дамам, сидевшим в стороне, и Развозовская, а также Ирина Ивановна в два голоса объяснили ему происходящее. Он успокоился совершенно.
      Горчаков же обратился к Бисмарку:
      - Множество странных событий, князь, а в том числе и это событие с конём, так любезно разъяснено графом...- Любезный поклон в сторону Андраши.Всё это заставляет меня сильно задуматься и обратиться к вашей помощи, в которой вы мне никогда доселе не отказывали. Окружающие и я сам чувствуем себя во власти непонятных чудес. Мы то беднеем, то богатеем, то почти свершаем преступления, то стоим перед шуткой. Например, у моего доброго знакомого графа Развозовского, душеприказчика. Ахончева, пропала вексельная книга...
      - Да, я знаю. Эту пропажу мог бы осветить некто Клейнгауз, социалист.
      - Социалист? - удивился Горчаков.
      - Или нечто вроде. Он, несомненно, замешан в покушении на нашего престарелого императора, здоровье которого, к счастью, улучшается. Клейнгауза ищут. Ищут везде, проговорил хмуро.- И преимущественно возле города Мысловец у речки Пржемши, где сходятся не только австрийская и русская, но и немецкая границы. Я его найду! Я имею все возможности узнать истину.
      Горчаков сухо произнёс:
      - Я не сомневаюсь в возможностях, князь, а сомневаюсь лишь в вашем искреннем желании.- И отошёл.
      С букетом цветов впорхнула Наталия Тайсич. Лицо её едва ли не в первый раз в жизни пылало от стыда и боли. Робко Наталия обратилась к Горчакову:
      - Цветы...- протягивая букет,- Мои подношения, ваша светлость... мое сердце... думы...- Посмотрела на Александра Михайловича испуганно.
      Горчаков, наклонившись к ней, будто для того, чтобы принять букет, сказал тихо:
      - Я было обиделся на вас, милая, но сейчас... прошло.- И многозначительно:- Однако, должен добавить, я не люблю горячих коней.
      - Отец мой всё ещё не встал с постели,- оправдываясь, заговорила Наталия.- Я одна... Мне хочется сделать многое... для родины... и для вас, ваша светлость. Я не знаю, как... как может помочь сербам молодая девушка в этом большом городе, ваша светлость?
      - Вы милы и трогательны, Наталия. Но вы чересчур торопливы, и сухие люди осудят вас за это. Прошу - зайдите ко мне, когда уйдут дипломаты, а до того,- ласково погладил её по руке,- не надо, не надо торопиться...- И отошёл к Андраши.- Какой тихий, приятный вечер!..
      Появился слуга:
      - Его превосходительство, господин министр Кара-Теодори-паша.
      Наталия шепнула Ахончеву:
      - Я пропала!
      Бисмарк спросил Горчакова:
      - Турок? У вас?
      - Поражён,- последовал ответ.- Мы с ним едва раскланиваемся издали.- И слуге:- Проси! - Потом для всех:- Чрезвычайно любопытно, зачем он пришёл?
      Кара-Теодори-паша, министр иностранных дел и первый уполномоченный Турции на конгрессе,- красивый и стройный мужчина, в чёрном казакине и феске. У него умные, проницательные глаза, а также постоянное раболепие, которым он любил щегольнуть, напускное, как и напускная наивность его, в особенности при том эпизоде, который разыграется чуть позже.
      Остановившись у дверей, министр пропустил вперёд турецкого офицера, нёсшего расшитую подушку. На подушке блестел драгоценный ятаган с рукояткой, усыпанной камнями. Кара-Теодори-паша и офицер низко поклонились Горчакову, который, недоумевая, ответил на поклон.
      Бисмарк толкнул Андраши:
      - Что здесь происходит? Неужели конгресс окончился и мир между Турцией и Россией уже подписан?
      Андраши пожал плечами.
      Кара-Теодори-паша заговорил с восточной медлительностью и цветистостью слога:
      - Ваша светлость, господин канцлер России! В великий день вашего восьмидесятилетия, когда вся Европа восхищается вами...
      - Но я ещё более восхищён вашей речью, любезный Кара-Теодори-паша.
      - Я от имени Высокой Порты и турецкой нации пришёл, чтобы передать вам свои поздравления и принести вам мою благодарность за ваш бесценный и такой глубокомысленный дар, доказывающий истинное стремление России к миру с турецким народом.
      - Убей меня бог, если я понимаю, какой я дар поднёс ему, кроме Сан-Стефанского договора,- шепнул Горчаков Ахончеву.
      - Разрешите, дорогой канцлер, в знак дальнейшей дружбы и процветания двух стран - Турции и России - поднести вам и наш скромный подарок, этот ятаган. Мы знаем, вы поднимете эту священную сталь лишь в защиту справедливости и добра. Поверьте, ваша светлость, что этот подарок, блеск этой стали и камней - только слабый отсвет тех чувств, которые вы вызвали во мне и в моём правительстве своим бесценным даром нам.
      Горчаков, принимая ятаган, проговорил:
      - Я обожаю Восток, дорогой паша, но сложность его речи иногда затрудняет моё понимание. Не потрудитесь ли сказать более ясно - за что вы так дивно благодарите?
      - Скромность ваша прославлена так же, как свет луны, ваша светлость, и перед блеском этого света моя скромная тень исчезает.
      Турок, кланяясь, пятился и пятился к дверям.
      - Нет, нет, ваше превосходительство! Вы поужинаете с нами.
      - Мне быть в вашем обществе, разделить пищу? О, я и без того ослеплён вашей снисходительностью. Ваше внимание...- Вдруг он принялся неистово хохотать, отчего тело, согнутое в поклонах, сгибалось и разгибалось ещё более. Все с изумлением и даже с испугом переглянулись.
      Ахончев подумал: "Ну, теперь всё понятно. Замученный интригами на конгрессе, турок просто сошёл с ума".
      - Простите. Я вспомнил анекдот только что прочитанный, ваша светлость. Вы уже видели эту книжку? - вынул и показал чёрную книжку.- Она издана ко дню вашего рождения, ваша светлость. О, германское правительство,- сладкий поклон Бисмарку,- германское правительство очень хорошо относится к князю Горчакову. А вы,- сладчайший поклон Горчакову,- ваша светлость, как никто, понимаете дух Востока и умеете шутить, но на свой манер... Вот здесь...- Он перелистал книгу, ища нужную страницу.- Ещё несколько лет тому назад в некоторых университетах Германии можно было купить диплом на учёное звание. В Гетгингентский университет приехал князь Горчаков. Ему предложили за 3000 талеров купить диплом на звание доктора философии. Он ответил ректору, что лично ему диплом не нужен, но вот некто из сопровождавших его, по имени Дадие, сильно боится всех неодушевленных предметов белого цвета, как, например, плащей, рукавов, а в особенности плюмажей. Князь, уверенный, что немецкая университетская философия поможет его спутнику, просил отпустить диплом на имя Дадие. Диплом отпустили. После этого Горчаков послал ректору второе письмо, в котором, прилагая 3000 талеров, писал, что его рыжая кобыла нормандской породы - Дадие - вполне удовлетворена дипломом, но что он торгует сейчас осла. Во избежание недостатков он заранее хотел бы приобресть диплом для этого животного... Ха-ха-ха!.. Замечательно! На Востоке такой анекдот невозможен: у нас дипломами не торгуют...
      Бисмарк еле сдержался, чтобы не сорвалось с губ: "Скотина!" - и, поворотившись к Горчакову, выдохнул:
      - Свидетельствую своё почтение вашей светлости.
      - Мне по дороге с вами, князь,- попытался задержать его Кара-Теодори-паша.- Разрешите?..
      - Нет.- Бисмарк ушёл.
      - Князь Бисмарк сегодня что-то не в духе,- заключил турок.- Надо будет подарить ему эту весёлую книгу. Спешу догнать. Ухожу другом и рабом вашей светлости.
      Горчаков проводил его до дверей и вернулся:
      - Паша преподнёс мне сегодня самое загадочное происшествие во всей моей жизни. Хотелось бы знать, что же это я подарил ему?
      - Кажется, я догадываюсь, что вы подарили ему...
      - Неужели? Вы так думаете, капитан-лейтенант? Вы видели кроме отпечатков копыт и корма другие следы в конюшне?
      - Видел, ваша светлость.
      - Чьи же там в конюшне следы, капитан-лейтенант?
      Вошедший слуга прервал:
      - Их сиятельство граф Развозовский.
      - Он необходим мне.
      Когда слуга ушёл, Горчаков попросил Ахончева:
      - Не уходите, голубчик. И вас, господа, прошу присутствовать при нашем разговоре с графом.
      Вошедшему:
      - Здравствуйте, граф. Давно не виделись.
      Развозовский, как вошёл, тут же упал на колени:
      - Вот, ваша светлость! Бью челом. Рубите голову, но дайте сказать, дайте признаться.
      - Встаньте, отец,- сказала Нина Юлиановна,- Как вам не стыдно. Пьяны вы, что ли?
      - Стыдно, стыдно. Оттого и стою, что стыдно! Продал. Побежал к немцу. Думал - спасут. А они плюнули. Сказали - вызовут, и ничего... молчат! Я исстрадался и вот - плюхаюсь, казните. Вот сам себя...- Развозовский выхватил револьвер.
      Ахончев бросился к нему:
      - Граф, что вы...
      Однако Горчаков остановил холодно:
      - Не волнуйтесь, голубчик. Он не застрелится.
      - Борюсь, чтоб не застрелиться, ваша светлость! Видите, на ладони патроны. Бросаю искушение.- Он выкинул патроны на террасу, те попадали со стуком.- Замучили внутренние страдания...
      - Да что ты сделал, отец?
      - Что? Подлость. Запятнал мундир офицера. Запятнал дочь, писательницу, пророчицу!.. А жених? Ученый, будущий профессор Генерального штаба...
      Ахончев перебил:
      - Граф, прошу вас, перестаньте. Сознайтесь и - кончено.
      Поясняя Нине Юлиановне:
      - Граф проявил слабость на допросе в Имперской канцелярии. Больше это не повторится. Князь Александр Михайлович, надеюсь, простит его...
      - Я прощу, если он проявил слабость лишь однажды, когда присутствовали все Ахончевы...
      - Однажды, однажды, ваша светлость,- заговорил Развозовский.- Больше я и не заглядывал в Имперскую канцелярию, клянусь!
      - Клянётесь?
      - Любовью дочери, памятью супруги, своим полком...
      Горчаков прервал резко:
      - Когда вы сегодня утром вышли из Имперской канцелярии и встретили Егора Андреича, что вы сказали ему?
      Развозовский вздрогнул:
      - Я не встречал Егора Андреича...
      - Что вы сказали ему? - повторил Горчаков. Развозовский молчал.- А что вам сказали в Имперской канцелярии? И что вам обещали за то, дабы вы пришли сегодня в этот дом и лживыми глазами глядели в лицо вашей дочери, которая пожертвовала жизнью и счастьем ради жизни и счастья России?
      Повисла пауза. Развозовский прервал ее:
      - Я удручён, ваша светлость. Удручён.
      - Чем вы удручены, Юлиан Викторович? Тем, что не исполнили поручение Имперской канцелярии? Вы что хотели узнать, имеет ли отношение Горчаков к бегству Клейнгауза? И нет ли у Горчакова вексельной книги? И зачем ваша дочь ездила в Париж? И что она привезла?
      Нина Юлиановна схватила отца за руку:
      - Тебя... тебя могли послать сюда немцы, отец?
      Развозовский молчал, Она выпустила руку и выбежала на террасу.
      - К бесчисленной сети немецких провокаторов и шпионов вы присоединили своё имя, граф. Это постыдно, и вы понесёте жестокое наказание.- Слова Горчакова были прерваны возвращением Нины Юлиановны. Она со стуком положила собранные патроны на стол:
      - Вот...
      - Нет, нет! Не это... Да ты кто - зверь или дочь? Ты понимаешь, Нина, что ты положила? - закричал в ужасе Развозовский.
      Ирина Ивановна подошла к Горчакову:
      - Александр Михайлович, мы все слабые люди, а он, быть может, слабее всех. Простите его, простите Юлиана Викторовича, ваша светлость. Вы знаете, как трудно жить среди немцев! Ведь вы простили? Вы - добрый. Я помню детство, ваши заботы, вашу нежность... ради моего детства и вашей нежности простите его, ваша светлость. А то... что же происходит? Дочь кладёт ему патроны...
      - Это не дочь положила патроны. Это положила судьба.
      Нина Юлиановна будто вторила Горчакову:
      - Подчиняйся судьбе, отец. Возьми револьвер, патрон и уходи.
      - Нет, нет, не убивайте меня, прошу вас, не убивайте меня. Я расскажу всё, что было в Имперской канцелярии. Капитан-лейтенант Ахончев, вы - герой, разве так герои поступают с преступными полковниками?
      Ахончев был строг:
      - Полковник Развозовский! Вам оказывают честь последний раз в жизни держать в руках оружие русской армии. Эту честь вам оказывает канцлер... Вы отказываетесь?
      Развозовский продолжал молить:
      - Сжальтесь, ваша светлость.- Горчаков молчал.- Капитан-лейтенант Ахончев! Вы молоды... Не вам учить меня... Прощайте, господа. Я знаю, что мне сделать с собой.- Он схватил револьвер и выбежал в парк.
      Горчаков произнёс спокойно:
      - Ружьё Шасспо необходимо отправить обратно во Францию. Капитан-лейтенант вам разъяснит, как это сделать...- Он запнулся:- Нина Юлиановна.
      - Прикажете унести ружье, ваша светлость?
      - Да... Впрочем, обождите. Я позову вас! Ирина Ивановна! Документ, документ, во что бы то ни стало.
      - Векселя мои я уже отправила. Нина Юлиановна отдала мне корректуру своей книги и обязательство перед газетой написать статьи на все темы, какие известная вам газета укажет.
      - Благодарю вас, дети. Оставьте меня.
      Горчаков вышел на террасу, смотрел в темноту и вспоминал слова Развозовского: "Пожалейте меня, ваша светлость..." Нет, не застрелиться ему, куда там... Надо пожалеть...
      - Лаврентий,- кликнул он.
      Возник слуга.
      - Фонарь. Ружьё... что от французов. Патроны...
      Раскрыл ключом дверь, пока слуга приготовлял приказанное.
      - Пожалуйте, сударь.
      Возле Александра Михайловича неожиданно появился Клейнгауз, наряженный почему-то в ливрею горчаковского слуги:
      - Ваша светлость! Я всё слышал.
      - Тем хуже для вас, Клейнгауз,
      - Ваша светлость! Я не знаю, где проект договора. Не стреляйте в меня, ваша светлость.
      Горчаков взял ружьё и приказал слуге:
      - В парк никого не пускать. Закрой двери. Если кто придёт, пусть обождут: князь пьёт водку... с икрой.- Указал Клейнгаузу:- Берите фонарь. Вперёд.
      - Ваша светлость, что вы будете делать со мной?
      - Вперёд, мерзавец.
      Едва они удалились, появилась Наталия Тайсич, бросилась к слуге, который запирал двери на террасу.
      - Где их светлость?
      - Их светлость изволят пить водку и закусывать икрой.
      - Значит, их светлость в прекрасном расположении духа?
      - Как уж всегда ведётся, барышня. А вот вам, хоть вы и горный житель, по ночам ходить не надо бы. Вы уж простите меня, старика.
      - Князь приказал мне прийти. Я хочу с ним говорить.
      Возвратившийся в комнату Ахончев увидел Наталию, и лицо его озарилось радостью, смешанной с тревогой.
      - Наталия! Это вы увели коня из австрийского посольства?
      - Нет.
      - Я видел следы ваших башмаков в княжеской конюшне.
      - Да. Это мои следы. Часа три назад я приехала поздравить князя... верхом... в амазонке... Меня сопровождал наш слуга... Мы подъехали к конюшне, чтобы поставить лошадей... и взять платье... переодеться... И тут я увидела привязанного Августа, моего коня, моего Гордого. Я очень обрадовалась, но радость моя прошла быстро...
      - Немцы проследили, что вы бродили возле австрийского посольства и украли коня, надеясь свалить покражу на вас, а подстрекательство на князя Александра Михайловича?
      - Да. Это и мне стало ясно. Мы решили увести коня. Мы его увели немедленно! Отъехали три версты. Размышляем, куда мы его поведём? В нашу миссию? Скажут, русские подговорили сербов спрятать у себя коня...
      - И вы вернули коня австрийцам?
      - Вы не любите меня! И вы не можете меня любить...
      - Да разве мне сейчас до любви? Продолжайте!
      - Вы меня не любите, иначе б не говорили - вернуть коня в австрийское посольство, к графу Андраши!.. "Никогда! Лучше туркам!" - сказала я.
      - Так это вы отвели Августа туркам? - Он захохотал.- Так это за коня благодарил Кара-Теодори-паша? - Опять смех.- Наталия! Вы действительно сделали туркам божественный подарок! Ведь они же знают, что на этом коне наш фельдмаршал собирался въехать в Константинополь. Ха-ха-ха! Ну что стоит вся наша дипломатия перед чудесной наивностью этой девушки? Наталия, я вас люблю, люблю безумно, и я хочу вас поцеловать.
      - Нет! Вы - герой, вы - витязь, и вы не способны меня целовать. Вы ненавидите меня.
      - Я вас ненавижу? Ха-ха-ха. Повторяю, я вас люблю.
      - Сербская девушка, которая отвела такого коня туркам, недостойна любви. Она глупа и достойна смерти, в крайнем случае - монастыря, если найдётся подходящий.
      - Наталия, вы - прелестны! И вы ещё прелестней тем, что не знаете, какой великолепный и умный поступок вы сделали. Наталия, о вас будут петь песни не только в Сербии, но и в России, во всей Европе, чёрт возьми! Дайте я вас поцелую, Наталия.
      Но Наталия заплакала.
      - Нет!.. Я - подлая, глупая, пустая. Как могла пойти к туркам и сказать, что князь прислал коня? Что со мной произошло? Откуда это ослепление? Ведь я раньше никогда такой не была!.. Вам смешно на меня смотреть? Вы смеётесь над сербами?
      Ахончев нежно взял её руки, посмотрел долгим взглядом ей в глаза:
      - Наталия! Дорогая! Вы трогательны, а не смешны, и если все сербы похожи на вас, если у них такое пылкое сердце...
      - Но я - глупа, глупа! - убеждала его Наталия. И вы скажете - все сербы глупы, они могут делать такое же, как я.
      - Успокойтесь. Во-первых, всем сербам не двадцать лет, как вам, во-вторых, у сербов великая история и множество великих людей, и если одна маленькая, немного растерянная девочка ошибётся, то история не осудит её, а сербский мудрый народ тем более.- Ахончев целовал её руки, слабо пожимая их.- А что касается умного турка, то неужели вы думаете, что он поверил вам, будто коня ему мог послать князь Горчаков? Без письма? Без посредничества посольства?.. Для турка это был предлог явиться к князю...- Он опять взял её руки.
      - Не трогайте меня! - вскричала Наталия. - Я презираю себя. Я недостойна вас. Я недостойна того, чтоб говорить с князем Александром Михайловичем. Я, я... умерла для вас и для него!..
      Она оттолкнула Ахончева и порывисто выбежала из комнаты.
      - Наталия! Наталия! Но мы так любим вас все. Неужели это-то вам непонятно.- За окном послышался топот коня.- Ускакала. Ну, разве не удивительно? Люди делают в тысячу раз более глупые вещи и не убегают, а эта сделала умнейший поступок и убежала от стыда. И неужели она действительно навсегда убежала от меня?
      Сердцу его стало очень больно.
      Горчаков, без ружья, уставший, поставил фонарь на пол и повалился в кресло. Лицо его выглядело удовлетворённым. Ахончев с удивлением наблюдал за ним.
      - Выполнил поручение? Хорошо. Ты свободен, голубчик.- Князь зевнул и добавил по-старчески.- О-хо-хо...
      - Разрешите спросить, ваша светлость?
      - Покороче, голубчик. Мне, кажется, спать пора.
      - Что с изменником?
      Горчаков, зевая, переспросил:
      - С каким? А-а, с графом?.. Он наказан, голубчик. Как я и обещал, жестоко наказан. А что это с вами?
      - Я тоже жестоко наказан, ваша светлость, хотя и по другому поводу.
      - Наказаны?..- И позвал: - Лаврентий, халат!
      Слуга входит.
      - Лаврушка, ты что, спишь, негодяй? Халат!..
      Опять к Ахончеву:
      - Наказаны, голубчик? Значит, несчастны? Я вам дам совет, как найти лучший способ быть счастливым. Для этого надо полюбить несчастье...
      - Я полюбил своё несчастье, ваша светлость, но отнюдь не получил счастья.
      - Ещё придёт. А ты думаешь, ко мне счастье пришло уже? Э, куда! Заглянет на минуточку, и то спасибо. Я и рад. Вот сейчас на тебя гляжу, радуюсь - счастье.
      Слуга принёс и подаёт Горчакову халат.
      - А халат зачем?
      - Приказали халат, ваша светлость.
      - Вот и врёшь. Я приказал вместо фрака, что на мне, сюртук.
      В парке ударил звонкий выстрел.
      - Слышишь звонок? - зевнул Горчаков.
      - Выстрел? - встревожился Ахончев.
      - Холостой, голубчик. Значит, всё хорошо сделано, и я могу работать спокойно. Россия! Силищи-то много, а вооружения не хватает, вот и приходится таким, как я, работать день и ночь... Пиши вот теперь письмо турецкому министру, объясняй, как это я ему подарил подарок, а какой - неизвестно...
      Ахончев делает движение, чтобы что-то сказать, Горчаков не заметил этого.
      Глава четвёртая
      Зал во дворце, где заседает конгресс, поражал обилием дверей, золочёных, широких, громадных, будто приспособлены они для великанов. Посередине зала тянулся стол, поставленный "покоем", то есть в виде буквы "П".
      В самом центре стола приставлено высоченное кресло для председателя конгресса, а между усечёнными концами расположился стол поменьше, на нём же постелена громадная карта Балкан.
      Разгар дня. Бисмарк и Радовиц беседовали у окна, не обращая внимания на то, как изредка открывалась та или иная дверь, в зал заглядывал чиновник и, увидав Бисмарка, испуганно скрывался.
      - Особенно же Москва недовольна поведением немцев,- сказал Радовиц.
      Бисмарк задумчиво повторил:
      - Особенно недовольна поведением немцев на конгрессе? А немцы довольны Москвой, спросили бы вы?
      - Как Берлин является воплощением молодой Германии, так и Москва молодой России. Если б мне удалось, не сочтите это, ваша светлость, за хвастливость, если б мне удалось попасть в Москву на положении Наполеона, я б её сжёг с большей тщательностью.
      - Однажды я возвращался с охоты... там я встретил трёх медведей... но, кажется, я уже рассказывал вам это? - Радовиц сделал предупредительный отрицающий жест.- Впрочем, мне сегодня не до медведей и охоты. О чем это я?
      - По-видимому, о Москве, ваша светлость.
      - О Кремле. Я стоял на его стенах и думал о несчастной доле немецкого народа, осуждённого проливать кровь за приобретение Москвы ради интересов Наполеона. А стыд поражения, который немцам пришлось разделить? О, вы правы, Радовиц, хотя вы и мыслите крайне резко. Москва всегда мешала мне, ей полезно б погореть, как и Парижу.
      - Москва интригует и поддерживает князя Горчакова, ваша светлость. Простите меня, но вы держитесь с ним слишком мягко. Он закусил удила, срывает нам союз с Австрией и хочет добиться, чтоб конгресс голосовал за передачу Бессарабии России.
      - Конгресс - Европейский конгресс, а Горчаков - Восток.
      - Боюсь, что сегодня европейцы хотят побыть несколько мгновений на восточной почве.
      - Да?..- Бисмарк надвинул каску на брови и, размышляя, сделал несколько шагов строевым шагом вдоль стены. Повернулся, шагнул обратно и остановился против Радовица, вытянувшись во фрунт, насколько это позволяла его фигура.Горчакову действительно привозили ружьё Шасспо?
      - Полиция не совсем твёрдо уверена в этом,
      - Она уверена только в одном,- раздраженно прервал Бисмарк,- что я глупее её! У ней под носом свершаются преступления, а она хлопает глазами.Он принялся считать на пальцах, загибая их тщательно и крепко.- Книжка анекдотов. Ружьё Шасспо. Бегство Клейнгауза. Пальцев не хватает!..
      - И добавьте - убийство графа Развозовского.
      Бисмарк неожиданно обрадовался:
      - Труп обнаружен?
      - В реке, неподалеку от парка загородного дома князя Горчакова.
      - В каком состоянии труп? Вы видели его?
      - Обезображен, но узнать можно.
      Бисмарк сменил тон на подозрительный:
      - Полиция узнала? Опять скажут, Бисмарк запугал полицию...
      - Я и сам видел, ваша светлость.
      - Я вам верю, Радовиц, хотя вы и пылки, чрезмерно пылки. Но, надеюсь, вы понимаете, какая на мне лежит ответственность, если я намекну, что князь Горчаков замешан в убийстве графа Развозовского?
      - Я направил графа в дом Горчакова по вашему желанию.
      - Вы хотите сказать, чёрт возьми, что по моему желанию эти скифы убили графа Развозовского? Я вовсе не желал его смерти, и я не уголовный убийца.
      - Граф Развозовский покончил с собой.
      - Лжёте! Куда направлен был выстрел?
      - В затылок.
      - Сам себя в затылок?! Что за чепуха! Его убили! Да, его убили, потому что, если русский Двор на этом конгрессе сорвётся с моего повода, нас ждут большие осложнения, чем убийство какого-то там гусарского полковника. Его убили! Я согласен с вашим мнением, Радовиц. Итак, Развозовский вышел в парк из дома Горчакова?
      - За графом шли двое. Один с фонарем, по-видимому слуга. Другой с ружьём...
      - Кто был с ружьём?
      - Князь Горчаков.
      - А-а. Затем?
      - Возле беседки фонарь потушили. Наши наблюдатели за дальним расстоянием не могли установить, что там происходило. Минут через сорок в парке раздался выстрел. Горчаков застрелил графа Развозовского.
      - Восьмидесятилетний старик?
      - Вы лучше моего знаете нравы русских, ваша светлость, но даже и мне известно, что у них могут стрелять и столетние, раз они пожелают.
      - Материалы следствия при вас? Или дело поведёт второй Клейнгауз, чёрт бы его побрал!..- Бисмарк сделал несколько строевых шагов, командуя себе:Ать-два, ать-два, поворот.- Остановился.- Хорошо, я согласен. Я делаю по-вашему, Радовиц.
      - И вас не обманет свойственная вам государственная мудрость, ваша светлость. Прошу вас дать мне знак, когда вы сочтёте удобным намекнуть на причастность князя Горчакова...
      - Никаких мелодрам! Никаких знаков! Я намекну об этом, когда сочту необходимым остановить Горчакова.- Повернулся.- Ать-два. Равнение, равнение держи! - приказал себе Бисмарк.- Равнение, кому сказано! - Зашагал, размышляя.- Я скажу: "Радовиц, дайте мне материалы следствия". Да, я так скажу. Врага надо бить в упор! Как медведя. Кстати, я не рассказывал вам о четырёх медведях?.. Дьявольски неприятная история, и, если б не моя прежняя практика в уголовном суде, я бы, Радовиц, никогда не пошёл на ваше предложение.
      - Вы напрасно сомневаетесь, ваша светлость. Удар безошибочный.- Бисмарк стал удаляться.- Ваша светлость!..- Бисмарк гневно обернулся.- Графиня Развозовская, писательница... она со своей подругой просит разрешения осмотреть перед заседанием исторический зал конгресса.
      - Здесь не музей, и мы не фигуры из паноптикума.
      - Она, надо полагать, ещё не знает о смерти отца,- напомнил Радовиц.Её присутствие рядом... крики... в случае намёка... могут оказаться полезными...
      - Вы дьявольски надоедливы, Радовиц! Пустите.- И он ушёл.- Ать-два, ать-два, равнение, равнение держи!..
      Радовиц распорядился вошедшему чиновнику:
      - Графине Развозовской и госпоже Ахончевой разрешено пробыть здесь не более десяти минут. Кресло председателя стоит низко. Вы забываете, что в нём князь фон Бисмарк.
      - Кресло его светлости на четверть метра выше остальных, ваше превосходительство. Мы опасались, что будет чересчур высоко...
      - Князь фон Бисмарк никогда не будет сидеть чересчур высоко, молодой человек! Прибавить ещё четверть метра!..- И Радовиц поспешно уходит.
      Вскоре двери распахнулись. Появились чиновники и офицеры европейских государств. Офицеры несли небольшие флажки, каждый своей страны, все флажки были на подставочках. Они ставили эти флажки против тех кресел, в которых будут сидеть уполномоченные. Чиновники несли портфели и бумаги. Зал враз наполнился шумом, разговорами, шуршанием.
      Горчаков вошёл с картой в голубой обложке, той, что размечали для него Развозовская и Ахончева. Капитан-лейтенант Ахончев торжественно и аккуратно поставил против кресла князя русский флажок. Горчаков развернул карту, посмотрел в неё и подвинул ближе к английскому флажку, а сам отошёл к окну. Ахончев же увидел карту и хотел было идти к ней...
      - Капитан-лейтенант, подойдите-ка сюда,- позвал его Горчаков.
      Пока Ахончев шёл к окну, английские офицеры, увидав развернутую карту, принялись заглядывать в неё попеременно и вкупе и перешептываться. На лице Горчакова остановилась удовлетворённая улыбка. Он отвернулся и показал в окно Ахончеву:
      - Никак, у коляски турецкого посла засёдланный Август?
      - Август, ваша светлость.
      - Красивое седло, а чепрак - просто драгоценность. Нужно отдать справедливость, турки - народ с большим вкусом к убранству. Кстати, об убранстве. Нашли вы Наталию?
      - Я обежал все церкви, монастыри Берлина и окрестностей, ваша светлость,- и напрасно! Вероятно, она уехала в Сербию...
      - Бедный отец. Выразите ему, голубчик, мои соболезнования. В Берлине всем нам надо держать ухо востро. Смотри-ка, голубчик, я забыл свернуть секретную карту наших крайних уступок, и английские офицеры, честное слово, успели заглянуть в неё!
      Ахончев чуть не охнул, он подбежал, крепко схватил карту и вернулся, встревоженный, к Горчакову:
      - Как же теперь быть, ваша светлость? Они, несомненно, видели карту.
      - Дай-ка мой портфель.