Звериный зал кончался крытым выходом на кафизму. Затесанные на клин камни образовывали несокрушимые своды. Бронированная дверь открывалась на широкую лестницу. В конце лестницы неохотно разъялись тяжелые челюсти дверок. После мозглой затхлости закрытых переходов холодный воздух невысокого зала веял свежестью. Это был нижний этаж кафизмы, но его пол находился на высоте двадцати локтей от арены. Еще три лестницы, завитые, как улитки, привели на верх кафизмы, тронный венец башни базилевса.
      Здесь человек чувствовал себя плывущим над миром. Все внизу - и ступени ипподрома, и стена Палатия, уступами опускающаяся к морю, и город с развалинами, которые курились, как костры сырого дерева.
      На сотнях стен византийских домов появились листы папируса и пергамента. Даже в Сики, на тот берег Золотого Рога, и в трущобы за холмом Ксиролоф, на западной окраине, и на грязную речку Лик сумели проникнуть руки Палатия. В самом появлении листов было что-то пугающее.
      Во многих местах листы были сорваны и сожжены, как сжигали вредные заклинания колдунов, вызывающие бедствие своим видом. Кричали, что это начертания опасных проклятий. Перед листами разыгралось несколько кровавых сцен. Убивали с дикой поспешностью ненависти и страха. Каких-то людей уличили как расклейщиков. На других, быть может несправедливо, указали, как на палатийских шпионов.
      Однако же и листы и живая передача свое сделали. Вряд ли кто, кроме малых детей, больных и умирающих, не знал новости: для спасения города базилевс зовет подданных на ипподром. Наемниками избиты мириады, сожжена едва ли не пятая часть города, десятки мириадов разорены, оставлены без крова и пищи... и базилевс обещает милость, мир, безопасность. Патриарх Мена в послании к духовенству приказывал всем клирикам успокоить верующих, подготовить души к встрече с базилевсом.
      Люди просачивались на ипподром. Смельчаки играли роль зазывал. Подосланные из Палатия давали пример, шпионы проявляли усиленную деятельность. Чаще, чем думает обыватель, соглядатаи и предатели оказываются смелыми и решительными. В своей ненависти люди лишают врага храбрости.
      С кафизмы ипподром казался безлюдным. Им владели статуи. Здесь нашлось место для бронзовой Волчицы из Рима. Послушно прибыли Геркулес, изваянный Лизиппом, Аполлон Дельфийский, Афродита, Афина-Паллада из города ее имени. Неведомо кем извлеченная из мрамора, Елена Троянская была, несомненно, еще прелестнее прелестной модели: слава украшает посмертно и души и тела.
      Над верхней ступенью трибун была устроена аллея из статуй. Каменное население ипподрома возбуждало суеверный страх. По ночам оно оживало. Сотни служащих, которые жили под трибунами, на ночь запирались, оградившись крестом на притолоке, изображенным копотью освященной свечи. Было много приемов устрашения демонов. Особенно помогала красная нитка на мизинце и указательном пальце, которые следовало наставлять рожками. Это знак пророка Моисея, которым богоматерь отгоняла сатану.
      В безлунные ночи Геркулес размахивал палицей. Однажды Елена Троянская соблазнила возницу венетов Симеона. Утром уборщики нашли его искусанным и лишившимся разума. Когда слышался вой Волчицы - известно, что волки не умеют лаять, - на следующих играх или лошади ломали ноги, или убивался возница, или зверь рвал охотника.
      Дневной свет обессиливал демонов. Им мстили. За пачканье статуй полагались жестокие наказания. Однако же спины, животы, ноги богов и героев были обильно татуированы грязными ругательствами и циничными рисунками.
      Богоматерь плакала. Византийцы почитали добрую посредницу между миром страстей и суровым сыном. Ведь никто не погибал из-за споров о существе страдалицы матери.
      Покровительница скорбела о людях. Ее икона во Влахернах проливала чистое миро. Каждый мог видеть капельки душистого масла в уголках ее глаз. Плакали иконы Девы у святого Феодосия в квартире Дексиокрит, у святого Конона на площади Быка, в том храме, где в первый день мятежа нашли убежища сорвавшиеся с петли венет и прасин. На челе чудотворца мирликийского Николая проступили капли пота. Сегодня утром чудеса прекратились. Многие прочли в этом знамение: предлагая подданным встречу, базилевс успокоил волнение покровителей христиан. Ейриний, Зенобий, Вассос и некоторые другие венеты приглашали принять мир.
      - Идите на ипподром! Да живет Юстиниан, да живет Феодора! - по очереди выкрикивали несколько человек.
      - Заткни пасть! - человек добавил несколько ругательств. Его сбили с ног. Вскочив, обиженный ответил ударом ножа.
      Из широкого рукава одного из защитников базилевса выскочил кистень. Граненый шар на железной цепочке тупо щелкнул по черепу, как по бревну.
      - К убийству! К убийству! - завопили свидетели, невольно расступаясь перед организованной силой. Сторонники правящей власти, угрожая мечами и кистенями, прорезали толпу. Но их уже догоняли, окружали, кто-то командовал...
      - Гляди... - говорил Георгий Красильщик Гололобому, обыскивая тело, и на этом тоже кольчуга под хитоном. То-то он такой толстый. Я его достал ударом по плечу, а он стерпел!
      - Оставить бы парочку живыми да растянуть, - заметил Гололобый.
      - Оставить! - желчно ответил Красильщик. - Оставишь с вами. Нет ума у вас всех! И порядка нет! Да разве сколотишь за неделю войско из сброда... - закончил он с философским презрением старого солдата к новичкам.
      Опыт, однако, уже был. Прожиты дни, равные годам. Отряд, кое-как сбитый отставным центурионом, побывал везде. Они вовремя выбрались с площади Августеи, сумев ускользнуть из мышеловки Софьи Премудрости. Первыми они стали устраивать завал на площади Константина. Потом они избрали союзником когорту Тацита и в лабиринтах Октогона имели даже успех. Отряд потерял, вероятно, больше двух третей начального состава, но в числе не уменьшился.
      - Я уверился, мы с тобой неуязвимы, - хвастался Гололобый. Красильщик по опыту солдата научился не думать о том, что каждый удачный день приближает неизбежный час раны и смерти. Он не хотел разочаровывать друга.
      Гололобый говорил - отряд, войско. Не было для Красильщика ни войска, ни отряда - шайка, сброд, толпа. Что с того, что был значок - кусок красного пурпура на копье, знаменосец, который объяснялся на чудной смеси латинских и эллинских слов, трубач, таскавшийся с настоящим буксином. Этот утверждал, что служил в каком-то легионе. В каком? Он назвал сначала один номер, потом - другой. И без этого Красильщик узнал самозванца. К чему разоблачать лжеца, если он храбр! Была и добыча: городские схватки всегда бросают под ноги ценное, только нагнись. Может быть, и вправду войско?
      Ворота ипподрома перекрывал портик. Плитная мостовая под ним была заметно волниста. Как бы ни был крепок камень, мириады мириадов ног так истирали его, что каждые пять лет приходилось заменять плиты.
      Большие листы папируса, приклеенные к воротам, привлекали внимание византийцев. Буквами, величиной с четверть, толсто намазанными сепией на желтоватом фоне, базилевс обещал:
      Клянусь наисвятейшими гвоздями
      древа Христова и муками спасителя
      нашего, входите без сомнения, никому
      не будет причинено малейшего вреда.
      Решаться или нет! Каким маленьким кажешься себе рядом с закованными медведями! Колоссальные звери из черного мрамора морщили носы в странной улыбке. Их крокодильи челюсти с желтыми клыками могли присниться в кошмаре, византийские матери пугали детей ипподромовыми медведями. Знак побед Септимия Севера над германцами - на медвежьих лапах, залитых красной ржавчиной железа, висели цепи.
      Арена была прибрана - служащие ипподрома собрали клочья, оставленные на песке в день ссоры византийцев с базилевсом: мусорщики умеют лучше многих наживаться на мятежах.
      С кафизмы люди в воротах ипподрома казались мелочью, вроде крыс. Но не из-за расстояния, которое по прямой не превышало трехсот пятидесяти шагов - здесь все, кроме людей, обладало чрезвычайными размерами.
      - Мне сейчас вспоминаются наши леса, наше море, - говорил Индульф товарищу. - Наши люди лучше. Смотри, какие эти! - Индульф указывал на пеструю мелкую грязь, которая втягивалась в ворота ипподрома.
      А снизу Георгий Красильщик объяснял всем, кто хотел его слушать:
      - Это спафарии.
      Золоченые шлемы над обводом кафизмы казались птицами, усевшимися на край мраморной кормушки.
      Присмотревшись получше, старый солдат опроверг себя:
      - Нет, это не спафарии. Наверное, екскубиторы. Такие же, с позволенья сказать, настоящие воины, как вы. Важная поступь, длинный меч, гордый вид. Нагоняют страх на послов, и те потом врут у себя небылицы. Говорят, в Италии, в Риме, было пять мириадов таких преторианцев. Они вертели всем делом, ставили на кафизму, кого хотели.
      - Тогда бы тебе не удалось свести счеты с Теофаном, - язвительно сказал Гололобый.
      - Дурак ты, приятель, - без злости возразил Красильщик, - тогда я был бы преторианцем и, клянусь богом, купил бы тебя, а потом дал отпускную. Ты мне скажи, почему ты только один раз видел Велизария с его ипаспистами? Я считаю, на одних герулах да готах долго не удержаться - это тебе для подсказки...
      - А ты знаешь почему? - увернулся Гололобый по-детски.
      - Может быть, - не поддался Красильщик, - может быть. А ну, кто еще знает? - спросил он.
      - Не хочет терять лица перед людьми, не хочет портить отношения с византийцами, - сказал пожилой мужчина, вооруженный топором мясника.
      - Был бы хорош базилевс Велизарий! - выкрикнул кто-то из-за спин.
      - Верно, - подтвердил Красильщик с удовлетворением человека, чье мнение не одиноко. - Он щедр к солдату.
      - А что будет дальше? - полюбопытствовал Гололобый.
      - Я не провидец, спроси патриарха... Эй! - закричал Красильщик. Назад, сын мула, навозник! Куда лезете, свиньи? Эх, нет у меня еще профоса с розгой, он нужнее значка и буксина. Вместе держись, не расползайся, не лезь далеко. Будем здесь, поближе к выходу. Вот что дальше случится: подопрем один другого - конец Юстиниану.
      Мятеж находил равновесие. Вопреки пожарам, вопреки избиениям город оживал. Жизнь, прерванная было, возобновлялась. Нашлись запасы зерна. Самочинные начальники производили бесплатную раздачу. Начался подвоз мяса, овощей, масла, рыбы - торговцы не могли гноить продукты. Рынки ожили наполовину, но цепы упали - никто не выжимал налоги и взятки. Развалины префектуры смердели кожей паленых пергаментов - дотлевали ненавистные описи налогоплательщиков, частые сети, которыми улавливались и солиды купцов и оболы публичных женщин.
      7
      Очень многие императоры и базилевсы носили клички, метко брошенные, крепко прилипнувшие и далеко не всегда обидные. Предшественника Юстиниана прозвали <Молчаливый> не по той причине, что Анастасий был когда-то по палатийскому званию силенцарием, то есть был обязан не только сам молчать, но требовать и от других проявления этого ценнейшего качества. Бывали Обжоры, Кровавые, Мясники.
      Юстиниан ускользнул. От настоящей клички, конечно. Айксомейтос Бессонный - не памятное прозвище. Так же, как Отец Отечества, Покровитель Народа и прочие - Бессонный не кличка, а лесть. Юстиниана могли бы прозвать Болтуном или, более вежливо, Оратором. Не случилось и этого. Может быть, потому, что народ, как никогда, был оглушен славословиями, каждодневно лившимися, подобно лаве из вулкана, из законов, объявлений, извещений, предупреждений?.. Так ли, иначе ли, но Юстиниан не поддался краткому определению. К его гладкой коже не прилипали словечки.
      Он любил говорить, его мысль созревала живее в словах изреченных. Иногда он произносил поистине удивительные речи. Повелев привести к себе подданных, уличенных в манихействе, Юстиниан вел с ними дискуссию посредством собственного монолога. И закончил:
      - Не убедив вас, возвращаю вас правосудию, дабы немедленно были вы сожжены в огне...
      Такая скромность, такое признание собственной неудачи были поистине божественны.
      В середине этого зимнего дня Юстиниан шел на ипподром, зная, что скажет сам, и предполагая дальнейшее. Решил сам, сам сыграет, храня до конца секреты решения. Может быть, именно поэтому его не прозвали Болтливым: говоря с расточительной щедростью, Юстиниан никогда не проговаривался.
      Сегодня он уснул перед рассветом и спал долго, почти полный час. В бане слепцы массажисты омолодили тело базилевса. Он съел цыпленка, немного отварной свеклы, два яблока, и грушу, и кисть хорошо сохраненного винограда.
      Кажется, Феодора собиралась тайно присутствовать, укрывшись на хорах святого Стефана. Было достаточно намека - и она отказалась. Юстиниан не хотел заранее говорить о своих намерениях, дабы не искушать Судьбу. Сейчас он чувствовал себя совсем молодым, он мог бы лететь. Через девяносто лет Магомет обещал правоверным подобную награду, но в раю. Пророку следовало бы воздать хвалу Юстиниану, который разорением Сирии, Нижнего Египта и Африки, уничтожением населения этих областей расчистил путь арабам.
      Палата Девятнадцати аккувитов. Серо-бело-голубые мозаики. Горбатая лестница. В стаях свиты базилевс плыл, как пчелиная матка. С первой ступеньки лестницы-улитки базилевс благословил славян-наемников знаком креста, хотя схоларии и были язычниками. Идолопоклонники, чужие и, естественно, верные. Их комес Рикила в ссоре со всеми, на него наговаривают, он одинок и разъеден завистью. Умей пользоваться ненавидимыми, доверяйся отверженным. Не свершай ошибки, назначая людей, уважаемых подданными, сильных друзьями. Да парит власть на темных крыльях орла...
      Рикила Павел успел поцеловать пурпурный сапожок базилевса. Как бы ввинчиваясь в кохлиос*, Юстиниан увидел славян на втором этаже, на третьем. Базилевсу нравились широкие плечи и благообразные лица наемников-северян. Рожденные бесконечно далеко, такие солдаты верны. Они вносили в Палатий аромат девственных лесов и степей, как дикие кони. Юстиниан любил и лошадей, и сильных послушных мужчин. У этих - свои обычаи. Будь Рикила умнее, он опоздал бы с церемониалом поцелуя ноги.
      _______________
      * К о х л и о с - винтовая лестница, буквально: улитка.
      Зев лестницы открывался за креслом базилевса. Десяток славян охраняли край кафизмы. Юстиниан стукнул острым наконечником посоха-копья. Не слишком быстро славяне обернулись, приветствуя базилевса по-ромейски поднятием правой руки.
      По движению стражи подданные догадались. Из слитного гула выскочили вскрики, как шапки, подброшенные над толпой.
      Итак, они явились. Поднявшись на престол, базилевс ощутил небольшое разочарование: трибуны наполнены не более чем наполовину. Он медлил нарочито, не торопился в сознании силы. Если иные заключат, что он робеет, пусть так. Он опустился на подушку сиденья. Так недавно отсюда он наблюдал за триумфом в честь победы над вандалами!
      Тогда, совершив путь перед восхищенными подданными, военная добыча исчезала в подземелье дворца Буколеон, в сокровищницах рядом с подземными темницами-нумерами. На тележках, специально заказанных, везли золотые сосуды, блюда, тарелки, кубки, амфоры, а также особенные, непригодные для употребления по неподъемной тяжести вазы грубой работы - своеобразные слитки, непосильные для вора. Несли громадные щиты с прикрепленным к дереву оружием, по своей ценности доступным только базилевсам. Упряжки белых верблюдов тянули горки со священными предметами евреев из Соломонова Храма. Их взял Тит*, разрушитель Иерусалима. Из Рима их похитили вандалы, когда Гензерих** грабил города Италии. Теперь они вернулись к преемнику императоров Флавиев***. Лишь несколько человек знали, что большая часть этих великолепных предметов была отлита из обтянутого золотом свинца. Кто совершил странный и кощунственный подлог? Мудрый Соломон, который ведал, что богу не нужно золото, что только людская глупость навязывает богу собственные пороки? Или поставщики, снедаемые корыстью, обманули и Соломона и бога, и в Иерусалиме не нашлось своего Архимеда? Или преемники заняли у бога драгоценный металл - знал только Иегова.
      _______________
      * Т и т - сын императора Веспасиана, покорил и разрушил
      Иерусалим в 70 году н. э.
      ** Г е н з е р и х, или Г е й з е р и х - рекс вандалов,
      основатель вандальского государства в Северо-Западной Африке на
      землях, отторгнутых у империи. Взял и ограбил Рим в 455 году.
      Настойчивая имперско-христианская пропаганда - вандалы были
      схизматиками-арианами - сообщала невероятные подробности ограбления
      Рима. Например, вандалы были настолько дики, что сняли с римских крыш
      позолоченную черепицу, сочтя ее чистым золотом, и т. п. Все это,
      доверчиво воспринятое буржуазной историографией, сделало
      нарицательным наряду с гуннами, варварами племенное название храброго
      народа. Но те же самые источники изображают высокий уровень экономики
      и богатство вандальского государства. А через несколько лет после
      возвращения <в лоно империй> Северо-Западная Африка являет страшную
      картину разрухи: оросительные каналы разрушены, поля засохли, сады
      погибли или вырублены, население исчезло. Таков был результат
      освобождения от вандализма.
      *** Ф л а в и и - знаменитая плебейская семья в Риме, к которой
      принадлежали три императора - Веспасиан, Тит, Домициан (с 69 по 96
      год н. э.). Когда-то, при первых <царях>, в Риме были неграждане,
      именовавшиеся плебеями. Вскоре они приобрели гражданские права.
      Личное положение в Риме определялось по преимуществу богатством.
      Деление на сословия служило скорее тщеславию, чем реальности. Причем
      потомки <древних> плебейских фамилий гордились своим плебейством не
      меньше, чем другие сенаторством. Слову <плебей> уничижительный
      оттенок был придан значительно позже, и не в Риме.
      Драгоценные камни были насыпаны в стеклянные ящики, а деньги нарочно брошены на носилки каменщиков, запачканные глиной и известью.
      За сто лет власти над Западной Африкой, за сто лет пиратства вандалы накопили немало. Подданные должны понять, что разум базилевса сильнее бессмысленно спящего золота.
      Перед стройными толпами рыже-светловолосых пленников шел последний рекс вандалов - Гелимер, высокий, но слишком тонкий, изнеженный, бритый по-римски. Без цепей. Юстиниан счел их применение не подобающим для христианского триумфа. Лицо Гелимера искажала улыбка странной иронии.
      Последний вандал читал наизусть:
      <Суета сует, и все суета. Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Нет памяти о прошлом, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после...>
      Перед кафизмой церемониймейстеры сняли с Гелимера пурпурный плащ и поставили рекса на колени, как просителя. Такая тишина возникла, что со своей высоты Юстиниан услышал голос женственного вандала:
      - ...потому что участь сынов человеческих и участь животных - участь одна. Как те умирают, умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, ибо все суета... Как вышел человек нагим на свет, таким и отходит, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы взять в руку свою. Какая же польза ему, что он трудился на ветер?..
      Потому-то он так бесславно закончил свои дни, этот прилежный чтец Экклезиаста. <Ничтожество>, - решил Юстиниан.
      Языческий Рим убивал пленных владык после триумфа победителей. Югурту опустили в каменный мешок, и нумидиец успел зло пошутить пока замуровывали могилу: <Холодные у вас бани, римляне!>
      Последнего преемника Александра, Персея Македонского*, замучили лишением сна. Следуя гнусным республиканским традициям, прежние римляне тешились казнями побежденных правителей.
      _______________
      * Македония была завоевана Римом в 148 г. до н.э., через 175 лет
      после смерти Александра Великого, последовавшей в 323 г. до н. э.
      Юстиниан считал вредным подчеркивать бренность тела владык. Повелители могут погибать в бою, могут враждовать один с другим, но они остаются подобием семьи, они - другой крови, чем демос! Юстиниан пожаловал бывшему рексу вандалов Гелимеру сан ромейского патрикия. Не его вина, что пленник быстро зачах в роскошной вилле. Так же Юстиниан поступит с другими соперниками, даже с Хозроем-персом, когда его по воле Христа Пантократора приведут на этот ипподром.
      Но как тогда вел себя плебс при виде Велизария... Победоносный полководец и удачливый добытчик Велизарий был встречен с чрезмерным восторгом. Никто не смотрел на кафизму. Юстиниан ощутил нечто похожее на злую грусть. Возбуждение подданных дошло до безумия, когда Велизарий раздавал плебсу мелочи - пряжки, пояса, застежки, перстни, серьги, браслеты... Нет, Велизарий больше не получит триумфа. Базилевс знал: в Африке Велизарий прибрал в свои руки не менее восьмидесяти тысяч фунтов золота. Это неизбежно. Но триумфа Велизарий больше никогда не получит...
      Довольно воспоминаний! Напряжение толпы ложилось на плечи Юстиниана, как плащ, подшитый свинцом. Пора, пора! К единоборству со множеством, как Самсон. Базилевс поднялся на возвышение. Сейчас его видели до колен. Сложив три пальца в крестное знамение, он благословил правые трибуны, потом - левые.
      По виду, на трибунах властвовал охлос, и как-то не случайно разбредшийся, а кучками. Нет, под туниками грубой шерсти прятались и знатные. Юстиниан узнал Оригена, демарха Манассиоса... Ему некогда считать, он разоблачит маски потом.
      Воздев руки подобно первосвященнику, Юстиниан выбросил кисти белых рук из пурпурных рукавов, будто обнимая ипподром, и замер как статуя. На фоне неба, без сравнения с другим человеком, он показался колоссом в диадеме над гладким нечеловечески-белым лицом от египетских и индийских притираний.
      Византийцам явилось нечто иное, нечто большее, чем простой человек. Очень многие, придя с камнем для пращи в сумке, с камнем гнева в душе, странно расслабли. Что это? Страх? Нет, нечто худшее.
      Базилевс был далеко не один. Вместе с ним пришли Армия, Церковь, Привычка повиноваться, Привычка сознавать себя малым, недостойным даже презрения, Привычка быть всегда угнетенным, Привычка изворачиваться, лгать, отступать, кривить душой, думать лишь о себе, Привычка продаваться, Уменье довольствоваться малым. Дело Юстиниана готовилось восторжествовать внутри людей. Сейчас они, подданные, осознают свое ничтожество.
      Как удав, который нуждается в точке опоры для проявления силы, Юстиниан оттолкнулся от молчания ипподрома:
      - Я прощаю! Я обещаю забвение проступков! По завету Христа Пантократора зову вас: вернитесь к делам своим! Прекратите безбожную смуту!
      Подданные не слыхали о науке базилевсов, не видали, как кривляются властители перед зеркалами по указке мимов-учителей. Величественность якобы даруется невидимым Гением. Автократору было легко казаться необычайным перед подданными, подавленными Привычками. Базилевс дарует прощение. Он Добр, он Велик, он Божественный!
      - Клянусь священным Евангелием!
      Откуда у него появилась святая книга? Чудо! Он поднес к лицу книгу, поцеловал крест на переплете.
      - Никто не будет наказан! Я все забыл!
      Пора заключать. Сейчас Божественный уйдет. Коллоподий, невидимый снизу, опять подполз, чтобы принять Евангелие. Юстиниан поднял руку для благословения. Еще одна минута, одна, и он - победитель толпы.
      - Ты убил мириады! Кого ты прощаешь? Себя? Ты лжешь, ослоподобный! О гнусный! - гневный голос прорезал тишину.
      Кто осмелился метнуть в базилевса ком грязи, какими обмениваются на рынках! Нужно было действовать быстрее, оставить охлос разъедающим сомнениям. Но уже нельзя уйти, теперь базилевс должен поразить противника громом своего слова. Почему Христос Пантократор не превращает пальцы базилевса в пучки молний!..
      Устроив лестницу из спин и рук, мятежники подсадили на жертвенник дельфийского Аполлона лохматого монаха.
      - Не верьте ему, братья! В нашем храме, в день троицы, во время ночного бдения была вознесена молитва: <Творец и владыка наш, какого базилевса ты нам послал?> Вся братия, все миряне слышали ответ: <Худшего по делам вашим я вам не нашел!>
      Голос монаха был посильнее Юстинианова, но и без того базилевс не может вступить в перебранку с подданными. Приходилось ждать.
      - Братья! Христа демон не обольстил, нас же обманывает ежечасно. Не судите по клятвопреступным его обещаниям, но по делам. Юстиниан разрушил ваши жилища, руками варваров избил ваших близких, он сделал с вами то, что ранее совершил в провинциях. В начале его правления на востоке явилась звезда видом копья. Мы ждали беды от мидов - смерть пришла от пастыря стада. Он опустошил Сирию, Палестину. Даже в пустынях отшельников люди погибали от него. Епископы Павел и Евфрасий, и Ефрем, сын Апиана, суть адские вилы в руках демона-базилевса. Лишь в Сирии они убили восемьдесят мириадов мужчин, женщин, детей. И тридцать мириадов они продали сарацинам. Сколько же погибло в бегстве - знает бог!
      Прирожденный оратор, монах остановил на себе зрачок толпы, он не уставал, не давал Юстиниану бросить с кафизмы сокрушительную реплику.
      - Что стоишь ты, как ложный архангел! - взывал монах. - Я, христианин, вызываю тебя. Пойдем в Сирию! Я покажу тебе дома прочные, из тесаного камня, но они более не жилища, их стены черны от копоти зажженных тобою пожаров. Вот акведуки, тобой сокрушенные, иссушенные тобою цистерны. Ливни, прорвав края животворящих каналов, смыли плодородную почву, и на обнаженных скалах не зацепится и верблюжья колючка. Ты выморил Сирию, и Палестину, и Самарию. От тебя безлюдеет Египет. Ты открыл путь аравитянам, и они, коль захотят, без труда овладеют старыми христианскими землями. Братья! Что сказано богом о псе, пожравшем доверенное ему стадо?
      Вот почему Юстиниан не хотел присутствия Феодоры. Монах был неистощим.
      - Я покажу тебе, демон, города и селения, пустые, как ограбленные могилы древнейших язычников. Города еще целы, есть кровать для ночлега. В ларях найдется горсть муки, сухие оливки. Ты - ешь! Я же не трону забытого рукой палача. Как бы ангелы на страшном суде не сопричислили меня к твоему воинству, убийца! То были жилища христиан. Ты укладывал сирийцев, евреев, самаритян лицом вниз с петлей на шее. Концом той же веревки связывал ноги. Счастье тому, кого быстро приканчивала ядовитая гадина. Не смея напрячь тело от боязни греха самоубийства твоей хитрой петлей, они принимали горчайшую смерть от мук близких своих, погибавших рядом. Ты разорил оплоты христиан. Ты совершил дело врага.
      Будто сговорившись с монахом, Ориген ворвался в паузу:
      - Ты высосал ромеев, как тарантул кузнечика. Уйди! Тебе открыто море. У тебя есть корабли. Ты обещал нам безопасность встречи с тобой. Мы же обещаем отпустить тебя четырем ветрам. Грузи награбленное тобой. И прощай!
      Монах сумел держать внимание толпы силой искреннего красноречия, Ориген имел успех краткости. Час речей прошел. Ни одного выкрика в пользу мира и справедливости.
      Под пурпуром Юстиниан был закован в железо. Но как уберечь голову, когда полетят камни?.. Он слышал выкрики:
      - Толстомордый бык! Скряга! Вор! Убийца! Лжец! Поджигатель! Грабитель храмов!
      По арене тащили осла с болтающимся чучелом. Начинается обряд поругания. Тряпичное тело кощунственно нарекут именем базилевса, оплюют, огадят и бросят в клоаку.
      Юстиниан не различал отдельных слов в общем крике, лишь случайно дошло до слуха:
      - Акакий базилевсопатер! - Поминали Феодору...
      Юстиниан воздел руки, и велика сила Привычек - шум ада ослабел.
      - Христианин, я прощаю обиды. Христиане, простите и меня. Да вразумит вас бог! Да не обратит на вас кару за злобу, за непослушание! Послушание Власти установлено Христом!
      Голос невидимой женщины ответил из-под кафизмы:
      - Матери-отцы, а не ты, пес безродный, расплатимся за тебя. Распутник, детоубийца, почему твоя Феодора не рожает? Разучилась в Порнае?
      Боясь показать спину толпе, Юстиниан отступал в глубину и вдруг присел, исчезнув из глаз подданных. Поза невеличественная вообще и очень неудобная из-за лат под одеждой. Но его никто не видел. Били камни последних оскорблений.
      - Привет в мере, тобою заслуженной!
      - Спустись, спустись к нам! Мы тебя повесим, как Валентиниан вешал поджигателей.
      - Автократора на водопровод!
      Однако же Анастасий умел мириться с городом. Не так, как Юстиниан. Тот базилевс однажды вступил на кафизму без диадемы и вновь надел ее по разрешению плебса.
      Силы и Могущества, Могущества и Силы, их считает и взвешивает каждый базилевс - из тех, кто хочет быть Властью. Их нельзя уничтожить, так как в своей совокупности они суть государство. <Их нужно постичь, чтобы обессилить>, - думал Юстиниан.
      Основа империи есть собственность. Африканские схизматики донатисты-циркумцеллионы, отрицая собственность, хотели, не зная того, погубить империю: людям, поделившим достояние поровну, Власть не нужна. Ибо, не имея возможности обогатиться, никто не захочет подчиняться. Однако имущие, гордясь духом, хотят участвовать в правлении, дабы еще более обогатиться. Они вредны, как гнездо непокорности, где могут воспитаться соперники базилевсов. Поэтому Юстиниан усмирял землевладельцев эпиболой и синоной, купцов - обложениями и палатийскими монополиями, а всех вместе конфискациями и казнями.
      Не так давно империя содержала шестьдесят четыре мириада солдат, Юстиниан уменьшил войско до пятнадцати мириадов. Пусть медленнее достигаются успехи в войне. Выгоднее подкупать врагов, выгоднее ссорить их подкупами между собой, чем посылать против них могучие, опасные для Власти легионы.
      Глупец монах кричал о разорении Сирии. Там гнали монофизитов, ибо ересь заразила сирийские земли. Кафолическая церковь неуклонна в поддержке Власти. Святители ее клялись в верности, но с условием: <Дай землю, с которой ты вымел еретиков, мы заплатим тебе небом. Помоги нам сокрушить ребра схизмам, мы поможем тебе победить персов, готов, гуннов, германцев>. Считая земную жизнь ничтожной, святители не препятствуют Власти гасить ее дыхание в тленных телах. Способствуя империи, Церковь лишила еретика человеческих прав. Бог сказал: не убий. Но кого? Еретик есть не человек, но враг бога и христиан: убить его - заслуга. Однако и единство верующих опасно, как и гордость святителей.