Или набредет на место, откуда увидит костер. Разве они не могли зажечь его в месте, которое случайно закрыто от Алонова? Сумел же. он прошлой ночью подойти к ним вплотную. "Но ведь был костер, там ты знал место, роща была тебе знакома", возражал голос рассудка горячей жажде деятельности. Алонов старался примирить их: можно действовать, но лишь по определенному плану; бродить так просто, надеясь на удачу, нельзя. Нужно наметить сектор осмотра и описать нечто вроде петли, начиная с этой высотки и кончая ею, чтобы не заблудиться. Для начала он направился в ту сторону, куда вели последние следы, оставленные бандитами на песке. Он шел медленно, считая шаги, чтобы иметь какую-то меру пройденного расстояния. Необходимость подсчитывать шаги вначале ему мешала. Он считал под левую ногу, парами. Потом привык и повел счет почти автоматически. После первой тысячи пар Алонов перешел на тот шаг, которому научился вчера. Он не шел, а крался, останавливаясь, вглядываясь. Сразу стало трудно. Отдельные высокие пучки травы казались людьми, темнота наполнилась неподвижными, но угрожающими фигурами. Мрак обманывал зрение. Один раз Алонов упал, скатившись в неглубокую впадину: красться не так удобно, как кажется. Он успел поднять вверх ружье и подставить спину негостеприимной земле - инстинкт охотника, стрелка. У охотничьих ружей ложе - слабое место. Алонов мог легко сломать ложе и остаться безоружным. Падение испугало Алонова. Он прилег, осматриваясь, но темнота была неподвижна, степь безразлично молчала. Он пошел дальше. Вскоре Алонов опять оступился, с усилием удержавшись на краю жесткой гряды, за ко горой сгущался мрак. Нагнувшись, он нащупал камень, повернул, стараясь начать петлю, и вспугнул стаю невидимых птиц. Они поднялись молча, поэтому Алонов не смог узнать, что это за птицы. Их было много, и хлопанье крыльев отразилось в его ушах, как гром. Подумалось, что теперь вся степь должна переполошиться. После этой встречи мрак показался Алонову еще гуще, еще враждебнее. Он считал уже третью тысячу пар шагов. Алонов убедился в том, что мог бы знать и раньше: поиски в темноте бесплодны. Он оправдывал себя - сделано все, костра у них нет. Без костра у него один шанс, против - может быть, сто. Алонов решил вернуться к знакомой высотке. Стараясь сориентироваться по Полярной звезде, он повернул назад Еще две тысячи пар шагов, и Алонов ощутил знакомый запах сероводорода. Очевидно, он сумел выйти к крутому восточному скату впадины с гнилым болотом. Он шел в общем верно. Алонов стоял, соображая, вправо или влево может находиться "его" высотка. Ночью, да еще в незнакомом месте, трудновато сразу выйти к намеченному пункту. "Вероятно, нужно все же взять левее", - решил он. Вскоре он остановился, вслушиваясь: шорох какого-то движения - точно по земле тащили веревку. Алонов вспомнил растрескавшиеся каменные плиты на склоне и змею, поджидавшую его, будто нарочно, на берегу смрадной воды. Конечно, злобное пресмыкающееся не было отшельником, оно жило среди себе подобных. Но ведь змеи, насколько он знал, ночью спят... Алонов вынул нож Тщетная предосторожность слепого Что сделаешь в темноте!.. Не стоять же до рассвета столбом! Будучи уверен, что бандитов поблизости нет, Алонов пошел, громко топая ногами. "Не каждая бросается", - думал он, стараясь распугать змей. Под его ногами опять был песок, высотка же так и не нашлась. Алонов подумал, что мог уклониться в сторону, пройти мимо Им овладело неприятное чувство потерянности, он ощутил усталость. Нужно сесть и дождаться рассвета - теперь уже скоро. В воздухе было совсем свежо, песок остыл. Алонов оперся на локоть и закрыл глаза. Удивительно быстра наша привязанность к "дому"! Алонов чувствовал бы себя куда лучше, найди он место, где начал ночь. Вскоре - Алонов еще не задремал - ощущение света, проникшего сквозь опущенные веки, заставило его открыть глаза. Степь осветилась. Очень высоко в небе, гася звезды, зажглась зеленая полоса На землю падало сияние, слабое, но достаточное, чтобы Алонов мог увидеть свои руки, ставшие тоже зелеными, как вялая трава. А знакомая высотка оказалась совсем недалеко. Алонов взбежал на ее гребень. Полоса мчалась на юго-восток. В вершине ее что-то блестело - метеор несся в выси, оставляя хвост пылающих частиц и раскаленных газов. Потерявшись среди звезд, сверкающая масса исчезла в глубине неба. Стало как-то особенно пусто, темно, холодно. И одиноко. Но Алонов не уходил с высотки. В густом мраке он различил светящуюся точку. Она была неподвижной, желтоватой. Точно где-то внизу, из-под земли, проткнули иголкой толстое сукно, закрывающее источник света.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДОМИК НА ОКРАИНЕ.
      1
      Ранним утром у перрона вокзала небольшого степного городка, расположенного к юго-востоку от Уральского хребта, остановился дальний поезд, прибывший с запада. Было это в воскресенье, ровно за неделю до столкновения молодого совхозного зоотехника Алонова с неизвестными ему людьми. Со ступенек жесткого плацкартного вагона номер восемь спустился невысокий, плотный мужчина лет сорока - сорока пяти. Вынести вещи из вагона ему помог кто-то из спутников. От помощи носильщика пассажир отказался и сам понес по платформе два длинных, видавших виды черных чемодана, перевязанных ремнями, и туго набитый саквояж. Следуя за небольшой кучкой людей, прибывших с утренним дальним поездом, пассажир прошел через решетчатую калитку в конце платформы и оказался в городе, вернее - на небольшой привокзальной площади. Здесь, под деревьями, стояли два ряда окрашенных в зеленый цвет скамей старинного образца на чугунных ножках. Людей на них не было. Пассажир опустил на землю чемоданы, положил сверху саквояж и сам уселся на скамью. Он сидел, глядя, как мимо перрона, медленно набирая скорость, проплывал доставивший его длинный состав. Кто-то махал рукой из восьмого вагона. Пассажир проводил поезд глазами, не поворачивая головы. Потом взгляд его остановился на трубах и корпусах нового, довольно большого завода, которые были видны за вокзалом, по ту сторону путей. В неподвижном воздухе пахло пылью и железной дорогой. Кажется, сентябрьский денек обещал быть жарким. Пассажир поднялся со скамьи и снял пальто серой шерстяной ткани. Носилось оно, как видно, не первый сезон: воротник потемнел на сгибе, кое-где были пятна, с которыми не справилась чистка. Сдвинув на затылок серую, под цвет пальто, тоже ношеную кепку, пассажир вытер клетчатым шелковым платком широкий, сильно лысеющий лоб с длинными, неглубокими морщинами. Морщины, как это обычно бывает, были подчеркнуты загаром, который старит лица людей, достигших известного возраста. Опять усевшись, пассажир посидел несколько минут неподвижно, поглядывая по сторонам без любопытства. Некоторое оживление, вызванное приходом поезда, заканчивалось. Ранний час опять вступил в свои права, и площадь опустела. В отдалении дворник мел асфальтовый тротуар, пыль казалась белой в косых лучах солнца. Несколько женщин с корзинками и сумками, громко разговаривая, прошли на близкий базар. Из-за угла выкатилась машина с зеленой цистерной вместо кузова и медленно заходила по площади, распустив перед собой длинные пушистые усы водяных струй. Тем временем успела разойтись маленькая очередь из трех - четырех человек, после прихода поезда собравшаяся под вывеской: "Камера хранения ручного багажа". Пассажир подошел к окну и поднял чемоданы на окованный листовой сталью подоконник. - Ого-го! Вот это да! - сказал старичок железнодорожник, потянув внутрь камеры чемоданы один за другим. - А вы-то их как легко... Силушкой-то, видать, бог не обидел. - Книги... - небрежно ответил пассажир. - Давайте-ка я войду и сам поставлю на место, - предложил он кладовщику. - Ничего, не беспокойтесь, нам оно в привычку... Вот так. Да и не положено по правилам посторонним входить, - отвечал старичок, с усилием, но ловко водружая на полку увесистые вещи. - А сумочку тоже сдавать будете? спросил он, готовясь заполнить квитанцию. - Да, и обязательно, - ответил пассажир. - Только еще возьму оттуда одну вещь. - Он достал ключик, отпер замок саквояжа и вытащил из него плотно набитый портфель потертой коричневой кожи. - Фамилия как?.. - спросил кладовщик, с профессиональной четкостью выводя цифры и буквы. - Сударев? Так и запишем: Су-да-рев. Номер документа? Шестьсот восемьдесят пять сто двадцать один, - повторял он, заполняя под копирку квитанцию химическим карандашом. - А страховать-то будете на какую сумму?.. Не будете? И чего тут... Только лишние деньги... На нашей дороге уж вот сколько лет никаких претензий от пассажиров не поступало. А копеечка - она рубль бережёт. Старый кладовщик наблюдал, как аккуратно запрятал в бумажник квитанцию этот пассажир и как он застегнул на пуговичку внутренний карман, поглотивший бумажник - Правильно! - одобрил старик. - Подальше положишь - поближе возьмешь. А другой, тот сует куда придется, а потом шарит по карманам почем зря, плачет: батюшки, потерял... А вы сами не из ученых будете? Предположение об учености атлетического пассажира могло возникнуть у кладовщика в связи с упоминанием о книгах, связавшимся с аккуратностью и очень четкой манерой выговаривать слова. Видимо, старик охотно поболтал бы со вновь прибывшим, но тот, точно не услышав вопроса, кивнул головой и направился в сторону вокзала. Человек, значившийся по паспорту и называвший себя Сударевым, вошел в еще пустой вокзальный ресторан и сел за столиком у стенки. Он заказал стопку водки, осушил ее мелкими глотками, закусил бутербродом с красной икрой и зеленым луком. Затем спросил чаю. Прихлебывая ложечкой из стакана, он внимательно вглядывался в масляное панно на противоположной стене ресторанного зала. Панно было очень большое, но художник изобразил только две фигуры: человека и волка. Может быть, и без большого мастерства, но смело и выпукло кисть художника выхватила их из сине-черного мрака студеной вьюжной ночи. По снежному, пустому полю брел офицер гитлеровской армии. Он озирался на крадущегося по следам волка. Было видно, что зверь еще остерегается, еще не решается броситься на человека. Но минута, когда захватчик совсем ослабеет, казалось, была уже близка... Сударев подозвал официантку, спросил: - Что это у вас за картина? - Эта? Называется "Хищники". Говорят, на куйбышевском вокзале есть такая же, только еще больше. А эту по заказу нам рисовал наш местный художник, Василевский. Картина выдающаяся, всем пассажирам очень нравится. Фриц очень хорош, страшный. А про волка все наши охотники говорили - как есть живой... Молодая женщина хотела еще что-то сказать, но Сударев перебил: - Что там, на кухне, есть из горячих блюд? - Рановато еще, только повар пришел, - ответила официантка. - Я сейчас узнаю. Вернувшись, она сообщила раннему пассажиру, что супов нет никаких, а вот свиную отбивную с горошком или рыбу жареную можно получить минут через двадцать. Сударев выбрал отбивную. Он терпеливо ждал, ел медленно, со вкусом, отрезая кусок за куском; в меру жирная, сочная свинина была запита стаканом легкого белого вина. Время шло. В ресторане появились посетители. По соседству с Сударевым устроилась компания железнодорожников, занявшаяся пивом. Сударев расплатился и вышел. После прихода поезда минуло больше двух часов, и городок успел оживиться. Шел девятый час, магазины уже открылись. Сударев пересек привокзальную площадь и вскоре оказался около городского базара. Глядя на ряды продавцов и толпу между рядами, он приостановился. Базарный день. Высокими насыпями лежали груды местных овощей: многоцветные, спелые, твердые; кучи и местных и привозных с юга дынь, арбузов, яблок, груш, слив. За овощным рядом белыми передниками манил молочный. За ним расположился мясной и птичий. Кузовы приехавших на базар колхозных автомашин ломились от продуктов. Казалось, что маленький городок не найдет в себе сил поглотить все предложенное ему веселое, яркое изобилие плодов земли... Главная улица начиналась от базара. Она плавно поднималась на возвышенность к центру города. Сударев шел медленно, как на прогулке. Поглядывая на каменные двух- и трехэтажные дома с магазинами в первых этажах - многие дома были старинной постройки, - он вскоре оказался у городского сада. Не раздумывая, Сударев пошел по средней аллее. Тянул легкий, теплый ветерок, становилось почти жарко, и Сударев выбирал теневую сторону. Пальто он перекинул через руку. Аллея привела приезжего на площадку летнего театра, заполненную длинными скамьями перед полусферической раковиной эстрады. С другой стороны, вблизи от выхода из парка, приезжий заметил тир. Несмотря на ранний час, несколько молодых людей, заядлых любителей стрелкового спорта, уже толпились там. Сударев подошел поближе и прислонился к дереву, наблюдая за стрелками. Тоненький юноша, поощряемый товарищами, старательно целился в нарисованный на доске кувшин с цветами, но промахнулся: пулька оставила метку сантиметрах в пяти от центра. Заведующий тиром перезарядил легкую винтовку и снова предложил ее неудачливому стрелку. Но к винтовке протянулась другая рука: - А ну, погоди!.. Я тебе покажу, как нужно бить. Ружье взял высокий мужчина лет тридцати пяти, худой, сутуловатый. Он откинул левой рукой очень длинные темные волосы франтовской прически, оперся локтями на прилавок и прицелился. Сударев видел его спину с остро поднятыми плечами, сухую складку кожи на тощей бритой шее под расстегнутым воротом синей рубашки с короткими рукавами. После выстрела перевернулась фигурка медведя. - Так! - удовлетворенно сказал высокий. - Повторим... Он вызвал бурный восторг пары мальчишек, бескорыстных болельщиков и завсегдатаев недоступного для них тира, повалив еще две мишени. Но на четвертом выстреле он промазал, хотя кто-то и сказал, что пулька ударила почти в яблочко. Высокий не смутился промахом. Передавая юноше винтовку, он говорил: - Вот так стреляй! Дыхание и все такое... А главное, думай одно: что хочешь ему в самое сердце влепить. Угробить его, чтоб не жил на свете. Понятно? Со злобой касайся спуска! Тогда и попадешь наверное... А что на четвертый раз я спуделял, так это со вчерашнего, - добавил высокий и спросил сам себя: - Пойти, что ли, опохмелиться? У него было лицо с резкими чертами, с густыми черными бровями, сходящимися над острым, тонким носом. Лицо заметное и отнюдь не уродливое. Если бы не глаза, которые были слишком близко поставлены друг к другу и слегка, кажется, косили, этот человек был бы весьма недурен собой. Сударев заметил, что на правой руке меткого стрелка не хватало мизинца, а четвертый палец был искривлен. Дождавшись, когда худенький юноша, вопреки советам опытного стрелка, опять промахнулся, Сударев пошел своей дорогой, больше не прислушиваясь к легким хлопкам выстрелов за его спиной. Выйдя из парка, Сударев немного замялся при выборе дальнейшего пути. Со стороны могло показаться, что он старается припомнить известные когда-то, а ныне позабытые места. На самом деле это было совсем не так: Сударев посетил город впервые в жизни. Он воспользовался случайной встречей в вагоне с человеком, отлично знавшим этот степной городок, сумел подробно расспросить его. Внимательный и обязательный спутник даже нарисовал, от нечего делать, схему улиц. Доверяя своей памяти, Сударев не счел нужным сохранить листок бумаги. Выйдя из парка, Сударев оказался на небольшой площади, сильно растянутой, в ущерб ширине, вдоль парковой ограды. От нее вниз расходились пять или шесть довольно узких улиц, из которых лишь одна, против ворот парка, была замощена булыжником. Отсюда отлично просматривалась вся часть города, противоположная вокзалу. Здесь преобладали одноэтажные деревянные дома с садами, садиками и огородами на усадьбах. В эту сторону город не рос, не расширялся. Новое время обосновалось вблизи вокзала и дальше за ним. А тут все оставалось почти таким же, как до революции. Черта строений и садов резко обрывалась на берегах речки, опоясавшей окраину. За речкой виднелось несколько разбросанных среди огородов домиков. Дальше без края лежала холмистая степь с отдельными пятнами рощ. Сударев глядел вдаль внимательно, пожалуй, задумчиво. Прохожих почти не было. Так и говорил вагонный знакомый Сударева: - У них там запарковая, поречная сторона - самое тихое, спокойное местечко для отдыха - как в деревне.
      2
      Глядя в степь и на мирную, сонную панораму окраины городка, Сударев немного задержался. Он не хотел расспрашивать о дороге. Как бы от нечего делать, он прошелся по противоположной стороне площади, посматривая на недавно, к его счастью, подновленные и четкие надписи на углах обрезанных площадью узких кварталов. Скоро нашлась нужная ему улица, и он направился по ней, считая в уме перекрестки. Было уже видно, как конец улицы упирался в речку, когда, пройдя шестой квартал, Сударев повернул влево, в тихий, заросший травой переулок. Здесь он еще больше замедлил шаг. В переулке не было ни души. Сударев остановился у ворот дома номер семь. Табличка с названием улицы "Веселая" и с номером была прибита на столбе высоких ворот. Самого дома не было видно за сплошным, крепким забором. Около ворот была калитка с прорезью для почтового ящика и с надписью: "Остерегайтесь злых собак". Не доверяя этой общеупотребительной надписи, Сударев потянул за кольцо, соединенное с внутренней щеколдой, и приоткрыл калитку. Но ему пришлось тут же захлопнуть ее: во дворе раздался злобный басистый лай. Отступив, Сударев слышал, как собака бросилась на калитку. В соседнем дворе тоже залаяла собака. Сударев отошел и присел у забора на оставшийся от сломанной лавки столбик. Посередине переулка табунок белых гусей щипал травку под предводительством солиднейшего гусака... Вскоре Сударев услышал за забором хрипловатый мужской голос, успокаивающий собаку. Лай прекратился, и калитка приоткрылась. Искоса, не поворачивая головы, Сударев увидел, как через толстую доску порога перешагнула и остановилась нога в высоком сапоге. Сударев глянул на высунувшееся лицо, встал, подошел к калитке. Хозяин стоял, всматриваясь в гостя. Когда Сударев подошел вплотную, рот хозяина под рыжими усами беззвучно раскрылся.
      - Что, Клебановский, не хотите узнавать? - спросил Сударев. Хозяин заморгал. Явно не связывая, как говорится, концы с концами, он издал какой-то невнятный звук, точно подавился, и поспешно согласился с нежданным гостем: - Да, не узнал... не узнаю... Видя, что Клебановский не двигается с места, Сударев сказал негромким голосом, но очень решительно и строго: - Что же вы торчите? Пойдем в дом. Там вы меня узнаете! - Сейчас, сию минуту! - заторопился Клебановский. - Конечно, войдите. Его лицо беспрестанно меняло выражение. Казалось, он только что проснулся. Сударев переступил через порог. Большая лохматая собака с рычанием кинулась на незнакомого человека. Сударев как-то особенно быстро принял оборонительную позу: он собирался, используя портфель как щит, схватить пса под нижнюю челюсть. Но Клебановский успел взять злющего сторожа за ошейник. - Черт бы вас взял с вашей собакой! Да уймите же вы ее! Вы весь город переполошите! - со злостью выговорил Сударев. - Ничего, ничего. Не беспокойтесь, я его сейчас... Ничего, - задыхающимся голосом повторял хозяин, оттаскивая пса в угол двора. - Спокойно! - кричал он на собаку, с трудом продевая карабин толстой цепи в кольцо ошейника. - Тебе говорят! Ложись! Тубо! Крупный волкодав лег. Из его горла продолжало рваться рокочущее, грозное рычание. Клебановский вернулся к стоящему среди двора Судареву. Возня с собакой, как видно, дала Клебановскому время прийти в себя. Среднего роста, полный, но ловкий в движениях до юркости, с мелкими чертами чуть подпухшего лица, он остановился перед Сударевым, потрагивая пальцами растрепанные усы. Проведя рукой по взъерошенным волосам, Клебановский догадался пригласить: - Что ж, пойдемте в дом. Домишко был маленький, под крашенной зеленью железной крышей. Крылечко с тремя ступенями под навесом вело к крепкой двери. Створка была распахнута, показывая свою внутреннюю часть, обитую парусиной, хозяйственно прикрывавшей толстый слой кошмы или войлока. Передний двор отделялся низким частоколом от густого, заросшего сада. Приземистое жилое строение одной своей стеной почти примыкало к уличному забору, - оставался узкий проход, пригодный для четвероногого сторожа. Рамы выходивших во двор трех маленьких окон были закрыты, но створки ставен откинуты. Сопровождаемый хозяином, Сударев попал в сенцы, оттуда в дом. Он оказался в комнате, служившей и кухней, так как направо высилась объемистая русская печь. Большой стол, занимавший центр комнаты, был заставлен грязной посудой, завален хлебными огрызками, рыбьими и говяжьими костями, дынными и арбузными корками с воткнутыми в них окурками. Немало грязи и окурков валялось на полу. Пустые водочные, пивные и винные бутылки, несколько стульев, расставленных в совершенном беспорядке, и простой работы буфет у стены довершали убранство комнаты. Разительным контрастом были три картины на стене: одна, маслом, представляла собой очень неплохую копию "Сикстинской мадонны", выполненную, надо думать, в прошлом веке; вторая, датируемая той же эпохой, была не менее качественной копией "Острова мертвых" Бёклина; третья, нежная акварель морского берега, была, вероятно, современным произведением. Все три картины были в хороших, дорогих рамах. Взглянув на картины, Сударев невольно хмыкнул и посмотрел на Клебановского с некоторым удивлением. А Клебановский, между тем, исполнял обязанности хозяина: - Вот там у меня еще две комнатки есть. А живу один. Просторно, как видите. Сударев молчал, предоставляя Клебановскому высказываться. Прием отнюдь не новый, но не теряющий от этого выгоды. - Вы ведь с дальней дороги, - продолжал Клебановский после паузы. - Так вы бы прилегли, отдохнули. Право, прилягте, у меня тихо. А я тем временем порядок бы навел. Нынче я заспался. Вероятно, Клебановскому хотелось оттянуть хотя бы ненадолго предстоящий разговор. - Я вам мигом приготовлю чистую постельку, - убеждал он молчавшего Сударева. - Вы что же, так здесь и живете все время в одиночестве? - опросил Сударев, будто ничего не слышал из слов хозяина. - Один. Совершенно один, как видите. Один как перст, как говорится, хотя перстов у человека не один, а десять, - с усмешкой подтвердил Клебановский. - Помнится, у вас ведь была... женщина? Или я ошибаюсь? - Сударев чуть нахмурился. - Память у вас отменная, - согласился Клебановский. - Я сам уж забываю свои дела, а вы всё помните. Верно, был женат. Можно сказать, и трудности вместе переживали. Года три, кажется, пожили. А потом не захотела жить почему-то. Ушла сама, не гнал. Уже второй год доходит. Слух был, что померла... - Последние слова он произнес с безыскусственным безразличием к чужой судьбе. И вновь возникла пауза. Убедившись, что неизбежный разговор даже и отложить не удастся, Клебановский предложил гостю стул, вежливо выждал, пока тот сядет, и сел сам. Сударев спросил: - Кругом у вас спокойно? Соседи... и так далее? - Да. Врагов не имею. Рядом люди, к чужой жизни нелюбопытные. Я к ним не лезу, они меня не беспокоят. Только на улице - здравствуйте, прощайте. Сватал тут меня сосед на своей двоюродной сестричке - значит, репутация имеется. В женихи гожусь. - Клебановский усмехнулся. - К забору кто подойдет - Бурый голос подаст. Здесь любят злых собак. Местная порода повелась. В остальном - что же? Работаю в Заготживсырье товароведом. Живу на работе смирно, никого не трогаю... - А это? - И Сударев указал жестом руки на хаос в комнате. - Кутите? - Нельзя же не погулять, - спокойно возразил Клебановский. - Товарищи вчера зашли. День субботний. Городишко здесь маленький, особых развлечений нет. Впрочем, и в этом не выделяюсь. Здесь по субботам выпить в обычае. Иные смотрят - коль не пьет человек, значит, не такой он, как другие. - Вот что: вы не отговаривайтесь, Клебановский! - прикрикнул Сударев. - И не валяйте-ка дурака - вы не на митинге! Пьете много? Говорите правду! - В меру пью, в меру. Не чаще раза в неделю. В будни, на работе - ни капли. Только дома позволяю себе, - солидно оправдывался Клебановский. Вчера в числе других своего начальника угощал, он остался доволен. За кого вы меня принимаете? Что, не знаю я, - городок маленький, весь на виду, особенно не разгуляешься. Постоянная моя компания - человечка три, от силы - четыре. С ними время и провожу обычно. Ребята хорошие, проверенные. - Дом этот чей? - Мой. Законная личная собственность! - с некоторой даже гордостью ответил Клебановский. - Хорошо. Итак, я остановлюсь у вас. Поживу с неделю, с вашей помощью осмотрюсь. Потом отправимся куда-нибудь в глушь Ненадолго, дней на десять. Нет, конечно, на меньший срок. За эту неделю нужно подобрать трех спутников из ваших приятелей. Надежных. Есть такие? - Найдутся. - Вы мне их поскорее покажете... Вот всё. - Придется вас прописать. Хоть здесь у нас и просто, весьма даже просто, никаких особых режимов нет, однако же, как говорится, на грех мастера нет, - молвил хозяин. Сударев достал из бумажника паспортную книжку и передал ее хозяину. Клебановскому не терпелось заглянуть - под каким же наконец именем явился к нему нежданный и маложеланный гость. Сделать это сразу было несолидно, да и Сударев, поднявшись со стула, напомнил: - Где же мне можно отдохнуть? Клебановский открыл одну из двух низких дверей во внутренние комнаты дома и пригласил гостя войти. Крохотная комнатушка с голыми, давно не белеными стенами имела скромнейшую обстановку: два стула, тумбочка, этажерка и узкая кровать, кое-как покрытая серым одеялом. На ней лежали две подушки в мятых, несвежих наволочках. Клетушка имела убогий и какой-то нежилой вид. Но и здесь таким же кричащим контрастом, как в первой комнате, смотрели со стен четыре хорошие картины: три русских пейзажа, опять в манере XIX века, и альпийские луга... - Сию минуту достану белье, - сказал Клебановский и вышел. Сударев повесил пальто на спинку стула, положил портфель на сиденье и подошел к этажерке. Там лежали центральные и местные газеты, десятка два книг - все политического содержания. Тут же нашлись "Краткий курс истории ВКП (б)" и брошюры с докладами и решениями последнего съезда партии. Многочисленные пометки цветными карандашами, загнутые углы и закладки свидетельствовали, что книгами часто и усердно пользовались. - Почитываете? - бросил Сударев вернувшемуся Клебановскому. - Э, нет, - возразил тот с чем-то вроде усмешки, - изучаю! Как же, без этого нельзя, не обойдешься. Авторитета не будет. На работе - политкружок. Приходится готовиться. Заглядываем в источники, подковываемся цитатами. Я активист, делаю доклады, когда доходит очередь. А вы говорите - пью, кольнул он Сударева. - Пьян да умен - два угодья в нем Холодно, без выражения, взглянул Сударев на Клебановского, который, не выпуская из рук принесенного постельного белья, ответил на взгляд гостя чуть заметной усмешечкой: знай, мол, наших... Он совершенно оправился от пережитых волнений, и Судареву показалось, что в выражении лица хозяина было даже что-то вызывающее. - Так, так. Это хорошо, - одобрил Сударев занятия Клебановского. Бросив на этажерку кепку, он уселся на свободный стул. Когда хозяин застелил постель, гость сбросил пиджак, развязал цветной шелковый галстук, расстегнул сорочку и стащил ее. - Дайте умыться!.. - сказал он, нарочито избрав форму приказа. Нагнувшись в сенях над тазом - он отказался мыться над грязной раковиной водопровода в доме, - Сударев крепко тер и мылил толстую шею, мохнатые плечи и сильные руки, тоже густо заросшие волосами. Сударев принадлежал к числу тех относительно низкорослых мужчин, которые сразу выигрывают, раздевшись: мощное телосложение атлета заставляет забыть недостаток роста. Клебановский подавал воду гостю и то и дело бегал к крану с пустым кувшином. Кончив мыться и крепко растирая тело полотенцем, Сударев сказал: - Вечером нужно будет сходить за вещами. На вокзал. Клебановский смолчал. Сударев остановился в первой комнате и спросил: - А где вы обычно сами спите? - Там. - И Клебановский указал на комнату, отведенную гостю. - Уступил вам мою спальню по долгу хозяина, - добавил он с некоторым достоинством. - А это вам зачем? - Сударев указал на картины. - Люблю, - ответил Клебановский. - Надо же человеку что-то любить. Вот собираю по случаю. Удается взять недорого - беру. - Но это дорогие картины, странно видеть их у вас, - заметил Сударев. - Э, пустое. Никто в них не понимает. Вы первый заметили, - оправдался Клебановский. - Другие просто говорят - развесил картинок, чтобы клопов разводить. - Да-да, - неопределенно протянул Сударев. Они вошли в комнату, приготовленную для гостя. Клебановский остановился у двери. Усевшись на кровать, Сударев сказал: - Вот что, дорогой мой и почтенный товарищ! Память у вас плохая. - С чего вы взяли. Разве можно забыть... - с раздражением и с тоской ответил Клебановский. - А вот вижу. Вы начинаете забывать. И забываетесь! - Ничего я не забыл! - резко возразил Клебановский. - Врете! - возвысил голос Сударев. - Увертываетесь? Ах, так! Ну, я вам напомню... Да садитесь же! Чего вы торчите столбом, как тогда, в калитке? И Сударев начал говорить, слегка подавшись к усевшемуся против него Клебановскому: - Вы служили немцам, и, насколько мне известно, достаточно хорошо служили, - Сударев медленно и как-то особенно четко произносил слова. - В момент окончания войны вы сумели оказаться - это было в апреле, помните? - вне занятой коммунистами зоны. Это было разумно, а? По соглашению вас могли бы выдать коммунистам, но не выдали. А если бы вас выдали? А? Что? - И Сударев взял себя руками за горло. Клебановский взглянул на него и отвел глаза. Удовлетворившись легким успехом, Сударев продолжал рассчитанно тихим, но тем более внушительным голосом. Слова падали костяными шарами: - Словом, вам позволили жить. Можно сказать, что вы второй раз родились на свет. Затем вам дали другое имя и перебросили в Россию. Там не слишком хорошо, но вы работали. В дальнейшем, когда в силу ваших же ошибок и неловкостей положение начало осложняться, вас опять спасли. Из вас сделали Клебановского и дали вам возможность покинуть центральные области. Так вы третий раз родились на свет. Что? Не так?.. Здесь вы живете четыре года. Живете спокойно. Когда вы служили немцам, вы не жили так спокойно... Что? Сударев сделал длинную паузу. В маленьком домике на окраине маленького степного городка стояла густая, вязкая тишина. Снаружи доносилась возня воробьев на оконном наличнике. В кухне жирно и тревожно гудела синяя трупная муха. Привлеченная запахом объедков, она залетела в дом и попала в паутину. Она то замолкала, теряя силы, то опять начинала рваться и гудеть, раскачивая липкую сеть. Сударев продолжал: - Вы же знаете - только мы можем прикрывать ваш след. Да, достаточно нам отнять руку... - Он не закончил фразу. На кухне муха, издав последнее отчаянное жужжание, смолкла. Только неугомонные воробьи продолжали ссориться за окном.