Бесплодные часы бессонницы досаждали. Было жестко и неудобно лежать, затекали руки от непривычного положения. Плохой бивак. Сырые ивовые сучья дымили, дым лез в горло. Но это мелочи. Главное, что дело сделано, сделано... Клебановский оказался лучше, чем подумал Сударев с первого взгляда. В пути и на работе Клебановский вел себя хорошо, степь он действительно изучил, не спорил и слушался. Каков бы ни был Клебановский, Сударев все равно сам пошел бы в степь, сам работал и следил за другими. Французы говорят: кто хочет, чтобы ему хорошо служили, служит себе сам. Не будь присмотра - содержимое драгоценных целлулоидных коробок могло быть растрачено в какой-то мере впустую... Когда Сударев опять проснулся, костер совсем погас. Пришлось растолкать Хрипунова. Сударев лениво, вполглаза, смотрел, как заспанный человек, стоя на коленях, дул на угли. Разлетался хлопчатый пепел. Хрипунов лег и мгновенно заснул. Сударев позавидовал. Он испытывал раздражение против неудобств, свойственное людям, привыкшим к комфорту. Если Хрипунов будет опять храпеть - ему не спать... Хрипунов имел свои положительные черты, был молчалив, выдержан. Он безропотно тащил тяжелый груз и прилежно работал, хотя физически был слабее остальных. Сударев вспомнил, как вечером, собирая топливо для костра, Хрипунов и Клебановский развлекались полушуточным, полусерьезным спором: как поделить доли Махмет-оглы и Фигурнова. Клебановский утверждал свое право на большую часть - на три четверти. Ведь он поработал, изучая степь. А проводник все равно что рулевой. Хрипунов доказывал - "настоящие товарищи" должны делиться поровну. Человек начитанный, он с какой-то непонятной Судареву иронией ссылался на практику флибустьеров и кондотьеров. "А я новатор, первооткрыватель, - возражал Клебановский. - Я здесь бродил в одиночку. Я не пропаду зазря, как Санька". Около топи Клебановский предупредил Сударева, что под невинной сухой коркой лежит очень опасная ловушка. "Ничего не сделаешь", - шепнул он хозяину. Не считая возможным явно бросить Фигурнова, Сударев не случайно посылал вперед Хрипунова: рисковать проводником - Клебановским - было бы глупо. И все же, думал Сударев, попади он в трясину, его спутники действовали бы иначе: деньги, цена за работу зависели от Сударева. Не бросают так просто того, в чьей жизни материально заинтересованы. При мысли о возможности попасть в трясину Судареву сделалось не по себе: дьявольская штука! Но гибель Фигурнова не произвела большого впечатления на нервы Сударева. Бесспорно, вид был угнетающий, и нечего было глазеть до конца. Однако в каждом событии есть и недостатки и достоинства. Дальнейшая связь с Фигурновым представлялась Судареву не слишком-то желательной. Вопреки рекомендации Клебановского, Фигурнов вел себя уголовником чистейшей воды. Этот тип не имел выдержки, задирал товарищей до ссор, был дерзок, подчинялся, по собственному выражению, "со скрипом", раздражал хвастливой самоуверенностью. В дальнейшем, получив крупную сумму денег, он мог причинить... нет, обязательно причинил бы большие хлопоты. Он собирался купить автомобиль. Сударев объяснил ему легкомыслие такого поступка, но без большого, чувствовалось, успеха. Клебановский советовал Фигурнову перекупить у выигравшего облигацию: поезжай в Свердловск, покрутись по сберкассам; схватишь облигацию, получишь по ней - вот тебе и деньги на машину, никто не придерется. В ответ Фигурнов смеялся - я, мол, сам умный. Да, и едва не напортил в первый день именно Фигурнов. Конечно, молодого охотника, встреченного в степи, нужно было устранить. Слишком явное удивление, любопытство и недоверие было написано на его лице. Да и не будь написано... Клебановский заверял, что эта степь совершенно безлюдна. Он был прав - человек встретился лишь однажды. Тем более легко было избавиться от нежелательного прохожего. Но не так нужно поступать. Нужно было позвать его, познакомиться, пригласить ночевать - словом, действовать без спешки, наверняка... Л пока Сударев обдумывал, Фигурнов изготовился к стрельбе... Человек дела, Сударев винил и себя. Он слишком доверился Клебановскому, восхвалявшему искусство стрельбы Фигурнова. Да и самому Клебановскому захотелось пострелять по живой мишени. Что толку в том, что оба объяснили свой промах непривычкой к новому оружию. Объяснение правильное. Сам Сударев был мастером стрельбы из пистолета, револьвера - национального оружия его родины. Привычка к данному оружию - всё. Спешка Фигурнова завершилась глупой потерей Махмет-оглы. Пришлось тащить на себе лишний груз. Замедлилась работа - убитый не был лишним человеком. Сударев не был охотником до праздных размышлений. Судьба молодого прохожего его не интересовала. Жив или умер... Вероятно, ослабев от рапы, он не сумел добраться до населенного пункта - слишком далеко. Но если и жив, то будет молчать. Не дурак же он, чтобы обвинить самого себя в убийстве. Мысль бросить тело Махмет-оглы в болотце и прикрыть его срубленным деревом принадлежала Судареву. Схема представлялась такой: молодой человек, убив Махмет-оглы и будучи сам ранен, затащил труп в воду и накрыл его деревом. Это он мог сделать и будучи раненным, а копать землю одному, без лопаты - трудно. Подобная версия годилась и в том случае, если бы труп молодого охотника нашли в степи, и в том, если бы он остался жив и событие в какой-то мере вышло наружу. Впрочем, все это пустое, ныне совершенно неважное. Следов дела никто не найдет, никак. Вот что существенно. И Сударев постарался представить себе, как здесь весной закишит саранча. Забавно было бы взглянуть. Право же, забавно... Заметят поздно. Конечно, огонь, яды... А саранча рассыплется во все стороны, перелетит через все кордоны. Сорок пять миль в час! Дикая плодовитость! Поднимется суматоха. Здешние ученые установят новый вид, начнутся споры. Никто не догадается, кто-нибудь выдвинет теорию о развитии нового вида самопроизвольно, в глухом, малоизвестном углу, в каких-то особых условиях. А поля уже будут пустыней... Да, первые известия о появлении саранчи в России... Нет, это - дальнее, это - будущий год. Не стоит пока думать. На ближайшее будущее Сударев предвидел ликвидацию "опорного пункта" в степном городке. Правда, отъезд на охоту всей его группы был организован с должными и обязательными предосторожностями. Однако, маленький городок - это не большой город: люди слишком знают один другого. Дружеские связи между Клебановским, Фигурновым, Махмет-оглы и Хрипуновым известны. Если бы исчез один Махмет-оглы... Через какое-то время исчезновением двух друзей из четверых заинтересуются. Это сенсация маленького городка. Начнутся разговоры, поиски, воспоминания. Кто-то скажет, что видел всех четверых вечером в субботу на вокзале. Будут расспросы, следствие. Вспомнится и его приезд к Клебановскому. Видели же соседи - он жил у Клебановского неделю. Его паспорт побывал на прописке. Глупая осторожность Клебановского, пуганая ворона. Не следовало соглашаться, давать паспорт. Тень надвинется не сразу, но, надвинувшись, будет сгущаться: исчезновение сразу двоих людей не шутка, следователь начнет создавать гипотезы. Пока же еще есть время, Клебановскому и Хрипунову можно будет исчезнуть без спешки. Хрипунова следует обеспечить документами. Куда его послать? Дремля, Сударев строил планы... А завтра нужно разойтись в разные стороны, возвращаться по одному и через разные пункты. ...Клебановский спал некрепко. Неудобства ночлега его совсем не беспокоили - он по призванию любил бродяжить на вольном воздухе. Хмель у Клебановского был тяжелый, грустный, к вину тянуло, а забвения не было. Забвение себя и всего приходило в одиночестве степи, леса. Какой-то частицей души Клебановский сохранил способность прикасаться к природе; часами, сутками умел развлекаться мелочью на первый взгляд - шумом ветра в ушах, рябью на чистом озере, шорохом камыша. Это называется слушать, как растет трава. Он думал - о нем забыли. Приезд Сударева перевернул спокойную жизнь. Клебановский понимал, что придется опять бежать и еще раз менять кожу. Домик необходимо просто бросить: спешная продажа вызовет подозрения. Клебановский прижился, уезжать не хотелось. Дом стоил денег. Не рискнуть ли - и продать? Это зависело от Сударева - как прикажет, так и придется сделать. Клебановскому все мерещился портфель Сударева. Там есть много сверх четырех долей. Документы? Клебановскому хотелось достать вольные документы с именем, которого не знал бы Сударев. Долой усы, волосы на голове можно вывести или подкрасить. Никто из жителей степного городка, привыкших к физиономии Клебановского, даже сам Сударев, не узнает его. Уехать в глушь, поближе к хорошим, привольным местам. Для начала можно на любой большой станции завербоваться на стройку, на завод. Простым рабочим даже... Он хотел исчезнуть. Войны не будет - предстоит бесконечный риск, риск, риск. До самой смерти? Нет, довольно! Сударев сказал бы - готовься, война. А если и будет война - еще неизвестно, что из нее получится. Верил же Клебановский в победу Гитлера, как верил! Считал последними дураками мысливших иначе, а что вышло? Уйти в нору, исчезнуть, стереться, как старинный пятак. ...Проснувшись в сотый раз, Сударев посмотрел на часы. Костер горел так плохо, что пришлось чиркнуть спичкой. Судареву казалось - он не спал ни минуты. Нужно еще раз попытаться заснуть. Завтра, нет - сегодня тяжелый день: идти и идти, без дороги... Лежа на спине с заложенными под голову руками, Сударев открыл глаза. Он увидел над собой бледный матовый полог. Туман стоял высоко, редел, но свет был еще молочный, без лучей, хотя солнце, кажется, уже взошло или сейчас взойдет. - Пора вставать, Клебановский, - услышал Сударев тихий голос Хрипунова. - Я уж давно не сплю... - так же тихо ответил Клебановский. - Хорошо-то как! - добавил он после паузы. С воды донесся голос какой-то дикой птицы: "Чрр" или "Хрр". С резким характерным шумом крыльев и плеском где-то вблизи с озера сорвалась большая стая, точно чем-то испуганная. Сударев лениво повернулся на бок. Около костра стоял Хрипунов и грел руки над кучкой углей, образовавшейся за ночь. Хрипунов надел слишком большие для него сапоги Махмет-оглы. Судареву вспомнилось, как Хрипунов по-хозяйски стащил с трупа новые сапоги и прибавил их к своему тяжелому грузу, несмотря на насмешки Фигурнова. Этот спокойный и довольно образованный человек был, как видно, цепок к имуществу. Можно не опасаться, что он выдаст себя кутежами и бессмысленными покупками, как выдал бы Фигурнов... Сапоги ему пригодились... Была уже видна вся поляна, выбранная для ночлега, В кустах клубился туман. Из него высовывались ветки ивняка с удлиненными, темными от росы листиками, вяло висевшими на черных отростках. Утро предвещало ясный, хороший день. Клебановский присел, опустившись на пятки. Видя, что Сударев не спит, он обратился к Хрипунову полным голосом - Рядом сидели! - Клебановский указал в сторону озера. - Можно было б достать на обед. Да ни черта не видать в тумане! А ведь придется кое-чего нам набить - для маскировки хоть... Ты бы вот что, флибустьер: сходил бы за свежей водой - чаю вскипятим. Хрипунов не ответил. Он вглядывался в ту сторону, где только что взлетели гуси или казарки.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СМЕЛОГО ПУЛЯ БОИТСЯ.
      1
      Три дня преследования, три дня скрытного наблюдения научили Алонова помнить - каждое его движение, положение тела, место, которое сейчас занимает на небе солнце, - все должно быть рассчитанным, ничто не может быть случайным. Он следил, сохраняя полную неподвижность, за гибелью в трясине бандита Фигурнова и за подло лицемерным поведением его сообщников. И он ни на минуту не забывал, что отражение солнечных лучей от стекол бинокля может выдать его, что от движения солнца тени защищающих его кустов меняют место. Наливающиеся кровью комары на шее, руках и лице не мешали. Краем окуляра он раздавил комара, устроившегося на скуле. Алонов не только смотрел и запоминал - он наблюдал, делал выводы. Грубая, вульгарная брань погибающего бандита, тусклые, невыразительные голоса его сотоварищей... А разведка трясины, произведенная Хрипуновым, его падение, его бег на четвереньках... Исподволь, с первой встречи, бандиты повествовали Алонову о себе действиями. Казалось, находка кубышек саранчи была завершением - дальше идти некуда. Нет, оказывается, можно продолжить рассказ... Теперь гибель одного подчеркивается обнаженным бесстыдством других. Алонов решил, что враги сами по себе, как личности, были хуже саранчи, которую сеяли сегодня, страшнее и злее чумы, тифа, холеры, которые будут посеяны завтра этими же руками. Увлекаясь минутой, Алонов делал врагов цельнее и сильнее, чем они были на самом деле, но это ему не мешало. Может быть, помогало. Враги наступали, нападали. Они были уверены в себе. Они кричали о деньгах, полученных за преступление. Не обманываясь, Алонов понимал, что не в одних деньгах здесь дело, даже, может быть, совсем не в деньгах. В глубине страны, в безлюдной степи, в тысячах километров от границ лег фронт. Не было объявления войны. Не было пушек, самолетов, танков, армий а фронт был... Солнце зашло. Пришла четвертая ночь после первой встречи Алонова с врагами. Это были всё разные ночи. Предыдущая, у родника на краю ковыльного плато, была самой спокойной. Алонов думал, что бандиты обкрадывают степь. Он хотел узнать, что они похищают, что делают. Замыслы врагов оказались иными - куда более сложными, нечеловечески злобного размаха. Прожитый день заслонил предыдущие. День, который наступит после этой ночи, тоже будет другим. Будет бой, И в этом бою нужно победить. Алонов опрашивал себя, может ли он надеяться на дальнейшую удачу, повторяя одни и те же приемы: они идут, он прячется, следит, выжидает... Сколько времени удастся ему следить за бандитами, не попадаясь им на глаза? Трехдневный успех скрытного наблюдения не вскружил Алонову голову. Наоборот, ему начало казаться, что было нечто вроде запаса, который должен же исчерпаться. Он говорил себе, что до сих пор ему, в сущности, помогало сочетание особенностей местности с другими удачными обстоятельствами, случайными, которых он попросту не замечал и заметить не мог. Весь первый день тяжело нагруженные враги торопились, думали лишь о трудном переходе теперь он это знал. И все-таки он едва не попался на глаза, когда они поднялись из балки. Да, тогда его предупредили выстрелы. А не вздумай они стрелять? Если бы диверсанты остановились на привал у остренькой высотки, а не пошли в темноте к роднику, то не змея, а пуля встретила бы Алонова на берегу гнилого болота. "А сегодня? - допрашивал себя Алонов. - Замешкайся я около трясины, и высокий диверсант в своей погоне за козой мог увидеть меня! А когда я разыскивал кубышки, забыв все на свете?.." Сколько же раз, сам того не зная, он мог выдать себя! Может быть, Алонов недооценивал свою ловкость, свое самообладание, свою способность быстро решать и применяться к местности, к обстановке, но он счел, что дальнейшее скрытное преследование невозможно. Завтра диверсанты пойдут налегке - их бдительность, естественно, усилится. Будет много широких пространств, открытых для обзора на километры. Заметив, они принудят его принять бой в любом открытом месте и расстреляют издали, будто безоружного, из дальнобойных винтовок. Бандит Фигурнов утопил одну, но у низкорослого вожака Сударева есть вторая, найдется, вероятно, и третья. Но и одной винтовки будет достаточно... "Если я буду убит, никто ничего не узнает об адском посеве! И диверсанты победили, победили!.." Эта жгучая, мучительная мысль была невыносима для Алонова. Опять он решал, что нужно скорее, как можно скорее выйти к людям, к железной дороге, устроить облаву на диверсантов, организовать истребление кубышек саранчи. Обезвредить врагов и вырвать победу из их рук!.. И опять Алонов был готов уйти, рвался уйти и - не мог. Диверсанты останутся на свободе, пусть даже только на два дня. Они успеют исчезнуть. Достаточно им добраться до канала, до железной дороги - есть же у них план выхода из степи! - и, пока он будет еще только организовывать облаву, враги сумеют бесследно раствориться в массах людей на путях сообщения. Ускользнув, они где-то встретятся, пополнят запасы и опять займутся своим проклятым делом. До наступления зимы еще много времени. А мало ли найдется глухих, укромных мест, куда любой проходит незамеченным под маской честного охотника! Стараясь успокоиться, Алонов доел все свои припасы - остатки второй куропатки и все, что оставалось от сухарей. Курить и пить сегодня он разрешил себе без ограничений. Он был убежден, что ничего, кроме боя, ему не остается.
      2
      Когда Алонов наполнял флягу свежей озерной водой, темная гладь, ночью особенно свободная и просторная, напомнила прочитанное о моряках - о том, как, желая дать знать о себе, они бросали в океан бутылки с вложенными в них записками. Так людям в беде удавалось сказать о себе последнее слово... Бутылка видна на волнах, море может выбросить ее на обитаемый берег. А здесь каким способом можно дать знать о себе, передать весть? В левом нагрудном кармане куртки Алонов хранил записную книжку. Большая ее часть уже была заполнена заметками, мыслями, расчетами - все, относящееся к обследованию степи на юг от разъезда, к сооружению плотин. Должно было остаться несколько чистых листков. Карандаш был на своем месте... Алонов занялся проверкой боевых припасов. Два заряда с пулями были в патронниках ружья и один - в патронташе. Затем шли шесть зарядов с завернутой в обрывки носового платка дробью, имитирующей пулю. Остальные патроны бесполезны. В темноте Алонов занялся их разряжением. Вытаскивая пробковые накладки и пороховые пыжи, он прятал их, а дробь и порох высыпал прямо на землю. Все это удавалось делать без света. Но нельзя писать на ощупь, и Алонов горько упрекнул себя, что мысль оставить записки не пришла ему до сумерек. Он дожидался наступления полной ночи в кустах, почти на том же месте, откуда наблюдал за гибелью Фигурнова. Эта позиция была удобной: хорошо просматривался выход с занятой диверсантами гривы на обширный, плоский и лысый берег, служивший подножием для ковыльного плато. И у Алонова не было сомнений - враги остались ночевать на гриве между языками заливов, там, где они произвели свой третий посев. Еще засветло они развели костер где-то в кустах: Алонов хорошо видел дым. Вероятно, они готовили себе ужин из козленка, застреленного Фигурновым, или из другой дичи. Потом дым растаял в темноте. Огня Алонову не было видно. Он спустился по обратному склону своей гривы, в сторону, противоположную стоянке диверсантов, и там, у самой воды, развел крохотный огонек. При его свете он тщательно вывел на одиннадцати свободных листках записной книжки совершенно одинаковые записки: "Четыре диверсанта, за которыми я незаметно следил три дня - зовут их Сударев, Хрипунов, Клебановский и Фигурнов, - сделали закладку кубышек саранчи по берегу озера, что вправо от солончака, если стоять лицом к воде. То же и на гриве между двумя следующими озерами. То же в ковыле приблизительно в трех часах ходьбы отсюда и далее - к роднику. Разыщите все три места и уничтожьте саранчу. Я пошел в бой за Родину. И. А. Алонов из совхоза имени Ленина" Каждую записочку он вложил в медную гильзу, заткнул просаленным пыжом и пробковой накладкой. Так бумага и написанное сохранятся очень долго. Но что делать дальше с записками? Алонов думал: "Кто-нибудь да должен же побывать до наступления зимы и в этом дальнем углу водохранилища капала. Работники, наблюдающие за уровнем и глубиной воды. Ботаники, которые интересуются развитием растительности в новых условиях зоны канала..." Но больше всего надеялся он на любителей охоты. Дни валового пролета северной птицы наступали - до них оставалось не более недели. А лучших угодий для охоты Алонов никогда не видал: Где разбросать гильзы так, чтобы они оказались на виду и в то же время не попались на глаза врагу, если Алонов проиграет бой? Время, кажется, уже перевалило за полночь, и завтра сделалось сегодняшним днем. Перед Алоновым были озера и гривы водохранилища; за спиной, на северо-западе, - ковыльное плато. Канал должен пролегать на юго-востоке. Следовательно, где-то влево от Алонова железная дорога, делая петлю к югу, описывала дугу перед каналом и пересекала его. А вправо, как казалось Алонову, не было ничего, кроме продолжения водохранилища, степи, пустоты. Какой же путь изберут диверсанты, чтобы вернуться? Сам Алонов на их месте отправился бы к железной дороге по кратчайшему пути... Он понимал, что у шайки обязательно должен быть план возвращения из степи и ему не разгадать этот план - ведь он не знал местности. Ждать было нельзя, посоветоваться не с кем. И Алонов узнал, что такое риск ответственного решения, которое, может быть, окажется наихудшим, и все же решать нужно... Он решил отойти немного правее, к юго-западу. Это уводило от железной дороги. Алонов прошел мимо гривы, занятой диверсантами, обошел еще одно озеро-залив, второе. Он двигался по самому берегу. Около воды всегда бывает светлее, чем в степи. До него доносились свист крыльев и переговоры валившей "на проход" пролетной казарки, стаи которой ни один глаз не различит в ночном небе. Он слышал неясные звуки, плеск ночующих на воде птиц. Утки пришлепывали и посасывали широкими носами в молоденьком, низеньком камыше: они всю ночь кормятся озерным планктоном и личинками насекомых. Алонов выбирал на берегу чистые, незаросшие места - лысины, которые всегда бывают там, где в почве много песка. Некоторые гильзы он слегка втыкал шляпками вверх. Другие просто клал на землю. Он старался мысленно найти путь, который, естественно, выберет человек, охотник, который будет обходить озеро. Сам он, конечно, заметил бы гильзы, разложи их другой так, как сделал он. Расставшись с одиннадцатой гильзой, Алонов остановился с чувством облегчения. Кажется, это всё. Всё?.. Это останется... Он постоял неподвижно, глядя туда, где увидел сегодня с высоты ковыльного плато стальной клинок канала. Сейчас перед его глазами был слепой мрак, сгущенный туманной дымкой. Тускло и под самыми ногами в воде отсвечивала звезда. Где-то, очень далеко, поднялся толстый столб синеватого света, качнулся и исчез. Алонов подумал, что это, наверное, на канале. Там идет пароход. Это его прожектор или это береговая сигнализация. Далеко. Сам пароход в огнях. Кто-нибудь стоит на палубе, прогуливается, сиди г в плетеном кресле. Алонов не знал, какие кресла на пароходах, и думал, что плетеные. Там, на удобной палубе, в уютных каютах, много разных-разных людей. Как это все было далеко! Может быть, сейчас пароход обгоняет попутные баржи или расходится со встречными. Буксиры тащат караваны с новым хлебом, с нефтью, бензином, хлопком, тканями, машинами, фруктами. Очень далеко все это, так далеко, что кажется только воображаемым. Тому, кто мог бы заглянуть в темноту, - какой маленькой, одинокой показалась бы замершая в раздумье фигурка молодого человека, затерянного в глухом краю безлюдной степи, на не топтанной людьми полоске берега, между сообщающимися озерами! Алонов думал, что немногим более чем через месяц начнется зима. Сначала рамка тоненького льда оденет воду у берегов. Молодой ледок колечками обвяжет камышинки. Вечером, когда стихнет ветер, вода в камышах окрепнет и на тихие плесы потянутся зеркальные языки тонкого льда. Угрожающе нависнет сизое угрюмое небо. На темных зеркалах еще свободной воды тревожно закричат опоздавшие птицы: "На юг! На юг!.. Торопитесь!.. Спешите!.." Озера замрут. Мороз убьет тех, кто останется, - больных, ослабевших, раненых. А потом снова придет весна, и снова птицы будут торопиться с юга на север... Что же, он старался и будет стараться сделать все, что в его силах. "Другой, более умный, более смелый и более опытный, - думал Алонов, сделал бы и больше и лучше..." Но сам он ничего иного придумать не мог. А так как каждому из нас, людей, все же всегда хочется считать, что мы сумеем исполнить задуманное, то надеялся и Алонов. Он вернулся к занятой врагами гриве и прилег под первыми кустами - у выхода с гривы на берег. Ни дыма, ни огня он не видел. Костер бандитов находился в глубине, в гуще кустов, а дым ночью виден, лишь когда его освещает снизу сильное и высокое пламя. Нужно отдохнуть. Алонов разрешил себе заснуть до рассвета - на час, на два, он не знал. Пусть немного отдохнут мускулы и нервы. Алонов не боялся проспать. Он сумеет проснуться в те предрассветные четверть часа, когда обычно люди спят крепче всего, - спят те люди, которых не ждет дело. Которых не ждет важное дело, самое главное, для совершения которого, оказывается, только и жил на свете... Когда рассветет, Алонов должен напасть на бандитов. Ничего иного ему не оставалось. Ничего, кроме боя, он не мог придумать. До сих пор он мог свободно выбирать - напасть или не напасть. После сегодняшнего дня бой сделался неизбежностью. Что-то еще нужно сделать, чтобы подготовиться? Алонов достал из кармана коробку с кубышками саранчи и спрятал между корнями ивы, выступавшими над песком. Врагам не следует знать, что он разгадал их тайну...
      3
      Вверху туман светлел, но на земле было еще почти темно - густой туман ограничивал видимость несколькими шагами. Алонов приблизительно отдавал себе отчет о расстоянии до того места на гриве, где вчера диверсанты жгли костер. Но идти самой гривой он не решился: можно случайно нашуметь, неожиданно наткнуться на кого-нибудь из шайки - туман заливал кусты, как вода. Алонов пробирался по самому берегу озера - здесь немного светлее и не было кустов. С рассветом туман еще больше сгустился. Но свет с неба все резче пробивался вниз, и туман заколебался. Над озерной водой и над кустами возникали прослойки водяного пара - волны, начинавшие принимать причудливые очертания. Алонов шел будто в колодце - он видел кругом себя на шаг, на два. Внезапно его охватило особенное ощущение - точно он побывал здесь когда-то, так же шел, - но когда все это было, не мог вспомнить. Под ногами лежал сырой, плотный песок. Алонов бесшумно шагал в своих мягких сапогах. Кусты, которыми поросла грива, то приближались к воде, становясь видимыми, то опять отходили, прячась в тумане. Его вялые, мягкие клочья свисали, цепляясь за ветки, за листья. Сверху все больше и больше прибывало света. Туман из серого стал белым, как вата, как матовое стекло. Ощущение неправдоподобного продолжалось. С высоты ковыльного плато туман уже скатился, и оттуда можно было бы увидеть, как облако пара над низиной водохранилища все больше редело Кое-где оно проседало, волнуясь. На высоких местах из него высовывались и опять прятались верхушки деревьев. А снизу, над озерами, туман то вдруг подскакивал, открывая на короткий миг масляно-гладкую темную воду, то снова густел, тяжелея и прижимаясь к воде. Внимание Алонова сосредоточилось в слухе. Тишина была полной, густой, и этот мягкий мир, казалось, не мог издать ни одного звука. Потом слева, от озера, донесся слабый плеск. Опять на миг подбросило туман, и Алонов краем глаза увидел на воде крупных белых птиц, неподвижных, как нарисованных. В знакомом звуке, в знакомых очертаниях было что-то успокаивающее - была жизнь. Алонов чувствовал, что привал врагов близок, очень близок, и двигался все медленнее. Осторожность!.. Осторожность!.. Он не мог подойти к врагам, ориентируясь издали на огонь костра - туман!.. Туман не был предусмотрен в его плане. Приходилось ждать, ждать. Нужно ждать. Нужно дождаться, пока не будет видно лучше. Выстрелы должны быть точными... Алонов ждал. Людские голоса прозвучали вправо от него и чуть-чуть впереди. Кто-то совсем близко произнес несколько слов, смысла которых Алонов не уловил. Туман редел. Враги рядом и - не спят. Еще немного. Шаг, другой. Пауза... Шаг. Пауза... Еще два шага. Внимание! Еще шаг... Где они?! Еще шаг... Чем ближе подходил Алонов к привалу диверсантов, тем больше им овладевало спокойствие. Волнения не стало, он как-то охладел - пришло даже нечто будничное, спокойное. Только внутри что-то сжималось, напрягаясь, каменея, как мускул. Шаги, которыми он управлял не замечая, были так плавны и легки, точно он не шел, а скользил, увлекаемый по гладкой поверхности какой-то особенной силой, оказавшейся в его подчинении. Он сделал еще шагов двадцать, длинных и плавных, и свернул от берега на гриву по некрутому подъему среди редких кустов. Когда он повернулся спиной к озеру, туман над водой подпрыгнул. Птицы, разглядев человека, начали срываться с ночевки, громко хлопая крыльями. Этих звуков Алонов почти не слышал. Он уже различал слабую желтизну огня, словно стертого непрозрачным воздухом. Ощущал терпкий запах дыма сырого дерева. На пути пришелся куст. Алонов обошел его и увидел расплывшиеся в дымке паров очертания человеческой фигуры. Человек стоял во весь рос г. Правее был другой, короткий. Он стоял на коленях... Третьего не было. Шагов двадцать пять! Алонов различал лицо стоящего человека... Лицо смотрит. Сейчас оно увидит. ...Стоя на коленях, Клебановский подшучивал над Хрипуновым: - Чего же ты застыл, флибустьер? Ты бы сходил, скондотьерил водички, чаюху погоняем... Ты что, оглох, что ли, кот в сапогах?.. Мушка уперлась в грудь врага, стоявшего над костром, и ружье выстрелило само собой, как всегда, как было нужно. Слова Клебановского покрыл оглушительный, как взрыв, грохот. Хрипунов мешком упал навзничь, отброшенный поперек костра ударом тяжелой пули. Сударев, не вставая, схватился за винтовку. Ружье еще давило в плечо Алонова тяжестью отдачи, а над мушкой уже возникло лицо второго врага - того, который стоял на коленях. Но выстрела все не было, не было... Выстрела не получалось! Ружье не хотело стрелять само собой, как оно стреляло всегда. Пять лет владел этим ружьем Алонов и не знал, что такое осечка. Еще какое-то время он выжимал спусковой крючок, выжимал уже всей силой пальца, а не привычным и незаметным прикосновением. Он жал, пока не понял значения этого решительного отказа оружия. Тогда Алонов отступил на несколько шагов и присел, спрятавшись за кустом. Он резко переломил ружье, чтобы выбрасыватель вышвырнул и стреляную гильзу, и предавший стрелка патрон. Два заряда на смену были приготовлены не в патронташе, они ждали в левом, заранее расстегнутом кармане куртки: один с последней пулей и второй с дробью в тряпке. Все было предусмотрено. Все было сделано по плану. Туман и осечка не были предусмотрены: из-за тумана не было видно, где третий бандит; из-за осечки были потеряны, может быть, уже три самые нужные секунды. Едва Алонов защелкнул ружье, как затрещала винтовка. Выстрелы так слитно срывались один за одним, были так близки, что никто не мог бы сказать, где проходят пули. Что-то сильно ударило Алонова сверху по голове. Блеснуло перед глазами, в глазах завертелись огненные колеса, завертелись с воем: "У-у-у-у-у..." Враги спрятались за огненными колесами. Алонов, не выпуская ружье, оперся о землю левой рукой, чтобы не упасть.
      Не вставая и не целясь - мишени не было, - Сударев разрядил магазин скорострельной винтовки.