Отпустил мальчишку. Тот рыдал обреченно, взахлеб, не прикрывая лица, не стесняясь Ленки. Жалкий, слабый, незащищенный...
      - Ты зачем?.. - спросил я по инерции и замолк, не окончил вопроса.
      - Мамка пустого домой не пустит!..
      Он обратил ко мне лицо, и ни единой потайной мысли не было в нем сейчас, предельно распахнутом...
      - Как это?..
      - Да ворует он!.. - сказала Ленка презрительно. - И домой возит. Иначе родители на выходные не примут!..
      - Так ты правда?.. Чтобы дома побыть?..
      Мальчишка смотрел и не отвечал. Я вынул из кармана скомканное полотенце, протянул ему.
      - На!..
      Тут между нами вклинилась, словно разгневанная фурия, Ленка.
      - Нет уж!.. Пусть где угодно!.. Но не у вас в кабинете!..
      Я глядел на них и видел столько злости в каждом! В мальчишке злость появилась внезапно, скачком, сию секунду. В Ленке бушевала с того момента, когда назвала меня тюфяком.
      Он протянул руку - взять полотенце. Ленка ударила его по руке.
      - Не лапай!.. - сказала басовито и грубо. Я сунул полотенце в карман, пошел к спальному корпусу.
      - Идем работать, Ленка!.. - позвал на ходу...
      Люда-проститутка убежала в очередной раз, но недолго была в бегах. Ее крепко избили (кто? за что?), и попала она в Военно-медицинскую академию. Там ее долго лечили. Потом воспитательница съездила за ней и привезла в детдом. Люда стала молчаливой после этого приключения. Мне очень хотелось поговорить с ней, расспросить ее. Давнишнюю ее браваду в моем кабинете я помнил. Но была ли она искренней?..
      Люда рассказывать ничего не хотела. Выпытывать же я не имел никакого права...
      Девчонки уже в коридоре кричали, звали:
      - Сергей Иванович! Сергей Иванович!..
      - Что?.. - Мы с ними столкнулись в дверях кабинета.
      - Ира себе руку кусает! И кричит: "Не хочу жить! Не хочу жить!.."
      - У нее кровь течет!..
      - Ира? Не может быть!
      - Пойдемте с нами!..
      Ира-первоклассница сидела на кровати и растерянно смотрела на правую руку. Из прокушенной руки текла кровь.
      - Ирочка! Ты что?.. - Я хотел поднять ее и унести. - Пойдем со мной!..
      Она не далась. Тогда взял ее за левую ладошку, и она покорно пошла следом.
      В кабинете обработал ранки и перевязал. Не руку тут надо было лечить. Дал ей транквилизатор, отвлек разговором. Она отвечала односложно. Отвечала хотя бы, и то хорошо. Потом разговорилась, но о причинах своего поступка ни звука. Словно забыла о нем...
      Когда отводил в спальню, она казалась нормальной девочкой - маленькой, незаметной первоклашкой. Такой же, что ходила полгода назад в магазин покупать папу...
      История с Иринкой меня доконала. Понял, что мириться с существующей воспитательной системой не хочу, а изменить ее не могу. Не знаю как...
      Отчаянная идея возникла. Бредовая идея. Вернуть детей в семьи...
      Нашел адреса в личных делах. И после работы помчался.
      Иринкина мама оказалась толстой и самоуверенной. Она снисходительно улыбнулась, увидев меня.
      - Детдом закрывают, - огорошил я ее. - Срочно заберите девочку!
      - Как это "закрывают"? Почему?
      - Он же для сирот. А ни одного сироты нет. Решили детей отдать родителям.
      - Кто решил?
      - Исполком.
      - Да вы что? Серьезно?
      - Заберите девочку!
      - Да куда же я ее... Семья... Муж...
      - Заберите...
      - Безобразие! Тут что-то не так! Я разберусь!..
      Она глядела на меня с подозрением. Человек со стопроцентным нюхом. Никому и никогда ее не объегорить...
      Сережину маму-кассиршу я сразу узнал. Так она и должна выглядеть. Крашеная-перекрашеная. Прокуренная. Испитая...
      Себе она, видимо, казалась красивой. Держалась кокетливо, с вызовом.
      - Врач из детдома, - представился я. - Приехал сказать, чтобы забрали Сережу. Завтра же!..
      - Ну чего вы так торопитесь! Объясните толком..
      - Детдома отменяют... Детей раздают родителям...
      - Ну и ну! Докатились!..
      Она картинно откинула голову и захохотала.
      - Петька! - закричала кому-то вглубь квартиры. - Детдома закрывают! Не справились даже с этим! На-ча-альники!..
      Какое-то бормотание донеслось в ответ. Дама захохотала еще громче...
      Я поспешно удалился. Бежал по лестнице, а сверху неслось:
      - Доктор!.. Эй!.. Куда же вы?..
      ...Ленкина мама оказалась рыхлой женщиной, завитой "по-овечьему", с красными глазами. Лицо бледное, щеки отвисли, в ушах золотые сережки в форме листиков.
      - - Я доктор из детдома. Заберите дочку...
      - А что случилось?
      - Хорошая ведь девчонка... Может, композитором будет...
      Женщина вдруг заплакала. Захлюпала носом...
      - Как же так... Думала, ей в детдоме лучше будет.
      - Она вас любит. Воспоминания бережет...
      - Да ей и вспомнить-то нечего... Казнить меня мало...
      - Может, расскажете, как она жила до детдома? - Я подался вперед, намереваясь войти.
      - В другой раз, доктор! У меня гости... Гость... - Она спуталась, вытерла слезы ладонью, слегка порозовела.
      - Заберите дочку... Хотя... Не знаю...
      Повернулся и ушел. Тошно было - хоть вой. И какого чуда я ожидал?..
      ...Они приехали на другой день, вечером. Все трое с одной электрички Иринкина, Сережина и Ленкина мамы.
      Пришли ко мне в кабинет. Нарядно одетые и вроде бы смущенные. Хотя кто их там разберет...
      - Скажите, а директора можно увидеть? - спросила Иринкина мама.
      - Его нет сейчас. Есть дежурный воспитатель.
      - Поговорим с дежурным...
      - Да-да, поговорим...
      Иринкина и Сережина мамы удалились.
      - А у Леночки здоровье как? Как у нее с желудком?.. - Задержавшаяся Ленкина мама расспрашивала про дочку.
      Я взял картонную папку - Ленкино медицинское досье - и перелистал ее. Чем болела и как лечилась... Антропометрия и лабораторные анализы... Записи хирурга, невропатолога и других...
      Беспокойство мной овладевало, пока разговаривал. Что сейчас будет? Что я наделал?
      Едва Ленкина мама ушла, сбежал домой. Не стал дожидаться повторных визитов...
      Наутро Зинаида Никитична меня подкараулила.
      - Зачем вы это сделали? - сказала укоризненно. - Глупая выходка! Знали бы, чего мне стоило утихомирить их! Особенно Иринкину мамашу. Она жалобу хотела писать.
      Зинаида Никитична прошлась по кабинету. Задумалась. Присела к столу. Машинально поправила свои "золотые" очки.
      - У директора и так зуб на вас. Знает он, что у вас тут вроде клуба. Разговоры да игры. А ваше дело - только медицина, только уколы да таблетки.
      Она словно процитировала кого-то.
      - Благодарите бога, что я дежурила!..
      Зинаида Никитична встала. Я собрался выразить ей признательность. Но она понимающе улыбнулась и вышла.
      Ну и чего я добился? К чему привела моя самодеятельность?
      Несерьезно получилось. Когда бы не это Иринкино "не хочу жить"... Когда бы не знал Дениску, Сережу, Наташу, Лену, Димку...
      Но что-то делать все-таки надо? С чего начинать?.. Если не на словах на деле?..
      А разве я уже не начал?.. Неофициальный клуб в кабинете... Действительно, такой возник. Свободное, не дидактичное, не по плану общение с детьми... Наша сказка про кукушонка...
      Но что я могу предложить? Какой выбор? Чем заменить сегодняшние детдома? Странные дома для ненужных детей...
      Я убедился: девчонки чаще откровенничают, чаще открывают душу. Видимо, это им нужнее, чем мальчишкам. Или просто мальчики более сдержанны от природы?..
      Иринка вдруг взялась мне рассказывать о том, как воспитательница брала ее к себе домой по выходным. Я не просил об этом, но слушал, конечно, с интересом.
      - Я не люблю Фаину Филоновну, которая сейчас у нас. А Светлана Петровна была просто прелесть. Никогда не ворчала. Она меня первый раз взяла домой, когда у нас воды в бане не было, чтобы помыть. У нее такое полотенце есть - большое-пребольшое. Я таких никогда не видела. И чай у нее такой вкусный. И дочка у нее, как я. Могла бы задаваться, что у нее такая мама. Но ничего, не задается. Мы с ней играли вместе. У нее всякие куклы. Когда я уходила, она мне подарила одну. Я сказала Светлане Петровне, чтобы она меня тоже в дочки взяла. Но Светлана Петровна сказала, что у нее уже скоро должна родиться вторая дочка. А больше двух детей ее муж не хочет. Если бы я раньше ей сказала, Светлана Петровна меня бы обязательно взяла...
      Эдика и Сережу избила воспитательница. На правом виске у Эдика багровые следы - сюда пришелся удар с размаху. На затылке у Сережи - шишка величиной с хорошую сливу. На юридическом языке это именуется легкими телесными повреждениями.
      Ребята не возмущаются, не выражают протеста, они просто пришли показаться врачу.
      - Мы костер жгли вчера вечером, - рассказывает Сережа. - Неподалеку был костер семиклассников. Нас было трое, семиклассников - двое. Пришла Алена Игоревна и стала запрещать нам жечь костер. А семиклассникам не запрещала. Мы свой потушили. Потом Орехов, который с нами был, подошел к семиклассникам и стал требовать, чтобы и они тоже потушили. Один семиклассник стал с ним драться. Другой смотрел. Мы тоже смотрели. Мы не хотели драться. И Орехову не надо было. И Алена Игоревна тоже смотрела. Потом Орехов убежал, а Алена Игоревна стала нас бить. И кричала, что мы мерзавцы, что мы должны были разнять дерущихся. А почему же она сама не разнимала?..
      Я молчу. Обрабатываю телесные повреждения и отпускаю ребят. Тут же одеваюсь и иду в учебный корпус.
      Разгоряченный, взволнованный, предстаю перед директором. Он меня подробно расспрашивает и обещает поговорить с Аленой Игоревной. На этом расстаемся, и я возвращаюсь в свой кабинет разочарованным. Чего я, собственно, ждал? Крови Алены Игоревны? Так директор знает, как ее наказать. Объяснений варварскому поступку? Видимо, как раз объяснения мне и не надо. Видимо, я надеялся, что директор все поймет сразу и вернет мне ясность представлений о воспитательском труде, утраченную после поступка Алены Игоревны. Вернет мне уважение к воспитателю...
      Решил поговорить с ней самой. Дождался в воспитательской. Вежливо попросил зайти ко мне.
      - Как вы могли? - спросил, когда остались наедине. - Почему вы их избили?..
      Алена Игоревна посмотрела на меня снисходительно (совсем как Иринкина мама, когда к ней явился). Слегка покраснела.
      - Кто дал вам право лезть не в свои дела!.. - отчеканила внятно и напористо, отделяя слово от слова, увенчивая каждое восклицательным знаком. - Вы шпион и доносчик! Мне наплевать на вас!..
      Она резко повернулась и вышла.
      "Какая страшная девица! - подумал я ошеломленно. - Она ведь уверена, что права!.. Что ей можно бить учеников!.."
      Обрабатывал в очередной раз повреждения Эдика и Сережи. Эдик простодушно рассказывал о том, как плакал, избитый воспитательницей...
      Пришел к директору.
      - Алена Игоревна не может быть воспитателем!
      - Требуете, чтобы уволил?
      - Да... Требую...
      Он поглядел внимательно. Что-то прикинул. Вздохнул.
      - Если она повторит... В общем, уволю... А вы?..
      - Что я?
      - Вы долго собираетесь у нас работать?..
      Пришла моя очередь вздыхать.
      - Пока не пойму, что и как надо изменить...
      - Ну-ну!.. - сказал директор...
      Сережа встречает в изоляторе день рождения. Я ему дарю коробку недорогих конфет и книгу. Сережа рад. С ним вместе болеют двое одноклассников, Валерка и Леня. Валерка местный, в поселке у него есть бабушка. С моего разрешения Валерка убегает к бабушке и приносит литровую банку варенья.
      Ребята приглашают меня на пиршество, но я дипломатично отказываюсь. Мальчишки съедают варенье, являются в кабинет, и мы устраиваем "настольный чемпионат" - морской бой, крестики-нолики, ребусы, шарады...
      Заглядывают другие ребята. Некоторые поздравляют Сережу, предлагают потаскать его за уши.
      - Прежде чем таскать, нужно подарить что-то!.. - отвечает Сережа.
      Сверстники называют его ушастиком. На нем застиранная рубаха, когда-то бывшая белой. Она больше на два размера, чем нужно Сереже. На ногах у него физкультурные шаровары, почти новые, и кеды без носков...
      Ребята рассказывают, что молодые воспитательницы хвастаются перед ними силой. Недоумеваю, зачем это надо?.. Неужели верны мои прежние догадки? Неужели девчонки настолько закомплексованы, что им надо непрерывно самоутверждаться?.. Здесь, в детдоме, они ощутили вкус вседозволенности. Обрели иллюзию значительности, не будучи значительными на самом деле, еще не состоявшись как личности. Я переговорил с несколькими и убедился, что, кроме самомнения и чужих фраз, в них ничего нет. Никаких осознанных педагогических поисков, никакой положительной программы, пусть даже прожектерской, неосуществимой, но своей, выстраданной, пропущенной через сердце. Ах, как бы я уважал этих девушек, если бы почувствовал в них что-то свое, незаемное!.. Нет, они слепо идут за директором, нахватавшись педагогических вершков. И демонстративно презирают старых воспитателей. Это показное презрение выдает их мелочность...
      Пробовал их критиковать. Говорил, что не дети для них, а они для детей. Но как об стену горох...
      Ленка, смешно шевеля губами, расхваливает свою воспитательницу.
      - Она такая молоденькая, такая красивенькая! Я прямо влюбилась в нее. А как одевается! Джинсы и сапоги американские, кофточка японская. Неужели и я так смогу, когда вырасту?.. На сапогах подковки. Идет - издалека слышно. А какая смелая! Рассказывала, как пристали хулиганы. Она одному подножку, другому подсечку, третьего сумкой по голове. Бац, бац, бац... Даже папа с мамой ее боятся. Как она скажет, так тому и быть. У нас в отряде Петька попробовал ее не послушаться. Она за это такое ему устроила - не рад был. Все увидела: и уши его лопухами, и ногти обгрызенные, и спину сутулую, и нос мокрый. Так ему и надо...
      На следующий год она собирается девочку маленькую родить. Уйдет от нас. Так жалко, так жалко. Я, наверное, заплачу, когда она уйдет. А может, и не буду плакать. Может, снова придет молоденькая и красивенькая...
      ...Добился от СЭС предписания устранить все наши канализационные и прочие прорехи к определенному сроку. Если предписание не будет выполнено, детдом обещают закрыть...
      Подходя к детдому, увидел: Сережа сидит на подоконнике третьего этажа, свесив ноги наружу.
      - Сергей Иванович! - закричал он сверху. Видимо, это значило: "Полюбуйтесь, каков я молодец!.."
      - Сережа, не надо так сидеть! - сказал я спокойно и пошел к входной двери.
      - А я не сижу! - крикнул Сережа.
      Я поднял голову и обомлел. Он спрыгнул с подоконника и теперь то ли стоял, то ли висел спиной ко мне. Мгновением позже я заметил, что ноги его упираются в небольшую выемку в стене.
      - Забраться внутрь-то, наверное, не сможешь? - сказал я насмешливо. Втаскивать на веревке надо?..
      - Смотрите! - крикнул Сережа и с кошачьей ловкостью оказался снова на подоконнике. Затем он спрыгнул в коридор, не удостоив меня больше ни возгласом, ни взглядом. Видимо, решил, что я не способен оценить его "класс".
      Облегченно вздохнув, я потянул на себя входную дверь...
      Говорил уже, что, по-моему, больше всего страдают от недостатка внимания, ласки, теплоты девчонки-первоклассницы. Им больше других нужно, чтобы кто-то их просто жалел. Я пытаюсь это делать - поглажу по голове, привлеку к себе, шепну что-нибудь ласковое на ухо. Им нравится. У них стало привычкой - забегать ко мне каждый день после занятий. При этом четко соблюдают "мотивировки" - каждая обязательно на что-нибудь жалуется. Я с ними поговорю, развеселю - и тогда они шумливой стайкой летят в свою спальню.
      А тут вдруг устроили игру. После уроков по одной крадутся по коридору, тихонько стучатся в дверь - словно синичка клювиком, - и убегают на цыпочках, и возбужденно шепчутся неподалеку. Мне отчетливо слышно, как они хихикают, - ждут, видно, что я буду выскакивать из кабинета после каждого стука. А я не выскакиваю, работаю с диспансерными картами и улыбаюсь. Я понимаю, что эта игра не пустое озорство, а как бы знак внимания с их стороны.
      Дав им натешиться, распахиваю дверь, зову их, и они влетают с визгом и смехом и хвастают друг перед дружкой, как они ловко подкрадывались и как быстро убегали, чтобы я не поймал...
      Нам сто рублей в месяц дается на лекарства. То есть по полтиннику в месяц на каждого из двухсот воспитанников. Конечно, этого недостаточно лекарства дорогие и болеют ребята часто. Кто утверждал эти нормативы, откуда они взяты, с какого потолка, не знаю. Покупаю на свои те, что подешевле - зеленку, альбуцид, - и приношу в детдом. Но на мою зарплату не разбежишься - сто двадцать рублей при стаже пятнадцать лет. Приходится бегать в больницу и там, во взрослом отделении, выклянчивать медикаменты у знакомой медсестры. Она дает, как человек совестливый, но при этом нарушает свои, больничные, правила. Мне ее подводить неохота, но без ее подмоги, без ее "подачек" обойтись не могу. Вот и хожу к ней, вот и подталкиваю на совершение очередного должностного проступка. Но не считаю себя виноватым. Тот виноват, кто нам так запланировал и подтолкнул к подобному поиску обходных путей.
      Ленка со своими длинными прямыми волосами выглядит модно и красиво. Невольно ею любуюсь. Но вот она с моей помощью снимает сапоги, и я перестаю любоваться, начинаю ее ругать. Потому что она в резиновых сапогах на босу ногу. И ноги у нее немыслимо грязные. И грибок между пальцами.
      Высказываю ей все, что думаю. Заставляю ее помыть ноги. Обрабатываю места, пораженные грибком.
      И тут она сообщает сногсшибательную новость. Ее мама хочет вернуть себе родительские права и забрать Лену из детдома.
      Радуюсь вместе с ней и выспрашиваю подробности. Ленкина мама сильно пила, буянила. Потом ее послали на лечение и "подшили ампулу под кожу". Ленка ее "воспитывала", когда ее выписали, - просила больше не пить. Сейчас маме осталось оформить всего одну какую-то бумагу. А потом они с Ленкой пойдут в суд - там будет решаться вопрос о возвращении женщине родительских прав...
      Радуюсь вместе с Ленкой, и мне даже не верится - редко бывают подобные истории. Приглядываюсь к Ленке - нет, по ее виду нельзя усомниться в ее искренности.
      Мы глядим друг на друга, улыбаемся и поем во все горло песню из нашей сказки, которую мы сочиняли вместе:
      Если дома папа, мама,
      Лампа светит на столе
      Это значит, самый-самый
      Ты счастливый на земле...
      И пока звучит песня, я вспоминаю свою авантюрную поездку по родителям. Неужели мой визит сыграл все-таки какую-то роль в решении Ленкиной мамы?..
      Зинаида Никитична сердитая, хмурая. Посматривает на меня с неудовольствием. Чего, мол, копаешься, осматривай ребят поскорей. Сегодня, видимо, ей не до разговоров.
      Я так и спрашиваю "в лоб", когда ее ребята уходят в баню.
      - Не до разговоров вам сегодня, Зинаида Никитична?..
      Она встряхивается, будто муха укусила.
      - Заметили, что злая? Правильно. Поговорила с директором по душам и с его гвардией. Надоел их апломб. Ни гласности у нас, ни демократии. Так и сказала... Всё втихаря, рука об руку с подхалимами. А мы, которые не приближены, обо всем узнаем в последнюю очередь. Да и то не от директора, а от той "сороки", что "на хвосте приносит". В демократию-то он хоть пытается играть, потому что иначе ему не прожить сегодня, но его игры шиты белыми нитками. А уж гласности у нас никогда, видимо, не будет. Виноваты, между прочим, и мы. Привыкли молчать. Я вот выступила, а теперь маюсь. Боюсь последствий. Хотя какие могут быть последствия? Нет, лучше промолчать в другой раз, не соваться. Так решила...
      - Потому и злитесь, что так решили?
      - А вам-то прямо все надо знать!.. - с досадой сказала и ушла...
      Димка - человек сердитый. Вернее, не так. Ему нравится быть сердитым и умным в моем кабинете. Там, за моей дверью, он озорует и учителей изводит не меньше, чем другие восьмиклассники. А здесь...
      - Вы, взрослые, требуете только от нас, но не от себя! разглагольствует Димка. - Вы все врете нам и делаете так, как вам хочется. А мы должны быть на поводке, как домашние зверюшки, - ни своего мнения, ни своей воли. Почему-то ни один взрослый не считает себя плохим. Пусть он пьет, курит, крадет, обманывает, все равно он хороший. Он уверен, что он хороший, что с него надо брать пример. А мы, если не по-вашему делаем, сразу плохие. Если делаем так, как считаем правильным, - опять плохие. Если говорим честно, что думаем - плохие. А почему мы должны к вам приспосабливаться? Потому что вы старше? Кто старше - тот глупее. Только так надо считать. Раньше знаний было мало, старики хранили их и передавали молодым. Знания были в старых головах, как в консервных банках. А теперь знания меняются, как молнии во время грозы. Нужны только самые новые знания: чем они новее, тем верней. Следующая молния отвергает предыдущую. Ваши знания устарели, прокисли, никому не нужны, кроме вас. Это знания прошедших лет, они заняли вашу голову, взяли ее в плен и не дают вам увидеть ничего нового. Они, конечно, достаточны для вашей жизни - но ведь только для вашей. Не выдавайте их за всеобщую мудрость, не учите нас "вашему", помогите нам найти "наше" - и мы будем хорошо к вам относиться!..
      Димка не ждет от меня какой-либо реакции. Он не хочет спорить. Ему не нужны мое одобрение или неодобрение. Мне кажется, ему нравится как раз то, что я выслушиваю все его выпады и восклицания спокойно, не прерываю, не одергиваю.
      Наших ребят ни за что не отправишь лечиться перед выходными.
      - Ты болеешь, - говорю я. - Тебе надо лечиться.
      - Ага! Только в больницу не пойду!
      - Не хочешь лечиться?
      - С понедельника - пожалуйста!..
      Сколько ни уговаривай, с "понедельничной" позиции сдвинуть их невозможно. Начинаешь расспрашивать о причинах упрямства - и все причины сводятся к посещению родичей.
      - У меня тетя приезжает из Молдавии - как же я не поеду!..
      - Меня мама будет ждать, а я вдруг не появлюсь!..
      И так далее, и тому подобное.
      Они отчаянно цепляются за свои визиты. Всем готовы пожертвовать, и здоровьем тоже, лишь бы не пропустить очередной поездки домой.
      Мне почудилась какая-то обреченность, надрывность в этом их цеплянии. Подумалось, что именно так утопающий хватается за соломинку. Вдруг по-новому их увидел, когда пришла эта мысль. Они бывают нахальные, грубые, жадные. Но они... утопающие. С того началась жизнь, что их кинули в омут и отвернулись. Они захлебываются, дергаются бестолково, страх застилает глаза. Детдом - рука, протянутая им. Эта рука держит их на плаву. А берегом, желанным и спасительным, для них может быть только семья...
      Шел по улице, думал о наших ребятах и вдруг понял мгновенно, а вернее, сильно почувствовал, как вредна частая смена детдомов, которая для всех для них вроде бы обязательна. Но кто это установил? Кто узаконил?..
      Смотришь их личные дела - уже до школы успели повоспитываться по двум-трем адресам. А в школьные годы их тасуют, словно карты в колоде. Причем обнаружить обоснования для перевода, понять логическую необходимость его зачастую совершенно невозможно.
      Почему бы, например, не быть ребенку в одном детдоме до выпускного бала, до выхода в самостоятельную жизнь? Разве это плохо? Разве это как-то отрицательно влияет на ребенка?.. Наоборот, калейдоскоп детдомов лишает маленького человека чувства "гнезда", превращает его в перекати-поле. В детстве нужны неподвижность, оседлость. Нужны для того, чтобы в сердце по крупице сконцентрировалось, проявилось, обрисовалось чувство принадлежности, причастности к Отчизне, чувство любви и благодарности. Это очень медленный и нежный процесс. Когда ребенок живет в семье, этот процесс происходит как бы невзначай, самопроизвольно. Когда ребенок проводит все детские годы в одном детдоме, этот процесс тоже возможен. Когда же его перекидывают из одной точки в другую и лишают ощущения родного места, тогда, в конечном итоге, Отчизна получаешь кого угодно, только не заботливого сына...
      - Что такое счастье? - спросила у меня Наташа. Я подумал и, конечно же, спел начало нашей любимой песни кукушонка.
      - Это хорошо, а что еще лучше? - спросила Наташа.
      - Не знаю.
      - Самое большое счастье - вообще не родиться Быть рябинкой или ромашкой. Стоять под солнцем, под дождем. Играть с ветром. И чтобы кругом был дремучий-дремучий лес. Чтобы людей вообще не было...
      Слезы вдруг послышались в ее последних словах. Я испугался. Думал, сейчас будет истерика. Но тут в коридоре зазвенел бодрый Димкин голос, и Наташа оглянулась на дверь, отвлеклась, готовая убежать, исчезнуть...
      - Как по-вашему, я хороший человек? - сменяя Наташу, спрашивает Димка.
      - Нормальный.
      - А что значит нормальный?
      - Значит, ты помесь ангела с чертом. Как и все другие.
      - А комсомолец я хороший?
      - Не знаю. У себя спроси.
      - Плохой, конечно. Я просто не знаю, не могу сказать, зачем нужен комсомол.
      - Если тебе не нужен, мог бы не вступать.
      - Это сейчас так. А когда вступал, заставляли всех подряд. Я и пионером плохим был. Выбрали зубрилку командиром. Никто ее не уважал, кроме учителей. На первый только сбор пришел. Протоколы там всякие, голосования. Зачем?
      - Встряхнись, Димка!
      - Попаду в интересную жизнь - расшевелюсь... Мне стало страшно после этого разговора. Скольких людей губит формализм! Но на Димкином примере видно, что они еще не окончательно потеряны.
      Сделал Лену своим "дублером". Кто с какой просьбой или жалобой приходит, сразу попадает в руки нашей "бригады". Я выслушиваю, ставлю диагноз, делаю назначения. А Лена тут же мои назначения выполняет. Если кто-то из ребят удивляется этому, я шутливо говорю:
      - А вы разве не знали? Перед вами не Лена, а главный заместитель вашего врача!..
      Ребята подставляют ей свои царапины или носы, и Лена смазывает их йодом или закапывает капли.
      Ей это нравится. Она краснеет от удовольствия, когда я ее поторапливаю:
      - Давай, хозяюшка, давай веселей! Ты же все тут знаешь! Как бы я без тебя!..
      Она старается, хмурит бровки и делает вид серьезный, даже сердитый. Деловито покрикивает, если в кабинете много народа.
      А когда все уходят, я рассказываю Ленке о правилах наложения повязок и о действии разных лекарств.
      Привез из Дома санитарного просвещения большой пакет плакатов, памяток, буклетов. Дал два самых красивых Ленке, чтобы повесила у себя в спальной. И вдруг следом за Ленкой явилась толпа возбужденных девчонок и все потребовали "даров". Я вытащил все, что привез, и попросил Ленку распределить. Она брала плакат за плакатом, разглядывала, читала надписи. Девчонки тянули руки, получали и прижимали к себе бумаги, выспрашивали, где я их достал. У них были лица голодающих, которым дали поесть.
      - А разве девочки тоже должны обтираться водой? - удивилась одна, разглядывая рисунок. - Я думала, это только мальчикам нужно!..
      Они умчались и минут через пятнадцать пригласили меня. Их спальня украсилась разноцветными пятнами, и по контрасту с типографским великолепием особенно жалко выглядели стены, которым нужен был ремонт...
      Позвонил в редакцию районной газеты. Спросил, что с тем письмом о детдоме, которое я послал.
      - Ваше письмо мы передали в производственный отдел, - ответил женский голос. - Ваш детдом областного подчинения. Надо выяснить конкретно, в какой мере за него отвечает район и в какой мере - область. Кроме того, надо было вам какие-то предложения дать конкретные по устранению недостатков...
      Сказано это было деловито, и я понял, что моя заметка никого не взволновала.
      Положил трубку и отказался от надежды на помощь прессы... Санэпидемстанция тоже ничем помочь не в силах. Надавали лишь грозных предписаний. Но все сроки "для устранения неполадок" прошли. И никаких речей о закрытии детдома. А ведь пообещали сгоряча...
      Олю за нарушение дисциплины выгнали из отряда и перевели в спальню к первоклассницам. Она отказывается там спать - приходит на ночь в изолятор. Я делаю вид, что не знаю об этом.
      Раньше она почти не бывала у меня в кабинете. Сейчас появляется часто вместе с Леной и Наташей. Молчит Слушает, как мы разговариваем. И вдруг ее прорывает. Остается одна в кабинете, когда прозвучал сигнал на обед и все убежали. Говорит, говорит...
      - Самые верные в мире собаки. Мама с папой могут отказаться от дочки, а собаки никогда не откажутся от друзей. Собаки не предают.
      Вы рассказывали, как учились в медицинском институте, Сергей Иванович, а я пойду в ветеринарный. Я все узнала. Чтобы заниматься служебным собаководством, обязательно ветеринарный надо кончить. Я всю жизнь буду с собаками. Я их любить буду. И они меня. А потом - не сразу - я стану начальником и буду все делать, чтобы служебным собакам жилось лучше...
      Сережа и Лена помогают мне вклеивать в карточки результаты плановых анализов.
      - Я сейчас про Сталина читаю, - говорит Сережа. - Очень страшно. Он был преступником. Как ему разрешили стольких уничтожить!
      - Было страшное время, - говорю я. - Он всех обманул. А ему верили.
      - Я и то понимаю, кто честный, а кто враг.
      - Сегодня друг, а завтра враг, - вступает Ленка. - Разве так не бывает?
      - Понимаю, почему нас так много! - восклицает Сережа. - Всех лучших людей Сталин уничтожил. То есть наших дедов. Если бы наши, - он запинается на секунду, - родители от этих лучших произошли, мы бы тут не были.
      - Бы, бы, бы... - ворчит Ленка. - Будешь петь с нами?
      - Вы и сами с усами!.. - говорит Сережа насмешливо.
      Мы работаем и напеваем тихонько наши песни...
      - Вы можете погулять со мной? - спрашивает Женя из третьего класса.
      - Когда?
      - Вот сейчас. После обеда.
      - Зови друзей. Свожу вас к Неве.
      - Нет. Со мной одним. Со мной одним никто не гулял...
      Мы вышли к Неве, спустились по обрывистому берегу. Солнце грело так ласково. Река дробила его свет, и каждая волна, каждый всплеск несли на себе маленькое солнышко.
      Слева был подъем, покрытый редкими еще травинками и листиками. Так их было мало, что каждая травинка и каждый лист выглядели шедеврами.