Позже в коридоре умилялась, что дети ко мне тянутся. А я думал, как, наверное, жестоко и зло отчитывает ребят Алена Игоревна. Беспомощность и самоуверенность, категоричность и закомплексованность - и все под одной оболочкой...
      Зинаида Никитична стала своим человеком в медкабинете. Мне не хватает разговоров с ней. Невольно сравниваю ее с молодыми и прихожу к парадоксальной мысли: молодые педагогини застыли, закостенели, они догматичны на свой псевдоромантический лад. А Зинаида Никитична способна к развитию, она растет, она ищет правду и смысл, она способна к поиску.
      Зинаида Никитична рассказывает:
      - Я все время думаю, что у нас происходит в педагогике? Если появляется новатор типа Макаренко, Сухомлинского, то мы его канонизируем. Отрываем идеи большого мастера от конкретных условий его деятельности и придаем им характер универсального рецепта. Но едва мы эти идеи возводим в абсолют, как они... перестают работать. Потому что, пока мы их бальзамировали и лакировали, изменилось время, изменились люди и старые идеи уже не соответствуют новому мироощущению. У Макаренко, например, в его трудах нет ничего о богато одаренной, нестандартной личности, стремящейся самоопределиться за счет обособления, отделения от коллектива. А сейчас, по-моему, как раз время таких личностей. Дети сейчас духовно богаче, разностороннее, талантливее, внутренне свободнее, чем были мы в их возрасте. Они сплошь и рядом перерастают насильственно коллективистскую логику, потому что они личности. Им тесны усредненные мерки, которые прикладывают ко всему коллективу. Им нужно, чтобы их оценивали, исходя из масштабов их личности, их внутреннего мира. Потому и тянутся подростки к неформальным группировкам. Вся наша работа предельно заформализована, в ней нет по-настоящему познанных, подлинно работающих законов, в ней нет науки. Хорошие педагоги берут своим обаянием, силой своей интуиции. Но хороших меньше, чем средних. А подростки - тоже интуитивно - чувствуют сухость нашего педагогического древа. Они идут к "солиднягам", "псевдо" или "мажорам", "битникам", "панкам", "рокерам", "металлистам", "митькам", "ватнягам" и как там еще. Самое хорошее, если они занимаются брейк-дансом, самое безобидное...
      - Ну, "солиднягами" нам никогда не стать! - сказал Димка, когда я навел разговор на молодежные неформальные группировки. - Они носят все самое дорогое. Тысячи на две-три надето на каждом. В "псевдо" или "мажоры" тоже не пробиться - из-за нехватки капиталов. Да и неохота мне жизнь тратить на фарцовку. Есть "псевдо-Америка", "псевдо-Франция", "псевдо-Италия", "псевдо-Финляндия". Каждая группа носит все только "своей" страны... "Битники" неинтересны, их мало, они почти исчезли. Как мамонты... "Рокеры" - страшные, я их боюсь. Хотя меня к ним тянет. Это ночные всадники, живут с двенадцати ночи до семи утра. Разделились на рокерские "семьи" и носятся стаями на своих мотоциклах. Двигатели у них форсированы, глушители сняты. Разбиваются они часто. Ну их!.. "Панки" - просто неумные, так я считаю. Выстригают на головах "петушиные гребешки", татуировки делают, серьги носят. Или, например, плечо и щеку цепью соединят. Зачем? Они наркотиками балуются. Я и сам раз попробовал. Разве это жизнь!.. "Металлистов" я тоже не люблю - за их злость. Если тебе нравится определенная музыка - на здоровье! Но зачем считать ее единственной и плевать на все остальное! У них вот есть "кровавые металлисты". Если ты, например, очистишь краску с металлического круглого значка, а голую бляху повесишь на грудь, значит, ты причисляешь себя к поклонникам "хэви метал рок". Увидят такого "кровавые металлисты", подойдут на улице и попросят назвать пятнадцать групп, играющих "метал". Назовешь только четырнадцать побьют. По-моему, дикость... Кто мне всех симпатичнее, так это "митьки" и "ватняги". Они скромнее всех. Никакой особой выпендрежки. Одевайся, как хочешь. Лишь бы среди прочего на тебе были тельняшка или ватник. Я, наверное, к тем или другим пристану. Вот только выйду из детдома...
      Наташа пришла лечиться от кашля. Я ее обследовал, дал лекарства и направление на физиотерапию. Потом заговорили просто так. Жили ее родители тихо-мирно, и вдруг все началось...
      - Я теток не люблю, которые к чужим папам лезут! - рассказывала девочка. - Если бы водки не было и таких теток, жить было бы хорошо. Прилипла к папе одна такая, и он стал пить, на маму кричать. И мама стала пить. Жалко, не знала я, где эта тетка живет. Не то бы отравила ее, честное слово. Насыпала бы в кастрюлю какой-нибудь гадости - подавись, проклятая! И мама бы тогда жива была...
      Наташа ерошит челку, глядит доверчиво и беспомощно. У нее огромные глаза, толстые губы, повышенная упитанность. Ну прямо телушка, да и только...
      Почему один эпизод снова и снова поднимается из глубин памяти? Почему тревожит меня?..
      Пришел на вызов. Дверь открыла девчонка с заплаканными глазами.
      - Ты чего? - спросил сочувственно. Она не ответила, ушла в комнату, шмыгнув носом. Я разделся, помыл руки, вытащил из сумки стетоскоп. В комнате на диване лежал небрежно запеленутый малыш. Подошел к нему.
      - Так он же мокрый!
      - Ну и что?
      - Как тут не болеть!
      - Ну и пусть!
      - А взрослых-то никого нет? Мама его где?
      - Я мама.
      Девчонка прошептала эти слова и снова заплакала.
      - Сколько тебе лет?
      - Пятнадцать... - Она ладошкой размазывала слезы по лицу.
      - А папе сколько?
      - Пятнадцать.
      - Кто пеленать-то научил?
      - Мама...
      - Вот это весомо звучит. Когда она придет?
      - Вечером...
      Тут рыдания усилились. Надо было успокоить ее. Но как? Погладить по голове? Или, наоборот, сказать что-то резкое?
      - Ну а ты-то что? Совсем беспомощная?
      - Не умею ничего...
      - Ну так учись, мамаша!..
      Я сказал это неприязненно и стал осматривать ребенка. Попутно пытался растолковать матери правила ухода. Но она, по-моему, ничего не слышала...
      Не в нашем ли детдоме теперь тот ребенок?..
      Почему бы нам не перенять полезный опыт братских стран? Почему мы такие неторопливые там, где не мешало бы поторопиться?.. Трудно, что ли, организовать Дома матери и ребенка, где бы мамы-отказницы могли провести с ребенком первый год его жизни? В Болгарии так сделали и говорят, что не раскаялись. Если родившая женщина за год не осознает себя матерью, она уходит из жизни ребенка навсегда, и его может усыновить другой, кто захочет. Но в том-то и дело, что многие женщины в течение первого года привязываются к своему ребенку и уже не расстаются с ним.
      Не верю, что нам не под силу такая работа с мамами-отказницами...
      Девчонки рассказывают, перебивая друг друга:
      - Как мы Новый год встречали весело! В десять вечера начали и до утра. Сперва концерт был... На нем каждый выступал, кто хотел... Потом за стол сели. Сколько было сладостей, еды... Кушали-кушали... Потом на улицу пошли, костер зажгли. Большой костер... Нам бенгальских огней дали, хлопушек. Сколько хочешь! По две пачки в каждой руке! Мы их жгли, жгли. Так здорово! Потом опять кушали за столом. Опять сладости... Потом стали призы выигрывать. На столе целая куча призов. Если ты что-то придумаешь, выступишь и все захлопают, значит, тебе пятьдесят очков. Сколько наберешь очков, на столько призы можешь выбирать. Там книги, игрушки, игры... Потом мы телевизор смотрели. Очень было хорошо!..
      Так рассказывали эти девчушки из самых "ненужных". Две трети детей на Новый год разъехались - по папам и мамам, бабушкам и дедушкам, дальним родичам и просто знакомым. Новогодняя ночь была устроена для оставшихся. Что ж, возможно, они встретили Новый год веселее тех, кто к своим непутевым родным отправился...
      Опять Алена Игоревна дежурит в воспитательской. А мне опять нужно позвонить в СЭС...
      Она едва кивает на мое приветствие. Глядит мимо. Поговорив по телефону, шагаю к двери. И вдруг вырывается, будто кто тянет за язык:
      - Алена Игоревна, а правду ребята говорят...
      - Что? - вскидывается она.
      - Что вы их убеждаете, будто в детдоме лучше всего... Лучше, чем в нормальной семье с папой-мамой...
      - Больше слушайте стариков! Их скоро тут не будет!
      - Знаю: выжить хотите. Чтобы только вы, молодежь, да ваш директор...
      - Они как цепи. Висят и мешают. Забывают, что их время кончилось. Нужно уступать место!
      - Так-таки ни на что не годятся?
      - Почитайте Стругацких. У них почти все герои в интернатах вырастают. Не в семье... Семья - морока и помеха. Мы вот музыке учим бесплатно. А родителям за своего надо платить каждый месяц. И немало. Не всякий сможет... А наши поездки по стране! Экскурсии! Разнообразный досуг!.. Если посчитать, сколько уходит на каждого ребенка, - детдом больше тратит, чем любая семья! Этот детдом, может, зародыш будущих интернатов. Таких, как у Стругацких... А семья отомрет. Уже отмирает. Потому и детдомов так много. Мы в семью не верим.
      - "Мы" - это вы?
      - Не только я. Все наши, молодые. Мы принципиально против семьи. Нам семья не нужна.
      - Зато детям нужна, - вздохнул я и вышел... Дурость какая-то. Объявлять детдома - уродство, боль, стыд наших дней - зародышами будущего. Переворачивать все с ног на голову. Считать черное белым. Ничего не скажешь, так можно легко и просто ответить на сложнейшие вопросы. Но кому от этого легче?..
      Сережа пришел с просьбой:
      - У вас нет сумки какой-нибудь? Мы уезжаем с воспитателями в Воронеж. Мне вещи не во что сложить.
      Я ему отдал свою рабочую сумку - выгреб из нее стетоскоп и ручки, печать и бланки рецептов, записную книжку и медицинские карточки.
      Сережа взял сумку и ушел, довольный. Даже спасибо сказать позабыл.
      Поездкой в Воронеж их отряд премирован за хорошую учебу...
      Дениска появился в кабинете вместе со стайкой первоклассников. Они все жаловались на кашель, а у Дениски для разнообразия был еще и насморк. Я всех осмотрел, назначил каждому, что нужно, и напоследок стал выслушивать стетоскопом Дениску. Он выглядел самым слабым среди ребят: тоненький, как спичка, тени под глазами, бледный, будто фарфоровый.
      Погладил его по голове, когда кончил выслушивать. Это был машинальный жест взрослого человека. Но Дениска вдруг переменился. Он словно проснулся - посмотрел на меня с удивлением, благодарностью и с жадностью. Ему нужна была простая человеческая ласка. Ему не хватало обычной ласки. Мой рефлекторный жест был для него откровением, благодатью.
      Меня это поразило. Более того - потрясло. Я положил руку ему на голову и - теперь уже осознанно - погладил его.
      - Эх ты, воробей! - сказал ему тихо.
      И Дениска вдруг подался вперед и прильнул ко мне, уткнулся лицом в мой халат.
      Остальные говоруны-первоклашки вдруг затихли, как по команде, и серьезно смотрели на нас с Дениской.
      Я растерянно гладил мальчика по голове, и мне хотелось плакать.
      - Ты папу и маму помнишь? - спросил у него мягко.
      - Нет, не помню, - сказал Дениска. Я сидел и боялся пошевелиться.
      Димка ворвался в кабинет, как буря. Часто дышал.
      - Вы телевизор вчера смотрели?
      - Смотрел. А ты?
      - У нас транзисторный. Родичи одному подарили.. Видели бегемота?
      - Который антилопу спасал? От крокодила?
      - Ну!.. Это же документальные кадры! Это же правда!
      - Конечно, правда.
      - Значит, есть доброта в природе? Милосердие, как вы говорите. Даже у животных?
      - Значит, есть.
      - И у людей оно должно быть! У всех, без исключения! Как уши, нос, глаза...
      - И что тогда?
      - Тогда те, кто без него родился, без милосердия, просто инвалиды, калеки. Вроде безруких-безногих. И их можно только жалеть. Не нужно на них злиться...
      - Зачем же злиться на калек?
      - А я их ненавижу... Ненавидел... До вчерашнего дня...
      Димка успокоился и ушел. Какую-то душевную опору обрел он в этих телевизионных кадрах...
      Явился Дениска с пораненной пяткой. Где он умудрился, бегая по дому, вогнать себе в ногу осколочек стекла? Ни стонов, ни слез от него не было. Сидел и задорно улыбался.
      - Стойким ты будешь! - сказал я уважительно и стал ковыряться в Денискиной пятке. Моим инструментарием была длинная инъекционная игла. Я осторожно манипулировал ею, но, конечно же, это было не безболезненно. Однако Дениска молчал. Молчал и улыбался. Тут как раз пришла Зинаида Никитична. Я при ней кончил "операцию", вручил герою конфету, погладил по голове. Дениска положил конфету в рот и с достоинством удалился, прихрамывая.
      Мы с воспитательницей переглянулись, я молча поднял большой палец правой руки...
      В этот же день пришел мальчишка из шестого класса, и я вздрогнул, увидев его. Это был выросший Дениска. Это был герой Александра Грина открытый, ясный, светлый, озаренный. Не мальчишка, а птица, распростершая крылья и готовая взлететь.
      - Что у тебя? - спросил я.
      - Вот! - Он поднял рукав рубашки и показал фурункул, зреющий на локте.
      - Сейчас!..
      Я сделал мазевую повязку, наложил на фурункул, забинтовал и сказал, когда прийти на перевязку. Он кивнул и ушел. Никаких посторонних разговоров. И все-таки мне стало хорошо, как после самой задушевной беседы...
      На перевязку он явился, не поздоровавшись. Только чуть улыбнулся в знак приветствия. Улыбнулся - и озарил кабинет. И я подумал, что в свое время был похожим на него...
      Третья перевязка не понадобилась.
      - Все прошло, - сказал он.
      - Да, все прошло, - согласился я...
      Иногда я встречаю его в детдомовских коридорах. Он улыбается своей быстрой, как зарница, улыбкой и бежит мимо.
      Листаю диспансерный журнал. "Болезни сердца" - пустая страница. "Ревматизм" - пустая страница. "Бронхиальная астма" - пустая страница. И еще целый ряд пустых или мало заполненных страниц. И вдруг открываю "Болезни нервной системы" - здесь черно от записей. Множество фамилий, множество диагнозов. Самые частые из диагнозов: "задержка психического развития" и "ночной энурез". За каждой строчкой в журнале встает лицо. Что-то есть общее во всех этих ребячьих лицах. Но что?.. Я вспоминаю лица своих сыновей - они безоблачны. А лица детдомовских ребят омрачены. На каждом из них тень, даже на самых улыбчивых.
      - Никуда мы не пойдем! - заявили мои посетительницы хором. - Тут будем сидеть!
      Одна забилась под стол, другая залезла за шкаф, третья кривлялась и кричала:
      - Мы некультурные! Мы некультурные!..
      Я их поодиночке переловил и вывел за белы рученьки в коридор. Дверь закрыл на задвижку, и, пока одевался, чтобы уйти, они ломились в кабинет, выкрикивая что-то свое - задорное и глупое...
      Что за бес в них вселился? Видимо, приняли доброе отношение за проявление слабости и тут же распоясались, почуяв "слабинку"...
      У Наташи нос красный, щеки шелушатся.
      - Тебя где так обветрило? - интересуюсь я, смазывая ее лицо мазью.
      - В лесу, - радостно говорит она.
      - Что там делать сейчас? Не пройти, не проехать!
      - Я на опушке, Сергей Иванович. Лес-то вовсе не мертвый. Я его слушать хожу. Снег робкий, он все время извиняется. А льдинки все время ссорятся. Одна сосулька билась-билась о другую, грубой стала. И вдруг солнышко. И у сосульки родилась капелька. А когда ветер пройдет, сразу десятки голосов кричат. Каждое дерево звучит по-своему. И каждая ветка. И каждый куст. Они торопятся самые лучшие мысли передать ветру. Ветер будто газета для тех, кто в лесу растет. Все новости сообщит и все выслушает... А еще снегири со мной дружат. Я приношу хлеб и крошу под кустами. Они мне песенки поют. Я отхожу, и они клюют крошки. Красивые. Как лучики от солнца. Мне к ним надо ходить, вы не запрещайте. Не то они погибнут...
      Я и не запрещаю. Намазываю ее нос и щеки, И думаю о том, что на территории детдома природы нет. Ни огорода, ни сада, ни парка. Упускается возможность совместного труда, совместного удовольствия. А до леса детдомовцу добраться - это какое желание надо иметь, какую смелость...
      Сережа вернул мою сумку - заляпанную и подзакопченную. Весь его рассказ о поездке свелся к тому, что им давали по рублю и можно было покупать что хочешь. Этот факт, видимо, оставил самое большое впечатление. Мимоходом добавил, что они были в музее, в театре и еще где-то. А возле вокзала видели замечательный кинофильм. И он принялся пересказывать его содержание...
      У наших ребят повышенная тяга к зверушкам. Навыки доброты и душевности, которые им не пришлось получить в семье, они получают при общении с "братьями меньшими".
      Сейчас в умывальной комнате одного из отрядов живут сразу две синицы. Ребята уверяют, что они пострадали от кошкиных зубов. Ребята выпросили у меня широкий бинт. Сказали, что для птичек. Санитарные правила запрещают держать этих синиц в умывальной. Но за стеклом сейчас минус тридцать. Я промолчал, понадеялся, что никто не поедет к нам с проверкой по такому морозу.
      Ленку, как и Танюшу, мысленно называю доченькой. Танюшку перевели от нас, едва выписалась из больницы, - беспрерывно идет эта чехарда перемещений. А Ленка, вот она... Учится в пятом классе. Прямые волосы до плеч. Аккуратно одевается. Когда ни увидишь, она словно на праздник нарядилась.
      Приходит ко мне, и мы разговариваем о жизни. У нее есть брат, он сейчас на лечении - токсикоман. Родители пили, и суд лишил их родительских прав.
      Ленка часто расспрашивает, где я живу, какая у меня семья, о сыновьях. Несколько раз она оставляла для них угощение - конфетки-горошки. Я приносил ей конфеты от моих ребят.
      Ленка хвастала подружкам, что я "позвал ее в гости". Торжественно подтвердил ее слова - чтобы никто не усомнился в ее правдивости...
      Димка философствует, по-моему, только в медкабинете. Философия требует неторопливых размышлений и сосредоточенных слушателей. Поразмышлять в детдоме еще можно исхитриться. А вот со слушателями туго.
      - ...Мне вот кажется, что мы, подростки, живем какой-то "параллельной" жизнью, не пересекаемся с обществом. А как устроено общество? Вы можете себе представить?.. Я представляю так. Вот гирлянда параллельных пластинок. Сквозь них продета нитка. На ней держатся все пластинки. Это и есть модель общества, так я думаю. Каждый на своей параллельной пластинке. Музыкант на одной, где музыканты. Художник - с художниками. Рабочий - среди своих. Начальник - среди своих. А самая нижняя пластинка - мы, подростки. Мы еще не знаем, где наше место. Но всем нам не нравится эта разделенность, эта "пластинчатость". Каждый подросток стремится преодолеть разобщенность. Одни понимают это, другие чувствуют подсознательно. Но смысл один - преодолеть разобщенность...
      Некоторые приживаются на какой-то пластинке. Другие создают свой мир, свою ложную пластинку из тумана - она как бы висит в пространстве. А некоторые пытаются соединить параллельные пластинки и - сгорают, как от короткого замыкания...
      - А ты где живешь, Димка? В чем твой смысл?..
      Сказал так и прикусил себе язык. Не вижу, что ли, где он живет?
      Но Димка лишь рукой махнул, словно отмел мои слова. Задумался о чем-то своем и вышел из кабинета...
      Сделали "паспорта здоровья" и каждому ребенку раздали: имя, фамилия, физкультурная группа и группа здоровья. А дальше, предполагалось, сами будут выписывать все медицинские события, случившиеся с ними за год...
      Но ничего не вышло. Уже через неделю от наших "паспортов" остались рожки да ножки. Не доросли ребята до такой идеи. Не поняли, не приняли задумку...
      С аутогенной тренировкой перед сном тоже неудача. Я разработал план занятия, провел его вечером в одной спальной, в другой. Но записать текст на пленку в нашем радиоузле не удавалось - директор предлагал всё новые сроки. И наконец отложил до неведомых времен...
      Пришла молодая женщина, попросила справки о состоянии здоровья двух девочек-сестричек из восьмого класса.
      - Я их сестра. Оформляю над ними опекунство.
      Я выдал справки. Одна девочка была здорова. У другой вегетативно-сосудистая дистония.
      Женщина испугалась, прочитав про дистонию. Долго меня расспрашивала, что это за болезнь, проходит ли она, как ее лечат, какой должен быть режим, какая диета. Потом замолчала, задумалась. Наверное, засомневалась, брать ли девочек...
      Зинаида Никитична втащила Дениску за руку. Дениска упирался.
      - Вот вам беглец для осмотра!
      - Кто это тут беглец?
      - Вот этот, Денис разлюбезный!
      - Куда ж ты бегал-то, лапонька, расскажи?
      - А чего они... злятся!
      - Экий фрукт! Через милицию его искали! Испереживались! И не рассердись!
      - К деду ходил...
      - Да какой дед! У тебя ни деда, ни бабки, ни папки, ни мамки!
      - В электричке его встретил. Когда ездили на "Лебединое озеро".
      - И что?
      - Поговорили. Он хороший. В гости меня пригласил.
      - Ну!
      - Ну я и сбежал!
      - Где он живет?
      - На Васильевском острове. Дом номер один и квартира номер один.
      - А улица? Улица какая?
      - Васильевский остров...
      - Больше ничего не знаешь?
      - Нет.
      - Не дошел бы ты по этому адресу. Неточный адрес
      - Но дед сказал так...
      - Значит, не очень хотел тебя видеть.
      - Но почему? Зачем врать?
      - Не переживай... - Зинаида Никитична привлекает Дениску к себе и гладит, гладит по голове.
      Потом мы вместе с ней его осматриваем, и она уводит мальчика. Тот не сопротивляется больше, идет покорно...
      По результатам медосмотра выделил группу в восемнадцать человек, нуждающихся в коррегирующей гимнастике. Подошел к учительнице физкультуры.
      - Я, конечно, буду заниматься с ними! - сказала та. - Но только если директор мне заплатит!..
      Подал директору докладную, где перечислил всех, у кого дефекты осанки. Он прочитал и сказал, что учительница должна вести эту группу без дополнительной оплаты.
      Через неделю снова подошел к учительнице.
      - Ну, как идут занятия?
      - А занятий пока не было.
      - Почему?
      - Директор мне ничего не говорит. И я молчу.
      - Ну, тогда я поговорю с ним!..
      Поговорил. Но директор был тверд. Без дополнительной оплаты - и точка...
      Штришок наших будней. Одной хочется лишних денег, другому не хочется переплачивать. А дети потом. Дети не главное...
      Делаем ватные шарики с Наташей и Леной. И вдруг Наташа выключается замолкает и ничего не слышит.
      Мы с Леной ждем, переглядываемся. Лена крутит пальцем у виска. Я качаю головой: не надо, мол, так...
      Время идет. И вот Наташа "возвращается". Глядит удивленно: чего мы на нее уставились...
      - Где ты была? - спрашиваю я.
      - У себя в лесу. Мне там хорошо. Я как взрослая. Деревья меня слушают. И птицы. Никто не обижает. Я для них большая и умная. Я им нужна. Они мне верят и меня любят, как маму...
      - Глупости! - перебивает ее Лена категорично. - Ты в детдоме живешь, а не в лесу!..
      - Лес все равно мой! - упрямо говорит Наташа.
      Снова принимаемся за работу. Молчим. Будто и не было разговора. Будто и говорить не о чем...
      Сережа снова пришел с гитарой. Я обрадовался.
      - Молодчина, что с инструментом! У тебя песни хорошие.
      - Хотите новую? Написал после каникул.
      - После вашей поездки?..
      Он кивает, садится на краешек стула, настраивает гитару.
      Могут лица сверкать и злиться.
      Могут лица выть, как шакал.
      Эти лица - ах, эти лица!
      Королевство кривых зеркал.
      В просветленном и злом угаре
      Ты увидишь вместо лица
      Волчьи морды, свиные хари,
      Клюв кукушкиного птенца.
      Приглядевшись, увидишь в профиль
      Жаб и цапель, гадюк и ворон.
      А иной с лица - Мефистофель.
      А иной с лица - фон-барон.
      А иной простодушно-весел.
      А другой - потаенно-хмур.
      Словно тысячи разных песен,
      Вьются тысячи лиц и фигур.
      И нужны до предела мысли,
      Так как стрелки нужны часам,
      А куда же себя причислить?
      И на что же похож я сам?..
      Мне нравится его песня.
      - Молодец! - хвалю Сережу от души.
      Он краснеет. Прошу повторить песню. Он смотрит на струны, смотрит в окно, кашляет и начинает петь снова...
      Дениска-первоклассник проводил меня до уличных дверей.
      - Ну, до свиданья, Дениска!
      - До свиданья, Сергей Иванович! А вы куда сейчас? Домой?
      - Домой.
      - А где вы живете?
      - Возле Пискаревки.
      - Возле Пискаревки... - повторил он и вздохнул. Я открыл дверь и увидел, уже с улицы, как он прощально машет рукой...
      Сидел в электричке, читал. Вдруг подсели Наташа и Лена. Выяснилось, что первая едет в гости ко второй. А Ленка ездит каждую субботу к маме. Она хорошо рассказывала про маму. Как они поют вместе по утрам любимые песни. Как мечтают, что Ленка будет "звездой" эстрады и мама тогда будет жить у нее "в уголке". Как мама учит Ленку шить. Как у мамы болит желудок (и у Ленки точно такая же болезнь). Как они с мамой отправились гулять и потеряли друг друга, а мама заплакала от страха, что не увидит дочку...
      Наташа слушала, переживала, ахала, завидовала Ленке. Я тоже сидел под впечатлением ее рассказа.
      На десерт будущая "звезда" преподнесла нам весь свой репертуар. Пела она увлеченно, не смущаясь тем, что кругом люди. Наташа подтягивала...
      Сошли мы на Пискаревке. Девочки пошли своей дорогой, а я смотрел им вслед и чувствовал глупейшее желание отправиться вместе с ними к Ленкиной маме...
      Не хуже, чем родительское заласкивание, может развращать ребенка сознание того, что он лишний, ненужный, брошенный, что его обделили.
      Как реагирует взрослый на сироту из детдома? Любой нормальный человек прежде всего испытывает жалость, сочувствие, постарается сказать доброе слово ребенку, приласкать его, чем-то угостить. И это может оборачиваться вредом для "сиротки".
      Вот стоит у меня в кабинете девчонка - красивая, злая. Она смотрит на меня холодными, наглыми глазами и требует:
      - Дайте мне банку аскорбинки!
      - Придешь в столовую и получишь. Вам же все отдаем!
      - Нет, вы мне одной дайте! Мы с подружками съедим!
      - А почему ты говоришь со мной... грубо?
      - А потому что вы эти банки украдете!
      - Они же большие, тяжелые. Нелегко мне уносить будет!
      - Не смейтесь! Отдайте банку!
      - Ты, может, заболела? Или обидел кто?
      - Не ваше дело! Отдайте банку, и все!..
      Это пререкательство длится, наверное, минут пятнадцать. У меня руки начинают дрожать. Не знаю, куда деться от этой маленькой фурии...
      К счастью, в кабинет заглядывает Зинаида Никитична и выручает меня. И я, успокаиваясь, думаю о том, что девочка испорчена жалостью окружающих. Психология ущербности, обойденности возобладала над ней. В одной сказке жадный король к чему ни прикасался - все превращалось в золото. А эта о чем ни подумает - все оборачивается одним желанием - как бы себе урвать. Уверовала, что все ей должны, что она может требовать, может выколачивать из взрослых всякие блага и отказа ей не будет. Еще бы, она детдомовская, ее права неоспоримы. Железное нахрапистое юродство...
      У двух ребят нашли вшей.
      - Кто в этом виноват? Кого мы должны наказывать? - спрашивает директор.
      - Вас нужно наказывать! - говорю я.
      Он смотрит на меня удивленно.
      - Я вас просил никого без медицинской справки после каникул не принимать, но вы забыли дать учителям указания. В результате ребята вернулись после каникул, минуя медкабинет. А воспитатели, видимо, не проверили тщательно головы...
      Директора явно раздражал мой вывод, но возразить по существу было нечего. Он перевел разговор на то, что в кабинете у меня много лишнего барахла (санпросветплакаты, старая ширма), и на повышенных тонах потребовал все убрать...
      На другой день я устроил "революцию" в изоляторе и медкабинете. Выбросил в коридор под лестницу старую ширму, санпросветплакаты и стенды, тумбочки, бормашину, части от физиотерапевтических аппаратов, старый диван и матрас, шкаф и пенал. Сразу стало свободнее дышать. Директор моего радикального вмешательства не заметил...
      Жила в детдоме девчонка. Убегала не раз. Приводила парней из поселка.
      Последний ее побег был уже при мне. Скрывалась она больше двух месяцев. Потом объявилась у тетки - единственной своей родственницы. Та, уже предупрежденная, сразу позвонила в милицию. Девочку вернули в детдом. Попросили прежде всего показать ее венерологу и проверить на сифилис. Решили переводить ее в спецПТУ. Но не успели. Она снова исчезла...
      - Сергей Иванович, я музыку сочинила!.. Ленка ворвалась ко мне в кабинет, подскочила ко мне, крутанулась волчком и начала напевать. Мелодия была простая и приятная.
      - Слова нужны! - сказала. - Сидел на подоконнике воробей и головой вертел. И ветка в окно стучала. И вдруг вышла музыка.
      - Хочешь, придумаю слова?
      Меня подхватил ее порыв. Я почувствовал, что и сам вроде бы окрылился.
      - Придумайте! - Ленка смотрит благожелательно. Поспешно хватаю чистый лист бумаги, ручку. И... ничего не происходит. Вздыхаю, чешу ручкой в затылке. Ничего. Хоть бы строчка!..
      - Не умеете вы, наверно! - говорит Ленка насмешливо и выпархивает из кабинета. Счастливая, светлая...
      Прибежал Дениска. Оказалось, порезал палец в столовой о кружку, когда расставлял их перед обедом. Я обработал глубокий порез, забинтовал палец и пошел в столовую осматривать посуду...
      Каждая третья кружка - со щербатым краем. Я велел шефу-повару все эти кружки выкинуть и тем создал серьезную проблему - посуды и так не хватало. Но шеф-повар решение одобрила: уж теперь-то завхозу придется приобрести новые. Так и вышло...
      Нужны ли мне именно эти ребята? Которые в этом детдоме?.. Нет, пожалуй!.. Свою потребность сострадания, сочувствия, помощи я бы мог утолить в любом другом детдоме - не только здесь...
      Что я могу им дать? Медицинскую помощь? Новации свои, половина из которых не состоялась?..
      Но разве я в силах дать им здоровье? Заложено ли оно в их генетических программах? По крайней мере, я страстно пытаюсь реализовать их программы в корректных условиях, не вступающих в противоречие с окружающей их средой.