С.Иванов
      Дом без родителей
      Ирочка решительно вошла в медкабинет, ведя за собой воспитательницу.
      - Ты мой папа?
      - Нет, милая... Я папа двух мальчиков...
      - И мой тоже!
      - Не упрямься! - сказала ей воспитательница. - Дядя - доктор, а не твой папа!
      - А где мы найдем папу? Воспитательница промолчала.
      - В магазине? Тогда пойдем в магазин!
      - Сейчас, Ирочка, только доктор тебя послушает, и пойдем. Закашляли мы, доктор, - обратилась уже ко мне женщина. - Пришли вот к вам провериться.
      Пока девочка раздевалась, воспитательница успела меня предупредить шепотом:
      - Она у нас помешана просто на поисках папы. Чуть не каждый день умудряется убегать в магазин. Это я ей сдуру сказала как-то, что папу в магазине можно купить. Теперь мучаюсь. А она все бегает. Ее в магазине все продавцы знают. Но вот пап туда не привозят. Редкий товар...
      Осматриваю девочку. Над правым легким выслушиваю пневмонические хрипы. Пишу направление в больницу.
      - Где же папа-то? - спрашиваю потихоньку воспитательницу, когда девочка выходит в коридор.
      - Кто его знает, - говорит воспитательница. - Гуляет где-то...
      Брожу по спальному корпусу нашего детского дома. На каждом этаже дверь налево, дверь направо, дверь прямо. Тихо. Ряды вешалок. Ряды умывальных кранов. Ряды кроватей, застланных одинаковыми застиранными покрывалами.
      В спальнях девочек на некоторых постелях куклы. В спальнях мальчиков пусто. Только на подоконнике забытый кем-то самодельный лук.
      Беру лук, пробую натянуть веревочную тетиву.
      - Дяденька, это мой, отдайте!..
      Оборачиваюсь на умоляющий голос и вижу мальчишку. Первоклашка или второклашка. Пылают оттопыренные уши, просвеченные солнцем. Подрагивают всклокоченные соломенные волосы. Пузырится рубашка, небрежно заправленная в спортивные шаровары.
      - Здравствуй, двоечник!
      - А вы откуда знаете?
      - А я, может, волшебник!
      - Тогда наколдуйте, чтобы мама поправилась!
      - Она больная? Потому и отдала тебя в детдом?
      - Доктора велели меня отдать. У мамы астма.
      - А папы нет?
      - Он к другой тете ушел. И у них другой мальчик. А меня тетя запретила брать.
      - Видать, не очень хорошая тетя.
      - Я не знаю.
      - И давно ты в детдоме?
      - Второй год.
      - Мама приходит?
      - Домой меня брала на выходные. Пока совсем не разболелась.
      - А папа?
      - Не-а...
      ...Дверь открыл симпатичный мужчина в расцвете сил.
      - Вам кого? - спросил приветливо.
      - Наверное, вас, если у вас есть сын в детдоме.
      - Петька? Ну, есть! - На смену приветливости пришла настороженность.
      - Я врач. Недавно работаю в этом детдоме...
      - Что-нибудь не в порядке со здоровьем у Петьки?
      - А вы когда там были?
      - Не был и не собираюсь! У меня семья!.. - Он сделал неопределенный жест рукой в глубь квартиры.
      - У вас новая семья. Но ведь сына не зачеркнешь.
      - Почем я знаю, мой ли это сын! У его мамы много мужей было.
      - Неужели никакой памяти о нем?
      - А чего беспокоиться! Пристроен: сыт, одет, обут. Не пропадет!..
      Еще месяц назад я заведовал детским отделением в нашей больнице. Пять палат, ординаторская, процедурная, буфет.
      Жизнь текла по хорошо накатанной колее. Неожиданностей особых не было.
      Наш поселок в часе езды от Ленинграда. Трудных больных обычно увозили в райцентр, в город. Наши же пациенты были спокойными среднепростуженными, среднестрадающими. Мы их лечили по схемам: добросовестно, от альфы до омеги. Среднелечащий персонал.
      Детдом был у меня в нагрузку. Районное начальство обязало присматривать. Ходил туда каждый день. Вылавливал больных. Добирал с их помощью план по койко-дням...
      - А я одну девочку мамой называю! - говорит мне первоклассница.
      - А почему ты ее так называешь?
      - Не знаю. Просто так...
      - Сергей Иванович, посмотрите в деле, как мое отчество? - просит пятиклассник.
      - А ты не ведаешь?
      - Кажется, Евгеньевич...
      Все детдомовцы душевно травмированы, все с покалеченной психикой. Они учатся, играют, бегают, визжат, дерутся. А внутри страх. Так мне представляется.
      Правда словно пропасть, в нее ребята инстинктивно стараются не заглядывать. Правда в том, что они не нужны дома, не нужны семье, не нужны отцу и матери.
      Но такая правда разве возможна? Разве она может укорениться в детском сознании? Нет, нет и нет! Не может этого быть! Ведь живет на свете папа, живет мама или оба сразу. Сам факт, что они живы - уже защита, уже спасение для детской души, брошенной в огромный перепутанный мир. Пусть они таковы, каковы есть, но их можно изредка увидеть, потрогать, обнять, ощутить не просто людское соседство, а родство - самую крепкую привязанность, самую теплую, самую нежную близость...
      Оказавшись во внесемейном пространстве, почти все дети пытаются походить на взрослых. Получаются, конечно, карикатуры. Но, мне кажется, это способ самозащиты. Изобразить себя сильным и бывалым, громким и зубастым, чтобы никто не успел заметить, какой ты тихий и нежный, как легко тебя задеть, легко сделать больно...
      Бросается в глаза их педагогическая запущенность. Понятий о внешнем приличии, об этикете у многих нет и в помине. Заходят, например, две девочки в мой кабинет и, ни слова не говоря, начинают рыться в медицинских картах, берут со стола мой стетоскоп и начинают им играть, лезут в шкаф с медикаментами. Наблюдаю заинтересованно. Спрашиваю:
      - Зачем вы пришли? У вас что-то болит?
      - А ни за чем! - отвечают девочки и, как ни в чем не бывало, выплывают из кабинета...
      Почему я бросил отделение? Там было уютно, спокойно.
      Но, во-первых, детдомовцы постоянно перед глазами. То одни, то другие.
      Я был им больше нужен, чем пациентам домашним. Представлялось, что я больше могу, чем просто назначать лечение. Ко мне всегда тянулись ребята. Даже когда сам был школьником...
      Там, в детдоме, буду делать свою медицину - добрую, неформальную, построенную на движениях души, а не на движениях пишущей руки. Представлялось, что там-то, в детдоме, я что-то реально смогу изменить...
      Из детдома какие-то мальчишки звонили в поселок по домашним телефонам. Если голос отвечающего не нравился, говорили что-нибудь подлое. Одной женщине сообщили, что у нее сын умер, и ее с сердечным приступом отправили в больницу.
      Кто звонил, узнать не удалось. Приходил здоровяк милиционер, беседовал с ребятами. Никто никого не назвал...
      Я подошел к Алене Игоревне, пухлощекой, пухлогубой девушке лет восемнадцати. Язык не поворачивался причислять ее к педагогическому персоналу.
      Она часто дежурила в спальном корпусе - потому, собственно, к ней и подошел.
      - Мне кажется, надо съездить в больницу, извиниться перед этой женщиной.
      - Вы что, виноваты?
      - Детдом виноват. Наверно...
      - Вот именно. Доказать не могут, а лезут. Милиция!..
      - Думаете, не надо извиняться?.. Может быть, мне отправиться?
      - А вы-то тут при чем? - Она, прищурившись, посмотрела на меня. - А правду говорят, что вас выгнали из больницы?..
      Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Сколько новостей сразу. Что я тут "ни при чем"... Что меня "выгнали"...
      - Старухам скажите, которые тут по сто лет воспитывают. Пускай они извиняются.
      Интересно, кого это она к "старухам" отнесла?..
      Сходил на переменке в школьный корпус. Проверил, как проветриваются классы. Учителя смотрели на меня, как на муху надоедную. Только "трудовик" поговорил немного. Он обтягивал стены вестибюля мешковиной, а на мешковину приклеивал огромные - в два человеческих роста - зеркала.
      - Зряшная работа! - бросил мне. - Кому это нужно!
      - Так не делали бы!
      - Директор приказал. А мне отказаться нельзя. Иначе не даст комнату...
      Девочка-пионерка (пятый или шестой класс?) остановилась, пробегая мимо, и включилась в нашу беседу.
      - Зеркала проклятые! - выговорила со злостью. - Все наши деньги теперь на них уйдут!..
      - Глас народа - глас божий! - с иронией произнес "трудовик".
      - Чего она так негодует?.. - Я проводил убегавшую девочку взглядом.
      - А разве это первостепенно?.. - спросил он, и зеркало дрогнуло в его сильных руках. - Разве нет ничего более важного?..
      Как-то неуютно. Как-то зябко... Упал, словно камень, в детдомовскую жизнь. Волны пошли. А что, почему - не пойму...
      Думал, мне будут рады. Взрослые, в первую очередь. Воспримут как единомышленника.
      Но какое тут единомыслие. Директор есть - и "трудовик". Алена Игоревна - и "старухи"... И ребята - как посторонняя сила, чуждая взрослой суете...
      Я привык воображать детдом как братство-содружество, где забота всех обо всех.
      И вдруг будто бы я сам по себе. Будто бы никому тут не нужен...
      ...Он аккуратно одет, широкоплеч, курнос. Глядит прямо и вроде бы насмешливо.
      - Я слышал, о чем вы с Аленой Игоревной...
      - Ну и что?
      - Я знаю, кто звонил... Ну, этой бабке, что попала в больницу...
      - Скажи, если знаешь...
      - Зачем вам? Настучите?
      - Настучу. Дело-то подлое...
      - А может, они отомстить хотели!.. Те, что звонили!..
      - Неуловимые мстители, да? Благородные разбойники?..
      - Да разве вы поймете!..
      - Ну, расскажи!.. - пробую его разговорить.
      - А почему опасно курить "план"? - вдруг меняет он тему разговора.
      - Ты пробовал, что ли?..
      Он кивает. Я начинаю с жаром повествовать о наркотическом пристрастии. Так знакомлюсь с Димкой-восьмиклассником...
      Еще один знакомец - пятиклассник Сережа. Он прижился в моем кабинете: помогал приводить в порядок документацию, доставал и ставил на место медицинские карты.
      Но вот он заболел, я положил его в изолятор и в первый же "изоляторный" день почувствовал в нем нервозность.
      - Что с тобой, Сережа?
      - Я так хотел пить! Так хотел пить! А мне не принесли кефир, который был на полдник!..
      Он заплакал, да так горько, что поразил меня. Для глубокой печали повод был слишком уж мелкий.
      "Невропатичные, разобщенные..." - подумал я.
      Стал его утешать. Но он не пожелал меня слушать, ушел к себе в изолятор...
      Явились мальчишки-восьмиклассники, ворчливые, как деды. Только Димку знаю среди них.
      - Сергей Иванович, скажите директору, чтобы он нам отдал телевизор! Он по всему детдому их забрал и запер. Говорит, жизнь надо без телевизора интересной делать. А себе оставил. Разве честно? Если уж у всех отобрал, так и сам сидел бы без телевизора. А то для него одно, а для нас другое какая же тут справедливость!..
      Они смотрят выжидающе. Уверены, что я буду ходатаем. И эта уверенность мне приятна...
      Что касается Димки, мне его удалось приоткрыть. Увидел в школьном корпусе стенгазету. В ней большой его рассказ о турпоходе. Я сообщил автору, что читал его "эпохез", похвалил, стал расспрашивать о продолжении, ибо оно было обещано в стенгазете.
      Димка спрятался за грубостью, но было видно, что ему приятен мой интерес. С этого "литературного" разговора он стал откровеннее со мной...
      Познакомился и с одной из "старух".
      Зинаида Никитична работает воспитателем с давних пор. Ей уже за пятьдесят. Говорит она чуть нараспев. Словно причитает. Седые волосы. Позолоченные очки. Строгое лицо... Внешность предрасполагает к дистанции. Но ребята не замечают этого. Хлопочет она над своими, как наседка.
      - ...Что же это за матери да за отцы такие, Сергей Иванович! Не рожайте, раз не можете ребятишкам добра сделать! За что же их обездолили? Разве дети виноваты в родительской глупости?..
      Мы тихо переговариваемся в огромной спальной. Ребята снуют по ней, как муравьи, шумят. Сбившись в кучки, шушукаются. То один, то другая подбегают, спрашивают о чем-то, и Зинаида Никитична быстро и точно отвечает.
      - Взять хотя бы Веру. Вон ту, зеленоглазую, - показывает она. Девочка хорошая. Мать у нее гулящая, мужиков только и меняет. Так Вера первых трех, которых помнит, папами считала. И полюбить их умудрилась. Не забыла до сих пор...
      А здесь к ней один малец начал свататься. Верка, говорит, давай поженимся. Я дома, говорит, всегда рядом с сестрой спал - теплее. А Верка в ответ: зимой, говорит, поженимся, пока тебе холодно, а летом разженимся? Нет уж! Я, говорит, женщина серьезная, не то, что некоторые. Мать свою, наверное, помянула... Так этот малец теперь Верку защищает, никому в обиду не дает...
      Зинаида Никитична задумывается:
      - Как они умудряются хорошими, светлыми оставаться при таких родителях? Уму непостижимо! Это их чудо, которого нам никогда не понять!..
      Здесь очень радуются возможности побывать в выходной день у кого-то из воспитателей. Что так тянет детей домой к педагогам? Что они надеются там увидеть, найти? Мне кажется, они остро чувствуют дефицит общения со взрослыми, неполноценность такого общения внутри детдома. Здесь они встречаются только с людьми, состоящими на официальных должностях. Нужно быть талантливым педагогом, чтобы дети не видели в тебе лицо официальное. Нужно быть сердечным человеком. Потому так и рвутся ребята домой к воспитателям - надеются понять, что такое дом и что такое взрослый, который не на работе, а дома...
      Димка-литератор просит освободить его от физкультуры. Говорит уверенно. Над верхней губой - чуть заметные усики.
      - Хочется побыть одному, я честно говорю. Мог бы что-то придумать. Голова болит или еще что. Но я хочу без вранья. Нужно побыть одному, подумать. Школа думать не дает, школе надо, чтоб запоминали готовенькое. Надоело мне тут. Ничего своего. Казенные дети, казенный дом. Хоть бы мыслить не мешали по-своему. В мыслях - свобода. Если задуматься - будто тебя тут и нет, будто ты взрослый и вольный. Освободите на один урок, а?..
      Я смотрю на него с удивлением. Поражает, как серьезно он произносит слово "мыслить" - без кокетства и позы...
      Думаю, Димка человек одаренный. А одаренность всегда предполагает повышенную впечатлительность и внутреннюю раскованность.
      От физкультуры я Димку освобождаю на неделю...
      Моя семья в Ленинграде. Жена и два сына. Семья для меня - это... Да что говорить... Может, потому и оказался в детдоме, что не мог понять, представить, как же так, без семьи?.. Воображения не хватало.
      Все причины сработали. Те, о которых уже говорил. И эта - недоверчивое любопытство...
      Здесь в поселке у меня мама. Старенькая, деловитая, бесконечно добрая...
      Если бы мама тут не жила, я бы, конечно, работал в городе, поближе к семье. Не ездил бы каждый день в электричке...
      После работы надо забежать к маме. Прибраться в квартире. Принести дров из подвала. Слетать в магазин. Просто посидеть, поговорить...
      А потом - на поезд. Развернуть книжку и "повышать культурный уровень"...
      А потом, уже во тьме, к своему очагу... Един в трех лицах: и отец, и сын, и детский врач...
      Иногда кажусь себе макаронинкой, попавшей в огромный кипящий котел. То вынырнет макаронинка, замрет на секунду, то снова ринется в гудящие недра, где ждут ее головоломные пути...
      ...Вижу одного воспитанника. Через минуту является целый класс. Потом маячит кто-то из персонала. За ним вельможно и вальяжно вплывает какой-нибудь проверяльщик.
      В кабинете. В спальнях. На кухне. В кладовой. В учебных классах. В кабинете директора...
      Встречи, разговоры, сценки, фрагменты. Водоворот, коловращение, беличье колесо. Ежедневная пестрая мозаика...
      Разговаривал с двумя девчонками у себя в кабинете.
      - Я бы, наверно, был очень груб с теми, кто отдал детей сюда! - сказал к слову. - Я бы говорил им нехорошие слова!..
      - Не имеете права! - вдруг бурно возразили девчонки, которые до того спокойно рассказывали про своих матерей-пьяниц. - Может, родители и не хотели отдавать своих детей, да их заставили!..
      Я вспомнил Петьку-первоклассника. Его мать, больную астмой. Его благополучного папу...
      Какая-то правда была в словах девчонок. Но не вся правда... Современный детдом не сравнишь с послевоенным. Тогда в детдоме были сироты. Теперь дети при живых родителях.
      Допускаю: большинство родителей действительно не хотели отдавать детей. Одни, потому что любят, но болезни, физическая немощь вынудили. Другие просто прикрывались детьми, держали их "про запас", знали, что из-за них будут к ним милосерднее. И если органы правопорядка и общественность настаивали на определении ребенка в детдом, лишении родительских прав, то можно не сомневаться - это самые крайние, запущенные случаи.
      Но дети, которых отбирают от родителей, понимают одно - их насильственно разлучают с близкими. Детдом, в их представлении, место принудительного пребывания.
      Почему государство платит за содержание детей в детдомах? Почему люди, которых лишают родительские прав, живут себе после этого в волюшку и в ус не дуют? По-моему, сбыл с рук ребенка, так плати за него, работай на него, чувствуй хотя бы так свой долг перед ним Может быть, эти деньги лишний раз заставят вспомнить своего ребенка? Может быть, дрогнет когда-то их душа от этих ежемесячных напоминаний?..
      Разве правильно, что, родив ребенка, человек мoжeт полностью отказаться от него, как бы забыть! Нет, если не хотят участвовать в воспитании сердцем, доброй волей своей, пусть, на худой конец, участвуют хоть деньгами!..
      Написал и подумал: а ведь есть такие, что дают деньги и уверены больше от них ничего не требуется...
      Едем в электричке: директор, я и радиомастер, который занят в детдоме вопросами связи.
      - Сегодня новая собака на территории появилась, - говорит директор.
      - Колли? Я ее заприметил. Красивая! - говорит радиомастер.
      - Что, взять хотите? - спрашиваю я.
      - Нет, шапка из нее была бы знатная! - говорит радиомастер.
      - Да, шапка хорошая! - соглашается директор...
      А я-то ждал, что он возмутится. Какой же он, официальный детдомовский лидер? Что из себя представляет? Присматриваюсь... Наполнен доброжелательным любопытством...
      Он бородатый, некрасивый. То ли волосы растрепаны, то ли прическа такая... Представил его мысленно в бархатной куртке с пышным бантом на шее - этакий романтический тип художника или поэта начала века.
      К словам он относится вполне "поэтически". Я спросил, как удобнее подключиться к общей работе со своими медицинскими проблемами. Он вдохновенно объявил, что педсовет каждый понедельник. Я пришел в очередной понедельник - педсовета не было. Пришел в другой понедельник - опять не было.
      Спросил у директора, когда большой сбор. Он очень удивился, что я этим интересуюсь.
      - Знаете, непредвиденные заминки... Я уезжал... В этот понедельник обязательно...
      Пришел снова - и опять никакого педсовета. Больше не ходил. И приглашений не получал.
      Подумал о педагогах с досадой, как о замкнутой касте.
      Но однажды в спальном корпусе стал свидетелем стычки Зинаиды Никитичны и Алены Игоревны. Эта стычка многое прояснила.
      В воспитательской был телефон, а мне надо было позвонить в СЭС. Потому и влез в самый разгар "крупного" разговора.
      - ...Вы директорские рабыни, - говорила Зинаида Никитична. - Что вы в рот ему смотрите! Нет бога, кроме директора? Так ведь он не про вас - про себя думает!
      - Он нам дело дал! Он нас жить научил! - У Алены Игоревны красивые "яблочные" пятна на щеках. - А вам бы только простыни да наволочки считать!
      - А вам бы только к высотам призывать! Пусть спят ребята на голых тюфяках!
      - Да, мы любим романтику! А вы зарплату получать!
      - Мы за порядок, а ваша "романтика" - от беспорядка. Нельзя возводить сказки в принцип воспитания. Сейчас детдомовцам внимание, льготы - всё так. Но это не значит, что им лучше здесь, чем тем, кто в семье. И не надо ребят на это ориентировать. Это, простите, юродство. Это страх перед правдой...
      - Скользкие вы, старики!.. - сказала Алена Игоревна. Зинаида Никитична что-то ответила. Но я не слышал. Удалился в свой кабинет.
      Почему такое разделение на два лагеря? Директор в детдоме недавно. Пришел месяца за два - за три до меня. И привел гвардию свою. Ударную силу. Я думал, они студентки пединститута. Но оказалось, нет...
      Порядки, конечно, с его приходом изменились. Кое-кому из "стариков" это не понравилось. Вот и бурлят страсти.
      Ну а я? К какому из лагерей примкну?..
      ...Я занимался своими делами. Но вопрос этот, как некий маячок, то и дело напоминал о себе.
      Я слишком мало знал о положении в детском доме. Директор говорил, что дом был в тупике. Что он и его энтузиастки-педагогини оживили, сделали интересным бытие ребят.
      Наблюдаю придирчиво. Вступаю в разговоры с детьми.
      Убеждаюсь, что директор говорит обоснованно. До него были только школьные классы и после них воспитанники как масса. Теперь появились отряды - "Квазар", "Стрела", "Парус" и другие. Каждый отряд по какому-нибудь направлению организует досуг ребят. У каждой отряда своя "пресса" - стенды, стенгазеты, лозунги. Сплошные бодрость и оптимизм. Не удержался, переписал такие строки:
      Будем гордыми, как небеса!
      Будем твердыми, как паруса!
      Будем, как мачты, прямы!
      Пускай по нам плачут мамы!
      Такие отряды, конечно, не бог весть какое новшество К педагогическим открытиям их не отнесешь. Но это действие, это дело. И нравится ребятам.
      Хотя и не всем. Восьмиклассники разделение на отряды не приняли. У них психология последнего года - знают, что скоро уйдут из детдома, и торопят время. Переломить их психологию директор уже не может. Да он и не ставит перед собой такой задачи. Он словно забыл про восьмой класс, отвернулся от него. Так и остался выпускной "оппозиционным", "недовольным", "ворчливым" классом...
      Встретил директора между корпусами, перебегая из одного в другой. Забросал вопросами о воспитателях, молодых и старых.
      Директор остановился, глянул досадливо, тронул ремешок ручных часов, я не отставал.
      - Знаете, как трудно энтузиастам! - сказал он. - Какого напряжения требует работа педагога! Целый день с детьми, необходимо каждую минуту рассчитать, заполнить, обратить на пользу воспитания. Выматываются ужасно! Их нужно понимать и поддерживать. Ошибки у них, конечно, есть. Но прежде всего их все-таки надо поддерживать, ободрять Не охлаждать придирками. Не давать угаснуть энтузиазму...
      Про себя директор не говорил, но как-то так получилось, что вроде бы и себя он похвалил не меньше, чем своих энтузиастов. А на мои вопросы так и не ответил...
      Что я мог понять из спора Зинаиды Никитичны и Алены Игоревны?
      Обнаружились две позиции. Одна, казалось бы, приземленная - "синица в руках". Другая "романтическая" или скорее "болтологическая" - "журавль в небе". Правда, по-моему, - в синтезе, в разумном слиянии позиций...
      Надо присмотреться к педагогиням, понять, почему директор для них кумир... Чем он привлек их?..
      Вдруг я прав насчет "божка"? Тогда "старикам" должна быть объявлена война. Тогда их должны выживать - всеми силами, любым методом...
      Чтобы остались только "свои"... Чтобы "володети и княжити"... И никакого сора из избы...
      Неужели я прав?..
      Мне надо госпитализировать восьмилетнюю Таню. Веду девочку, держу за руку, слушаю ее историю.
      - ...Бабушка у меня все время пьяная. И мама тоже пьяная. Бабушка с мамой дерется. А мама меня бьет. А папа у меня добрый. Он меня от мамы защищает...
      Заведующей детским отделением оставляю направление, передаю конфеты для другой нашей - Иринки. Когда собираюсь уходить, Танюшка бросается ко мне, обвивает руками, плачет и не отпускает.
      Потрясенный, пытаюсь не показать этого и говорю с бодростью в голосе:
      - Ну что ты, дочура! Поправишься! Позвонишь мне по телефону, и я приду за тобой!..
      - Вы как многодетный папаша!.. - вздыхает заведующая - женщина средних лет с лицом морщинистым, словно печеное яблоко. Говорит и движется она чуть суетливее, чем надо...
      Я усаживаюсь и намереваюсь начать с ней задушевный разговор. Поделиться мыслями о том, как лучше обходиться с нашими детдомовцами. Но тут заходит главный врач.
      Докторица расточает ему приветствия. Смотрит умиленно. Соглашается с каждым словом. И напрочь, наглухо забывает про меня.
      Отсекает как объект, недостойный внимания.
      Остолбеваю... Потом шумно встаю... Никакого эффекта... Выхожу на улицу. Вспоминаю, как воевал с главврачом. Совсем ведь недавно было...
      Не он ли пустил слушок, что меня "выгнали"?.. Нет, зачем ему...
      А Танюшка-то какова... Бросилась, обняла... Почему судьба их так терзает, этих малышек?..
      Оглядываюсь: к стеклу прижалась, нос расплющила Иринка... Та, что папу в магазине искала...
      Димка дождался моего возвращения...
      - Мне интересно знаете что? - сказал спокойно, когда я открыл кабинет. - Не закон ли это жизни? Вашей взрослой... Маши хвостом перед сильным, тявкай на слабых. Мы ведь всегда в страхе: как бы старший не задел! Как бы без лишних слез! На малыше обиду выместишь - вроде полегче. А на тебе другие вымещают...
      Димка помолчал, сглотнул слезу. Он волновался, пытался справиться с собой. Я ждал, смотрел доброжелательно. Мелькнула мысль, не скажет ли он, кто все-таки звонил по телефону тогда в поселок. Ведь лежит в больнице женщина. Должна же быть справедливость!
      - Это всеобщий закон рабов, - сказал Димка твердо. - Нельзя так жить, не протестуя! Грубость - протест. И водка. И наркотики тоже...
      - Неправда, Димка! Это самые глухие тупики. Самое жуткое рабство. А ты зовешь это протестом!..
      Разговор наш вышел долгий, основательный. На бумаге его передать невозможно... Но о том, кто звонил, Димка так и не сказал...
      Положил в изолятор Петьку-первоклашку. Его оттопыренные уши, просвеченные солнцем, самодельный лук были среди первых моих детдомовских впечатлений.
      К нему приходит шестиклассник Ваня. Как я понял, он дружит с Петькой и опекает его. Ваню я про себя назвал "артистом". Не шагает, а изображает, не говорит, а декламирует. Любит передразнивать. Мимика выразительна, движения - пластичны.
      Ваня ходил три дня, а на четвертый устроил мне сцену.
      - Выписывайте немедленно Петьку! Мне надоело сюда ходить!
      - Еще рано выписывать. Он еще больной!
      - А я не уйду отсюда, пока не выпишете!
      - Не уйдешь - выведу.
      - Ну конечно! Ведь я же не человек! Не человек ведь я!.. - сказал Ваня горько и ушел сам из изолятора.
      И эта недетская горечь вдруг приоткрыла трагичность его жизни, которую он так остро ощущал...
      Петька - хитрый человек. Таблетки старается не есть. На уколы приходит последним - авось иголки кончатся.
      - Чего спешить поправляться! И так пройдет, без лекарства. А поправишься и снова - учись, учись. В изоляторе хорошо...
      Скажет и смотрит, какое действие возымели его слова. Будто кот, играющий с мышкой.
      - Если вы меня погулять отпустите, я другим ребятам сказки расскажу.
      - Если вы мне компотика еще нальете, я баловаться не буду.
      - Не выписывайте меня! Что вам, помощник хороший не нужен?..
      Я смеюсь.
      - Да тебя, наверно, недолго ждать назад!
      - Конечно, я скоро приду! Я ведь с умом живу, а не просто так. Просыпаюсь утром и коплю в себе кашель. Воспитатель придет, я посмотрю жалобно, а потом как начну кашлять!..
      - Ну и симулянт, - говорю я. - Ну и симулянт!..
      Петька жмурится - слышит симпатию в моем голосе... Про Ваню он со мной не говорит никогда. То ли не хочет пускать в свои личные дела, то ли, по всеобщему детскому свойству, прилепляется душой лишь к тому, кто рядом, в пределах видимости...
      Сережа стал моим "внештатным" сотрудником. Отболел свое, отлежал в изоляторе.
      Теперь приходит каждый день как на службу. Я готовлю для него какое-нибудь занятие. Перебирать медицинские карты, подклеивать анализы и выписки, раскладывать лекарства в шкафчиках...
      Он молчаливый. День за днем, неделя за неделей отделывается короткими репликами.
      И вдруг спрашивает однажды:
      - А вы всегда хотели врачом быть?
      - Нет. Сначала хотел быть корреспондентом, в газеты писать.
      - Напишите про меня в газету!
      - Там не про всех пишут, а про самых интересных. Чем же ты интересен?
      - Не знаю. Очки ношу. Единственный в классе...
      - А кто у тебя из родных есть?
      - Не знаю. Сперва в Доме ребенка был, потом в Сиверской, в Ивангороде - там хороший детдом. Потом сюда привезли...
      Я молчу, потом говорю:
      - Я напишу про тебя. Пусть люди знают, что ты есть.
      - Спасибо!.. - По нему видно, как рад моему обещанию...
      Директор словно специально ускользает от общения. Словно хочется ему, чтобы медицинские дела его не касались, не отвлекали. И чтобы я, в свою очередь, не лез в педагогические и хозяйственные проблемы. Как будто можно выделить в чистом виде медицину, хозяйство, педагогику...
      - Воспитателям удобно было, - объяснил он мне, почему забрал телевизоры. - Посадил детей к "ящику" - и вроде бы они при деле. И у воспитателей хлопот никаких. Очень меня это раздражало. Хотелось их заставить работать, а ребят - просто-напросто расшевелить, предложить им жить осмысленно. Терпел я некоторое время, и "ящики" орали на всех этажах. А однажды захожу к восьмиклассникам и вижу: телевизор музыкой исходит, на нем сетка. Нет изображения. А ребята словно не видят. Уставились на экран и не шелохнутся. Обалдевшие какие-то. Меня это испугало Выключил телевизор и унес от них. И все другие телевизоры отобрал...
      Я не против того, чтобы они смотрели. Но ведь не всё же подряд! Пусть фильм хороший или программу "Время". Я разрешу. Верну "ящики", когда жизнь в отрядах наладится, будет полнокровной, интересной. А сейчас еще не пришло время. Дела надо делать, а не в телевизор утыкаться...
      Тут я вспомнил о недовольстве восьмиклассников. разве справедливо, что себе он все же "ящик" оставил?
      Он поглядел на меня с неудовольствием. Скривился. Сказал убежденно:
      - На директора нападать нельзя!
      - Почему?..
      Но собеседник мой уже пропал...
      Вытаскиваю конфету из кармана и даю Петьке.
      - В честь чего это? - Он отстраняется (не в настроении, что ли?).
      - Будем считать, что тебе ее папа принес.
      - Папа? Митя Пронин?.. - Похоже, Петька принимает мои слова всерьез.
      - Ага! - подтверждаю, хотя помню, что его отца звали совсем не так...
      - А разве вы его тоже знаете?
      - А ты думал, ты один знаешь.
      - Но он же волшебный, - шепчет Петька.
      - Вот этого не знал, - говорю серьезно. - Думал, он обычный человек. Ты мне можешь открыть его волшебные дела?
      - Могу. Раз вы его знаете...
      Петькины ресницы трепещут, ему хочется рассказать.
      - Вчера ночью, - начинает Петька, - Митя Пронин принес ко мне скафандр. Я его надел. Митя Пронин застегнул молнию на спине, и мы полетели.
      - Куда? - шепчу я.
      - Конечно, на Луну. Там живет Баба Яга. На дне самого глубокого вулкана. Туда космонавты не залезали, и никто ее не видел. У нее есть зеркальце такое, называется "лазырь". На кого лучик от этого зеркальца направит, тот будет больным. А если лучик отведет - человек снова здоровый. Митя Пронин мне и говорит: надо нам с тобой разбить это зеркальце! Я согласился, и мы спустились на дно. И тут на нас напали огненные пиявки. Мы выхватили водяные пистолеты и - бац! бац! - по ним. Капля воды попадет - и сразу пиявка мертвая. Всех перестреляли. И вдруг увидели Бабу Ягу. Она свои зубы вынимать стала и в нас кидать. Упадет зуб и, как бомба, взрывается. Я хотел испугаться, да Митя Пронин защищаться научил. Только Баба Яга зуб кинет, мы сразу двигатели включаем, которые в скафандрах. Прыг - и мы над взрывом. Баба Яга увидела, что не справиться с нами, да как завоет. Мы уши зажали. А в это время одна огненная пиявка, которая уцелела, прыг на папу сзади. И скафандр ему прожгла... Я его скорей на плечи взвалил, включил двигатель и на Землю. Прямо в больницу. Ему рану зашили и домой отпустили. Так мы и не успели в тот раз противное зеркальце разбить. Оно ведь на маму нашу направлено. Разобьем зеркальце, и мама здоровой станет... Митя Пронин сказал, что скоро мы опять полетим.
      - Обязательно полетите! - подтверждаю я. И вытаскиваю из кармана еще конфету...
      Что это? Фантазия? Или для него придуманный папа живее, чем настоящий?..
      А если бы он знал, что я съездил к его отцу домой, рассказал бы сегодня эту истерию или нет?..
      Зинаида Никитична зашла взять санитарную книжку - ей пора ехать на медосмотр, получать очередную порцию штампиков-допусков. Хотя дурость, по-моему, ездить за этим в райцентр и день тратить на формальную процедуру.
      Ребята в кабинете азартно измеряли ручным динамометром свою силу. Друг на друга орали, нетерпеливо дожидались очереди.
      - Директор вас невзлюбит, - глядя на ребят, сказала Зинаида Никитична. - Он хочет быть единственным и обожаемым, главным центром притяжения. А у вас тут, похоже, свой центрик наметился. Не простит он вам этого...
      - Что вы! - обиделся я за директора. - Чем больше теплоты здесь, тем лучше!
      - Поживете - увидите! - вздохнула Зинаида Никитична. - Что не похвалит он вас, это уж точно!..
      Тут же произошел пустяк, случай, который подлил воды на мельницу Зинаиды Никитичны...
      Директор сидел в учительской и жаловался своим педагогиням.
      Когда я вошел с бумагой в руке, про которую нужно было доложить, он хотел было прерваться, но не прервался, а продолжал по инерции.
      - ...Это кошмар какой-то. И ходят, и ходят. Стучат, гогочут за дверью, звонят. Придут и какую-нибудь ерунду скажут. Какую-нибудь чепуху. А слышимость какая! Какая ужасная слышимость!.. Надо куда-то удирать! Надо отдыхать от всего этого! Но как?.. Но куда?..
      Я вклинился в паузу, сказал про бумагу и вышел. Педагогини сидели с вежливым вниманием на лицах, смотрели директору в рот.
      Доложил директору о задуманных новациях. Поймал его прямо в "берлоге", то есть в его кабинете. Рассказал, что хочу широко использовать физиотерапевтические процедуры для профилактики болезней, ввести "трехминутки бодрости" в конце каждого урока, каждому воспитаннику выдать на год "паспорт здоровья", где бы он сам отмечал все, что касается его здоровья. Не забыл про аутогенную тренировку перед сном, проводимую по внутренней радиосети. Обязательную лечебную физкультуру для хроников. И так далее...
      Директор все выслушал и одобрил. Но выглядел он озабоченным.
      Очередной обход моих пациентов в изоляторе. Петька последний. Заметил, что я не спешу, и стал рассказывать об отце совершенно по-новому:
      - У всех папы есть, правда? А у меня вдруг ушел. Значит, он не настоящий был. Его попросили побыть, пока настоящий в отлучке. А про настоящего мама не говорила. Значит, она скрывает нарочно. Потому что про это нельзя говорить. Потому что мой папа разведчик. Как Штирлиц. Сидит где-то и про меня думает. А я про него. Я про него часто думаю. С тех пор, как догадался, где он. Как ему там живется без меня и без мамы? Плохо, наверное... Я бы с ним хоть разик поговорил бы, обнял бы, а потом долго вспоминал. Могли бы мне рассказать про него. Я ведь не болтун. Или хоть в щелочку дали бы на него поглядеть. В малюсенькую-малюсенькую...
      Петька смотрит мимо меня. А я оглядываюсь и вижу - у дверного косяка, скрестив руки на груди, стоит Ваня-"артист". Видно, появился, пока Петька рассказывал. Брови нахмурены, а глаза поблескивают чересчур влажно.
      Никто в палате не произносит ни слова.
      Снова оборачиваюсь к Петьке. И вдруг такое чувство, словно впервые его увидел. Цыпленок. Волосы на голове что пух, брови, ресницы - все желтое. Даже глаза светло-коричневые и те желтизной отсвечивают...
      Какого папу он придумает себе завтра?..
      Детдом состоит из двух корпусов: учебного и спального. Из корпуса в корпус ребята перебегают раздетые - упорно не желают облачаться в уличную одежду. Я встал в вестибюле учебного корпуса и занялся наблюдением. Ребята выбегали на улицу, даже не взглянув в сторону вешалки. Один первоклассник понесся в осеннюю распутицу в войлочных тапочках - я еле удержал его. Но не только ребята - воспитатели тоже выбегали на улицу, игнорируя вешалку. Не здесь ли причина высокой заболеваемости детей? Не здесь ли резерв их оздоровления?
      Поделился с директором наблюдениями, высказал идею о крытом переходе между корпусами. Директор выслушал и заявил, что уже думал об этом, и строительство такого перехода запланировано. И не просто перехода, а с зимним садом внутри...
      Такая уж у него манера, я заметил. Берет чью-то конструктивную мысль, украшает ее "завитушкой" (в данном случае зимним садом) и выдает за плод собственных размышлений...
      В учебном корпусе много разных плакатов, призывов, стенгазет, стендов. Больше, чем в спальном. Разноцветное веселое разнообразие.
      Прочел плакат о соревновании между отрядами. Поморщился. Показалось, чересчур удалой тон у этого плаката. Как приз отряду-победителю обещана поездка в Москву. Видимо, поэтому плакат кончается "купеческим" возгласом: "Поезжай в Москву - разогнать тоску!"
      Мимо как раз проходила Алена Игоревна. Я подозвал ее, извинился и высказал свои соображения. Она выслушала, посмотрела на меня свысока.
      - Вам-то что до этого! Глядите лучше на градусники!.. - сказала и пошла дальше по коридору...
      Я посмотрел ей вслед, и вдруг озарила диагностическая догадка. Видимо, у нее комплекс неполноценности. Но только ли у нее? А у остальных педагогинь?.. Не этот ли "ключик" использовал директор, собирая их вокруг себя?..
      Иринка (та, что покупала папу) выписалась из больницы, но в спальню идти не торопится. Рассадила маленьких куколок на столе.
      - Это будет школа!..
      Сама превратилась в учительницу. Поджала губы, посуровела.
      - Сиди прямо!..
      Изменила положение одной куклы.
      - Держи ручку правильно!..
      Взяла руку другой куклы и показала, как надо писать.
      - Поднимай руку, когда хочешь спросить!..
      Через день-другой я снова обратил внимание на Иринкину школу. И увидел, что ситуация изменилась.
      - Сиди прямо! - обращается Иринка к одной кукле. И сама же, изменив голос, отвечает:
      - Не хочу!..
      - Напиши букву "а"! - говорит другой кукле. И сама же отвечает:
      - Не могу!..
      - Расскажи стихотворение! - предлагает третьей кукле. И сама же отвечает:
      - Не буду!..
      - Ты что, с учительницей поссорилась? - интересуюсь.
      - Она меня обманула! - сообщает Иринка. - Обещала стиральную резинку принести и не принесла!..
      Димка пришел черный как туча. Дождался, когда мы остались одни в кабинете.
      - Это мы по телефону звонили, - сказал без всяких предисловий. - Мы втроем. С кем - не скажу. Из-за нас та женщина в больницу попала. Мы по голосу решали, хороший человек отвечает или плохой. И "плохим" говорили что-нибудь злое. Она ни в чем не виновата. А мы вот так... Значит, правильно нас спихнули в детдом? Значит, правильно от нас отказались? Мы подлые, да, Сергей Иванович?
      - Сам суди! - говорю я жестко.
      Димка долго сидит, сгорбившись. Приходят первоклассницы, тараторят, как сороки, а сами косятся на него. Их надо осмотреть, и они важно требуют, чтобы Димка вышел.
      - Сергей Иванович, пойдемте вместе к ней!.. - не говорит, а взывает он.
      Я извиняюсь перед девочками и предлагаю им снова наведаться через час-полтора.
      ...В больничной палате Димка сидит рядом со мной и молчит, изучая крашеный пол. Иногда взглядывает на полулежащую на подушках женщину. Ей за пятьдесят. Лицо простодушное, круглое. Широкий нос. Жидкие волосы. Глаза ввалились.
      Я говорю ей, что мы из детского дома, хотим извиниться за тех "звонарей". Кладу на тумбочку пакет с апельсинами, их мы купили по дороге.
      - Ой, да что вы! Зачем!.. - Она смотрит на нас с жалостью. - У меня сынок есть, приедет скоро, ничего не надо...
      Постепенно она начинает разговор о собственных бедах. Сын третий раз женился, да пьющую взял. Сам с ней попивает.
      - Жадная у него эта, нонешняя, - жаловалась женщина. - Вот невезенье. Думает, у меня денег много. Натравливает сына, чтоб отыскал их да взял. Да откуда ж у меня большие-то деньги. Кабы не эта, завтра бы со сберкнижки последние ему... Так и сказала. Но он разве меня послушает...
      Женщина еще долго говорила. Я слушал вежливо и рассеянно, думая о предстоящих делах. Димка же сидел сам не свой, красный, растерянный.
      - Почему она его так любит? За что? - спросил меня, когда мы вышли на улицу.
      - Потому что мать...
      Молчим до самого детдома. Там Димка исчезает. А меня обступают первоклассницы...
      Обобщаю данные углубленного медицинского осмотра. Много больных. С нарушением осанки двадцать человек. Зрения - пятьдесят шесть. А всего в детдоме двести ребят. У некоторых ребят по четыре диагноза сразу. Как их лечить? Как оздоравливать? Помогут ли задуманные новации? Я их спланировал еще до того, как прошел осмотр. А теперь появились сомнения. Может, зря влез в этот водоворот, в этот вечно кипящий котел?...
      Приехали на медосмотр из города узкие специалисты. Невропатолог, окулист, хирург и другие наметили сразу, какой электричкой обратно, и гнали ребят потоком, чтобы успеть к сроку. Карточки не перелистывали, в предыдущие записи не смотрели. Халтура.
      Но выход нашелся. Забегая вперед, скажу: на следующий медосмотр я вызвал специалистов уже не бригадой, как всегда делалось раньше, а поодиночке. Приезжает, например, окулист, показываю ему всех, кого, считаю нужным. Потом приезжает хирург. И так далее... Сроки осмотра, конечно, растягиваются, но работать удобнее. Каждый приезжий не торопится, и я могу тщательно учесть все рекомендации...
      Все в детдоме непросто, из всего возникают проблемы. Вот надо постричь детей - и никак. Парикмахерша из местного Дома быта отказалась наотрез.
      - Они там у вас все вшивые!..
      Я хотел пойти к начальнику орса, пожаловаться на парикмахершу. Но вдруг нашелся иной выход. Девчонки-воспитательницы пригласили своих знакомых из парикмахерского ПТУ. И появились будущие "куаферши". Ребята, ожидая в коридоре своей очереди, высмеивали прически друг друга...
      Скажу тут же несколько слов о вшивости. Это наш бич. Вычесываем из волос гниды, обрабатываем головы. Но очистительный эффект исчезает, стоит ребятам в конце недели уехать к своим родным. Они привозят из дома "гостинцы" в виде новых гнид и вшей... В конце концов с помощью СЭС мы обработали всех поголовно самым удачным, на мой взгляд, препаратом "Ниттифором". А в СЭС представили список адресов родных, к которым ездят ребята...
      Сережа тяжело заболел. У него резко выраженное напряжение затылочных мышц. Подозрение на менингит. Началось все с того, что девчонки накормили его снегом. Лежит в постели почерневший Сережа и постанывает.
      Выявив симптомы болезни, я помчался звонить в больницу, вызывать машину.
      - Машины в разъезде! - сказала по телефону старшая сестра. - На одной главный врач уехал в город, а другая увезла больного в райцентр!..
      Что делать? Ждать, пока вернутся машины? Такой диагноз промедления не терпит.
      Побежал к учителю труда.
      - Помогите, пожалуйста! В спальной мальчик тяжелобольной. Давайте на руках его отнесем в больницу!
      Учитель сразу согласился. Я помог Сереже одеться. Потихоньку мы вывели его на улицу и усадили на наши сцепленные руки. Прошли совсем немного. И вдруг я увидел, как заворачивает за угол мужчина с пустыми санками.
      - Постойте секунду! - попросил я учителя. - Попробую достать санки!..
      Побежал. Запыхался, пока догнал прохожего.
      - Извините, пожалуйста! У нас больной ребенок! Не поможете довезти его до больницы?..
      - Ну конечно, конечно...
      Мужчина пошел со мной.
      Я усадил Сережу на санки, поблагодарил учителя за помощь, и мы вдвоем с прохожим потянули санки к больнице.
      В детском отделении переполох. Заведующая заявила:
      - Я такого тяжелого ни за что тут не оставлю! Отправлю дальше!..
      Напомнил ей про инъекцию антибиотика, которую необходимо было сделать сразу же, до отправки.
      - Конечно, конечно!.. - раздраженно откликнулась заведующая.
      Договорившись позвонить на следующий день, я простился с Сережей. "Поправляйся. Все будет хорошо..."
      Петька прибежал с улыбкой до ушей. В глазах чертики. Большая радость у человека.
      - Меня переводят в другой детдом!..
      - Тебе хочется уезжать отсюда? - спросил я.
      - Хочется!.. Вдруг там друзей будет больше!..
      - А здешние друзья? Ваня?
      - Писать письма будем. Никогда писем не получал!
      - Что же тебе подарить на память?
      - Книжку про зверей... С картинками... Я угостил Петьку витаминами, и он умчался. На другой день он получил от меня книжку.
      Ждал, что подойдут ко мне за медицинскими бумагами мальчика. Но обошлись и без меня - из шкафа папку с его историей развития забрали, и все... Будто и не было Петьки...
      Зимой темнеет рано. Иду мимо пустого учебного корпуса, угадывая тропинку. Тороплюсь к маме: сегодня надо пол помыть, пропылесосить.
      И вдруг звон стекла... И от стены сквозь кусты прямо на меня несется чья-то фигура. Я ловлю нарушителя. Он барахтается. При свете звезд и огней спального корпуса узнаю Ваню-"артиста".
      Он, видимо, тоже меня узнает. Затих.
      - Ты чего? Зачем стекло разбил? - спрашиваю.
      - А они чего?..
      Ваня стряхивает с плеч мои руки, отступает на шаг, замирает. Вид у него недобрый.
      - Кто они?
      - Они!.. Петьку услали!.. Гады!.. Вижу: его трясет. Он сейчас или на меня с кулаками может броситься, или разрыдается...
      - Напиши ему... Он будет рад...
      Жду какой-нибудь резкости, колких слов.
      - Ничего вы не понимаете...
      В голосе Вани отчаяние. Зябкая волна заставляет меня передернуться. Ваня, отвернувшись, медленно уходит. К спальному корпусу, огням, голосам...
      Хочу рвануться за ним, поговорить неторопливо. Но мама ждет. Потом... Знать бы, что никакого "потом" не будет. Что ни разу больше не пробьюсь через замкнутость этого мальчика...
      Раз в неделю, перед баней, каждый отряд является на осмотр в медкабинет. Воспитатели вечно торопятся, редко дожидаются своих до последнего. Перекинутся со мной двумя-тремя фразами, и нет их.
      Только Зинаида Никитична задерживается. И всякий раз пытается начать серьезный разговор. И я всякий раз внимательно слушаю. А сегодня она вдруг решила объясниться:
      - Вы уж извините, Сергей Иванович... Как-то так вышло... Поговорить-то не с кем... Только вот с вами...
      Она смотрит на меня с напряжением, с опаской. Словно боится, что прерву. Убедившись в моем терпении и внимании, продолжает:
      - Вы уже почувствовали, я из простых. Мать и отец - крестьяне. Педагогики той, которую когда-то учила и зачеты сдавала, не помню. Какая в моем возрасте педагогическая теория... Лишь бы день прошел... Но мысли, конечно, копятся. Не запретишь им там шевелиться... Тем более теперь, когда такое в стране оживление...
      Она машинальным жестом поправляет свои золоченые очки, свои седые волосы. И я думаю, что облик ее - в противоречии с ее словами. Выглядит она интеллигентной и не "простой"...
      - Воспрянула я на старости лет, Сергей Иванович... И некому высказать себя. С мужем разошлась. У дочки свои интересы. А тут, в детдоме... Директорские девчонки не станут слушать - от гордыни пропадают. Сверстники мои - "старички" - в текучке по уши, на раздумья не хотят отвлекаться. Вроде бы все разрешено, все можно обдумать и выговорить. Распирает меня эта свобода. Вы терпеливый, вам и слушать меня, пока не надоем...
      Она улыбается, воплощенная доброта и доверчивость. Она чувствует, что симпатична мне...
      Ежедневно появляется первоклассница, тощенькая, жалкая, с застывшим на лице испугом, и жалуется, что у нее живот болит. Показал ее хирургу, обследовал - обнаружили глисты. Лечил ее, но она все ходит и ходит. Ее визиты превратились в обязательный ежедневный ритуал.
      - Ну что, голубонька, все то же?..
      Я ее привлекаю к себе, глажу по голове. Она кивает и жалобно смотрит на меня. Утешаю девочку, уверяю, что все пройдет, и она тихо уходит. Мне кажется, что живот ее сейчас не беспокоит. И приходит она не за таблетками, а за этими самыми утешениями...
      Окриков детям достается немало, а вот ласки, доброты явно не хватает. Взрослые застегнуты на все пуговицы.
      Некоторые ребята тянутся ко мне, и с ними чувствую себя совершенно свободным, раскованным, не обремененным никакими целями и задачами воспитания. Расправляю воротнички, вытираю носы, приглаживаю лохматые волосы, стыжу за незастегнутые пуговицы, то есть делаю самые незамысловатые, самые элементарные домашние дела. И это, видимо, их притягивает, как-то согревает души...
      Не хочу сказать, что воспитатели намеренно сухи с ребятами, - упаси боже! Но они если и приласкают - так "воспитуя", со сверхзадачей...
      - Ваша правда - мы, воспитатели, самые несвободные люди! - сказала Зинаида Никитична, когда привела своих осматриваться на педикулез и я ей высказал свои мысли. - Мы самые зажатые, нам ли думать о творчестве. Пишем бесконечные планы, бесконечные конспекты, бесконечные объяснения. Так поставлено... По молодости-то все пытаются бунтовать, хотят изменить что-то. И... упираются в стену. Многие уходят из школы, как только эту стену чувствуют. Скажу даже так: самые талантливые уходят. Остаются те, кто может приспособиться, переломить себя. В школе хорошо средним педагогам и средним ученикам. Если совсем уж откровенно, школа пока еще к бездарности повернута, на бездарность настроена. Все это дико, если вдуматься. Но вдумываться некогда. Бумаги надо писать. Все свои душевные движения планировать... Иногда думаю: может, лучше совсем без них, без душевных движений? Спокойнее будет...
      Девчонки аккуратнее выглядят. А на мальчишках курточки вечно помятые, жеваные... Спросил, почему так, и выяснил, что стирать-то им одежку стирают, а гладить сами ребята должны. Девчонки, как более прилежные от природы, занимаются глажением. А мальчишки ходят так. И вид у них ужасно казенный. Самый настоящий сиротский, приютский вид...
      Ощущение казенности усиливает обслуживающий персонал. По утрам уборщицы шуршат своими швабрами, громыхают ведрами и "охотятся" за ребятами. Если кто-то забежит в учебное время в спальный корпус, на него обрушиваются окрики.
      - Ты зачем сюда?
      - Ты куда?
      - Нечего тут!
      - Иди отсюда!..
      Бабки-уборщицы кажутся мне тогда ужасно злыми. А ребята - ужасно несчастными. Детдом словно казарма...
      Сережа после больницы стал как дед. Зайдет в кабинет, сядет у окна и сидит с отсутствующим видом. Или брезгливо бранит малышей, если его задевают.
      От крыльев носа к углам рта морщины пролегли. Под глазами тени. Что за думу думает?..
      Поначалу молчал. Но Сережина загадочность быстро надоела.
      - Что ты "лишнего" человека из себя строишь? - спрашиваю напрямик.
      - Вы живой - вот и живите...
      - А ты что - не живой?
      - А я мертвый. Вы ни разу не умирали? Знаете, как это легко!
      - Да ты о чем, глупый? О чем?
      - Все о том же! О папочке родном! Он у меня, оказалось, в двух часах езды отсюда. Случайно адрес узнал... Стал мечтать, что съезжу. Бутылки собирал, чтоб купить билет. Ребята еще добавили. Сел на автобус. И приехал...
      Сережа глядит растерянно. Он разговорился незаметно для себя.
      - Нашел его дом. Но его не было. Соседка мне говорит: кто ты ему? Я назвался - сын. А она не верит: сын у него умер в Ленинграде, он сам говорил. Заболел и умер... Мне даже интересно стало: ну, папа! Ну, врать горазд!..
      А потом как с ума сошел. Стал звонить во все двери и спрашивать: есть у вашего соседа сын? И все сказали: был да умер. Тогда я повернулся - и на обратный автобус...
      У Сережи прыгают губы. Мальчик никак не может с ними совладать. Слышал лишь тихий шлепающий звук: па-па-па, па-па-па... Этот звук невозможно выносить. Бегу к шкафчику, наливаю в мензурку валерьянку.
      Сережа пьет лекарство и затихает. Снова сидит у окна с отсутствующим видом...
      После нашего похода в больницу Димка-восьмиклассник меня избегает.
      В личном деле нашел скупые сведения о его родителях. Отец неизвестен. Мать отказалась от ребенка еще в роддоме. Кто она такая? Сколько ей лет было, когда появился Димка? Почему решилась на такой шаг? Ответов на эти вопросы я не нашел.
      Есть в личном деле документ: "Я, такая-то и такая-то, отказываюсь от своего ребенка такого-то. Не возражаю против его усыновления любым гражданином Советского Союза"...
      Сережино "личное дело". Мать работает кассиром в каком-то магазине, ведет аморальный образ жизни. Отец неизвестен. Вместо отца во всех документах прочерк. В четыре с половиной месяца ребенок, доведенный до истощения, попал в детское отделение в больницу. Там пробыл полгода. Из больницы был направлен в Дом ребенка. Спустя некоторое время его оттуда забрала бабушка. Откуда появилась? Почему не взяла сразу из больницы? Или запоздало родственные чувства взыграли?..
      В актах проверок неоднократно указывалось, что бабушка уезжала куда-то и мальчика брала с собой. Оказалось, в электричках просила милостыню. А внука с собой водила "вышибать слезу"...
      С трех лет Сережа в детском доме. С семи лет - в нашем. Откуда же он взял адрес отца? Да и его ли это отец?..
      На младших особенно угнетающим образом действует время, в которое они предоставлены сами себе. Начинается оно сразу после уроков. Кончается с приходом воспитателей.
      Дети бродят по детдому, лица их грустные. Они не знают, куда себя девать, что делать. Некоторые забредают в медкабинет. Просто так. Посидеть. Поговорить. Большинство рассказывают, как попали в детдом.
      Вот Эдик. Его папа убил маму и теперь отбывает срок. Почему так случилось? Эдик не помнит, не знает - мал был. Говорит об этом спокойно, как о чем-то незначительном.
      Он рос в больнице, в детском отделении. Потом в разных детдомах...
      Другая история. Мужчина остался один с маленькой дочкой на руках. Родных не было, девочку оставить было не с кем. Он написал заявление, в котором просил взять девочку в детдом хотя бы на два-три года...
      В детдоме девочка вот уже восемь лет. Что случилось? Женился отец снова и забыл про дочку? Или запил, опустился?
      Девочка его уже не ждет. Не надеется, что ее возьмут...
      Алеша - толстячок-бодрячок, розовенький, гладенький - единственный, кто в детдоме "по собственному желанию". Как он говорит, "сам попросился, чтобы отдали". У него есть мать, сестра и брат. Алеше нравится в детдоме.
      Слушал я Алешу, как он расхваливает детдом, и думал: не так просто, видно, у него дома. Не пошел бы он сюда, если бы на руках мамы не было троих, если бы в семье был отец...
      Нет ли у него чувства, что его любят в семье меньше других, потому и отдали?..
      Привели с воспитательницей первый класс в больницу на физиотерапию. Назначил курс УФО с профилактической целью. Пока шли от детдома до больницы через весь поселок, ребятишки наперебой рассказывали все о себе. Им нравилось держать воспитательницу или меня за руку, они отталкивали друг друга, чтобы пробиться к нам.
      Возле физиокабинета первоклашки устроили настоящий кавардак. "Семейные" дети робко поглядывают на наших "дикарей". На лицах врачей укоризна: "Тоже придумали мороку!.."
      В холле спального корпуса большой щит - "Путешествие в незнаемое". Выполнен он как настольная игра. Кружки, внутри которых цифры, соединены длинной извилистой лентой. В ее извилинах - разные сказочные сценки. Сбоку пояснение: "Отряд, получивший на уроке знак "пятиугольник", продвигается на один шаг вперед. Знак "круг" - остается на месте. Знак "квадрат" возвращается на один шаг назад. Все результаты суммируются в конце дня".
      Как мне пояснили ребята, знаки эти выдаются учителями каждому классу после каждого урока. Собирает знаки представитель учкома. Вечером учком подводит итоги дня прошедшего...
      Еще стенд: "Говорят локаторы". На стенде названия отрядов и три конвертика - "завтрак", "обед", "ужин" - под каждым названием. Внизу конверт "Лучший отряд за неделю".
      "Локаторы" - это те, кто следит за порядком, чистотой, поведением в столовой. Они оценивают каждый отряд. Лучший, по их оценке, премируют воскресной поездкой в Ленинград...
      Димка после долгого-долгого отсутствия наконец зашел. Поздоровался и заговорил так, будто только вчера расстались.
      - Я корешам моим все объяснил. Они не сразу поняли. Но я объяснил. Больше звонков не будет. А к той женщине я еще раз ходил. Конфет отнес. Она опять про сыночка рассказывала. Как он ее бил раньше. Представляете? Бил!.. А конфеты хорошие, красивые. Я их на кухне спер. Все равно только комиссии угощают. Хотел попробовать одну. Но нельзя, раз виноват...
      Листаю медицинские карты ребят, и вдруг какая-то бумага остановит взгляд, сердце наполнится болью. Вот одна из таких бумаг. "Родился... Поступил в Дом ребенка... (в возрасте двух лет). За время пребывания в Доме ребенка мальчиком никто не интересовался, не навещал, не писал, местонахождение матери неизвестно. Главный врач (подпись)".
      Составляю план прививок и слушаю, как ребята мимолетно прикасаются к списанному роялю, стоящему в коридоре, торопливо отщелкивают что-то, словно на пишущей машинке. Чаще всего барабанят "собачий вальс"... А сверху доносятся звуки другого рояля - сильные, красивые...
      Приезжает дамочка из СЭС - ходит со мной по детдому, неодобрительно качает головой. Все ей кажется плохим: убирают плохо, кровати застланы плохо, одежда хранится плохо. И вообще, все плохо, некрасиво, казенно.
      Я хожу с ней и чувствую, что она права. Шторы повешены чуть кривовато, ковровые дорожки замусорены, у некоторых тумбочек оторваны дверцы...
      ...Сережа пришел с гитарой.
      - Вы песни сочиняете, Сергей Иванович?
      - Случается.
      - Спойте свою хоть одну.
      - Давай.
      Беру гитару. Пою...
      - Ничего. А мою хотите?
      - Хочу.
      У Сережи лицо делается отрешенным, что-то взрослое проступает в нем. Он играет на одной струне. Получается хорошо, с чувством.
      Ель по-женски прямо
      Стыла над водой
      И была как мама,
      До корней седой.
      Отчего вы обе,
      Добрые, белы?
      Кто рубил по злобе
      Свежие стволы?
      Отчего у мамы
      Вьются по лицу
      Не морщины - шрамы!
      Саблей по венцу...
      И застыла мама
      Над водой веков
      Горделиво-прямо
      Посреди волков.
      Под морозным бегом
      Доброты и зла
      Будто ель под снегом,
      Ждущая тепла...
      - Ничего, - говорю, когда он кончает. - Слова твои?
      - Одного парня знакомого...
      Вижу, он разочарован. Видно, другой реакции ожидал...
      - Спой еще! - прошу.
      - Неохота, - говорит Сережа. - Пойду к ребятам... Не получилось у нас разговора...
      Алеша, тот, что говорил, будто по собственной воле в детдоме, болен. Предлагаю отправить его в больницу, но мальчик, смущаясь, просит:
      - Разрешите, я домой поеду! Дома вылечусь!
      - Поезжай.
      - А вы напишите маме записку, что я болен. Напишите, что надо вызвать врача. Она вызовет...
      Я пишу записку, и Алеша уезжает. По нему видно, как он рад этому...
      Пришел в четвертый класс во время урока. Извинился, сказал, что ревизорше из райцентра нужно осмотреть волосы у ребят...
      Урок вела Алена Игоревна.
      Едва уселся за заднюю парту, а ревизорша пошла по рядам, как ребята забыли про Алену Игоревну.
      Одна, другая, пятая, седьмая головы стали поворачиваться ко мне. Ребята улыбались, что-то спрашивали - сначала шепотом, затем все громче, затем в полный голос.
      Вот один встал из-за парты, подошел ко мне. Я на него шикнул, отсылая назад. Но уже другая поднялась. Потекли струйками. Облепили мою "Камчатку". Заговорили весело, перебивая друг друга.
      Глянул на Алену Игоревну - та свекольной краской покрылась. И такая злость на лице, что я испугался.
      Ревизорша поглядывала с любопытством, выискивая вшей у немногих оставшихся на местах. Потом подошла к нашей "буче, боевой и кипучей"...
      Позже в коридоре умилялась, что дети ко мне тянутся. А я думал, как, наверное, жестоко и зло отчитывает ребят Алена Игоревна. Беспомощность и самоуверенность, категоричность и закомплексованность - и все под одной оболочкой...
      Зинаида Никитична стала своим человеком в медкабинете. Мне не хватает разговоров с ней. Невольно сравниваю ее с молодыми и прихожу к парадоксальной мысли: молодые педагогини застыли, закостенели, они догматичны на свой псевдоромантический лад. А Зинаида Никитична способна к развитию, она растет, она ищет правду и смысл, она способна к поиску.
      Зинаида Никитична рассказывает:
      - Я все время думаю, что у нас происходит в педагогике? Если появляется новатор типа Макаренко, Сухомлинского, то мы его канонизируем. Отрываем идеи большого мастера от конкретных условий его деятельности и придаем им характер универсального рецепта. Но едва мы эти идеи возводим в абсолют, как они... перестают работать. Потому что, пока мы их бальзамировали и лакировали, изменилось время, изменились люди и старые идеи уже не соответствуют новому мироощущению. У Макаренко, например, в его трудах нет ничего о богато одаренной, нестандартной личности, стремящейся самоопределиться за счет обособления, отделения от коллектива. А сейчас, по-моему, как раз время таких личностей. Дети сейчас духовно богаче, разностороннее, талантливее, внутренне свободнее, чем были мы в их возрасте. Они сплошь и рядом перерастают насильственно коллективистскую логику, потому что они личности. Им тесны усредненные мерки, которые прикладывают ко всему коллективу. Им нужно, чтобы их оценивали, исходя из масштабов их личности, их внутреннего мира. Потому и тянутся подростки к неформальным группировкам. Вся наша работа предельно заформализована, в ней нет по-настоящему познанных, подлинно работающих законов, в ней нет науки. Хорошие педагоги берут своим обаянием, силой своей интуиции. Но хороших меньше, чем средних. А подростки - тоже интуитивно - чувствуют сухость нашего педагогического древа. Они идут к "солиднягам", "псевдо" или "мажорам", "битникам", "панкам", "рокерам", "металлистам", "митькам", "ватнягам" и как там еще. Самое хорошее, если они занимаются брейк-дансом, самое безобидное...
      - Ну, "солиднягами" нам никогда не стать! - сказал Димка, когда я навел разговор на молодежные неформальные группировки. - Они носят все самое дорогое. Тысячи на две-три надето на каждом. В "псевдо" или "мажоры" тоже не пробиться - из-за нехватки капиталов. Да и неохота мне жизнь тратить на фарцовку. Есть "псевдо-Америка", "псевдо-Франция", "псевдо-Италия", "псевдо-Финляндия". Каждая группа носит все только "своей" страны... "Битники" неинтересны, их мало, они почти исчезли. Как мамонты... "Рокеры" - страшные, я их боюсь. Хотя меня к ним тянет. Это ночные всадники, живут с двенадцати ночи до семи утра. Разделились на рокерские "семьи" и носятся стаями на своих мотоциклах. Двигатели у них форсированы, глушители сняты. Разбиваются они часто. Ну их!.. "Панки" - просто неумные, так я считаю. Выстригают на головах "петушиные гребешки", татуировки делают, серьги носят. Или, например, плечо и щеку цепью соединят. Зачем? Они наркотиками балуются. Я и сам раз попробовал. Разве это жизнь!.. "Металлистов" я тоже не люблю - за их злость. Если тебе нравится определенная музыка - на здоровье! Но зачем считать ее единственной и плевать на все остальное! У них вот есть "кровавые металлисты". Если ты, например, очистишь краску с металлического круглого значка, а голую бляху повесишь на грудь, значит, ты причисляешь себя к поклонникам "хэви метал рок". Увидят такого "кровавые металлисты", подойдут на улице и попросят назвать пятнадцать групп, играющих "метал". Назовешь только четырнадцать побьют. По-моему, дикость... Кто мне всех симпатичнее, так это "митьки" и "ватняги". Они скромнее всех. Никакой особой выпендрежки. Одевайся, как хочешь. Лишь бы среди прочего на тебе были тельняшка или ватник. Я, наверное, к тем или другим пристану. Вот только выйду из детдома...
      Наташа пришла лечиться от кашля. Я ее обследовал, дал лекарства и направление на физиотерапию. Потом заговорили просто так. Жили ее родители тихо-мирно, и вдруг все началось...
      - Я теток не люблю, которые к чужим папам лезут! - рассказывала девочка. - Если бы водки не было и таких теток, жить было бы хорошо. Прилипла к папе одна такая, и он стал пить, на маму кричать. И мама стала пить. Жалко, не знала я, где эта тетка живет. Не то бы отравила ее, честное слово. Насыпала бы в кастрюлю какой-нибудь гадости - подавись, проклятая! И мама бы тогда жива была...
      Наташа ерошит челку, глядит доверчиво и беспомощно. У нее огромные глаза, толстые губы, повышенная упитанность. Ну прямо телушка, да и только...
      Почему один эпизод снова и снова поднимается из глубин памяти? Почему тревожит меня?..
      Пришел на вызов. Дверь открыла девчонка с заплаканными глазами.
      - Ты чего? - спросил сочувственно. Она не ответила, ушла в комнату, шмыгнув носом. Я разделся, помыл руки, вытащил из сумки стетоскоп. В комнате на диване лежал небрежно запеленутый малыш. Подошел к нему.
      - Так он же мокрый!
      - Ну и что?
      - Как тут не болеть!
      - Ну и пусть!
      - А взрослых-то никого нет? Мама его где?
      - Я мама.
      Девчонка прошептала эти слова и снова заплакала.
      - Сколько тебе лет?
      - Пятнадцать... - Она ладошкой размазывала слезы по лицу.
      - А папе сколько?
      - Пятнадцать.
      - Кто пеленать-то научил?
      - Мама...
      - Вот это весомо звучит. Когда она придет?
      - Вечером...
      Тут рыдания усилились. Надо было успокоить ее. Но как? Погладить по голове? Или, наоборот, сказать что-то резкое?
      - Ну а ты-то что? Совсем беспомощная?
      - Не умею ничего...
      - Ну так учись, мамаша!..
      Я сказал это неприязненно и стал осматривать ребенка. Попутно пытался растолковать матери правила ухода. Но она, по-моему, ничего не слышала...
      Не в нашем ли детдоме теперь тот ребенок?..
      Почему бы нам не перенять полезный опыт братских стран? Почему мы такие неторопливые там, где не мешало бы поторопиться?.. Трудно, что ли, организовать Дома матери и ребенка, где бы мамы-отказницы могли провести с ребенком первый год его жизни? В Болгарии так сделали и говорят, что не раскаялись. Если родившая женщина за год не осознает себя матерью, она уходит из жизни ребенка навсегда, и его может усыновить другой, кто захочет. Но в том-то и дело, что многие женщины в течение первого года привязываются к своему ребенку и уже не расстаются с ним.
      Не верю, что нам не под силу такая работа с мамами-отказницами...
      Девчонки рассказывают, перебивая друг друга:
      - Как мы Новый год встречали весело! В десять вечера начали и до утра. Сперва концерт был... На нем каждый выступал, кто хотел... Потом за стол сели. Сколько было сладостей, еды... Кушали-кушали... Потом на улицу пошли, костер зажгли. Большой костер... Нам бенгальских огней дали, хлопушек. Сколько хочешь! По две пачки в каждой руке! Мы их жгли, жгли. Так здорово! Потом опять кушали за столом. Опять сладости... Потом стали призы выигрывать. На столе целая куча призов. Если ты что-то придумаешь, выступишь и все захлопают, значит, тебе пятьдесят очков. Сколько наберешь очков, на столько призы можешь выбирать. Там книги, игрушки, игры... Потом мы телевизор смотрели. Очень было хорошо!..
      Так рассказывали эти девчушки из самых "ненужных". Две трети детей на Новый год разъехались - по папам и мамам, бабушкам и дедушкам, дальним родичам и просто знакомым. Новогодняя ночь была устроена для оставшихся. Что ж, возможно, они встретили Новый год веселее тех, кто к своим непутевым родным отправился...
      Опять Алена Игоревна дежурит в воспитательской. А мне опять нужно позвонить в СЭС...
      Она едва кивает на мое приветствие. Глядит мимо. Поговорив по телефону, шагаю к двери. И вдруг вырывается, будто кто тянет за язык:
      - Алена Игоревна, а правду ребята говорят...
      - Что? - вскидывается она.
      - Что вы их убеждаете, будто в детдоме лучше всего... Лучше, чем в нормальной семье с папой-мамой...
      - Больше слушайте стариков! Их скоро тут не будет!
      - Знаю: выжить хотите. Чтобы только вы, молодежь, да ваш директор...
      - Они как цепи. Висят и мешают. Забывают, что их время кончилось. Нужно уступать место!
      - Так-таки ни на что не годятся?
      - Почитайте Стругацких. У них почти все герои в интернатах вырастают. Не в семье... Семья - морока и помеха. Мы вот музыке учим бесплатно. А родителям за своего надо платить каждый месяц. И немало. Не всякий сможет... А наши поездки по стране! Экскурсии! Разнообразный досуг!.. Если посчитать, сколько уходит на каждого ребенка, - детдом больше тратит, чем любая семья! Этот детдом, может, зародыш будущих интернатов. Таких, как у Стругацких... А семья отомрет. Уже отмирает. Потому и детдомов так много. Мы в семью не верим.
      - "Мы" - это вы?
      - Не только я. Все наши, молодые. Мы принципиально против семьи. Нам семья не нужна.
      - Зато детям нужна, - вздохнул я и вышел... Дурость какая-то. Объявлять детдома - уродство, боль, стыд наших дней - зародышами будущего. Переворачивать все с ног на голову. Считать черное белым. Ничего не скажешь, так можно легко и просто ответить на сложнейшие вопросы. Но кому от этого легче?..
      Сережа пришел с просьбой:
      - У вас нет сумки какой-нибудь? Мы уезжаем с воспитателями в Воронеж. Мне вещи не во что сложить.
      Я ему отдал свою рабочую сумку - выгреб из нее стетоскоп и ручки, печать и бланки рецептов, записную книжку и медицинские карточки.
      Сережа взял сумку и ушел, довольный. Даже спасибо сказать позабыл.
      Поездкой в Воронеж их отряд премирован за хорошую учебу...
      Дениска появился в кабинете вместе со стайкой первоклассников. Они все жаловались на кашель, а у Дениски для разнообразия был еще и насморк. Я всех осмотрел, назначил каждому, что нужно, и напоследок стал выслушивать стетоскопом Дениску. Он выглядел самым слабым среди ребят: тоненький, как спичка, тени под глазами, бледный, будто фарфоровый.
      Погладил его по голове, когда кончил выслушивать. Это был машинальный жест взрослого человека. Но Дениска вдруг переменился. Он словно проснулся - посмотрел на меня с удивлением, благодарностью и с жадностью. Ему нужна была простая человеческая ласка. Ему не хватало обычной ласки. Мой рефлекторный жест был для него откровением, благодатью.
      Меня это поразило. Более того - потрясло. Я положил руку ему на голову и - теперь уже осознанно - погладил его.
      - Эх ты, воробей! - сказал ему тихо.
      И Дениска вдруг подался вперед и прильнул ко мне, уткнулся лицом в мой халат.
      Остальные говоруны-первоклашки вдруг затихли, как по команде, и серьезно смотрели на нас с Дениской.
      Я растерянно гладил мальчика по голове, и мне хотелось плакать.
      - Ты папу и маму помнишь? - спросил у него мягко.
      - Нет, не помню, - сказал Дениска. Я сидел и боялся пошевелиться.
      Димка ворвался в кабинет, как буря. Часто дышал.
      - Вы телевизор вчера смотрели?
      - Смотрел. А ты?
      - У нас транзисторный. Родичи одному подарили.. Видели бегемота?
      - Который антилопу спасал? От крокодила?
      - Ну!.. Это же документальные кадры! Это же правда!
      - Конечно, правда.
      - Значит, есть доброта в природе? Милосердие, как вы говорите. Даже у животных?
      - Значит, есть.
      - И у людей оно должно быть! У всех, без исключения! Как уши, нос, глаза...
      - И что тогда?
      - Тогда те, кто без него родился, без милосердия, просто инвалиды, калеки. Вроде безруких-безногих. И их можно только жалеть. Не нужно на них злиться...
      - Зачем же злиться на калек?
      - А я их ненавижу... Ненавидел... До вчерашнего дня...
      Димка успокоился и ушел. Какую-то душевную опору обрел он в этих телевизионных кадрах...
      Явился Дениска с пораненной пяткой. Где он умудрился, бегая по дому, вогнать себе в ногу осколочек стекла? Ни стонов, ни слез от него не было. Сидел и задорно улыбался.
      - Стойким ты будешь! - сказал я уважительно и стал ковыряться в Денискиной пятке. Моим инструментарием была длинная инъекционная игла. Я осторожно манипулировал ею, но, конечно же, это было не безболезненно. Однако Дениска молчал. Молчал и улыбался. Тут как раз пришла Зинаида Никитична. Я при ней кончил "операцию", вручил герою конфету, погладил по голове. Дениска положил конфету в рот и с достоинством удалился, прихрамывая.
      Мы с воспитательницей переглянулись, я молча поднял большой палец правой руки...
      В этот же день пришел мальчишка из шестого класса, и я вздрогнул, увидев его. Это был выросший Дениска. Это был герой Александра Грина открытый, ясный, светлый, озаренный. Не мальчишка, а птица, распростершая крылья и готовая взлететь.
      - Что у тебя? - спросил я.
      - Вот! - Он поднял рукав рубашки и показал фурункул, зреющий на локте.
      - Сейчас!..
      Я сделал мазевую повязку, наложил на фурункул, забинтовал и сказал, когда прийти на перевязку. Он кивнул и ушел. Никаких посторонних разговоров. И все-таки мне стало хорошо, как после самой задушевной беседы...
      На перевязку он явился, не поздоровавшись. Только чуть улыбнулся в знак приветствия. Улыбнулся - и озарил кабинет. И я подумал, что в свое время был похожим на него...
      Третья перевязка не понадобилась.
      - Все прошло, - сказал он.
      - Да, все прошло, - согласился я...
      Иногда я встречаю его в детдомовских коридорах. Он улыбается своей быстрой, как зарница, улыбкой и бежит мимо.
      Листаю диспансерный журнал. "Болезни сердца" - пустая страница. "Ревматизм" - пустая страница. "Бронхиальная астма" - пустая страница. И еще целый ряд пустых или мало заполненных страниц. И вдруг открываю "Болезни нервной системы" - здесь черно от записей. Множество фамилий, множество диагнозов. Самые частые из диагнозов: "задержка психического развития" и "ночной энурез". За каждой строчкой в журнале встает лицо. Что-то есть общее во всех этих ребячьих лицах. Но что?.. Я вспоминаю лица своих сыновей - они безоблачны. А лица детдомовских ребят омрачены. На каждом из них тень, даже на самых улыбчивых.
      - Никуда мы не пойдем! - заявили мои посетительницы хором. - Тут будем сидеть!
      Одна забилась под стол, другая залезла за шкаф, третья кривлялась и кричала:
      - Мы некультурные! Мы некультурные!..
      Я их поодиночке переловил и вывел за белы рученьки в коридор. Дверь закрыл на задвижку, и, пока одевался, чтобы уйти, они ломились в кабинет, выкрикивая что-то свое - задорное и глупое...
      Что за бес в них вселился? Видимо, приняли доброе отношение за проявление слабости и тут же распоясались, почуяв "слабинку"...
      У Наташи нос красный, щеки шелушатся.
      - Тебя где так обветрило? - интересуюсь я, смазывая ее лицо мазью.
      - В лесу, - радостно говорит она.
      - Что там делать сейчас? Не пройти, не проехать!
      - Я на опушке, Сергей Иванович. Лес-то вовсе не мертвый. Я его слушать хожу. Снег робкий, он все время извиняется. А льдинки все время ссорятся. Одна сосулька билась-билась о другую, грубой стала. И вдруг солнышко. И у сосульки родилась капелька. А когда ветер пройдет, сразу десятки голосов кричат. Каждое дерево звучит по-своему. И каждая ветка. И каждый куст. Они торопятся самые лучшие мысли передать ветру. Ветер будто газета для тех, кто в лесу растет. Все новости сообщит и все выслушает... А еще снегири со мной дружат. Я приношу хлеб и крошу под кустами. Они мне песенки поют. Я отхожу, и они клюют крошки. Красивые. Как лучики от солнца. Мне к ним надо ходить, вы не запрещайте. Не то они погибнут...
      Я и не запрещаю. Намазываю ее нос и щеки, И думаю о том, что на территории детдома природы нет. Ни огорода, ни сада, ни парка. Упускается возможность совместного труда, совместного удовольствия. А до леса детдомовцу добраться - это какое желание надо иметь, какую смелость...
      Сережа вернул мою сумку - заляпанную и подзакопченную. Весь его рассказ о поездке свелся к тому, что им давали по рублю и можно было покупать что хочешь. Этот факт, видимо, оставил самое большое впечатление. Мимоходом добавил, что они были в музее, в театре и еще где-то. А возле вокзала видели замечательный кинофильм. И он принялся пересказывать его содержание...
      У наших ребят повышенная тяга к зверушкам. Навыки доброты и душевности, которые им не пришлось получить в семье, они получают при общении с "братьями меньшими".
      Сейчас в умывальной комнате одного из отрядов живут сразу две синицы. Ребята уверяют, что они пострадали от кошкиных зубов. Ребята выпросили у меня широкий бинт. Сказали, что для птичек. Санитарные правила запрещают держать этих синиц в умывальной. Но за стеклом сейчас минус тридцать. Я промолчал, понадеялся, что никто не поедет к нам с проверкой по такому морозу.
      Ленку, как и Танюшу, мысленно называю доченькой. Танюшку перевели от нас, едва выписалась из больницы, - беспрерывно идет эта чехарда перемещений. А Ленка, вот она... Учится в пятом классе. Прямые волосы до плеч. Аккуратно одевается. Когда ни увидишь, она словно на праздник нарядилась.
      Приходит ко мне, и мы разговариваем о жизни. У нее есть брат, он сейчас на лечении - токсикоман. Родители пили, и суд лишил их родительских прав.
      Ленка часто расспрашивает, где я живу, какая у меня семья, о сыновьях. Несколько раз она оставляла для них угощение - конфетки-горошки. Я приносил ей конфеты от моих ребят.
      Ленка хвастала подружкам, что я "позвал ее в гости". Торжественно подтвердил ее слова - чтобы никто не усомнился в ее правдивости...
      Димка философствует, по-моему, только в медкабинете. Философия требует неторопливых размышлений и сосредоточенных слушателей. Поразмышлять в детдоме еще можно исхитриться. А вот со слушателями туго.
      - ...Мне вот кажется, что мы, подростки, живем какой-то "параллельной" жизнью, не пересекаемся с обществом. А как устроено общество? Вы можете себе представить?.. Я представляю так. Вот гирлянда параллельных пластинок. Сквозь них продета нитка. На ней держатся все пластинки. Это и есть модель общества, так я думаю. Каждый на своей параллельной пластинке. Музыкант на одной, где музыканты. Художник - с художниками. Рабочий - среди своих. Начальник - среди своих. А самая нижняя пластинка - мы, подростки. Мы еще не знаем, где наше место. Но всем нам не нравится эта разделенность, эта "пластинчатость". Каждый подросток стремится преодолеть разобщенность. Одни понимают это, другие чувствуют подсознательно. Но смысл один - преодолеть разобщенность...
      Некоторые приживаются на какой-то пластинке. Другие создают свой мир, свою ложную пластинку из тумана - она как бы висит в пространстве. А некоторые пытаются соединить параллельные пластинки и - сгорают, как от короткого замыкания...
      - А ты где живешь, Димка? В чем твой смысл?..
      Сказал так и прикусил себе язык. Не вижу, что ли, где он живет?
      Но Димка лишь рукой махнул, словно отмел мои слова. Задумался о чем-то своем и вышел из кабинета...
      Сделали "паспорта здоровья" и каждому ребенку раздали: имя, фамилия, физкультурная группа и группа здоровья. А дальше, предполагалось, сами будут выписывать все медицинские события, случившиеся с ними за год...
      Но ничего не вышло. Уже через неделю от наших "паспортов" остались рожки да ножки. Не доросли ребята до такой идеи. Не поняли, не приняли задумку...
      С аутогенной тренировкой перед сном тоже неудача. Я разработал план занятия, провел его вечером в одной спальной, в другой. Но записать текст на пленку в нашем радиоузле не удавалось - директор предлагал всё новые сроки. И наконец отложил до неведомых времен...
      Пришла молодая женщина, попросила справки о состоянии здоровья двух девочек-сестричек из восьмого класса.
      - Я их сестра. Оформляю над ними опекунство.
      Я выдал справки. Одна девочка была здорова. У другой вегетативно-сосудистая дистония.
      Женщина испугалась, прочитав про дистонию. Долго меня расспрашивала, что это за болезнь, проходит ли она, как ее лечат, какой должен быть режим, какая диета. Потом замолчала, задумалась. Наверное, засомневалась, брать ли девочек...
      Зинаида Никитична втащила Дениску за руку. Дениска упирался.
      - Вот вам беглец для осмотра!
      - Кто это тут беглец?
      - Вот этот, Денис разлюбезный!
      - Куда ж ты бегал-то, лапонька, расскажи?
      - А чего они... злятся!
      - Экий фрукт! Через милицию его искали! Испереживались! И не рассердись!
      - К деду ходил...
      - Да какой дед! У тебя ни деда, ни бабки, ни папки, ни мамки!
      - В электричке его встретил. Когда ездили на "Лебединое озеро".
      - И что?
      - Поговорили. Он хороший. В гости меня пригласил.
      - Ну!
      - Ну я и сбежал!
      - Где он живет?
      - На Васильевском острове. Дом номер один и квартира номер один.
      - А улица? Улица какая?
      - Васильевский остров...
      - Больше ничего не знаешь?
      - Нет.
      - Не дошел бы ты по этому адресу. Неточный адрес
      - Но дед сказал так...
      - Значит, не очень хотел тебя видеть.
      - Но почему? Зачем врать?
      - Не переживай... - Зинаида Никитична привлекает Дениску к себе и гладит, гладит по голове.
      Потом мы вместе с ней его осматриваем, и она уводит мальчика. Тот не сопротивляется больше, идет покорно...
      По результатам медосмотра выделил группу в восемнадцать человек, нуждающихся в коррегирующей гимнастике. Подошел к учительнице физкультуры.
      - Я, конечно, буду заниматься с ними! - сказала та. - Но только если директор мне заплатит!..
      Подал директору докладную, где перечислил всех, у кого дефекты осанки. Он прочитал и сказал, что учительница должна вести эту группу без дополнительной оплаты.
      Через неделю снова подошел к учительнице.
      - Ну, как идут занятия?
      - А занятий пока не было.
      - Почему?
      - Директор мне ничего не говорит. И я молчу.
      - Ну, тогда я поговорю с ним!..
      Поговорил. Но директор был тверд. Без дополнительной оплаты - и точка...
      Штришок наших будней. Одной хочется лишних денег, другому не хочется переплачивать. А дети потом. Дети не главное...
      Делаем ватные шарики с Наташей и Леной. И вдруг Наташа выключается замолкает и ничего не слышит.
      Мы с Леной ждем, переглядываемся. Лена крутит пальцем у виска. Я качаю головой: не надо, мол, так...
      Время идет. И вот Наташа "возвращается". Глядит удивленно: чего мы на нее уставились...
      - Где ты была? - спрашиваю я.
      - У себя в лесу. Мне там хорошо. Я как взрослая. Деревья меня слушают. И птицы. Никто не обижает. Я для них большая и умная. Я им нужна. Они мне верят и меня любят, как маму...
      - Глупости! - перебивает ее Лена категорично. - Ты в детдоме живешь, а не в лесу!..
      - Лес все равно мой! - упрямо говорит Наташа.
      Снова принимаемся за работу. Молчим. Будто и не было разговора. Будто и говорить не о чем...
      Сережа снова пришел с гитарой. Я обрадовался.
      - Молодчина, что с инструментом! У тебя песни хорошие.
      - Хотите новую? Написал после каникул.
      - После вашей поездки?..
      Он кивает, садится на краешек стула, настраивает гитару.
      Могут лица сверкать и злиться.
      Могут лица выть, как шакал.
      Эти лица - ах, эти лица!
      Королевство кривых зеркал.
      В просветленном и злом угаре
      Ты увидишь вместо лица
      Волчьи морды, свиные хари,
      Клюв кукушкиного птенца.
      Приглядевшись, увидишь в профиль
      Жаб и цапель, гадюк и ворон.
      А иной с лица - Мефистофель.
      А иной с лица - фон-барон.
      А иной простодушно-весел.
      А другой - потаенно-хмур.
      Словно тысячи разных песен,
      Вьются тысячи лиц и фигур.
      И нужны до предела мысли,
      Так как стрелки нужны часам,
      А куда же себя причислить?
      И на что же похож я сам?..
      Мне нравится его песня.
      - Молодец! - хвалю Сережу от души.
      Он краснеет. Прошу повторить песню. Он смотрит на струны, смотрит в окно, кашляет и начинает петь снова...
      Дениска-первоклассник проводил меня до уличных дверей.
      - Ну, до свиданья, Дениска!
      - До свиданья, Сергей Иванович! А вы куда сейчас? Домой?
      - Домой.
      - А где вы живете?
      - Возле Пискаревки.
      - Возле Пискаревки... - повторил он и вздохнул. Я открыл дверь и увидел, уже с улицы, как он прощально машет рукой...
      Сидел в электричке, читал. Вдруг подсели Наташа и Лена. Выяснилось, что первая едет в гости ко второй. А Ленка ездит каждую субботу к маме. Она хорошо рассказывала про маму. Как они поют вместе по утрам любимые песни. Как мечтают, что Ленка будет "звездой" эстрады и мама тогда будет жить у нее "в уголке". Как мама учит Ленку шить. Как у мамы болит желудок (и у Ленки точно такая же болезнь). Как они с мамой отправились гулять и потеряли друг друга, а мама заплакала от страха, что не увидит дочку...
      Наташа слушала, переживала, ахала, завидовала Ленке. Я тоже сидел под впечатлением ее рассказа.
      На десерт будущая "звезда" преподнесла нам весь свой репертуар. Пела она увлеченно, не смущаясь тем, что кругом люди. Наташа подтягивала...
      Сошли мы на Пискаревке. Девочки пошли своей дорогой, а я смотрел им вслед и чувствовал глупейшее желание отправиться вместе с ними к Ленкиной маме...
      Не хуже, чем родительское заласкивание, может развращать ребенка сознание того, что он лишний, ненужный, брошенный, что его обделили.
      Как реагирует взрослый на сироту из детдома? Любой нормальный человек прежде всего испытывает жалость, сочувствие, постарается сказать доброе слово ребенку, приласкать его, чем-то угостить. И это может оборачиваться вредом для "сиротки".
      Вот стоит у меня в кабинете девчонка - красивая, злая. Она смотрит на меня холодными, наглыми глазами и требует:
      - Дайте мне банку аскорбинки!
      - Придешь в столовую и получишь. Вам же все отдаем!
      - Нет, вы мне одной дайте! Мы с подружками съедим!
      - А почему ты говоришь со мной... грубо?
      - А потому что вы эти банки украдете!
      - Они же большие, тяжелые. Нелегко мне уносить будет!
      - Не смейтесь! Отдайте банку!
      - Ты, может, заболела? Или обидел кто?
      - Не ваше дело! Отдайте банку, и все!..
      Это пререкательство длится, наверное, минут пятнадцать. У меня руки начинают дрожать. Не знаю, куда деться от этой маленькой фурии...
      К счастью, в кабинет заглядывает Зинаида Никитична и выручает меня. И я, успокаиваясь, думаю о том, что девочка испорчена жалостью окружающих. Психология ущербности, обойденности возобладала над ней. В одной сказке жадный король к чему ни прикасался - все превращалось в золото. А эта о чем ни подумает - все оборачивается одним желанием - как бы себе урвать. Уверовала, что все ей должны, что она может требовать, может выколачивать из взрослых всякие блага и отказа ей не будет. Еще бы, она детдомовская, ее права неоспоримы. Железное нахрапистое юродство...
      У двух ребят нашли вшей.
      - Кто в этом виноват? Кого мы должны наказывать? - спрашивает директор.
      - Вас нужно наказывать! - говорю я.
      Он смотрит на меня удивленно.
      - Я вас просил никого без медицинской справки после каникул не принимать, но вы забыли дать учителям указания. В результате ребята вернулись после каникул, минуя медкабинет. А воспитатели, видимо, не проверили тщательно головы...
      Директора явно раздражал мой вывод, но возразить по существу было нечего. Он перевел разговор на то, что в кабинете у меня много лишнего барахла (санпросветплакаты, старая ширма), и на повышенных тонах потребовал все убрать...
      На другой день я устроил "революцию" в изоляторе и медкабинете. Выбросил в коридор под лестницу старую ширму, санпросветплакаты и стенды, тумбочки, бормашину, части от физиотерапевтических аппаратов, старый диван и матрас, шкаф и пенал. Сразу стало свободнее дышать. Директор моего радикального вмешательства не заметил...
      Жила в детдоме девчонка. Убегала не раз. Приводила парней из поселка.
      Последний ее побег был уже при мне. Скрывалась она больше двух месяцев. Потом объявилась у тетки - единственной своей родственницы. Та, уже предупрежденная, сразу позвонила в милицию. Девочку вернули в детдом. Попросили прежде всего показать ее венерологу и проверить на сифилис. Решили переводить ее в спецПТУ. Но не успели. Она снова исчезла...
      - Сергей Иванович, я музыку сочинила!.. Ленка ворвалась ко мне в кабинет, подскочила ко мне, крутанулась волчком и начала напевать. Мелодия была простая и приятная.
      - Слова нужны! - сказала. - Сидел на подоконнике воробей и головой вертел. И ветка в окно стучала. И вдруг вышла музыка.
      - Хочешь, придумаю слова?
      Меня подхватил ее порыв. Я почувствовал, что и сам вроде бы окрылился.
      - Придумайте! - Ленка смотрит благожелательно. Поспешно хватаю чистый лист бумаги, ручку. И... ничего не происходит. Вздыхаю, чешу ручкой в затылке. Ничего. Хоть бы строчка!..
      - Не умеете вы, наверно! - говорит Ленка насмешливо и выпархивает из кабинета. Счастливая, светлая...
      Прибежал Дениска. Оказалось, порезал палец в столовой о кружку, когда расставлял их перед обедом. Я обработал глубокий порез, забинтовал палец и пошел в столовую осматривать посуду...
      Каждая третья кружка - со щербатым краем. Я велел шефу-повару все эти кружки выкинуть и тем создал серьезную проблему - посуды и так не хватало. Но шеф-повар решение одобрила: уж теперь-то завхозу придется приобрести новые. Так и вышло...
      Нужны ли мне именно эти ребята? Которые в этом детдоме?.. Нет, пожалуй!.. Свою потребность сострадания, сочувствия, помощи я бы мог утолить в любом другом детдоме - не только здесь...
      Что я могу им дать? Медицинскую помощь? Новации свои, половина из которых не состоялась?..
      Но разве я в силах дать им здоровье? Заложено ли оно в их генетических программах? По крайней мере, я страстно пытаюсь реализовать их программы в корректных условиях, не вступающих в противоречие с окружающей их средой.
      Страстными мои усилия должны быть обязательно, потому что эмоции появляются там, где недостает информации. А медицина изначально - работа при наличии неполной и зачастую недостоверной информации.
      Взрослому рядом с детьми надо просто жить. Полнокровно жить и быть счастливым. В этом, может быть, единственный секрет успешного воспитания.
      Разве я могу быть возле них целый день? И хочется, и рад бы, но так сложилось, что не могу...
      Все вроде так, да не совсем так... Чем дольше работаю здесь, тем больше нужны именно эти ребята...
      - Почему у нас мало цветов на территории? - спросила Наташа. - И сада нет?
      - Да, почему? - подхватил я.
      - Я их очень люблю.
      - Любишь - посади.
      - А где я возьму?
      - Приди на экономический совет и поставь этот вопрос.
      - Слишком много возни...
      Я спрашивал у ребят об экономическом совете. Многие знают, что он есть, и только. Ничего конкретного, никакого личного отношения...
      Хотя директор говорит, что он стал оказывать влияние на жизнь детдома. Получили, к примеру, дорогие зимние сапоги, и экономический совет постановил выдать их самому бережливому и опрятному отряду. Получает детдом деньги за склеенные ребятами конверты, и экономический совет постановляет, сколько от какого отряда "сминусовать" за тот или иной причиненный ими ущерб...
      Когда я расспрашивал об этом одного из членов экономического совета, тот вздохнул:
      - Отстаньте хоть вы от меня, доктор! Надоело все это!..
      И я понял, что хозяевами здесь они себя не чувствуют. Ни в этом совете, ни в других...
      Делаем прививки. На десять прививок - два обморока. Мальчишка-пятиклассник трясется крупной дрожью.
      - А со мной ничего не будет? А я не умру?.. - спрашивает боязливо. И теряет сознание...
      Та же история с девочкой из седьмого класса. Она долго не соглашается на прививку, агрессивно отказывается:
      - Я не буду! Ни за что! Я боюсь! Я убегу!.. - а после прививки вдруг бледнеет.
      Даю им понюхать нашатырный спирт. Они отлеживаются и уходят...
      Мальчик на другой день снова появляется в кабинете и тревожно расспрашивает, можно ли ему мыться в бане, не повредит ли прививка его здоровью. Я начинаю догадываться о его состоянии, спрашиваю, видел ли он умирающего, и он, помолчав, кивает: да, видел. Он готов рассказать. Я готов слушать...
      Но тут раздается сигнал на перемену, и в кабинет вваливаются жаждущие таблеток и перевязок. Мой потенциальный рассказчик уходит.
      А девочка не зашла. Никакие вопросы на второй день после обморока ее не волновали.
      - Ну как, Наташа?
      - Вы о чем, Сергей Иванович?
      - О цветочках.
      - Спрашивала. Обещали, что весной купят.
      - Ну вот, посадишь, и будет красиво.
      - А почему я? Все я да я! Пускай другие сажают!..
      Я смотрю на нее и не знаю, что сказать. Если семейные дети считают, что все за них должны делать мамы и папы, - это испорченные дети, эгоисты. А если наши детдомовцы считают, что сами ничего делать не обязаны? Значит, они тоже испорчены? Но кто их испортил или что? Государство ли, которое выделило сто с лишним ставок на двести детей? Или персонал детдома, который делает все-все за них, даже то, что нужно бы оставить ребятам?
      А может, виновата общая удовлетворенность? Ребята довольны, что их не трогают. Воспитатели - что никого трогать не надо...
      Или я не прав?..
      Директор ухватился за идею разновозрастных отрядов. Он усиленно рекламирует эту "находку". Мне рассказывали, что в редакции одного детского журнала он слывет чуть ли не новатором. По его мнению, совместный быт младших и старших ребят в какой-то мере заменяет, "модулирует" внутрисемейные отношения. Старшие учатся вниманию к слабым, душевности. Младшие получают помощь и заботу. В отряде младшие подрастают и, в свою очередь, становятся старшими...
      Слов нет, задумано, может, и хорошо. Но вот мы идем с Ленкой и Наташей по центральной улице поселка, и неожиданно узнаю, что думают девчонки по этому поводу.
      - Мы очень недовольны, что сделали такие сборные отряды, - признается Наташа. - Зачем собрали маленьких и больших вместе? Только воспитатели говорят, что это хорошо. А на самом деле старшие нас бьют и о нас не заботятся...
      Ленка перебивает ее:
      - А меня хотела мама забрать. Я так рада была. Но директор не дал. "У нас и так мало детей, а она музыкальная, ей надо быть здесь!.." Разве он прав?
      - Если мама серьезно захочет, она тебя заберет... Мы заходим в книжный магазин, и я покупаю им по книжке. Давно обещал и вот выбрал момент...
      Чудовищно! Оказывается, есть родители, которые считают "выгодным" определить ребенка в детдом. У них одна мысль доминирует: не надо содержать ребенка - государство воспитает. А то, что такое избавление от расходов равнозначно предательству, до них не доходит. Меня в недоумение и бешенство приводит сам факт существования подобных людей.
      Одни беды, одни потери от них! И калечат они души детей. Какой милиции пожаловаться, что ограблена душа ребенка? Как достучаться до этих каменных родителей, как доказать им, что истинная ценность - улыбка ребенка, а не хрустящие дензнаки? Почему я испытываю чувство вины перед их детьми, а им этим родичам - хоть бы хны?..
      Сейчас многие кивают на период "застоя" - он, мол, виноват во всем плохом. Но разве сам человек не должен отвечать за то, каков он есть? Разве сам он не способен, если захочет, остаться человеком в самых нечеловеческих ситуациях? Разве сам человек не виноват в том, что озверел, оскотинился?..
      Зинаида Никитична привела своих осматривать перед баней, и я ей высказал наболевшие мысли:
      - Да, мне страшно об этом думать, - сказала она. - Что делается с людьми? Не понимаю. Такое чувство, что они дичают, звереют. Кричим о культуре, а ее все меньше. Может, потому и кричим? Взорвали свои храмы, а новых построить не удалось... В наши-то сытые годы сирот в три раза больше, чем после войны. И каждый год добавляются еще тысячи. И ведь это при живых родителях.
      Вот спохватились, Детский фонд образовали. Правда, сомнения тут же появились. Может, он и не изменит ничего, этот фонд? Ну, денег смогут больше на ребят отпускать. Пусть даже больше, чем на семейных. Так ведь разве в деньгах только дело! Им душа нужна, этим несчастным детям. Только любящая душа способна спасти их обиженную душу. Разве сможет хоть какой фонд выделить по взрослой душе на каждую детскую? И потом, они ведь беспомощны, наши злючки. Они могут рычать, быть наглыми, неблагодарными. Но они беспомощны, как слепые котята перед жизнью. Сколько стоит буханка хлеба? Как включить газ на кухне, вскипятить чайник?.. Для семейных это пустяк, для наших - китайская грамота...
      У меня в кабинете Сережа и Лена. У Сережи под мышкой книга "Таис Афинская". Я хвалю. Сережа удивляется.
      - Разве она хорошая? Ребята говорят: зачем ты такую взял? Смотрите, что тут есть!..
      Он быстро листает страницы и находит рисунок обнаженной женщины.
      - Ну и что? - говорю я. - Любовь к женщине - самое прекрасное чувство, самое сильное в жизни мужчины.
      - Ну да! - удивляется Лена. - Такая гадость!..
      Я чувствую, что за ее словами тяжелые впечатления, полученные, видимо, в семье. Говорю о любви, говорю взволнованно. Спасаю любовь от той пошлости, грязи, которой она уже облеплена в ребячьих душах.
      Лена слушает недоверчиво, но благосклонно. А Сережа стоит с открытым ртом и не шелохнется. Видимо, только теперь (а он в пятом классе) ему впервые довелось услышать о значении любви для человека. Видимо, до этого никто при нем хорошо о любви не говорил...
      - Вы чьи бумаги пишете? - спрашивает Димка.
      - Люды... - Я называю фамилию нашей беглянки, не отрываясь от писанины.
      - А-а, понятно, - Димка хмыкает. - Она вас в сарай еще не приглашала?
      - Зачем?
      - Ну, как мужчину... Как мужика...
      - Чего ты несешь? - Я отрываюсь на секунду, смотрю на него и снова пишу.
      - А меня приглашала... - Димка, разговаривая, берет со стола рулончики пластыря, отрезает липкую ленту и приклеивает себе на щеку.
      - И что же ты?.. - Я оторвался от бумаг.
      - Мало ли что!.. Сходите - узнаете!.. Мужики из поселка не раз приходили...
      - Ладно, бог с ней! Чего пластырь-то налепил?
      - А, это... - Димка дотрагивается до щеки. - Пусть подумают, что рана. Пожалеют лишний раз...
      Лежит на кушетке маленький пластмассовый Чебурашка. Кто-то из ребят его тут оставил.
      Ленка приходит, видит игрушку.
      - Бедненький, - говорит жалостливо, - тебя тоже никто забирать не хочет! Никому ты не нужен в дочки-сыночки!..
      Она возится с Чебурашкой. На меня - ноль внимания, словно никого нет в кабинете.
      - А вот я буду твоей мамочкой!.. И никому тебя не отдам!..
      И уходит с Чебурашкой на руках. И я молчу, не останавливаю, хотя мелькает мысль, что надо бы Ленку окликнуть, напомнить о том, что нехорошо брать вещи без разрешения...
      Вчера было девять больных, и сегодня, в воскресенье, я не выдержал, плюнул на выходной и отправился на работу.
      Детдом опустелый, тихий. Из девяти вчерашних больных нашел на месте только троих. Остальные разъехались по домам.
      Прошел по спальням. Воспитателей нет. Несколько ребят сидят по углам, занимаются кто чем. Двое вывинчивают лампочку, поставив табуретку на табуретку и рискованно балансируя. Двое читают. Девчонки красят волосы. Какой-то мальчишка красится заодно с ними.
      Удручающее впечатление произвела эта воскресная безнадзорность. Правда, ребята рассказали, что их отряд уехал на экскурсию...
      Наташа меня заметила и подошла.
      - Сергей Иванович, а что значит "надорваться"!
      - Зачем тебе это?
      - Бабки говорили, что мама надорвалась...
      Я объясняю значение слова.
      - Значит, она сама себе испортила сердце? Да лучше бы мы голодные сидели!
      - Долго не просидели бы...
      - Буду мамой, ни за что не умру, пока мои ребята не вырастут!..
      Она морщит лоб и глядит на меня с непонятной укоризной...
      В детдоме ЧП. Мальчишки-восьмиклассники избили девчонку-сверстницу. У той сотрясение головного мозга. Отправили в больницу.
      Я поговорил с одним из мальчишек.
      - Гадины они все! Нарожают детей - и в детдом!
      - Но она-то тут при чем?
      - А чего она сказала, что двух детей родит!.
      Зинаида Никитична делится со мной:
      - Удивительно, как они любят своих родителей! Как нежно говорят о своих забулдыжных папах и мамах. Их лишили родительских прав, но из детского сердца, их, видно, не вычеркнуть. Семейные дети хуже, по-моему, относятся к родителям, чем наши "подкидыши". Моя, например, дочка совсем не замечает меня, слова лишнего не скажет.
      А их родители - ох и бестии! Пока детишки маленькие, родители про них не вспоминают. А как детишки в силу входят, вдруг объявляются папули-мамули со своими "чуйствами". И ребята им все прощают, никакого зла не помнят лишь появись, лишь сделай видимость, что интересуешься дочкой или сыном...
      Мальчишки-восьмиклассники, что избили девочку, оказывается, напились перед этим. Они еще на молодую воспитательницу напали, напугали ее.
      Через день-другой узнаю: одного из восьмиклассников срочно выписали из детдома - обратно к матери-пьянице.
      На мой взгляд, это действие совершенно непонятное и необъяснимое. И непедагогичное к тому же.
      Детдом - учреждение, где собраны отнюдь не ангелочки. Это воспитательное учреждение. Произошла позорная, безобразная драка. Конечно, это ЧП. Оно должно обсуждаться, должны приниматься меры. Значит, неладно с воспитательной работой, с организацией досуга ребят, если подобное стало возможным. Но отправлять мальчишку туда, откуда его забирали несколько лет назад? Какой в этом смысл? Кому это надо? К чему это приведет?
      Разумеется, ни к чему хорошему!.. Можно, конечно, изобразить дело так, что вот, мол, была заблудшая овца - и нет ее. А все остальные в детдоме прилежные херувимчики. Но это будет совсем как в старой песенке: "Все хорошо, прекрасная маркиза..."
      Разумеется, я не педагог и гляжу на эти педагогические решения как бы со стороны - из своей родной медицины (в ней, кстати, своих проблем немало). Но мальчишку жалко. Оступился, а его еще подталкивают - падай дальше! Какая же это педагогика! Скорее демонстрация полного бессилия, на мой взгляд. Разве он нужен своей непутевой матери?..
      Я высказал свои соображения директору, но он никак не отреагировал. Только посмотрел совсем как Алена Игоревна: мол, знайте, свои градусники...
      В детдоме всего двое медицинских работников: Полина - медсестра - и я. Полина только что кончила училище. Коротко постриженная. Очень "директорская" по духу. Всегда ходит в балахонистом свитерке и похожих на спортивные шароварах. Увидеть ее в белом халате - событие.
      Но я ее почти и не вижу. Она в детдоме рано утром, когда меня еще нет, и поздно вечером, когда меня уже нет.
      Считает, что имеет склонность к педагогике. По совместительству работает в отряде как воспитатель.
      Медкабинет при ней был неухожен до тех пор, пока я сам не взялся за благоустройство. На мой упрек Полина ответила:
      - Не умею я создавать уют! Не дано мне этого!..
      Я подумал: не здесь ли разгадка молодых педагогинь, их сокровенная тайна. Они все как Полина.
      В большинстве женщин выражено древнее, как мир, материнское начало. Такие бессознательно создают вокруг себя атмосферу "гнезда": порядок, уют. Но есть женщины, которым своего "гнезда" не соорудить вовеки.
      Из таких Полина. Для них "гнездо" - детдом. Не ими сотворенный, не им принадлежащий. Тут можно поддерживать существующий "статус-кво" и не надо изобретать того, что не дано от природы...
      Неужели в них начисто отсутствует материнское начало? Неужели тяга к воспитательству - компенсация, заполнение пустоты, которой природа не терпит?..
      Но почему нет в них этого праначала, первоосновы женской души? Не потому ли, что все они забалованные, заласканные, "маменькины" и "папенькины" дочки?.. Все им готовеньким подносилось. Никаких навыков жизни, никакой практики альтруизма. Только родительская готовность потворствовать им во всем. И вдруг реальность - внешний мир, который не желает их признавать. И переживание комплексов. Встреча с директором, возможность самоутверждения, обещание самореализации. Но какой ценой?..
      Димка сел за стол и смотрел, как я работаю. Я принимал первоклашек, обрабатывал их царапины, укусы, порезы. Ждал, когда Димка заговорит.
      - Что вы меня не гоните? - спросил он. - И вообще никого не гоните...
      - А зачем? С вами интересней!
      - А меня рокеры с собой брали, - сказал Димка, и я услышал хвастливые нотки в его голосе. - Здесь, в поселке, две семьи рокерских.
      - Что это за семьи такие?
      - Семья - это несколько рокеров и их вожак, их "папа".
      - И куда же они тебя брали?
      - Гонять, конечно. Только директору не говорите, ладно?..
      - Так и гоняли все время?
      - Остановки- делали. Пожрать-попить, отношения выяснить.
      - Какие отношения?
      - Ну, одна девчонка ушла от "папы". К своему же рокеру. "Папа" избил этого парня.
      - И парень дал себя избить?
      - Нет, он защищался. Но "папе" другие помогали.
      - Всемером на одного?
      - Вчетвером. Порядок же должен быть.
      - Теперь понимаю, почему твои приятели девчонку избили. Тоже для порядка...
      - Она сама виновата. Вредная и доносчица.
      - Вот и получается, она вредная, а вы ее - для порядка - по мордасам...
      - Да нет, это, конечно, неправильно.
      Иду с уборщицей, проверяю чистоту в спальных, туалетах, коридорах. Она дышит тяжело, даже при спокойной ходьбе запыхалась.
      - Я тоже в детдоме жила, - рассказывает мне. - Девять лет. Отец и мать от сыпняка в войну погибли. Голодно было, и босиком бегали. Все были без родителей. И все держались друг за друга. Были как братья и сестры. Картошку за лакомство считали. Она вкуснее была, чем нынешняя, точно помню...
      Уборщица говорит о том, что читано-перечитано, видено-перевидено, и я слушаю ее вполуха. Потом простая мысль поражает: ею-то все это прожито! Разглядываю ее внимательно. Дряхлая какая! Зачем ей еще работе И начинаю слушать осмысленно...
      Делаю обход в изолятора - осматриваю больных. Вдруг является Сережа и начинает меня передразнивать.
      - Может, уймешься? - прошу я.
      - Я тут уже был, - говорит Сережа серьезно. - Привезли меня в этот детдом и сунули в изолятор. А я три дня ничего не ел и стекла все побил. Теперь-то но-овенькие...
      Он задумчиво смотрит на окна.
      - Зачем же бушевал тогда?
      - А просто так... В знак протеста...
      Он снова начинает кривляться. Я не обращаю на него внимания. Так он и фиглярничает всласть до окончания обхода. Я ухожу, а он остается в изоляторе...
      Ленка приходит с порезанным пальцем.
      - Знаешь, я ведь придумал слова к твоей музыке!
      - Какой музыке?
      - Ну помнишь, воробей вертел головой, ветка в окно стучала...
      Пытаюсь напеть мелодию, сочиненную Ленкой, но получается плохо.
      - Не помню! - говорит Ленка решительно. - 3абыла!..
      - Как же так!
      - Да ерунда! - утешает Ленка. - Еще придумаю!..
      Занимаюсь ее пальцем. А в ящике стола лежит листок со стихами, которые не понадобились...
      Пришла учительница за медицинской документацией на второго восьмиклассника, что участвовал в избиении девочки. Как я понял, его тоже хотят выпихнуть из детдома - на руки тетке или опекуну.
      Учительница раздражена:
      - Очень нездоровая обстановка в коллективе. Очень плохая обстановка. Она неизбежно должна сказаться на детях. Эту дикую драку породили наши педагогические распри. И главный виновник распрей - директор. Он набрал девчонок, прикрылся ими, как броней, и давит на нас, на старый персонал. Нам не дают работать, нас обвиняют во всяческих грехах, нас вынуждают освобождать места для новых директорских кадров. А сами они при его попустительстве замалчивают такие вещи, за которые с нас бы голову сняли. Вы знаете, например, что в ноябре нашу первоклассницу сбила машина? А, не знаете!.. Она три недели в больнице пролежала. А кто про это знал в коллективе? Никто! Замолчали, замяли... Мало достать новые кровати или вестибюль зеркалами украсить! Это еще не делает из человека хорошего руководителя. Ты сумей соединить, сплотить людей, чтобы они действительно товарищами были. Вот тогда ты директор!..
      Она берет бумаги на мальчика и уходит. Я сочувственно смотрю ей вслед. Говорила она убедительно, и разве не слышал я того же от Зинаиды Никитичны, разве сам не видел и не понимал...
      Для чего же директору нужна его нелепая, самовлюбленная гвардия? Может, именно как наступательная, штурмовая сила, обеспечивающая захват "плацдарма" то бишь детдома?..
      А потом он пошагает дальше - в облоно, в Минпрос или куда там еще?..
      А что, все выстраивается... Прибрав к рукам детдом вычистив его от "посторонних", директор получает свободу маневра. Он может спокойно выдавать желаемое за действительное. Например, советы в детдоме существуют формально. Но их можно представить как решающий фактор внутренней жизни коллектива. Разновозрастные отряды слеплены без учета не только психологических характеристик, но даже привязанностей детей. А их можно выдать за большое гуманное достижение, чуть ли не замену семьи... Да мало ли как еще можно сманеврировать! Полуправда, поданная умным, энергичным администратором как правда в последней инстанции да еще приправленная соусом его личностного обаяния, может производить ошеломляющее впечатление. Поблефовать так некоторое время, отводя глаза комиссиям да проверкам, - и вот ты выдвинут, замечен, шагаешь наверх...
      А девчонки небось видят в своем директоре этакого романтического героя. Бедные девчонки! Закомплексованные, запутанные, они потянулись к жизни действительной, к жизни духа. Но очутились в болоте, воображая, что взлетают...
      Сила директора в том, что он сумел использовать их стремление к жизни подлинной себе на благо. А благо для него - карьера, известность, почет...
      У Зинаиды Никитичны красные пятна на щеках.
      - Скорей, Сергей Иванович! Там Дениска лежит!..
      Она побежала - неумело, одышливо, а я следом за ней.
      - Где он? - спросил на бегу.
      - Там! Где бутылки сдают!..
      Я ее обогнал и, подлетев к пункту приема, который притерся вплотную к детдомовской территории, сразу увидел мальчика. Он лежал на пустых ящиках. Рот раскрыт, лицо белое-белое, глаза безумные. Водил руками перед собой, словно что-то невидимое ощупывал.
      Никого больше не было. Только ветер, горы ящиков да грязь, намешанная десятками ног.
      Я взял Денискину руку и проверил пульс. Он частил. Подбежала Зинаида Никитична и встала, шумно дыша.
      - Что тут было? - спросил я.
      - Гады... Нюхачи проклятые... Лешка из пятого... И еще один... Из поселка... Те удрали... А этого бросили...
      Зинаида Никитична тяжело наклонилась и подняла из-за ящика прозрачный пакет.
      - Это с него сорвала... А клей унесли... Гады... Делайте что-то, Сергей Иванович!..
      - - Идите впереди меня! Открывайте двери!..
      Я поднял Дениску на руки, понес к спальному корпусу...
      В кабинете сделал ему два укола, дал нашатыря. Мальчик очнулся, и его тут же вырвало. Зинаида Никитична обтерла полотенцем его лицо. Потом взяла из-под раковины тряпку, вытерла пол.
      - Только директору не говорите про это, ладно? - попросила. - Директор его сразу отправит отсюда, а парнишка хороший...
      Выписываю рецепты из медицинских карт - готовлю заказ на очки для сорока четырех человек. Приходит семиклассница.
      - Дайте мне рецепт на очки!
      - Ты видишь, я как раз готовлю все ваши рецепты.
      - Мне мама обещала заказать! Ваших очков мне не надо!
      - Хорошо, сейчас выпишу. А из общего списка тебя вычеркну...
      Она уходит, а я отвлекаюсь от списка, думаю, качаю головой. Ничего я все-таки не понимаю. Какое-то странное учреждение, современный детдом. Зачем он нужен? Для чего? Чтобы пьяницы спокойно пили в хороших квартирах, полученных на детей?..
      Нормальные родители тратят силы и нервы, дни и ночи, тратят большие деньги, пестуя своих детей. А эти "кукушки" подкинули своих государству, а потом, глядишь. облагодетельствуют ненароком: очки закажут или игрушку подарят. А детдом растит для них работников да заботников...
      Отправил Дениску в центральную районную больницу на обследование. Он там пролежал две недели. Обнаружились отклонения в работе почек. Дениске выделили путевку в санаторий. И уехал он от нас в лесную школу...
      Наташа уже второй раз прибегает с жалобами на живот. Я ничего не нахожу из заболеваний. Сводил ее в лабораторию больницы - сдали все анализы. Вернулась Наташа с полными карманами конфет. Это ее поразило. Она спросила:
      - Сергей Иванович, как вести себя, чтобы всегда всем нравиться?
      - Будь веселой и не унывай.
      - Я и так не унываю. Давайте еще в больницу сходим!..
      Лучше всего в детдоме тем, кто совершенно не помнит родителей. Даже среди первоклашек есть такие. Мне их особенно жалко, но они сами не считают себя несчастными. Они не знают, что потеряли. Не могут оценить. Люди без корней. Детдом - единственное, что им знакомо. Их мир, их естественная среда, их экологическая ниша.
      - Хорошо бы в Ивангород перевели! В тамошнем детдоме интереснее было!..
      - А я бы в толмачевский опять поехал. Там тетенька одна очень добрая...
      Почти все дети скучают по родителям, о встречах мечтают. А для этих "мама, папа" - расплывчатый сон, который, может, снился, а может, нет...
      Будут ли они способны сами потом создать семью, эти подобия перекати-поля? Смогут ли стать настоящими родителями? Добрыми? Человечными?..
      Иду с этажа на этаж с утренним дозором. В руках санитарный журнал собираю в него все свои замечания. Застаю мальчишек-восьмиклассников в их спальной. Димка среди них.
      - Здравствуйте! Чего не на уроках? Сачкуете?
      - Было нас шестеро, Сергей Иванович. А теперь вот четверо.
      - Двоих отчислили, да?
      - Мы и сами не знаем. Все втихомолку.
      - Так узнайте! Подойдите к директору и расспросите. Спокойно, не повышая голоса. Почему перевели ваших товарищей? Директор объяснит...
      Мальчишки повеселели после моих слов, подняли поникшие головы, переглянулись. Я им подсказал, как действовать, а им как раз этого не хватало - действия, поступка. Теперь они смогут защитить своих товарищей, смогут потребовать объяснений...
      Увидел директора в столовой, подождал, пока он пообедает, и насел на него.
      - От вас нужна помощь. В подвале стеллажи необходимо сделать более высокими - там лужи на полу от талых вод. И новые разделочные доски заказать на кухню...
      Договорить не пришлось. Директор сморщился и прервал меня.
      - Это сложно. Не знаю, где взять материал...
      - Да ведь и СЭС предписала!
      - А-а, пусть!..
      Директор махнул рукой и ушел. Как же так, украсить зеркалами вестибюль - это не сложно, а новые разделочные доски для поваров - никак! Может, потому, что зеркала - эффектны, а досками не похвалишься?..
      Основной недостаток наших ребят - невоспитанность. Элементарных навыков культуры им не хватает, простых моральных норм. Заходя в кабинет, не скажут: "Здравствуйте!" И в дверь никогда не постучатся: "Можно ли войти?.." С порога выпаливают, что им нужно. Требуют помощи, а не просят. И уходя, конечно, не прощаются...
      Мне кажется, правила вежливости - то, с чего воспитателям следовало бы начинать воспитание. И еще с привития навыков опрятности.
      Говорю об этом ребятам - они вроде бы слушают. И в то же время думают, наверное, с усмешкой - чудит, мол, доктор. А воспитатели вообще чувствуют себя особой кастой и на мои слова не реагируют.
      Приехали заведующий районо и председатель райисполкома. Директор водил их по детдому, был обаятелен, даже ослепителен. Дольше всего задержал гостей в вестибюле, где рассказал с юмором, как трудно было достать зеркала...
      Уезжая, визитеры его похвалили, и директор целый день ходил с "парадным лицом".
      "Вот наглядное действие "эффекта зеркал", - подумал я. - Директор пустил пыль в глаза приезжим, очаровал их мишурой, видимостью, и теперь его превознесут на каком-нибудь совещании. А рядом с ним будут "неделовитые" коллеги, которые больше думают о новых разделочных досках, чем о зеркалах. И никто не похвалит этих непрактичных коллег...
      Сережа и Лена сидели у меня в кабинете и задирали друг друга. Я заполнял медкарты и слушал их краем уха.
      - Что ты умеешь? - говорила Лена.
      - Играть на флейте! - говорил Сережа.
      - А я - играть на учителях!
      - Как это?
      - Любой учитель сделает, что я захочу!
      - Врешь!
      - Флейтист! А ты соврал хоть раз?
      - А зачем?
      - Где уж тебе, лопоухий! Слушайте, а давайте так соврем, чтобы все поверили! Давайте сочиним рассказ! Про детский дом!
      - Лучше сказку! - предложил Сережа.
      - Давайте, - неуверенно сказал я...
      Так родилась идея. Начать сочинять мы не успели, потому что прозвучал сигнал на обед, и ребята умчались. А я ушел в больницу...
      Узнал, что отчислять мальчишек-драчунов запретили. Слава богу, нашлись умные головы!..
      Того парнишку, которого уже отправили к матери-пьянице, вернули назад в детдом. Другого тоже оставили в покое. Восьмиклассники рады. Здравый смысл все-таки победил, вопреки нашим ретивым "педелям", "педологам", или как там их еще...
      Каждый раз, когда Зинаида Никитична приводит на осмотр свой отряд перед баней, мы с ней разговариваем. Ребята идут мыться, а мы решаем проблемы. Много времени это не занимает. Не успеют ее питомцы головы намылить, как она уже снова возле них. Но за недолгую нашу беседу мы успеваем наговориться - и она, и я.
      В этот раз она высказала интересную, на мой взгляд, идею.
      - Ребята наши в основном не сироты. У них отцы-матери есть. И усыновлять-удочерять их поэтому нельзя. Хотя, по-моему, это неправильно. Ребята есть удивительно хорошие. И жаль, что они лишены нормальной семьи. Я думаю, почему бы не ввести такое понятие или звание, как духовные родители. Пусть бы они юридических прав не имели на детей. Пусть бы брали их к себе только на выходные или на каникулы. Все равно - сколько бы они сумели сделать полезного!.. Конечно, институт духовных родителей создать нелегко. Надо для этого радикально перестроить работу детдомов: превратить их из закрытых учреждений в открытые. Чтобы люди, решившие взять шефство над детдомовцем, свободно могли прийти, познакомиться, выбрать. Поначалу погулять вместе, в кино сходить, в театр. А потом уже брать к себе. Может быть, и надолго можно отдавать детей духовным родителям, а не только на выходные? Как считаете?.. Такое звание предполагало бы бескорыстие. Духовные родители не права и льготы получали бы, а только обязанности. Они бы полностью отвечали за ребенка, могли бы его воспитывать, отдавать свою теплоту и душевность. Хотя проблем тут сразу возникнет куча, это я понимаю...
      Ребята распотешились - утром я обнаружил на двери изолятора красиво вырезанные из синей бумаги и приклеенные буквы: "Дом отдыха". Хотел их тут же отскоблить, а потом подумал: пусть изолятор будет так называться. К середине дня мне это даже понравилось. Несколько раз выходил из кабинета и любовался на дверь. Жаль, насовсем нельзя оставить.
      - Не вы ли "Дом отдыха" сотворили? - встретил я Сережу и Лену.
      - Не мы!.. - Сережа посмотрел хитро.
      - А может, и мы! - сказала Лена.
      - Над сказкой подумали?
      - Ленка думала. А я только поддакивал.
      - Слушайте, Сергей Иванович, как я бы рассказала. Жили-были воробьишки: два брата и две сестрички.
      - И был у них брат-кукушонок.
      - Не перебивай!.. Они его дразнили, что он неродной им, что его подкинули. А кукушонок переживал. Однажды он отправился искать своих родителей.
      - И встретил медведя.
      - Не перебивай!.. Не медведя, а медвежонка! Тот посмеялся над кукушонком и послал его к лисе.
      - Медвежата разве злые?
      - Не перебивай!.. Лиса хотела съесть кукушонка, и тут вдруг его мама-кукушка объявилась. Кукушка прогнала лису, но не узнала своего сына.
      - А он ее узнал разве?
      - Да не перебивай же!.. Она улетела, а кукушонок расстроился и заплакал. И тут он услышал крики. Это кричал медвежонок, он попал в капкан.
      - Кукушонок помог ему открыть капкан...
      - Опять лезешь... Медвежонок от радости подпрыгнул до неба. А потом вспомнил, что по лесу летали воробьишки - искали кукушонка.
      - Он позвал воробьишек...
      - Правильно, у него голос громкий. Воробьишки прилетели и попросили прощения.
      - Тут и сказке конец...
      - Ну как, Сергей Иванович, понравилось?
      - Ага!.. Слушайте, а давайте сказку придумаем с песнями! Песня воробьишек, песня кукушонка...
      - Правильно!.. - У Сережи загораются глаза.
      Лена ничего не говорит. Она глядит задумчиво Мне кажется, она уже сочиняет песни...
      Наташа:
      - Сергей Иванович, вы так хорошо про свою маму рассказывали! А моя мама все равно лучше! Она была больная очень, сердце не в порядке. Ей запрещали меня рожать, а она взяла да не послушалась. Очень хотела быть со мной вместе. Мы с ней хорошо жили, весело. В кино ходили, по лесу гуляли. Я от мамы научилась любить лес. А однажды купались - я тогда в детсадик ходила, - и я как закричу: "Мама, тону!.." Пошутить хотела... Мама на берегу лежала. Она села, когда я закричала. А потом снова легла. Я как закричу снова: "Мама, тону!.." А она даже не шевельнулась. Я вышла на берег, а она, оказывается, умерла...
      Наташа глядит на меня безмятежными глазами. Ей пока что не приходит в голову страшный вопрос: не она ли убила маму?..
      Утром в понедельник делаю обход помещений. Нет в детях наших стремления к порядку, к чистоте. Ну хорошо, убирать кровати их научили. Но почему же бачки для мусора переполнены? Почему на полу возле них обрезки и обрывки бумаги? Почему горы мусора за бачками, на полу? Неужели трудно подсказать ребятам, внушить простейшую мысль - самим вынести мусор? Но детдомовцы считают это зазорным. Я понял по их репликам, когда разговаривал с ними. Вот уж барчуки, вот уж неженки! Откуда в них-то потребительская психология: сори, сколько хочешь, - убирать не тебе! Ответ, видимо, один сами так воспитываем. Сами выбиваем почву у них из-под ног. Сами лишаем реального шанса осознать свое достоинство...
      Какое уж тут самоуправление! Все разговоры о нем - блеф, игра в бирюльки. Потому что нет элементарного самообслуживания. Если школьник мусор не может убрать за собой, не дорос до этого, то как он будет сам управлять детдомом? На мой взгляд, самоуправление реально тогда, когда является потребностью, необходимостью детского коллектива. А его подсовывают, как погремушку, - нате, позабавьтесь. Какая от него польза? Ребятам-школьникам предлагают управлять старухами-уборщицами - вот что такое самоуправление в нашем детдоме...
      Приехала комиссия - два санитарных врача для плановой проверки детдома. Директор сам водил комиссию. А мы с завхозом ходили как свита. Ругал директор производственное объединение, которое было тут же, в поселке, и считалось шефом детдома. Оказывается, директор просил построить хоккейную коробку и спортплощадку, но ему отказали. Я подумал: не проще ли было сделать спортплощадку силами самих ребят? Но вслух свой вопрос при комиссии не задал. Ругал также директор председателя попечительского совета. Ругал своих предшественников и медиков - моих предшественников. Мол, почему и те и другие не ставили раньше серьезных вопросов - и медицинских, в том числе, - решать которые надо сейчас. Меня бы, видимо, директор тоже ругал. Но я был тут же и стеснял его.
      В результате всех его демаршей в воздухе выткался образ незаурядного человека, полного творческих планов, но опутанного цепями по рукам и ногам...
      - Ну и прожектер ваш директор! - шепнула мне одна из санитарных врачей...
      Сочиняем дальше с Леной и Сережей свою сказку.
      - Давайте сову введем! Для нее будет хорошая ночная песня!
      - Пусть она будет умницей! Все не спит, все думает и думает!
      - И крот нужен! Он такой... Как некоторые папы: все тащит себе.
      - А я для лисы начало песни придумала!
      - Спой, светик, не стыдись!..
      Ленка свысока нас оглядывает, встает в позу и поет "лисьим" голосом:
      - Я рыжа, рыжа, рыжа. Я хитра, хитра, хитра...
      - Зайцы ждут меня, дрожа. Ждут и птенчики с утра! - подхватываю мотив.
      - Не птенчики, а курочки, - поправляет Сережа.
      - А медвежью песню кто придумает?
      - Давайте я!.. - предлагаю ребятам.
      - Хорошо, Сергей Иванович! А я лисью песню закончу!
      - Так, может, магнитофон завтра принести?
      - Подождите, Сергей Иванович! Прорепетируем, как следует, - потом и запишем!..
      Юная педагогиня мимоходом заглядывает и скрывается. Мы не обращаем на нее внимания. Передо мной лежит тонкая тетрадка. В нее записаны первые слова нашей сказки. Я читаю предложение вслух. Ребята меня поправляют...
      Осматриваю седьмой класс. Мальчишки проходят быстро и деловито. С девочками начинается мучение. Хихикают, огрызаются. Сбились, будто овцы, кучкой посреди кабинета и ни шагу к столу.
      Входит Люда-беглянка - накрашенная, веселая, - и ситуация резко меняется.
      - Девочки, я припоздала. Вы меня ждете, да?
      Ей что-то шепчут на ухо, и она заразительно хохочет.
      - Глупые! Доктор почти молодой мужчина! И безопасный - по должности. На нем надо тренировать свои охмуряющие силы! А вы упускаете возможность!..
      Она быстро раздевается до пояса. Плавным шагом, работая на публику, подходит ко мне.
      Я проверяю осанку, слушаю стетоскопом, спрашиваю, нет ли жалоб на здоровье.
      - Есть!.. - Она делает серьезное лицо. - Хочу убежать снова да погулять. А в левой груди колет. Где точно - не пойму. Как нажмете, скажу.
      Я осторожно пальпирую ее развитую по-взрослому грудь.
      - Нет... Нет.. Не здесь... Очень уж вы слабенько... Тут забыли...
      Опускаю руку. Гляжу на Люду.
      - Я красивая, да?
      - Да! - отвечаю ей в тон.
      Другие девчонки начинают раздеваться.
      - Хотите, я после этих дурочек снова приду? - говорит Люда. Потренируетесь, может, и найдете, где больно...
      Я не отвечаю, осматриваю других. Чувствую, что уши горят...
      Самый частый вид болезни в детдоме - травма. Порезы, синяки, укусы это вообще мелочи быта, о них и вспоминать нечего. Случаются сотрясения головного мозга. Вчера третьеклассница спрыгнула с крыши сарая и ударилась о землю спиной. Сегодня у нее боли в пояснично-крестцовой области. Я ее госпитализирую в больницу, выдерживаю при этом ее яростные слезы, ее "не хочу", "не буду", "не пойду". С ней дружит моя Ленка. Когда я говорю, Ленка мурлыкает лисью песню из нашей сказки. Когда я замолкаю, Ленка подключается к уговорам...
      Мы написали нашу сказку. Мы высидели ее в моем кабинете. Мы сочинили, спели ее, записали на пленку. Нам она понравилась. И ребятам, которые случайно забрели на первое представление, тоже. Наша сказка задевает, будоражит зрителей. Они ее не просто слушают - они ее переживают. Песни запоминаются тут же. И не беда, что мы даем спектакли не на сцене, а в медкабинете, - мы говорим о важном и нужном для ребят. Вот она, эта сказка, столько времени, сил, надежд у нас отнявшая...
      На уютной лесной опушке жила-была звонкая воробьиная семья. Папа-воробей и мама-воробьиха с утра до вечера летали по делам. А детишки-воробьишки играли, ссорились и мирились - в общем, занимались обычными ребячьими делами.
      Мы - веселые девчонки.
      Мы - веселые мальчишки.
      Наши песни очень звонки.
      Мы - малышки-воробьишки.
      Мы с утра по веткам скачем,
      Мы устраиваем драки.
      Не умеем мы иначе,
      Воробьишки-забияки.
      Вкусных червяков и зёрна
      Нам приносят папа с мамой,
      Мы хватаем их проворно
      С ненасытностью упрямой.
      А потом опять хохочем,
      А потом опять играем.
      Так живем мы в доме отчем
      Над лесным пушистым краем...
      Звали воробьишек так: Чирик, Чивик, Чулик, Чивка, Чирка, Гук. Всё они облазают, всё высмотрят и обсудят. А когда устанут от беготни, начинают дразнить Гука, чтобы не скучно было. Гук - большой, неповоротливый, черный.
      - Ты какой-то неправильный! - говорит Чирик.
      - Ты, наверное, ворона! - говорит Чивик.
      - Воробьи такими не бывают! - говорит Чулик.
      - Все перья перекошены - как с чужого плеча! - говорит Чивка.
      - Кто тебя полюбит, нескладеху! - говорит Чирка...
      Гук и сам чувствовал, что не похож на других. Он молча слушал братцев и сестричек и не возражал. Когда ему совсем грустно становилось, он уходил в лес и пел свою песенку.
      Я не знаю, кто я такой,
      Каково мое имя?
      На меня махнули рукой
      Кто всерьез меня примет?
      А я, может быть, самый внимательный,
      Самый щедрый и самый заботливый,
      Самый ласковый, обнимательный.
      Самый добрый и нерасчетливый.
      Все хотят меня заклевать,
      Но за что же, за что же?
      Где отец мой и где моя мать?
      Кто понять меня сможет?
      А я, может быть, самый внимательный,
      Самый щедрый и самый заботливый,
      Самый ласковый, обнимательный,
      Самый добрый и нерасчетливый...
      Однажды Гук спросил
      - Что же мне делать? Как узнать, почему я такой?
      - А ты сходи к сове! - сказал Чирик.
      - Говорят, она мудрая, - сказал Чивик.
      - Своим клювом она любую тайну раскусит, - сказал Чулик.
      - А глаза у нее большие, как Луна! - сказала Чивка.
      - Она тебе все объяснит, - сказала Чирка.
      Целый день искал Гук сову и только к вечеру нашел. Сидит она в чащобе на березовом пне и мурлыкает что-то. Гук прислушался и вот какую песенку разобрал:
      Легко ли это - быть совой,
      Быть вечно на посту,
      Глядеть бессонной головой
      В ночную темноту!
      И все на свете понимать.
      И видеть, что Луна,
      Как будто ласковая мать,
      Вниманием полна.
      И сожалеть о тех, что спят,
      Всей мудростью совы
      Они от головы до пят
      Как будто бы мертвы.
      Лишь умный ночью на посту.
      Лишь умным не до сна.
      И понимают красоту
      Лишь совы да Луна...
      - Здравствуй, сова! - сказал Гук.
      - Ты кто? - спросила сова.
      - Я не знаю.
      - Зато я знаю. Сейчас вспомню... Ты - кукушонок!
      - А что это значит?
      - Это значит, у тебя никогда не будет своего дома.
      - А мама с папой у меня есть?
      - Твои родители - кукушки.
      - А как их найти?
      - Путешествуй, спрашивай...
      Отправился Гук на поиски родителей. Идет и поет:
      Пока смеюсь, в моей груди как будто в яркий сад окно.
      Что? Неудача впереди? Разлука? Слезы? Все равно!
      На небе мало ль было туч? Но побеждает солнца луч,
      И ты таинственно могуч, как бог, пока тебе смешно...
      Вдруг песенка прервалась, потому что Гук увидел кого-то белого и пушистого.
      - Какой ты мягонький! - сказал Гук - Тоже, наверное, птенец?
      - Я заяц.
      - А что значит быть зайцем?
      - Это значит бояться и смеяться. Бояться, что кто-то тебя съест. И смеяться над тем, кто хочет тебя съесть.
      - А ты не знаешь, где мои родители? Они кукушки.
      - Не знаю Но если услышу про них, я тебя догоню.
      - Спасибо, зайка! - сказал Гук и отправился дальше. Он шел и пел:
      Пока смеюсь, в моей груди как будто в яркий сад окно.
      Что? Неудача впереди? Разлука? Слезы? Все равно!
      На небе мало ль было туч? Но побеждает солнца луч,
      И ты таинственно могуч, как бог, пока тебе смешно!
      А если в гневе голова и злые плещутся слова,
      Глаза - как дохлая плотва, как ржавое веретено.
      И думаешь "Смеяться? Нет! Пускай смеется тот, кто сед!
      Он видел свет прожитых лет, а у меня в душе темно!.."
      Смех - пограничная черта... Но правит миром Доброта,
      И у последнего крота найдется яркое зерно.
      Один живет, как будто спит. Второй, как злой шакал, вопит.
      А третий годы просидит за картами и домино...
      Но улыбается малыш: "Ах, глупый мир! Ты так болишь!
      Как будто, кроме трудных слез, тебе другого не дано!
      Засмейся, и любой вопрос, оттаяв, сделается прост,
      И ты дотянешься до звезд, живя красиво и умно.."
      - Кто тут хулиганит? - вдруг раздался голос из под земли, и оттуда высунулся недовольный коричневый зверек .Он щурился и моргал, хотя вокруг была уже настоящая ночь.
      - Ты птенчик? - спросил Гук. - Ты тоже кукушонок?
      - Я взрослый и преуспевающий крот.
      - А ты добрый?
      - Мне некогда быть добрым! Мне надо преуспевать!
      - Преуспевать - значит, быть одиноким, да?
      - Какой ты глупый! Слушай и запоминай!
      Я блаженствую в теплом жилище.
      И пускай позавидуют мне!
      Ах, как много одежды и пиши,
      Ты ее не износишь во сне,
      Ты ее не сжуешь и во сне!
      Я все понял, всего я добился,
      Я во всем в этом мире успел.
      Не постился и не утомился,
      Потихоньку до счастья дорылся,
      От любых непогод уцелел.
      Говорят о каком-то там "свете",
      О мерцанье какого-то "дня".
      Я не слушаю сказочки эти,
      Только норку родную ценя
      Ничего нет светлей для меня!..
      - А моих родителей ты не видел? - спросил Гук.
      - Какое мне дело до твоих родителей! - сказал крот и спрятался под землю.
      Гук подождал - может, он появится, прилег под кустик и уснул. Утром он снова пустился в путь. Шел он, шел и вдруг наткнулся на спящего зверя.
      - Эй ты, - проворчал зверь, открывая глаза, - куда торопишься?
      - - Иду искать папу с мамой.
      - А у тебя их разве нет? Вот бедняга!
      - А у тебя родители кто?
      - Они медведи. Я бы пошел с тобой, но медведь может дружить только с медведем, так меня учат.
      Если ты силен безмерно
      И при том несуетлив,
      Значит, ты умен, наверно,
      И красив, и справедлив.
      Если ты силен безмерно,
      Значит, ты умен, наверно!
      При тебе любые звери
      Тише солнечных лучей.
      Для тебя открыты двери
      Без отмычек и ключей.
      Если ты силен безмерно,
      Значит, ты умен, наверно.
      Мы не любим всяких вредин,
      Подхалимов, злюк, хитрюг,
      Лишь медведь, дружа с медведем,
      Знает, что такое друг!
      Если ты силен безмерно,
      Значит, ты умен, наверно...
      - А про кукушек ты не слышал?
      - Папа говорит, что они от зависти мешают чужому счастью.
      - Будь счастливым всегда! Я тебе не помешаю!..
      Гук долго шел, никого не встречая. И загрустил. Чтобы себя приободрить, он запел песенку.
      Если дома папа, мама,
      Лампа светит на столе,
      Это значит, самый-самый
      Ты счастливый на земле.
      Если братья, сестры рядом
      Все с тобой до одного,
      Это значит, что не надо
      В жизни больше ничего.
      Только б знать родную дверцу.
      Знать, что дом твой не вокзал.
      Только б тот, кто дорог сердцу,
      Никогда не исчезал!
      Только б знать, что ты с друзьями,
      Только б знать - с тобой друзья.
      Над полями, над лесами
      Светит звездочка твоя..
      И тут он увидел рыжего зверя, который подкрадывался к нему.
      - Ты чего? - закричал Гук. - Я маме скажу!
      - У тебя мамы нет! Я все подслушала!
      - Ой, кто там? - крикнул Гук. - Обернись!.. Лиса обернулась, и Гук спрятался за дерево.
      - Что ты зря кричишь?.. Где, где ты?.. Забрался небось на дерево?..
      Лиса уселась на землю и, подняв голову, стала ждать. При этом она напевала.
      Я рыжа, рыжа, рыжа,
      Я хитра, хитра, хитра,
      Зайцы ждут меня, дрожа,
      Ждут и курочки с утра.
      И любой, кто не хитер,
      Попадет ко мне на зуб.
      Я как будто бы костер
      В нем сгорает тот, кто глуп.
      Никому не одолеть
      Сети, свитые лисой.
      Я сильнее, чем медведь.
      Я быстрее, чем косой.
      Не сумеешь обмануть
      Не сумеешь победить.
      Только в этом жизни суть,
      Только в этом к счастью нить...
      Я рыжа, рыжа, рыжа.
      Я хитра, хитра, хитра.
      Зайцы ждут меня, дрожа.
      Ждут и курочки с утра...
      - Ку-ку!.. - вдруг прозвучало с соседнего дерева.
      - Кукушка, - крикнула лиса, - сосчитай мои годы!
      - Ку-ку... - сказала кукушка и замолчала.
      - И все?.. - спросила лиса с досадой. - Глянь-ка, нет ли там птенчика не ветках?
      - Нет! - сказала кукушка.
      - Вот негодник! Обманул! Пойду других искать!.. Лиса удалилась, напевая свою песенку.
      - Мама, - крикнул Гук, выйдя из-за дерева, - это я, твой сынок!
      - "Мама", "сынок" - непонятные слова! - сказала кукушка. - От них делается скучно!
      - Мама, где твой дом? Пойдем туда!
      - Еще одно непонятное слово! У меня нет дома!
      - Тогда построим его, хорошо? И будем жить вместе!
      - Я ни с кем не могу жить вместе! Я наблюдаю за временем, я им распоряжаюсь! Всякие мелочи не для меня!
      На перекрестиях дорог сижу в засаде,
      Я не жалею рук и ног - чего же ради?
      Слежу за временем, связать пытаюсь нити,
      Когда какая-то гроза разъединит их!
      Есть у других и дом и сын, а мне не надо.
      Отдам я годы, дни, часы другим в награду.
      Мне не понять, зачем ругать мои вояжи!
      Пусть я одна! Пусть я не мать! Но я на страже!..
      Кукушка замолчала и улетела. Гук хотел броситься за ней. И вдруг услышал крики:
      - Ой-ой ой! Как больно!
      - Я сейчас! Я бегу! - Гук бросился на помощь. Он увидел между деревьями того медвежонка, с которым встречался раньше.
      - Ой ой-ой!
      - Что случилось?
      - Моя лапа! Она попала в капкан! Папа говорил, что надо быть осторожным! А я не послушался!
      - Сейчас!.. Я помогу!..
      Гук попробовал разжать капкан, но ничего не получилось. Тогда он стал ползать вокруг капкана и разглядывать его. В одном месте он увидел маленькую дырочку и сунул в нее клюв. Он повертел клювом туда-сюда, и вдруг капкан, щелкнув, открылся.
      - Не понимаю, как я это сделал! - сказал Гук.
      - Ура! - закричал медвежонок. - Твой клюв стал ключиком, вот и все!
      - Как это просто! - сказал Гук.
      Медвежонок прыгал вокруг него и выкрикивал радостную песню:
      Как хорошо скакать, бежать, вертеться, кувыркаться!
      Как хорошо пройти, смеясь, по тысяче путей!
      Как хорошо мальца-птенца любить, как будто братца,
      Как хорошо любить всех-всех, всех-всех лесных детей!
      Как хорошо узнать о том, что сила не в почете!
      Узнать о том, что доброта и разум всех сильней!
      Найдите доброту в душе, и вы весь мир поймете!
      Найдите в сердце доброту - и будьте вечно с ней!
      - А ты говорил, медведю нужны только медведи!
      - Я спрошу у папы с мамой, почему меня учили неправильно!
      - Будешь дружить со мной?
      - Буду, конечно! Ой, слушай, а вдруг это тебя иcкaли?
      - Кто искал? Когда?
      - Пролетали тут недавно воробьишки и звали Гука!
      - Это меня! Меня звали!
      - Сейчас я крикну их!.. У меня голос громкий!..
      Медвежонок набрал воздуху в грудь, открыл рот да как закричит:
      - Эй, воробьи! Гук здесь!
      - Где?.. Где он?.. - послышались голоса, и, откуда ни возьмись, появились братишки и сестренки Гука.
      - Здравствуй! - сказал Чирик. - И не сердись! Нам без тебя было скучно!
      - Ты наш братик! - сказал Чивик. - Пусть и не похож на нас!
      - Мы были глупыми! - сказал Чулик. - Папа с мамой нам объяснили!
      - Папа домой нас не пустит, если тебя не найдем! - сказала Чивка.
      - А мама сказала, что мы никогда не сможем летать высоко, если ведем себя низко! - сообщила Чирка...
      - Спасибо вам! - сказал Гук. - Вы такие хорошие!...
      Они запели песню воробьишек И медвежонок пел вместе с ними
      Мечтаем. Сережа, Ленка и я.
      - Устроим представление в детдоме. В актовом зале. Костюмы сами сделаем.
      - Потом выступим по радио.
      - Можно по всем детдомам проехать. Пусть все услышат.
      - А вдруг по телевизору покажут?
      - А что! Ведь интересно же!
      - А деньги нам заплатят за это?
      - Кучу!
      - Круглый год буду есть пирожные!
      - С лимонадом?
      - Ага!
      - Может, еще поработаем? Улучшим текст...
      - Ну что вы!
      - И так здорово!
      - Молодцы мы все-таки!..
      Мечтаем долго и упорно. Очень "вкусное" занятие...
      Отметил, что детское отделение больницы стало работать хуже. Взять выписки - тут бог знает что! Я, как врач детского дома, ничего не могу узнать из тех бумажек, что сейчас выдаются ребятам. Там указано: лечился с такого-то по такое-то с таким-то диагнозом. И все! Что получал? Какие препараты? Какие процедуры? Какие проводились обследования? Каковы их результаты? Какие рекомендации может дать стационар?
      Ответов на эти элементарные вопросы нет!
      Сходил два раза к заведующей отделением, попросил указывать в выписках хотя бы результаты обследования - анализов крови, мочи и так далее. Но безрезультатно.
      Тогда написал докладную главврачу больницы. Жду, как он отреагирует...
      Двадцать третьего февраля пришли девчонки, Ленка и еще две, поздравили с праздником и хотели мне подарить книгу - толстый томик русских народных сказок. Хорошо, что в кармане у меня были конфеты. Я отдарился ими и отказался от книги. Целая перепалка вышла, и девчонки, как мне кажется, ушли недовольные. Сережа в этот день не заглядывал, но зато двадцать четвертого я ему в свою очередь вручил книжку про пограничников...
      - Счастье ваше, что вы не педагог, - размышляет Зинаида Никитична, пока я помогаю ей комплектовать отрядную аптечку. - Можете просто общаться с детьми. Без всяких "воспитательских комплексов". А нам, учителям, плохо. Мы ведь не учим, нет. Потому что учить - значит передавать определенный стиль жизни, стиль мышления. Мы информируем детей о том, о сем. Причем информируем узко и плоско. Ибо все у нас раздроблено, в нашем деле. Учителя разделены по предметам, которые преподают. Воспитание - самый неделимый на свете процесс - мы умудрились разрезать на виды: эстетическое, патриотическое и так далее. Будто они существуют и в самом деле, эти "виды"! Если я говорю о красоте архитектурных ансамблей, чем я занимаюсь эстетическим воспитанием или патриотическим? Не дай бог, перепутаю, не тот ярлычок навешу, не в ту графу отчета запишу...
      Где цельность? Где единство педагогики? По-моему, наша раздробленность от того, что мы имеем груду развалин, а не науку. Там, где мы говорим "узкий профиль педагога", "отдельный вид воспитания", можно проще сказать: "обломок", "осколок". Среди всеобщей разделенности нас гложет тоска по гармоничной общности, по гармоничному единству. Нашу систему воспитания надо менять. Она примитивна. Даже более того - она первобытна. Но на что ее менять?..
      Димка просится в изолятор.
      - Ну положите, Сергей Иванович! Ну что вам стоит! Ну хотя бы только на завтра!
      - А что завтра? Контрольная?
      - Нет, меня завтра бить хотят!
      - Кто?
      - Ну, та "семья" рокеров! С которой ездил!..
      - За что бить-то?
      - Да я с другими поехал. А в той "семье" решили, что я их предал...
      - Конечно, ложись. Можешь не день - больше пробыть. Только следи за чистотой в палате, ладно?..
      Три дня Димка пробыл "пациентом" и никакие рокеры его не беспокоили...
      А я в это время усиленно думал о последнем разговоре с Зинаидой Никитичной. О том, что "нашу систему воспитания надо менять". И чем больше думал, тем больше понимал, что ее слова многое объясняют. Мы в медицине тоже привыкли к неправильному воспитанию - через окрик, через запрет, не иначе. Возможно, подсознательное желание "перемены системы" и подталкивало меня к перемене работы. Но осознал я это желание только сейчас.
      Но ведь мало сказать, что нынешняя воспитательная система не устраивает. Надо что-то предложить взамен. Что-то придумать, изобрести, выстрадать...
      Родные часто откупаются от наших детдомовцев, я заметил такую тенденцию. У одного на руке дорогие электронные часы, другой играет дорогими коллекционными машинками, у третьего в кармане еще какая-нибудь дорогая мелочь. Ребята лишены любви и доброты, материальных лишений они не знают. И все-таки, видимо, в каждом живет ощущение, что им недодали, которое так или иначе может прорываться...
      Вот Сережа сочинял сказку, вот с удовольствием пел песню кукушонка - и вдруг утащил баночку поливитаминов и все их съел за один присест. Потом он маялся, чесался, покрылся красными пятнами. А я недоумевал, зачем ему нужна была эта кража? Ведь поливитамины и так дают им каждый день - всему отряду, в возрастных дозировках. Или это обычная детская логика: одно-два драже малое благо, а целая баночка - большое благо? Или сработал комплекс ущемленности, обделенности, который есть в любом детдомовце? Дай-ка я компенсирую себе то, чего мало...
      Я ни слова не сказал Сереже в осуждение, не бранил его, и он продолжал ходить ко мне как ни в чем не бывало...
      Ленка прибежала, глаза большие.
      - Сергей Иванович, у Наташи кровь идет!
      - Откуда?
      - Откуда, откуда!.. Все трусы в крови, неужели непонятно, откуда.
      - Веди ее сюда...
      Ленка исчезла и вернулась вместе с подругой. Я вспомнил недавние Наташины жалобы, расспросил ее, подумав сначала о травме или почечном заболевании. Наташа себя чувствовала хорошо, и я быстро отбросил мысль о болезненной причине кровотечения. Девочке одиннадцать лет, и у нее впервые в жизни началась менструация. Поскольку мамы у Наташи нет, мне пришлось вместо мамы объяснять, в чем тут дело. Я ей рассказал о взрослении, о превращении девочки в девушку. Рассказал, как себя вести в такие тревожные дни.
      - Значит, дети будут? Не хочу!.. - очень эмоционально воскликнула Наташа после моего рассказа.
      И я ей терпеливо говорил о великом женском деле - рождении детей. И о любви.
      Когда замолчал, увидел по девчонкам, что они прониклись полным доверием ко мне.
      Ленка:
      - Нам мальчишки говорили, что мы рожать будем. Но ведь это больно, когда из живота ребенка достают. Да, Сергей Иванович?
      Наташа:
      - Дети тогда бывают, когда мужчина и женщина вместе в постели? Да, Сергей Иванович? Или тогда, когда они поцелуются?..
      И я снова говорил им о любви как о самом светлом чувстве. И думал о том, что детдомовских детей мещанская молва обычно представляет как "все познавших" и "испорченных". А они, в массе своей, просто дети, обычные дети, вопреки любой дурацкой молве...
      Многие наши ребята - воришки и попрошайки, я неоднократно в этом убеждался. Они набиваются в кабинет с какими-то жалобами и не уходят после оказания им помощи. Один прилипает к стеклянному шкафчику с лекарствами и как бы невзначай заглядывает в него. Другая лезет в пенал, где опять же всякие медикаменты. Третья роется в бумажках на столе, четвертый вытягивает фломастер из карандашницы, пятый что-то отвинчивает от зубоврачебного кресла, шестой... - да где уж мне уследить за шестым.
      Если я прикрикну, начну совестить, они делают послушные лица, но глаза их остаются лукавыми. Они начинают канючить, если видят, что стащить невозможно.
      - Сергей Иванович, дайте мне эту бутылочку! Ну пожалуйста!..
      - А мне - этот бинтик! Дайте, жалко, что ли!..
      Бывает, я сдаюсь. Тогда они уходят довольные. Но если они клянчат что-то невозможное (например, мой стетоскоп), тогда я, конечно, держусь. Но и они, если заведутся, остановиться уже не могут. Ноют и ноют, словно комары над ухом. Берут меня измором. В таких случаях я терплю долго, а потом, чтобы не вспылить, беру очередного попрошайку за плечи и мягко вывожу из кабинета...
      Моя докладная главврачу больницы о неправильной выписке ребят из стационара дала хорошие результаты. Заведующая детским отделением не только стала присылать правильные выписки, но и переписала старые некачественные. Я рад и за себя - можно лучше заботиться о ребятах, - и за коллегу: ведь я посчитал было, что ей на это наплевать...
      - Все меня ругают, - говорит Димка-восьмиклассник. - Но не такой уж я плохой! Меня даже усыновить хотели...
      - А почему не усыновили?
      - Очень старые были. Своих детей не завели, а я им понравился. А все отговаривать стали. Сказали, что они мучиться будут...
      - Из-за этого не взяли?
      - Из-за документов. Старикам сказали, что они выгоду ищут.
      - Как это? И откуда ты знаешь?
      - Да сами они говорили. Приходили извиняться... Одни сказали, что им надо квартиру побольше. Другие - что они себе домработника хотят. А третьим показалось, что старики из ума выжили. И направили их... ну, к этим врачам...
      - К психиатрам?
      - Ага. А им там справку, что они нормальные, почему-то не сразу выдали. Из-за этого дед в больницу попал. В сердечную. А бабка ухаживала за ним.
      - А потом?
      - А потом извиняться приехали. Мне костюм новый подарили. Красивый. Они вообще-то добрые...
      Димка грустнеет на минутку и тут же стряхивает с себя грусть, снова становится бесшабашно-разболтанным.
      А я думаю, почему не поверили в доброту стариков те, кто гонял их за бумагами? Почему искали корыстный интерес в бескорыстном решении бездетной пары? Разве доброта требует оправдания, обоснования? Разве нужно ее доказывать как некую сомнительную теорему? Разве так ее много, чтобы топтать ее и глумиться над ней?..
      Наташино признание почти совпало с Димкиным. Закон парных случаев. Вообще я заметил, что добиваться откровенности не надо, не надо напрашиваться на нее и вызывать ее искусственно. Ребячья откровенность всегда проявляется вдруг, невзначай, внепланово...
      - Меня брали в дочки, - рассказывает Наташа. - Папа был директором магазина, мама - переводчицей. Они богатые очень. Все блестит, и ничего трогать нельзя. У меня в комнате гарнитур стоял. Я его взяла и обклеила любимыми картинками, которые из детдома принесла. Мама просила-просила, чтобы я их соскоблила, но я не послушалась. Потом стали ко мне девочки прибегать. Уроки делали, играли. У меня всегда друзей много. А маме с папой это не нравилось. К ним-то самим никто домой не ходил. Только в ресторане веселились... Я вообще-то непослушная была, это точно. Но разве можно сразу начинать их слушаться! Пусть бы сначала показали, что в самом деле меня любят! Они, пока ходили в детдом, были добрые. А как привели меня в свою квартиру, только распоряжались. Поди туда, принеси то, сделай это. Как в сказке! А я ведь свободный человек, правда?..
      Наташа говорила агрессивно, готовая на меня накинуться, если хоть как-то возражу. Я слушал и словно бы видел ее за спиной всех детдомовцев. Они часто мне казались бездушными, колючими. Но их ли надо винить в этом? Они заледенели, они обросли не колючками, а сосульками. Терпение и тепло, тепло и терпение нужно им. Но легко ли дать это? Мы-то, взрослые, разве сами не позвякиваем на ходу? То ли это монетки звенят в наших кошельках, то ли льдинки - в наших сердцах...
      Было назначено производственное совещание. Я немного опоздал. Уселся в переднем ряду и стал слушать. Незнакомая женщина зачитывала анонимное письмо, направленное против директора. В нем низменно трактовались отношения директора с педагогинями.
      Сотрудники детдома слушали и молчали. Чтение закончилось - тоже молчали. Старые, от лица которых было написано... Молодые, которых задевали...
      Я оглядел их всех. Ну, кто встанет? Кто возмутится? Кто возьмет на себя труд начать отповедь?..
      Никто не начинал. Я уловил на лицах некую готовность. Они готовы были поверить - все-все-все - в то, что прозвучало. Если не поверить, то, по крайней мере, принять к сведению. Ведь "дыма без огня не бывает..."
      Проклятая - знакомая и непостижимая - готовность! Чуть какой черный слушок... Чуть какая злая молва... И сразу присловьице наготове - про дым и огонь... И сразу напрочь забываются миллионы оклеветанных безвинно. Загубленных без причины...
      Ах, какой страшный дым, какая липкая плотная завеса бывает без огня! Нам ли не знать, россиянам!..
      Я встал и возмутился. Почему мы должны слушать эту грязь? Почему должны обсуждать ее? Надо отослать анонимку в прокуратуру - пусть разберутся, кто состряпал...
      После моих выкриков собрание оживилось. Выступила дама из роно. Выступил директор, у которого дрожали руки. Он сказал, что он хороший и никаких анонимок не боится. Выступили воспитатели - старые и молодые...
      Не директора я защищал. Не в его поддержку говорил... Открытые навстречу мерзости лица - вот что не забыть, вот что страшно...
      Сережа сегодня ненормальный. Бледный, вялый, растерянный.
      - Сон плохой увидел, - говорит неохотно. - Будто я стою во дворе большого городского дома. Ночь. Небо такое чистое. Звезды. И где-то далеко-далеко словно комар пищит. А я знаю, что надо всех будить. Иначе будет так плохо, так плохо... И знаю, что уже не успеть, уже поздно. Стою во дворе, и слезы по щекам льются. А комар ближе стал, громче. И уже слышно, что это не один комар, а целая стая - звук идет со всех сторон. Сильнее и сильнее гудит. Мне ясно, что это не комар - что-то неживое, ужасное. Разеваю рот, хочу перекричать. А вокруг уже вой, нет сил его слушать. Это летит смерть...
      Сережа оживляется, рассказывая. Розовеет. Будто сбрасывает с себя нелегкий груз увиденного во сне.
      - А люди спят себе и спят. Все окна пусты и темны Только луна - белая, как снег, - отражается в каждом окне...
      И вдруг луч света метнулся. Какой-то прожектор включился, один-единственный. Я увидел в его свете, как падает сверху Смерть. Она была длинная, как змея. И много стеклянных глаз, и в каждом глазу тоже белая луна...
      Все вспыхнуло беззвучно. И стены стали падать на меня. Они крошились, ломались, как льдины в ледоход. И за каждый обломок держался человек. Тысячи обломков и тысячи людей. И все падали на меня... И тут я проснулся...
      Работая в детдоме сегодня, можно стать человеконенавистником. Можно, жалея ребят, возненавидеть мужчин и женщин, которых видишь на улице. Ведь среди них гуляют папы и мамы наших воспитанников. Нет, не добрый взгляд на мир из нашего детдомовского окна. Это как наваждение, такие мысли, настроение такое. Надо головой потрясти, надо ущипнуть себя, чтобы наваждение рассеялось. Надо напомнить себе, что большинство людей нормальные...
      Марина - девочка неприятная. Так мы считали с Зинаидой Никитичной. Внешне красивая - чернобровая, черноглазая, - поведением своим она не вызывала симпатий. Обижала малышей - дергала, толкала, причем старалась это сделать исподтишка. Взрослых не слушалась. Говори, убеждай, приказывай она, как пень. Стоит, потупившись, разглядывает что-то у себя под ногами. Или начинает, высунув язык, строить гримасы...
      Когда пришла женщина и сказала, что хочет удочерить девочку-сироту, никто не питал надежд насчет Марины. Но чем-то они приглянулись друг другу. Женщина стала регулярно появляться, всегда с подарками для "дочки". А Марина ждала "маму" и важно рассказывала всем, что та принесет ей конфет. "Когда не было мамы..." - стала говорить Марина. "Когда не было мамы, я была плохая...", "Когда не было мамы, птички не пели...", "Когда не было мамы, я ночью плакала..." Эти слова "когда не было мамы" - разделили ее жизнь на две части, обозначив подлинное ее начало, точку отсчета, от которой она все теперь мерила. На наших глазах она становилась ребенком, настоящим ребенком, а не тем колючим дикаренком, которого мы привыкли видеть...
      А потом - не знаю, как сказать, - потом женщина, ее "мать", пропала, исчезла, перестала приходить. От Зинаиды Никитичны я узнал, что она "передумала".
      Об этом бы надо написать большой и неторопливый рассказ. Надо бы написать и про "доброжелателей", которые сообщили Маринке, что "мама" ее бросила. Надо бы написать, как Маринка плакала, упав на пол... Надо бы написать, как мы ждали, что она снова превратится в неуправляемую дикарку. Но она осталась тихой и послушной девочкой...
      Но пока не могу. Слишком все это свежо.
      Семиклассница Люда сидит напротив меня, положив ногу на ногу. На ней дорогие сапоги, зеленый шерстяной костюм. На лоб спущена кокетливая челка.
      Поскольку в начальных классах она училась не по одному году, по возрасту она, конечно, старше любой семиклассницы.
      - Что вы меня разглядываете? - говорит она. - Хотите чего-нибудь? Так я пожалуйста!
      - Ты со всеми... вот так?
      - Нет, конечно! Стариков не люблю! А вы еще не старый!
      - Зачем тебе все это?
      - В этом мой талант! У каждого свой талант. У меня - вот этот.
      - Неинтересный... "талант".
      - Не врите вы, ради бога! Ни капли правды кругом!
      - Что я тебе наврал?
      - Да будто вам неинтересно! Я пальцем поманю, и вы за мной, как собачонка!..
      - Оставь свой тон! Я тебя понять хочу.
      - А чего меня понимать! Я вся тут!..
      В ее глазах наглое торжество. Красивый упитанный звереныш...
      Девочка из четвертого класса "на спор" присела сто раз, а потом ее тошнило, рвало, был понос, болели ноги, и я ее выхаживал в изоляторе. Другие девчонки вздумали закаляться, босиком бегая по снегу. Почему-то девочки активнее мальчиков в плане приобщения к жизни. Так мне сегодня кажется. Из мальчишек только Димка себя закаливает - уже почти год каждое утро обливается холодной водой в бане...
      Поговорил с директором на повышенных тонах. Он стал пенять, что питание в детдоме плохое. Я не согласился. Он стал кивать на "Зеркальный" вот там-де здорово. Я возразил, что "Зеркальный" - образцово-показательный лагерь. Там школа пионерского и комсомольского актива. Там штаты другие и не такие возможности, как у нас. Он сказал, что у нас должно быть так же. Я сказал, что у нас и так неплохое питание, а если кто его и портит, так только он сам. Я, например, запретил консервированные зеленые помидоры в пищу, а он разрешил. Я запретил зимой давать мороженое, директор разрешил...
      Во время детдомовских праздников нет никакого контроля за едой. После Восьмого марта, например, я положил шесть девчонок в изолятор потому, что, по их же словам, они "обожрались" халвой. Нужны ли такие "лукулловы пиры"? Я не против того, чтобы доставлять радость нашим ребятам. Но радовать их надо с умом. Чтобы минутная радость на другой день не оборачивалась болезнью.
      Директор стал доказывать, что он все делает для детей, а не для себя. Демагогия! Однако мы договорились, что запретов на пищевые продукты я самостоятельно делать не буду. Только после согласования с ним...
      Наташа пришла жаловаться на Сережу:
      - Повлияйте на него, Сергей Иванович! Он только с вами сейчас хороший, а больше ни с кем. После подъема не встает. Спит себе, как медведь, портит нам показатели. Если мы вмешаемся, он ругается, да какими словами!.. А если воспитательница придет, он и ее не слушает. Даже обзывается. Совсем дикий стал. Каждый день у него по три драки, не меньше. Он не сильный, зато бешеный. Заведется - страшно делается. С ним никто из мальчишек связываться не хочет. Они, по-моему, рады, что он такой. Всё на него валить стали. Сами нашкодят, а он виноват. Вы поговорите с ним обязательно. Пусть он одумается...
      Наташа не ушла, пока я не пообещал, что обязательно поговорю. В тот же день я попытался выполнить обещание, но едва начал пересказывать Сереже "обвинения", как он молча повернулся и покинул кабинет...
      ... - Они очень заземлены, - в очередную нашу беседу сказала Зинаида Никитична. Образно говоря, они смотрят себе под ноги. Им подавай все немедленно. Чтобы потрогать можно было. А еще лучше - скушать. "Бесплодных" усилий не признают. Что нематериально, невещественно - для них не ценность. А директорские девчонки пытаются их увлечь демагогией, розовыми соплями. Учат иждивенчеству, может, и сами не желая того...
      Вы знаете, глядя на ребят, недавно поняла, что большинство людей всё еще дикари. Они даже не подозревают, что жить - значит отказываться от себя. Нет, современный дикарь думает лишь о собственной выгоде - урвал высшее образование, урвал узкую специализацию, машину, дачу, кучу книг и пластинок... Но все равно остается нулем в культурном плане.
      Родители наших, конечно, попроще. Пьют, хулиганят - вот и вся их программа. Но дикари есть дикари...
      После ее ухода я думал: "А не плодим ли мы сами таких дикарей своим технократическим воспитанием"? Гуманитарные программы уменьшаются, "усыхают" год от года. Литература, история оказались искусственно уже не на втором, третьем - на десятом месте. Мы обеспечиваем главенство наук точных, но тем самым подрубаем их же корни, потому что негуманные технари бесплодны. Техника мертва, если не стоит на плечах гуманистов. Совершенная техника требует совершенного человека... Культура не может быть торжеством разума сухого и холодного. Культура, по-моему, самообуздание тревожного, совестливого разума...
      Захожу с обходом в спальню девчонок-восьмиклассниц. Одна из них жалуется на горло. Я ее осматриваю, вынимаю из кармана таблетки (у меня в халате целая аптечка), объясняю, как лечиться. Остальные девчонки обступают нас и обрушивают град вопросов. Выясняется, что многие из них собрались поступать в медучилище, с тем чтобы после попасть в институт. Просят рассказать об учебе в нем. Я сажусь. Им интересно слушать, мне вспоминать. Им очень хочется знать, положены ли льготы детдомовцам при поступлении в вуз, но я об этом ничего не знаю...
      Принес директору текст нашего "Кукушонка", предложил организовать в детдоме театр музыкальной сказки.
      - А кто будет им руководить? - спросил директор,
      - Могу я.
      - Вся наша беда не в отсутствии репертуара, а в отсутствии режиссера. Режиссер придумает театральный ход, и все будет интересно. Вам такого не придумать. Ищите режиссера!..
      Тем и закончилась попытка организации музыкального театра. Собственно, театр уже был, существовал. Но лишь внутри моего кабинета...
      Ничего не понимаю. Все мои нравственные критерии расплываются. Все представления о добре и зле трещат по швам...
      Начались весенние каникулы. И появились в детдоме родители. Важные, хорошо одетые. Они о чем-то говорили с воспитателями, и на лицах у них была заботливость. Их чада стояли возле них потупившись. Наверное, радовались на целую неделю поедут домой.
      Я разглядывал внешне преуспевающих, самоуверенных людей. Пытался в них что-то заметить - хоть какую-то черточку, детальку, отличающую их от нормальных пап и мам. Мучительно их разглядывал - даже в зоопарке так на зверей не глазеют. Но не выявил никакой аномалии...
      Издавна ребенок на Руси воспринимался как награда, как радость и счастье. Почему сегодня для иных он стал обузой?..
      Может, виноват привычный для нас лозунг "Все лучшее - детям"? Или отказываются от детей только эгоисты, не способные ничем поступиться? Или все сводится к пьянству - к деформации, извращению души, когда ребенок оказывается за чертой реальности? Или причина в сотворении ложного кумира, неправильно понятом престиже? Престижны самые дорогие вещи и самые дорогие развлечения. Ну а простые понятия - самоотверженный труд, правдивость, принципиальность, доброта и дети не престижны.
      Зашел шестиклассник с третью батона. Похвалился, что утащил с кухни. Я выразил неодобрение.
      Тут ворвались еще ребята - целая стайка. Увидели "жратву" и стали шумно просить товарища, чтобы поделился.
      Он отломил немного и дал ребятам - на всех. Пока они управлялись, он отошел в сторонку, прилег на топчан, набросил на лицо край покрывала, постеленного на топчане, и, давясь, торопливо жевал, жевал, жевал - доедал свою булку...
      Отец приехал забрать сына на каникулы. Багровое лицо, опухшее от пьянки. Мужчина недоволен - не может найти воспитателя, который отпустил бы сына.
      - Что за порядки такие! - выговаривает он мне. - Жди, понимаешь ли! Сколько можно! Распустились!.. Я говорю, что сам не имею права отпускать ребят.
      - Ну, конечно, вы медицинский работник! Что с вас возьмешь! - В голосе папы снисхождение...
      - Но ведь вы лишены родительских прав!.. - говорю наугад, но, видимо, не ошибаюсь. - Можно ли вам брать ребенка?..
      - А ты мне не указ! Что важничаешь? Спирт иди допивай!.. - И он громогласно хохочет, довольный собой. Думает, видимо, что ловко отбрил "нахального докторишку"...
      Снова передо мной Люда. Знаю, что раньше о ней были хорошего мнения. А потом вдруг сломалась, и понеслось...
      Что стоит за этим "вдруг"? В чем причина?..
      Она сидит, положив ногу на ногу. Щурит подкрашенные глаза. Я оформляю бумаги в спецПТУ...
      - Почему ты стала такой? - вдруг вырывается у меня чуть ли не с ненавистью, и я пугаюсь своего выкрика, отвожу глаза.
      Люда отвечает не сразу. Моя вспышка, видимо, ее удивила. Она словно бы только сейчас меня увидела...
      - Когда я была как все, меня никто не замечал, - говорит она спокойно. - А когда стала плохой, все стали замечать...
      И только-то? И все? Как просто и как жутко!.. Дорогая цена, чтобы тебя увидели, заметили...
      Сколько же их, таких, как она? Которым очень нужно, чтобы их заметили!..
      Делаю выписку из "Кодекса о браке и семье РСФСР". Статья 101 (Усыновление без согласия родителей) гласит: "В случаях, когда родители уклоняются от участия в воспитании ребенка, усыновление в виде исключения может быть произведено без их согласия, если будет установлено, что они более года не проживают совместно с ребенком и, несмотря на предупреждение органов опеки и попечительства, не принимают участия в его воспитании или содержании и не проявляют в отношении ребенка родительского внимания и заботы".
      В остальных же случаях (кроме тех, когда родители признаны в установленном законом порядке недееспособными или безвестно отсутствующими) необходимо письменное согласие родителей на усыновление ребенка.
      Нашим детям этот закон вредит. Можно сказать сильнее: он калечит жизни детей, их судьбы. Я имею в виду тех детдомовцев, родители которых официально от них не отказались и на усыновление-удочерение другими не соглашаются. Такие папы и мамы временно оформляют ребят в детдом. Но это "временно" - на все время детства. Отличные девчонки и мальчишки - умные, здоровые, красивые, душевные - могли бы найти свое счастье в хороших семьях, готовых принять их. Но закон сильнее самой доброй воли любых усыновителей...
      А у родителей, "временно" отдавших детей, все прекрасно. Им выделяется жилплощадь на всех зарегистрированных детей, независимо от того, где эти дети находятся. В милиции мне рассказывали, что бывает так: в просторной трехкомнатной квартире пьянствуют папа с мамой, а детишки их раскиданы по разным детдомам. Любит закон пьянчужек, прямо-таки поощряет их... А что, если бы так: детей отдал - и жилплощадь отдавай, которая на них получена?..
      Бывает, что женщины многократно рожают от разных отцов и долгие годы нигде не работают на законном основании. А детишки их опять-таки по казенным домам, но записаны за родителями "на всякий случай"...
      Да и как понимать формулировку "не проявляют... родительского внимания и заботы"? Особенно если ребенок находится в детском доме. Бывает, напишет раз в год мамаша такая записочку своим "кукушатам" - вот и зачтется ее писулька в качестве должной заботы. "Милосердный" закон...
      Видимо, мы с Зинаидой Никитичной в чем-то родственные души. Иначе как объяснить ее раскованность, откровенность в разговорах со мной и то удовольствие, с каким я ее слушаю?.. Она то предвосхищает, то продолжает мои мысли, то перекликается с ними...
      И не беда, что она не открывает ничего нового. Не беда, что излишне дидактична. Старый человек - вот и любит морализировать... Главное, она душевно свободна, не закабалена...
      - Хорошие дела, - сказала мне сегодня, - если за них берутся, не продумав все, могут превращаться чуть ли не во зло. Вот ввели льготы для женщин-матерей. Очень хорошо, казалось бы... Только почему для всех женщин? То есть для усредненных и безликих. Но женщины разные. От распущенной до самоотверженной матери - огромная дистанция. А им всем одни и те же льготы. Разве такое уравнивание правильно? Разве справедливо?.. Для хорошей матери льготы как поощрение. А для "кукушки"? Тоже поощрение?.. Нет, посмотрите, кому даете льготы, и тогда только их давайте. А не разбрасывайте их вслепую...
      Женщина, которой по виду за пятьдесят, принесла детское пальтишко. Рассказала, что нашла его на улице возле детдома - оно валялось на мокром весеннем снегу. Пальтишко девчоночье. Значит, какой-то "красавице" стало жарко, вот и скинула его, а потом убежала, тут же про него забыв. Вот вам отношение к вещам. Вот вам опрятность и бережливость... Вот вам вариант забалованной родительской дочки - только роль родителя исполняет богатое и доброе государство...
      Первоклассница - бледный заморыш с испуганными глазами - жалуется на насморк. При этом косится на кулак левой руки - что-то там спрятано, ценное для нее.
      Я ей закапываю капли, даю направление на УВЧ.
      - Что там? - показываю на ее левый кулак.
      - Вот... - Она разжимает пальцы, и я вижу пульки для рогатки, сделанные из кусочков проволоки.
      - Зачем тебе?
      - Это не мне! Это мальчикам нашим!
      - Просят собирать?
      - Нет, не просят. Они меня не колотят, если пулька приношу.
      - А если не приносишь?
      - Тогда дерутся...
      - Хочешь, я поговорю с ними? Чтобы не трогали тебя...
      - Нет, не надо! Они рассердятся!..
      Я молчу, и она, осторожно сжав пальцы, уносит свою добровольную дань...
      Весенние каникулы. Часть ребят уехала в пионерский лагерь. Часть ребят разобрали родные. Часть ребят осталась в детдоме - этим хуже всего.
      Иду по детдому и вижу, как они маются, те, что остались. Некоторые сидят возле телевизора. Некоторые валяются в кроватях.
      - Почему ты в ботинках улегся? - спросил у одного семиклассника.
      - Подумаешь! - сказал тот. - Мое, что ли!..
      Ситуацию он обозначил предельно точно. Действительно, к детдому как к чему-то своему, кровному, родному не относится почти никто. Детдом - это место принудительного и временного пребывания. Так воспринимают его сегодняшние воспитанники. Они часто не понимают, почему их оторвали от семьи. Или не желают понимать, придумывают самые фантастические оправдания для родителей, лишь бы убедить себя и собеседников, что они хорошие. Обвиняют комиссию или милиционеров, которые их "забрали". К родителям хотели бы все, но внешне, явно не все показывают это. Есть несколько вариантов публичного, внешнего отношения к родителям. Ребята-"нигилисты" начисто отрицают необходимость в них:
      - Подумаешь!.. Ну их!.. Что о них говорить!..
      Ребята-"христосики" оправдывают и прощают:
      - У них ничего не получается!.. Их все обижают!..
      Ребята-"себялюбцы" возлагают надежды на будущее:
      - Вот я вырасту и все исправлю!.. Я покажу им, как надо жить!..
      Ребята-"примиренцы", не прощая родителей, принимают их такими, как есть:
      - Ну, пьют! Ну, дерутся! Ну, плохие!.. Все равно это папа и мама!..
      Ребята-"мечтатели", словно бы забыв о настоящих, придумывают идеальных родителей:
      - Вот бы мой папа был... Вот бы моя мама была...
      Есть наверняка и другие варианты отношения к родителям. Но мне не довелось их обнаружить...
      - Нам говорят: Родина, Родина, очень много разных слов о том, как она хороша. - Димка рассудителен и нетороплив. - А я один только раз почувствовал, что это такое. В прежнем детдоме. Там дружина имени одного партизанского комбрига. Письма ребята пишут, узнают адреса, ходят в гости к бывшим партизанам, слушают их воспоминания, собирают документы. Музей хороший сделали... А потом стали мы каждые каникулы, даже зимние, в походы уходить. В те места, где "наша" бригада воевала. До глухих-преглухих деревушек добирались. В некоторых даже света еще не было. Заходили в избы, беседовали. В деревнях люди совсем по-другому вспоминают о войне, чем в городе. Проще и страшнее. Показывают, где фашисты стояли, где трупы лежали, где была комендатура, где виселица...
      Однажды вошли мы ночью в деревню - темно, тихо, шаги наши шелестят. Собаки залаяли. Небо такое огромное, а дома к земле прижались. Я тогда словно задохнулся. А потом вышли мы на шоссе - оно пустое, теплое. Сняли рюкзаки, повалились на асфальт - век бы не вставать, спину так хорошо греет. Я на звезды гляжу, а сам чувствую, что все это рядом - и деревня спящая, и собаки, и ребята...
      Димка вдруг шмыгает носом - совсем по-детски - и улыбается. И я улыбаюсь, но моя улыбка - лишь неяркий отсвет Димкиной...
      Ко мне забрела Светлашка-первоклашка. Я ее угостил витаминками и углубился в писанину - отправляли ребят в санаторий. Потом поднял голову она сидит на стуле сбоку от моего стола.
      - Ты чего?
      - Можно я тут побуду?
      - Ну, пожалуйста. На тебе лист бумаги. Рисуй, a я поработаю.
      - Я лучше письмо напишу. Бабушке.
      - Давай...
      Долго сидели молча, оба старались.
      - А как "до свидания", вместе или отдельно?
      - Ты уже написала? Можно я прочту?
      Она кивнула и протянула мне листок. Вот что я прочел.
      "Здравствуй, бабушка! Как ты там живешь? Я по тебе соскучилась. Ты знаешь ли, как там живет мама с папой Женей? Бабушка, ты можешь приехать домой и передать маме с папой, если они согласятся, тогда пускай приедут с братом ко мне. Я их очень жду. До свидания. Света".
      - Брат младше тебя?
      - Нет, старше.
      - Его, значит, оставили дома, а тебя сюда отдали?
      - Так вышло. Папа меня домой привел и в магазин ушел. А тут явилась милиция и меня забрала. А папа ничего не знал.
      - А водку пили мама с папой?
      - Водку редко, чаще - бормотуху.
      - А бабушка где живет?..
      Света молчит.
      - Ну, куда будешь письмо посылать?..
      Света снова молчит.
      - Ты что, не знаешь ее адрес?..
      Девочка молча кивает.
      - Но ведь письмо твое не дойдет...
      Света молчит, глядит на меня. О чем-то думает. Потом веселеет.
      - Ну, тогда я пошлю в Ивангород, в мой бывший детдом - они передадут бабушке!..
      Она просит у меня еще листик и старательно переписывает письмо. Освобождается от накопившейся грусти. Внизу, под своими словами, она рисует солнышко, домик, дерево - обычную детскую картинку.
      В детдом вернули девочку. Говорят, удочеряли ее только для получения квартиры. А как переехали, "дочка" не нужна стала. Детдом будет возбуждать судебное дело против квартиродобытчиков.
      Зинаида Никитична злая. Впервые вижу ее такой. Говорит отрывисто. Будто стоит у телеграфного аппарата и диктует приказ по действующей армии.
      - Нужна, - говорит она, - юридическая ответственность семьи за здоровье ребенка. И не только за физическое. Но и за психическое. И за моральное. Пусть бы штрафовали плохих родителей. Сажали бы вместе с детьми-преступниками на скамью подсудимых. Пусть бы лишение родительских прав сопровождалось рядом экономических санкций. Скажем, у лишенных половину бы зарплаты отчисляли на ребенка. Отменяли бы по отношению к таким любые льготы, положенные матери. Отнимали бы жилплощадь, полученную на детей. Публиковали бы в газетах решения судов о лишениях родительских прав. Пусть бы о каждой плохой матери, о каждом плохом отце было известно. Пусть бы позором они были окружены. Отпуска им давали бы только зимой. Путевок вообще никаких. Принудительно лечили бы от алкоголизма. И к усыновителям, если оказались гадами, нужны такие же меры. Тогда бы побоялись ради квартиры ломать ребенку душу!..
      Из окна кабинета вижу, как слоняются возле школьного здания весенние "сачки". Пригрело солнышко, снег почти сошел, беззаботность расцвела. Кто-нибудь из педагогов появится, и "сачков" как ветром сдуло. Они ничем интересным не заняты, дети воли, они просто дышат, щурятся, глядя на солнце. В их подошвы проникают земные соки. Их волосы шевелятся, словно ветви, готовые зазеленеть. Они сейчас не люди. Они превращаются то в деревья, то в ветры, то в лужи. А скучные взрослые зовут откуда-то издалека, из надоевшего придирчивого мира.
      Вроде бы неудобно сочувствовать гуленам, но хочется. Потому что во мне тоже бродят весенние желания. Что выбрать, не знаю. То ли прорасти в землю, то ли улететь вслед за весенним быстрым облаком...
      Послал в районную газету письмо, которое назвал: "Кто поможет детдому?.." Обрисовал его расположение, плохое санитарно-техническое состояние, необходимость капитального ремонта. Рассказал, как часто затапливают сточные воды подвал, где продуктовая кладовая. Неделю назад из-за этого было списано двадцать килограммов сахарного песка, четыре килограмма муки, триста пятьдесят килограммов картофеля.
      В пищеблоке нет вентиляторов, в моечном отделении - черные стены, осыпается краска и штукатурка.
      В бане нет душевых кабинок, стены не облицованы плиткой, отсутствуют смесители, из одного крана течет кипяток, из другого - холодная вода. Вместо вентиляции в потолке пробиты две сквозные дыры, зимой бывает холодно.
      Ну и территория не огорожена как следует, не благоустроена, не освещена в вечернее время. О спортплощадках говорить устали. Рядом пункт приема посуды...
      Высказался по всем больным вопросам. Отвел душеньку.
      Я считал, что Наташа не отличается склонностью к рассуждениям. А тут вдруг она открылась с неожиданной стороны.
      - Вы считаете, что в детдоме плохо. А мне, например, нравится, когда в детдоме плохо! Стены грязные - ну и что? Еще приятнее выйти на улицу. Из туалета льется в подвал? Ну и пускай! Вы бы не сказали - я бы и не знала. На кухне плохо? И слава богу! Скорее будут выдавать продукты, ничего не своруют. Баня холодная? В кранах вода не смешивается? Закалимся скорей, болеть меньше будем. Пьяницы ходят по территории? Так они добрые. Может, подарят чего-нибудь. Белье стирают паршиво? Пускай бы совсем не стирали. Может, нас бы домой тогда вернули. А то, что спортплощадок нет и сада-огорода своего - так наплевать на это! Спортзал в школе есть, а кушать и так дают, без огорода...
      Она выпалила все это запальчиво, а в конце тирады вдруг смешалась, покраснела и убежала. А я подумал: вот как надо было писать в газету. Ее-то критика поживей моей будет...
      Сидим с Ленкой, подклеиваем лабораторные анализы в медкарты. Заходит пятиклассник, широколицый, неразговорчивый, словно сонный. Попросил смазать йодом свежую царапину на ладони. Потом стал слоняться по кабинету. Вздыхает...
      Мы с Ленкой работаем молча. Ленка время от времени косится на гостя. Хмурится...
      Тот постоял возле шкафчика с медикаментами. Побарабанил тихонько по стеклу. Потом присел на топчан, который скрипнул, словно был недоволен.
      - Чего маешься? - спросил я. - Помог бы нам...
      - Не-а!..
      Он отозвался хрипло, встал с топчана и пошел к двери. Деревянный, напряженный. Я заметил его скованность и удивился ей.
      Вдруг Ленка ткнула меня кулаком в бок. Я подпрыгнул на стуле.
      - Ты чего?..
      Ленка повела глазами от спины уходящего на меня и снова на пятиклассника. Видя, что я "не секу", привстала, зашептала:
      - Он полотенце ваше украл!.. У него за пазухой!..
      - Правда?..
      - Тюфяк, вы, Сергей Иванович!.. - сказала с непередаваемой интонацией.
      И бросилась вон из кабинета.
      Я вскочил и метнулся за ней.
      В коридоре успел увидеть, как оглянулся пятиклассник и быстрее лани, быстрее зайца побежал...
      Ленка за ним.
      Тут и я скорее инстинктивно, чем осознанно, включил "третью скорость"...
      Пятиклассник свернул к выходу из корпуса. Мы тоже... Он выскочил на улицу. Мы следом..
      Обогнав помощницу, схватил за шиворот беглеца. Он рвался, хрипел, заставлял меня дергаться, пританцовывать.
      - Где полотенце?.. - рявкнул я не очень, впрочем, уверенно и на Ленку оглянулся: она своим присутствием должна была обеспечить мое моральное право.
      Пятиклассник придушенно зарыдал, перестал вырываться. Потом потянул из-за пазухи сложенное квадратиком вафельное полотенце. Полотенце развернулось и повисло, как белый флаг.
      Ленка выхватила его и передала мне. Я взял и засунул в карман халата затолкал, умял, не складывая.
      Отпустил мальчишку. Тот рыдал обреченно, взахлеб, не прикрывая лица, не стесняясь Ленки. Жалкий, слабый, незащищенный...
      - Ты зачем?.. - спросил я по инерции и замолк, не окончил вопроса.
      - Мамка пустого домой не пустит!..
      Он обратил ко мне лицо, и ни единой потайной мысли не было в нем сейчас, предельно распахнутом...
      - Как это?..
      - Да ворует он!.. - сказала Ленка презрительно. - И домой возит. Иначе родители на выходные не примут!..
      - Так ты правда?.. Чтобы дома побыть?..
      Мальчишка смотрел и не отвечал. Я вынул из кармана скомканное полотенце, протянул ему.
      - На!..
      Тут между нами вклинилась, словно разгневанная фурия, Ленка.
      - Нет уж!.. Пусть где угодно!.. Но не у вас в кабинете!..
      Я глядел на них и видел столько злости в каждом! В мальчишке злость появилась внезапно, скачком, сию секунду. В Ленке бушевала с того момента, когда назвала меня тюфяком.
      Он протянул руку - взять полотенце. Ленка ударила его по руке.
      - Не лапай!.. - сказала басовито и грубо. Я сунул полотенце в карман, пошел к спальному корпусу.
      - Идем работать, Ленка!.. - позвал на ходу...
      Люда-проститутка убежала в очередной раз, но недолго была в бегах. Ее крепко избили (кто? за что?), и попала она в Военно-медицинскую академию. Там ее долго лечили. Потом воспитательница съездила за ней и привезла в детдом. Люда стала молчаливой после этого приключения. Мне очень хотелось поговорить с ней, расспросить ее. Давнишнюю ее браваду в моем кабинете я помнил. Но была ли она искренней?..
      Люда рассказывать ничего не хотела. Выпытывать же я не имел никакого права...
      Девчонки уже в коридоре кричали, звали:
      - Сергей Иванович! Сергей Иванович!..
      - Что?.. - Мы с ними столкнулись в дверях кабинета.
      - Ира себе руку кусает! И кричит: "Не хочу жить! Не хочу жить!.."
      - У нее кровь течет!..
      - Ира? Не может быть!
      - Пойдемте с нами!..
      Ира-первоклассница сидела на кровати и растерянно смотрела на правую руку. Из прокушенной руки текла кровь.
      - Ирочка! Ты что?.. - Я хотел поднять ее и унести. - Пойдем со мной!..
      Она не далась. Тогда взял ее за левую ладошку, и она покорно пошла следом.
      В кабинете обработал ранки и перевязал. Не руку тут надо было лечить. Дал ей транквилизатор, отвлек разговором. Она отвечала односложно. Отвечала хотя бы, и то хорошо. Потом разговорилась, но о причинах своего поступка ни звука. Словно забыла о нем...
      Когда отводил в спальню, она казалась нормальной девочкой - маленькой, незаметной первоклашкой. Такой же, что ходила полгода назад в магазин покупать папу...
      История с Иринкой меня доконала. Понял, что мириться с существующей воспитательной системой не хочу, а изменить ее не могу. Не знаю как...
      Отчаянная идея возникла. Бредовая идея. Вернуть детей в семьи...
      Нашел адреса в личных делах. И после работы помчался.
      Иринкина мама оказалась толстой и самоуверенной. Она снисходительно улыбнулась, увидев меня.
      - Детдом закрывают, - огорошил я ее. - Срочно заберите девочку!
      - Как это "закрывают"? Почему?
      - Он же для сирот. А ни одного сироты нет. Решили детей отдать родителям.
      - Кто решил?
      - Исполком.
      - Да вы что? Серьезно?
      - Заберите девочку!
      - Да куда же я ее... Семья... Муж...
      - Заберите...
      - Безобразие! Тут что-то не так! Я разберусь!..
      Она глядела на меня с подозрением. Человек со стопроцентным нюхом. Никому и никогда ее не объегорить...
      Сережину маму-кассиршу я сразу узнал. Так она и должна выглядеть. Крашеная-перекрашеная. Прокуренная. Испитая...
      Себе она, видимо, казалась красивой. Держалась кокетливо, с вызовом.
      - Врач из детдома, - представился я. - Приехал сказать, чтобы забрали Сережу. Завтра же!..
      - Ну чего вы так торопитесь! Объясните толком..
      - Детдома отменяют... Детей раздают родителям...
      - Ну и ну! Докатились!..
      Она картинно откинула голову и захохотала.
      - Петька! - закричала кому-то вглубь квартиры. - Детдома закрывают! Не справились даже с этим! На-ча-альники!..
      Какое-то бормотание донеслось в ответ. Дама захохотала еще громче...
      Я поспешно удалился. Бежал по лестнице, а сверху неслось:
      - Доктор!.. Эй!.. Куда же вы?..
      ...Ленкина мама оказалась рыхлой женщиной, завитой "по-овечьему", с красными глазами. Лицо бледное, щеки отвисли, в ушах золотые сережки в форме листиков.
      - - Я доктор из детдома. Заберите дочку...
      - А что случилось?
      - Хорошая ведь девчонка... Может, композитором будет...
      Женщина вдруг заплакала. Захлюпала носом...
      - Как же так... Думала, ей в детдоме лучше будет.
      - Она вас любит. Воспоминания бережет...
      - Да ей и вспомнить-то нечего... Казнить меня мало...
      - Может, расскажете, как она жила до детдома? - Я подался вперед, намереваясь войти.
      - В другой раз, доктор! У меня гости... Гость... - Она спуталась, вытерла слезы ладонью, слегка порозовела.
      - Заберите дочку... Хотя... Не знаю...
      Повернулся и ушел. Тошно было - хоть вой. И какого чуда я ожидал?..
      ...Они приехали на другой день, вечером. Все трое с одной электрички Иринкина, Сережина и Ленкина мамы.
      Пришли ко мне в кабинет. Нарядно одетые и вроде бы смущенные. Хотя кто их там разберет...
      - Скажите, а директора можно увидеть? - спросила Иринкина мама.
      - Его нет сейчас. Есть дежурный воспитатель.
      - Поговорим с дежурным...
      - Да-да, поговорим...
      Иринкина и Сережина мамы удалились.
      - А у Леночки здоровье как? Как у нее с желудком?.. - Задержавшаяся Ленкина мама расспрашивала про дочку.
      Я взял картонную папку - Ленкино медицинское досье - и перелистал ее. Чем болела и как лечилась... Антропометрия и лабораторные анализы... Записи хирурга, невропатолога и других...
      Беспокойство мной овладевало, пока разговаривал. Что сейчас будет? Что я наделал?
      Едва Ленкина мама ушла, сбежал домой. Не стал дожидаться повторных визитов...
      Наутро Зинаида Никитична меня подкараулила.
      - Зачем вы это сделали? - сказала укоризненно. - Глупая выходка! Знали бы, чего мне стоило утихомирить их! Особенно Иринкину мамашу. Она жалобу хотела писать.
      Зинаида Никитична прошлась по кабинету. Задумалась. Присела к столу. Машинально поправила свои "золотые" очки.
      - У директора и так зуб на вас. Знает он, что у вас тут вроде клуба. Разговоры да игры. А ваше дело - только медицина, только уколы да таблетки.
      Она словно процитировала кого-то.
      - Благодарите бога, что я дежурила!..
      Зинаида Никитична встала. Я собрался выразить ей признательность. Но она понимающе улыбнулась и вышла.
      Ну и чего я добился? К чему привела моя самодеятельность?
      Несерьезно получилось. Когда бы не это Иринкино "не хочу жить"... Когда бы не знал Дениску, Сережу, Наташу, Лену, Димку...
      Но что-то делать все-таки надо? С чего начинать?.. Если не на словах на деле?..
      А разве я уже не начал?.. Неофициальный клуб в кабинете... Действительно, такой возник. Свободное, не дидактичное, не по плану общение с детьми... Наша сказка про кукушонка...
      Но что я могу предложить? Какой выбор? Чем заменить сегодняшние детдома? Странные дома для ненужных детей...
      Я убедился: девчонки чаще откровенничают, чаще открывают душу. Видимо, это им нужнее, чем мальчишкам. Или просто мальчики более сдержанны от природы?..
      Иринка вдруг взялась мне рассказывать о том, как воспитательница брала ее к себе домой по выходным. Я не просил об этом, но слушал, конечно, с интересом.
      - Я не люблю Фаину Филоновну, которая сейчас у нас. А Светлана Петровна была просто прелесть. Никогда не ворчала. Она меня первый раз взяла домой, когда у нас воды в бане не было, чтобы помыть. У нее такое полотенце есть - большое-пребольшое. Я таких никогда не видела. И чай у нее такой вкусный. И дочка у нее, как я. Могла бы задаваться, что у нее такая мама. Но ничего, не задается. Мы с ней играли вместе. У нее всякие куклы. Когда я уходила, она мне подарила одну. Я сказала Светлане Петровне, чтобы она меня тоже в дочки взяла. Но Светлана Петровна сказала, что у нее уже скоро должна родиться вторая дочка. А больше двух детей ее муж не хочет. Если бы я раньше ей сказала, Светлана Петровна меня бы обязательно взяла...
      Эдика и Сережу избила воспитательница. На правом виске у Эдика багровые следы - сюда пришелся удар с размаху. На затылке у Сережи - шишка величиной с хорошую сливу. На юридическом языке это именуется легкими телесными повреждениями.
      Ребята не возмущаются, не выражают протеста, они просто пришли показаться врачу.
      - Мы костер жгли вчера вечером, - рассказывает Сережа. - Неподалеку был костер семиклассников. Нас было трое, семиклассников - двое. Пришла Алена Игоревна и стала запрещать нам жечь костер. А семиклассникам не запрещала. Мы свой потушили. Потом Орехов, который с нами был, подошел к семиклассникам и стал требовать, чтобы и они тоже потушили. Один семиклассник стал с ним драться. Другой смотрел. Мы тоже смотрели. Мы не хотели драться. И Орехову не надо было. И Алена Игоревна тоже смотрела. Потом Орехов убежал, а Алена Игоревна стала нас бить. И кричала, что мы мерзавцы, что мы должны были разнять дерущихся. А почему же она сама не разнимала?..
      Я молчу. Обрабатываю телесные повреждения и отпускаю ребят. Тут же одеваюсь и иду в учебный корпус.
      Разгоряченный, взволнованный, предстаю перед директором. Он меня подробно расспрашивает и обещает поговорить с Аленой Игоревной. На этом расстаемся, и я возвращаюсь в свой кабинет разочарованным. Чего я, собственно, ждал? Крови Алены Игоревны? Так директор знает, как ее наказать. Объяснений варварскому поступку? Видимо, как раз объяснения мне и не надо. Видимо, я надеялся, что директор все поймет сразу и вернет мне ясность представлений о воспитательском труде, утраченную после поступка Алены Игоревны. Вернет мне уважение к воспитателю...
      Решил поговорить с ней самой. Дождался в воспитательской. Вежливо попросил зайти ко мне.
      - Как вы могли? - спросил, когда остались наедине. - Почему вы их избили?..
      Алена Игоревна посмотрела на меня снисходительно (совсем как Иринкина мама, когда к ней явился). Слегка покраснела.
      - Кто дал вам право лезть не в свои дела!.. - отчеканила внятно и напористо, отделяя слово от слова, увенчивая каждое восклицательным знаком. - Вы шпион и доносчик! Мне наплевать на вас!..
      Она резко повернулась и вышла.
      "Какая страшная девица! - подумал я ошеломленно. - Она ведь уверена, что права!.. Что ей можно бить учеников!.."
      Обрабатывал в очередной раз повреждения Эдика и Сережи. Эдик простодушно рассказывал о том, как плакал, избитый воспитательницей...
      Пришел к директору.
      - Алена Игоревна не может быть воспитателем!
      - Требуете, чтобы уволил?
      - Да... Требую...
      Он поглядел внимательно. Что-то прикинул. Вздохнул.
      - Если она повторит... В общем, уволю... А вы?..
      - Что я?
      - Вы долго собираетесь у нас работать?..
      Пришла моя очередь вздыхать.
      - Пока не пойму, что и как надо изменить...
      - Ну-ну!.. - сказал директор...
      Сережа встречает в изоляторе день рождения. Я ему дарю коробку недорогих конфет и книгу. Сережа рад. С ним вместе болеют двое одноклассников, Валерка и Леня. Валерка местный, в поселке у него есть бабушка. С моего разрешения Валерка убегает к бабушке и приносит литровую банку варенья.
      Ребята приглашают меня на пиршество, но я дипломатично отказываюсь. Мальчишки съедают варенье, являются в кабинет, и мы устраиваем "настольный чемпионат" - морской бой, крестики-нолики, ребусы, шарады...
      Заглядывают другие ребята. Некоторые поздравляют Сережу, предлагают потаскать его за уши.
      - Прежде чем таскать, нужно подарить что-то!.. - отвечает Сережа.
      Сверстники называют его ушастиком. На нем застиранная рубаха, когда-то бывшая белой. Она больше на два размера, чем нужно Сереже. На ногах у него физкультурные шаровары, почти новые, и кеды без носков...
      Ребята рассказывают, что молодые воспитательницы хвастаются перед ними силой. Недоумеваю, зачем это надо?.. Неужели верны мои прежние догадки? Неужели девчонки настолько закомплексованы, что им надо непрерывно самоутверждаться?.. Здесь, в детдоме, они ощутили вкус вседозволенности. Обрели иллюзию значительности, не будучи значительными на самом деле, еще не состоявшись как личности. Я переговорил с несколькими и убедился, что, кроме самомнения и чужих фраз, в них ничего нет. Никаких осознанных педагогических поисков, никакой положительной программы, пусть даже прожектерской, неосуществимой, но своей, выстраданной, пропущенной через сердце. Ах, как бы я уважал этих девушек, если бы почувствовал в них что-то свое, незаемное!.. Нет, они слепо идут за директором, нахватавшись педагогических вершков. И демонстративно презирают старых воспитателей. Это показное презрение выдает их мелочность...
      Пробовал их критиковать. Говорил, что не дети для них, а они для детей. Но как об стену горох...
      Ленка, смешно шевеля губами, расхваливает свою воспитательницу.
      - Она такая молоденькая, такая красивенькая! Я прямо влюбилась в нее. А как одевается! Джинсы и сапоги американские, кофточка японская. Неужели и я так смогу, когда вырасту?.. На сапогах подковки. Идет - издалека слышно. А какая смелая! Рассказывала, как пристали хулиганы. Она одному подножку, другому подсечку, третьего сумкой по голове. Бац, бац, бац... Даже папа с мамой ее боятся. Как она скажет, так тому и быть. У нас в отряде Петька попробовал ее не послушаться. Она за это такое ему устроила - не рад был. Все увидела: и уши его лопухами, и ногти обгрызенные, и спину сутулую, и нос мокрый. Так ему и надо...
      На следующий год она собирается девочку маленькую родить. Уйдет от нас. Так жалко, так жалко. Я, наверное, заплачу, когда она уйдет. А может, и не буду плакать. Может, снова придет молоденькая и красивенькая...
      ...Добился от СЭС предписания устранить все наши канализационные и прочие прорехи к определенному сроку. Если предписание не будет выполнено, детдом обещают закрыть...
      Подходя к детдому, увидел: Сережа сидит на подоконнике третьего этажа, свесив ноги наружу.
      - Сергей Иванович! - закричал он сверху. Видимо, это значило: "Полюбуйтесь, каков я молодец!.."
      - Сережа, не надо так сидеть! - сказал я спокойно и пошел к входной двери.
      - А я не сижу! - крикнул Сережа.
      Я поднял голову и обомлел. Он спрыгнул с подоконника и теперь то ли стоял, то ли висел спиной ко мне. Мгновением позже я заметил, что ноги его упираются в небольшую выемку в стене.
      - Забраться внутрь-то, наверное, не сможешь? - сказал я насмешливо. Втаскивать на веревке надо?..
      - Смотрите! - крикнул Сережа и с кошачьей ловкостью оказался снова на подоконнике. Затем он спрыгнул в коридор, не удостоив меня больше ни возгласом, ни взглядом. Видимо, решил, что я не способен оценить его "класс".
      Облегченно вздохнув, я потянул на себя входную дверь...
      Говорил уже, что, по-моему, больше всего страдают от недостатка внимания, ласки, теплоты девчонки-первоклассницы. Им больше других нужно, чтобы кто-то их просто жалел. Я пытаюсь это делать - поглажу по голове, привлеку к себе, шепну что-нибудь ласковое на ухо. Им нравится. У них стало привычкой - забегать ко мне каждый день после занятий. При этом четко соблюдают "мотивировки" - каждая обязательно на что-нибудь жалуется. Я с ними поговорю, развеселю - и тогда они шумливой стайкой летят в свою спальню.
      А тут вдруг устроили игру. После уроков по одной крадутся по коридору, тихонько стучатся в дверь - словно синичка клювиком, - и убегают на цыпочках, и возбужденно шепчутся неподалеку. Мне отчетливо слышно, как они хихикают, - ждут, видно, что я буду выскакивать из кабинета после каждого стука. А я не выскакиваю, работаю с диспансерными картами и улыбаюсь. Я понимаю, что эта игра не пустое озорство, а как бы знак внимания с их стороны.
      Дав им натешиться, распахиваю дверь, зову их, и они влетают с визгом и смехом и хвастают друг перед дружкой, как они ловко подкрадывались и как быстро убегали, чтобы я не поймал...
      Нам сто рублей в месяц дается на лекарства. То есть по полтиннику в месяц на каждого из двухсот воспитанников. Конечно, этого недостаточно лекарства дорогие и болеют ребята часто. Кто утверждал эти нормативы, откуда они взяты, с какого потолка, не знаю. Покупаю на свои те, что подешевле - зеленку, альбуцид, - и приношу в детдом. Но на мою зарплату не разбежишься - сто двадцать рублей при стаже пятнадцать лет. Приходится бегать в больницу и там, во взрослом отделении, выклянчивать медикаменты у знакомой медсестры. Она дает, как человек совестливый, но при этом нарушает свои, больничные, правила. Мне ее подводить неохота, но без ее подмоги, без ее "подачек" обойтись не могу. Вот и хожу к ней, вот и подталкиваю на совершение очередного должностного проступка. Но не считаю себя виноватым. Тот виноват, кто нам так запланировал и подтолкнул к подобному поиску обходных путей.
      Ленка со своими длинными прямыми волосами выглядит модно и красиво. Невольно ею любуюсь. Но вот она с моей помощью снимает сапоги, и я перестаю любоваться, начинаю ее ругать. Потому что она в резиновых сапогах на босу ногу. И ноги у нее немыслимо грязные. И грибок между пальцами.
      Высказываю ей все, что думаю. Заставляю ее помыть ноги. Обрабатываю места, пораженные грибком.
      И тут она сообщает сногсшибательную новость. Ее мама хочет вернуть себе родительские права и забрать Лену из детдома.
      Радуюсь вместе с ней и выспрашиваю подробности. Ленкина мама сильно пила, буянила. Потом ее послали на лечение и "подшили ампулу под кожу". Ленка ее "воспитывала", когда ее выписали, - просила больше не пить. Сейчас маме осталось оформить всего одну какую-то бумагу. А потом они с Ленкой пойдут в суд - там будет решаться вопрос о возвращении женщине родительских прав...
      Радуюсь вместе с Ленкой, и мне даже не верится - редко бывают подобные истории. Приглядываюсь к Ленке - нет, по ее виду нельзя усомниться в ее искренности.
      Мы глядим друг на друга, улыбаемся и поем во все горло песню из нашей сказки, которую мы сочиняли вместе:
      Если дома папа, мама,
      Лампа светит на столе
      Это значит, самый-самый
      Ты счастливый на земле...
      И пока звучит песня, я вспоминаю свою авантюрную поездку по родителям. Неужели мой визит сыграл все-таки какую-то роль в решении Ленкиной мамы?..
      Зинаида Никитична сердитая, хмурая. Посматривает на меня с неудовольствием. Чего, мол, копаешься, осматривай ребят поскорей. Сегодня, видимо, ей не до разговоров.
      Я так и спрашиваю "в лоб", когда ее ребята уходят в баню.
      - Не до разговоров вам сегодня, Зинаида Никитична?..
      Она встряхивается, будто муха укусила.
      - Заметили, что злая? Правильно. Поговорила с директором по душам и с его гвардией. Надоел их апломб. Ни гласности у нас, ни демократии. Так и сказала... Всё втихаря, рука об руку с подхалимами. А мы, которые не приближены, обо всем узнаем в последнюю очередь. Да и то не от директора, а от той "сороки", что "на хвосте приносит". В демократию-то он хоть пытается играть, потому что иначе ему не прожить сегодня, но его игры шиты белыми нитками. А уж гласности у нас никогда, видимо, не будет. Виноваты, между прочим, и мы. Привыкли молчать. Я вот выступила, а теперь маюсь. Боюсь последствий. Хотя какие могут быть последствия? Нет, лучше промолчать в другой раз, не соваться. Так решила...
      - Потому и злитесь, что так решили?
      - А вам-то прямо все надо знать!.. - с досадой сказала и ушла...
      Димка - человек сердитый. Вернее, не так. Ему нравится быть сердитым и умным в моем кабинете. Там, за моей дверью, он озорует и учителей изводит не меньше, чем другие восьмиклассники. А здесь...
      - Вы, взрослые, требуете только от нас, но не от себя! разглагольствует Димка. - Вы все врете нам и делаете так, как вам хочется. А мы должны быть на поводке, как домашние зверюшки, - ни своего мнения, ни своей воли. Почему-то ни один взрослый не считает себя плохим. Пусть он пьет, курит, крадет, обманывает, все равно он хороший. Он уверен, что он хороший, что с него надо брать пример. А мы, если не по-вашему делаем, сразу плохие. Если делаем так, как считаем правильным, - опять плохие. Если говорим честно, что думаем - плохие. А почему мы должны к вам приспосабливаться? Потому что вы старше? Кто старше - тот глупее. Только так надо считать. Раньше знаний было мало, старики хранили их и передавали молодым. Знания были в старых головах, как в консервных банках. А теперь знания меняются, как молнии во время грозы. Нужны только самые новые знания: чем они новее, тем верней. Следующая молния отвергает предыдущую. Ваши знания устарели, прокисли, никому не нужны, кроме вас. Это знания прошедших лет, они заняли вашу голову, взяли ее в плен и не дают вам увидеть ничего нового. Они, конечно, достаточны для вашей жизни - но ведь только для вашей. Не выдавайте их за всеобщую мудрость, не учите нас "вашему", помогите нам найти "наше" - и мы будем хорошо к вам относиться!..
      Димка не ждет от меня какой-либо реакции. Он не хочет спорить. Ему не нужны мое одобрение или неодобрение. Мне кажется, ему нравится как раз то, что я выслушиваю все его выпады и восклицания спокойно, не прерываю, не одергиваю.
      Наших ребят ни за что не отправишь лечиться перед выходными.
      - Ты болеешь, - говорю я. - Тебе надо лечиться.
      - Ага! Только в больницу не пойду!
      - Не хочешь лечиться?
      - С понедельника - пожалуйста!..
      Сколько ни уговаривай, с "понедельничной" позиции сдвинуть их невозможно. Начинаешь расспрашивать о причинах упрямства - и все причины сводятся к посещению родичей.
      - У меня тетя приезжает из Молдавии - как же я не поеду!..
      - Меня мама будет ждать, а я вдруг не появлюсь!..
      И так далее, и тому подобное.
      Они отчаянно цепляются за свои визиты. Всем готовы пожертвовать, и здоровьем тоже, лишь бы не пропустить очередной поездки домой.
      Мне почудилась какая-то обреченность, надрывность в этом их цеплянии. Подумалось, что именно так утопающий хватается за соломинку. Вдруг по-новому их увидел, когда пришла эта мысль. Они бывают нахальные, грубые, жадные. Но они... утопающие. С того началась жизнь, что их кинули в омут и отвернулись. Они захлебываются, дергаются бестолково, страх застилает глаза. Детдом - рука, протянутая им. Эта рука держит их на плаву. А берегом, желанным и спасительным, для них может быть только семья...
      Шел по улице, думал о наших ребятах и вдруг понял мгновенно, а вернее, сильно почувствовал, как вредна частая смена детдомов, которая для всех для них вроде бы обязательна. Но кто это установил? Кто узаконил?..
      Смотришь их личные дела - уже до школы успели повоспитываться по двум-трем адресам. А в школьные годы их тасуют, словно карты в колоде. Причем обнаружить обоснования для перевода, понять логическую необходимость его зачастую совершенно невозможно.
      Почему бы, например, не быть ребенку в одном детдоме до выпускного бала, до выхода в самостоятельную жизнь? Разве это плохо? Разве это как-то отрицательно влияет на ребенка?.. Наоборот, калейдоскоп детдомов лишает маленького человека чувства "гнезда", превращает его в перекати-поле. В детстве нужны неподвижность, оседлость. Нужны для того, чтобы в сердце по крупице сконцентрировалось, проявилось, обрисовалось чувство принадлежности, причастности к Отчизне, чувство любви и благодарности. Это очень медленный и нежный процесс. Когда ребенок живет в семье, этот процесс происходит как бы невзначай, самопроизвольно. Когда ребенок проводит все детские годы в одном детдоме, этот процесс тоже возможен. Когда же его перекидывают из одной точки в другую и лишают ощущения родного места, тогда, в конечном итоге, Отчизна получаешь кого угодно, только не заботливого сына...
      - Что такое счастье? - спросила у меня Наташа. Я подумал и, конечно же, спел начало нашей любимой песни кукушонка.
      - Это хорошо, а что еще лучше? - спросила Наташа.
      - Не знаю.
      - Самое большое счастье - вообще не родиться Быть рябинкой или ромашкой. Стоять под солнцем, под дождем. Играть с ветром. И чтобы кругом был дремучий-дремучий лес. Чтобы людей вообще не было...
      Слезы вдруг послышались в ее последних словах. Я испугался. Думал, сейчас будет истерика. Но тут в коридоре зазвенел бодрый Димкин голос, и Наташа оглянулась на дверь, отвлеклась, готовая убежать, исчезнуть...
      - Как по-вашему, я хороший человек? - сменяя Наташу, спрашивает Димка.
      - Нормальный.
      - А что значит нормальный?
      - Значит, ты помесь ангела с чертом. Как и все другие.
      - А комсомолец я хороший?
      - Не знаю. У себя спроси.
      - Плохой, конечно. Я просто не знаю, не могу сказать, зачем нужен комсомол.
      - Если тебе не нужен, мог бы не вступать.
      - Это сейчас так. А когда вступал, заставляли всех подряд. Я и пионером плохим был. Выбрали зубрилку командиром. Никто ее не уважал, кроме учителей. На первый только сбор пришел. Протоколы там всякие, голосования. Зачем?
      - Встряхнись, Димка!
      - Попаду в интересную жизнь - расшевелюсь... Мне стало страшно после этого разговора. Скольких людей губит формализм! Но на Димкином примере видно, что они еще не окончательно потеряны.
      Сделал Лену своим "дублером". Кто с какой просьбой или жалобой приходит, сразу попадает в руки нашей "бригады". Я выслушиваю, ставлю диагноз, делаю назначения. А Лена тут же мои назначения выполняет. Если кто-то из ребят удивляется этому, я шутливо говорю:
      - А вы разве не знали? Перед вами не Лена, а главный заместитель вашего врача!..
      Ребята подставляют ей свои царапины или носы, и Лена смазывает их йодом или закапывает капли.
      Ей это нравится. Она краснеет от удовольствия, когда я ее поторапливаю:
      - Давай, хозяюшка, давай веселей! Ты же все тут знаешь! Как бы я без тебя!..
      Она старается, хмурит бровки и делает вид серьезный, даже сердитый. Деловито покрикивает, если в кабинете много народа.
      А когда все уходят, я рассказываю Ленке о правилах наложения повязок и о действии разных лекарств.
      Привез из Дома санитарного просвещения большой пакет плакатов, памяток, буклетов. Дал два самых красивых Ленке, чтобы повесила у себя в спальной. И вдруг следом за Ленкой явилась толпа возбужденных девчонок и все потребовали "даров". Я вытащил все, что привез, и попросил Ленку распределить. Она брала плакат за плакатом, разглядывала, читала надписи. Девчонки тянули руки, получали и прижимали к себе бумаги, выспрашивали, где я их достал. У них были лица голодающих, которым дали поесть.
      - А разве девочки тоже должны обтираться водой? - удивилась одна, разглядывая рисунок. - Я думала, это только мальчикам нужно!..
      Они умчались и минут через пятнадцать пригласили меня. Их спальня украсилась разноцветными пятнами, и по контрасту с типографским великолепием особенно жалко выглядели стены, которым нужен был ремонт...
      Позвонил в редакцию районной газеты. Спросил, что с тем письмом о детдоме, которое я послал.
      - Ваше письмо мы передали в производственный отдел, - ответил женский голос. - Ваш детдом областного подчинения. Надо выяснить конкретно, в какой мере за него отвечает район и в какой мере - область. Кроме того, надо было вам какие-то предложения дать конкретные по устранению недостатков...
      Сказано это было деловито, и я понял, что моя заметка никого не взволновала.
      Положил трубку и отказался от надежды на помощь прессы... Санэпидемстанция тоже ничем помочь не в силах. Надавали лишь грозных предписаний. Но все сроки "для устранения неполадок" прошли. И никаких речей о закрытии детдома. А ведь пообещали сгоряча...
      Олю за нарушение дисциплины выгнали из отряда и перевели в спальню к первоклассницам. Она отказывается там спать - приходит на ночь в изолятор. Я делаю вид, что не знаю об этом.
      Раньше она почти не бывала у меня в кабинете. Сейчас появляется часто вместе с Леной и Наташей. Молчит Слушает, как мы разговариваем. И вдруг ее прорывает. Остается одна в кабинете, когда прозвучал сигнал на обед и все убежали. Говорит, говорит...
      - Самые верные в мире собаки. Мама с папой могут отказаться от дочки, а собаки никогда не откажутся от друзей. Собаки не предают.
      Вы рассказывали, как учились в медицинском институте, Сергей Иванович, а я пойду в ветеринарный. Я все узнала. Чтобы заниматься служебным собаководством, обязательно ветеринарный надо кончить. Я всю жизнь буду с собаками. Я их любить буду. И они меня. А потом - не сразу - я стану начальником и буду все делать, чтобы служебным собакам жилось лучше...
      Сережа и Лена помогают мне вклеивать в карточки результаты плановых анализов.
      - Я сейчас про Сталина читаю, - говорит Сережа. - Очень страшно. Он был преступником. Как ему разрешили стольких уничтожить!
      - Было страшное время, - говорю я. - Он всех обманул. А ему верили.
      - Я и то понимаю, кто честный, а кто враг.
      - Сегодня друг, а завтра враг, - вступает Ленка. - Разве так не бывает?
      - Понимаю, почему нас так много! - восклицает Сережа. - Всех лучших людей Сталин уничтожил. То есть наших дедов. Если бы наши, - он запинается на секунду, - родители от этих лучших произошли, мы бы тут не были.
      - Бы, бы, бы... - ворчит Ленка. - Будешь петь с нами?
      - Вы и сами с усами!.. - говорит Сережа насмешливо.
      Мы работаем и напеваем тихонько наши песни...
      - Вы можете погулять со мной? - спрашивает Женя из третьего класса.
      - Когда?
      - Вот сейчас. После обеда.
      - Зови друзей. Свожу вас к Неве.
      - Нет. Со мной одним. Со мной одним никто не гулял...
      Мы вышли к Неве, спустились по обрывистому берегу. Солнце грело так ласково. Река дробила его свет, и каждая волна, каждый всплеск несли на себе маленькое солнышко.
      Слева был подъем, покрытый редкими еще травинками и листиками. Так их было мало, что каждая травинка и каждый лист выглядели шедеврами.
      - Я хочу кораблики пускать! - Женя стал поднимать прутики-соломинки и бросать их в воду.
      - Давай пойдем в путешествие!.. - Я показал рукой вперед. Песчаная полоска тянулась почти до горизонта и далеко впереди сворачивала вправо. Маленькие березки карабкались по обрыву. Некоторые, устав, клонились к воде.
      - Давай!.. - Женя протянул мне руку, и мы пустились в путь. Цепочка следов-корабликов тянулась за нами.
      Когда мы вышли за поселок, стали попадаться бревна. Они лежали на мелководье, поблескивая влажными боками. Жене обязательно хотелось пройти по каждому бревну, и я, если хватало длины руки, поддерживал его. Потом вдруг встретили длинную цепочку бревен, соединенных друг с другом. Она с мелководья уходила на глубину и, сделав полукруг, возвращалась к берегу.
      - Пошли?.. - спросил Женя, повернув ко мне счастливое лицо.
      - Пошли!..
      Женя подал мне руку и первым ступил на зыбкую тропинку. Мы медленно двигались по бревнам. Солнечные зайчики слепили, волны бежали справа и слева от нас. Под ногами была глубина. Голова слегка закружилась, и я старательно ставил ноги, чтобы не покачнуться, не свалиться. Когда берег снова придвинулся, я не смог удержаться - вздохнул облегченно.
      Мы побродили по лесу, а потом вернулись к поселку - вышли к Дому культуры. Тут мы увидели маленькую речушку. Сейчас, по весне, она была переполнена водой и силой - раздвинула, растащила бетонные кольца, положенные там, где ее пересекала дорога.
      Мы попрыгали по этим кольцам. Интересно было глядеть в бешено несущуюся воду. Она завораживала. Какие-то силуэты скользили по ней извивались, переплетались. Что это было? Игра света? Тени зимы?..
      И вдруг под стремительной поверхностью, в желтоватой мгле я увидел скрюченную лапу. Не поверил себе, но Женя подтвердил - тоже видит. Я опустил руку в воду, схватил, потянул вверх. Показалась вторая лапа. И вот под водой возникло видение курицы - безголовой птицы, которая, растопырив крылья, висела в нереальной полутьме. Вода перебирала перышки, и казалось, что курица шевелится.
      - Отпустить? - спросил я у Жени.
      - Отпусти!.. - кивнул тот.
      Я разжал руку, и курица встрепенулась, понеслась куда-то суматошно, мелькнула белым бесформенным пятном и исчезла в бетонных кольцах, внутри которых ревела и пенилась вода...
      Долго потом Женя вспоминал нашу прогулку.
      Прибыла комиссия из Министерства просвещения. Очередная проверка.
      Важная дама-инспектор ходила повсюду в сопровождении свиты. В свой черед пришли ко мне. Дама стала спрашивать о диспансеризации, об углубленных осмотрах детей. И... ни к чему не смогла придраться. Попросила отчет за прошлый год. Я вытащил "Журнал здоровья", в который у меня сведена вся необходимая отчетная информация. Объяснил даме суть своего новшества: только один отчетный журнал и никаких других бумаг. Зато в этом журнале все, что нужно...
      Дама ничего не поняла и сказала, что должны быть формы документов, утвержденные министерством. Я сказал, что министерство требует много лишнего. Дама сказала, что министерству виднее, какие цифры лишние, а какие нет. Я сказал, что виднее всегда на местах, а не где-то там, в министерской дали.
      После этого она разозлилась, что было заметно по ее глазам. Но вслух свою злость не показала - свиты постеснялась. Она спросила, где у нас шины. Я продемонстрировал шины Крамера на полке шкафчика. Дама заявила, что по инструкции министерства шины должны находиться на видном месте.
      Меня смешили эти ее бесконечные "по мнению министерства", "по указанию министерства", "министерство считает"... Не сдержав улыбку, заявил, что, по моему мнению, шины здесь вообще не нужны, учитывая близость больницы и то, что "скорая" может быть у нас через пять минут после любого ЧП. Это ее еще больше разозлило. Так что при внешней вежливости накал нашей беседы возрастал стремительно.
      Она пошла в изолятор, и тут судьба подбросила ей "подарок". В изоляторной посуде, предназначенной для больных, не хватало кружек и ложек. Тарелки и кастрюли были на месте, а вот кружек и ложек не было - девчонки унесли их на кухню.
      В глазах у дамы появилось торжество. Я сказал про девчонок-помощниц, которые перестарались, проявив излишнее усердие. Но дама не слушала. Наступила ее "звездная минута", и она обрушила на меня потоки отшлифованной канцелярской демагогии. Когда она сказала о том, что "надо про детей думать", я не выдержал и снова улыбнулся. Дама после этого замолчала. Должно быть, сочла меня безнадежным. Выговор я, видимо, все таки заработал.
      По закону парных неприятных случаев пришла ко мне в тот же день Валеркина бабушка. Толстая, краснолицая, она нависла надо мной, как скала.
      - Почему вы положили Валеру в больницу, не спросив разрешения у меня?
      - А почему я должен спрашивать у вас?
      - Я ему бабушка!
      - Вы отдали его в детдом.
      - Это вас воспитательница науськала на меня?
      Я промолчал.
      - Подождите, вы у меня еще поплачете! От меня не один врач плакал!
      Я промолчал.
      - Все равно его выпишут! Пойду и заберу!..
      Бабушка ушла. Я занялся ребятами, которые ждали помощи. Через час позвонил в больницу - спросил, отпустили Валеру или нет.
      - Ну что вы! - ответила заведующая. - У него температура держится... Бабушка?.. Была, ругалась. Мы ее пристыдили...
      Ленка прибежала и закричала.
      - Сергей Иванович, дайте мне адрес!
      - В лесу ты, что ли? Какой адрес?
      - Ваш!
      - Давал ведь уже.
      - Потеряла бумажку!
      - Ну, сбавь тон-то!
      - С мальчишками дралась! Дураки - во!.. - Ленка повертела пальцем у виска. - Такие гадости говорят!.
      - Когда тебя ждать в гости?
      - Когда-нибудь!.. Прежде к маме надо съездить в субботу. А потом уже к вам.
      - А ты пропусти один выходной.
      - Да вы что! Чокнулись?
      - Иди-ка успокойся! Когда захочешь, тогда и приедешь. Всегда буду рад...
      Я написал на рецептурном бланке свой адрес. Ленка взяла его и ушла.
      Только на другой день до меня дошел дичайший формализм комиссии из министерства. Они приехали, свысока поучили нас, как жить и работать. А когда мы попытались поднять болевые темы, те, о которых я писал в районную газету, нас вежливо и непреклонно оборвали, не пожелав даже выслушать до конца. Зачем, нужны, спрашивается, подобные инспекции?..
      - Ну что, были "репрессии"? - спрашиваю у Зинаиды Никитичны. Напоминаю наш разговор о том, как она выступила против директора.
      - Не было никаких, - Зинаида Никитична говорит торжествуя. - Но не это меня излечило от страха. Меня ребята вылечили, восьмиклассники. Я тут недавно дежурила, и получился у нас очень острый разговор в их спальной. Они ничего не принимают на веру, стремятся самостоятельно все находить, вырабатывать в себе. Они будут борцами. Они не испугаются говорить правду, как мы боимся по привычке. Как я боялась...
      - Димка небось больше всех выступал?
      - А откуда вы знаете?
      - Он умница. Но хитрый. И озорной...
      - Алеша, тебе куртку стирали хоть раз? - Я показываю на школьную форму, заношенную и покрытую на груди белыми пятнами.
      - Не-а! Но зато ее гладят каждую неделю! - отвечает первоклассник Алеша. - Стирают рубашки, трусы и майки...
      Он плотный, чернобровый. Когда говорит, не смотрит прямо - глаза все время стреляют вправо-влево.
      - Расскажи про папу с мамой. Пили?..
      - Не-а! Только папа водку. Я тоже один раз...
      - Папа угостил?
      - Папа хороший. Меня от мамы защищал.
      - Но ведь мама не пила?
      - Мама психовала. А один раз я картошку с ней чистил. Она тогда не психовала.
      - А еще что хорошее помнишь?
      - Бабушка мне мороженое купила.
      - Она где живет?
      - Вместе с папой и мамой. Она тоже водку пила. Но не каждый день. И тоже от мамы меня защищала.
      - Ты боялся, когда мама психовала?
      - У нее глаза такие... И кричала. Будто ей больно.
      - Била тебя?
      - Что вы! Никогда не била!
      - От чего же тебя защищали?
      - Не знаю. Мы с папой убегали. И пили пиво.
      - Ас бабушкой?
      - С бабушкой вино пили. Сладкое...
      Алеше девять лет. В первом классе учится второй год. Иногда в разговоре вдруг начинает изображать младенца - сюсюкает, коверкает слова, старательно заменяет "р" на "л", словно забывая ненадолго, как она звучит, эта "рычащая" буква...
      Сережа почти не заходит. От других ребят слышу, что он плохо ведет себя на уроках, не делает заданий, грубит учителям. Девчонки сказали, что он стал курить.
      Приглядываюсь к нему во время визитов. Ничего внешне в нем не изменилось. Правда, молчаливее стал. И в глазах иногда мелькает что-то. Будто серая дымка появляется на секунду-другую. Что она означает? О чем говорит?..
      Пытаюсь его вызвать на откровенность. "Как дела?", "Как жизнь?", "Что не ладится?" Но откровенные разговоры, видимо, ушли в прошлое. Он отделывается общими словами. Потом выпрашивает что-нибудь - поливитамины, аскорбиновую кислоту или глюкозу - и исчезает.
      Что с ним происходит? Знаю, что он дерется чуть ли не каждый день. Знаю, что для него нет теперь авторитетов.
      Может быть, он озлобился из-за чего-нибудь? Может быть, переходный возраст? Скорее всего, и то и другое.
      Хочу ему помочь. Рассказываю о той гормональной буре, что сейчас в нем бушует. Пытаюсь научить его азам аутогенной тренировки. Не знаю, слышит ли он меня? Хочет ли меня услышать?
      Мне объявили выговор. Формулировка мягкая и расплывчатая. "За недостатки в организации питания..." "На ушко" посоветовали впредь не раздражать инспекторов из министерства.
      Меня выговор не огорчил. Задела бесполезность комиссии. Много человек потратили много часов на то, чтобы приехать в детдом, с важным видом его обойти, пропустить мимо ушей наши сетования и удалиться, считая, что сделали полезное дело...
      Димка глядит исподлобья, туча тучей.
      - Что случилось? Вид у тебя смурной.
      - Какой самый лучший способ самоубийства? Вы же медик, должны знать.
      - Ты... шутишь?
      - Ничего я не шучу! Каждый гад меня может обозвать! И возразить нечего!
      - А понятнее можно?
      - Иду сейчас по поселку и натыкаюсь на пьянчугу. Грязный, щетинистый, глазки мутные. Из кармана кусок сахара вынул - весь в желтых крошках - и мне протягивает. А сам бормочет: "Приютский!.. Сиротка!.. Несчастненький!.."
      Димка кривляется, передразнивая пьяного.
      - Если уж он меня попрекнул, слизняк, пьянь, значит, он чувствует себя выше. Значит, я в самом деле такой, как он сказал...
      Димка прикусывает нижнюю губу, морщится, вот-вот заплачет. Не знаю, как его утешать. Дать пустырника выпить, что ли?
      С облегчением слышу сигнал на обед...
      Такое бывает только в детдоме. Прибежали девчонки-первоклассницы, принесли находку, попросили ее "вылечить". Они нашли на улице резинового надувного Чипполино. Большая, красиво раскрашенная игрушка была вся в проколах и порезах. Какой-то семейный ребенок натешился и выбросил. А наши разве мимо пробегут, если увидят брошенную на земле игрушку? В спальнях у этих девчонок есть шикарные куклы, которым, я уверен, могли бы позавидовать бывшие владельцы Чипполино. Но все-таки им надо подобрать то, что под ногами, из-за "комплекса обделенности". Шикарные куклы им выданы, то есть не совсем свои. А эта игрушка подарена судьбой, она безраздельно своя, не казенная.
      Я думаю, как же вылечить Чипполино. И нахожу простой рецепт. На каждый порез, на каждый прокол вместе с девчонками наклеиваю полосочки лейкопластыря. Множество белых черточек появляется на физиономии, на теле, на руках и ногах озорного "лучишки". Надуваем игрушку. Она округляется, будто оживает. Девочки, ликуя, уходят с Чипполино. А я убираю лейкопластырь в медицинский шкафчик. И жалею, что все так быстро кончилось. Мне понравилась эта "реанимация"...
      Мой кабинет стал для некоторых ребят школой сопереживания. Они здесь как в театре. Пришел, например, Валера - проткнул руку, когда открывал перочинным ножом банку сгущенки. И зрители ахают, охают, восклицают, комментируют каждое мое движение, пока обрабатываю рану и накладываю повязку. И Валера "на миру" держится геройски, бравирует:
      - Мне так весело было, когда это случилось! Гляжу на руку и смеюсь!..
      Или Димка пришел с клещом, впившимся в шею. Зрителям снова повод поохать, посочувствовать. Смотрят, раскрыв рты, и недоумевают: почему я сразу не удаляю клеща, а для чего-то ищу бензин. Поджечь я его, что ли, решил? Так ведь обгорит шея у Димки!..
      Порой мне кажется, что милосердны они только здесь, в кабинете. Хотя это, конечно, преувеличение. Но зная про их бесконечные драки, их грубые наскоки друг на друга, обрабатывая их, поцарапанных, пораненных и даже покусанных (Алешку-первоклассника дважды за день укусили), невольно думаешь, что иного места для милосердия, кроме кабинета медицинского, они не знают. Тянет же их все-таки к доброте, к жалости. Приходят, стоят, вздыхают хором. Почему же для них жалость - понятие вроде бы пространственное, внешнее, а не душевное? Здесь можно другого пожалеть, а за дверью - ни за что...
      Ленка молча разглядывает меня и тяжко вздыхает. Я тоже себя осматриваю. Вроде все в порядке. Что же она так уставилась?
      - Вы разве глупый, Сергей Иванович? - говорит Ленка, изучив меня.
      - Всякий бываю. Но вообще-то не жалуюсь.
      - А наша воспиталка вас глупым назвала. Я ей рассказала, как вам помогаю лечить, как лекарства раскладываю, перевязочный материал готовлю. Думала, она похвалит. А она губки сморщила: только глупый человек может тебя, Лена, к лекарствам подпустить. А сама даже не знает, как бинтовать надо: к себе или от себя...
      - Значит, не будешь больше мне помогать?
      - Ну да! Сколько хотите! Только она ведь снова будет вас называть!
      - А разве ты с ней согласна? По-твоему, я разве глупый?
      - Не-е-ет!..
      Ленка тянет не слишком уверенно. Я улыбаюсь.
      - Ну и будь моей помощницей. Поняла?..
      - Я-то поняла. А вот она...
      Ленка замолкает озабоченно.
      Ко мне привязался Женя, с которым мы ходили на прогулку, миниатюрный, словно игрушечный, мальчик из третьего класса. У него огромные, очень умные глаза, длинные пушистые ресницы. Мне кажется иногда, что за его хрупкой оболочкой скрывается многое повидавший и переживший человек.
      Он приходит ко мне, прижимается плечом к моему плечу и стоит молча. А я пишу свою бесконечную писанину в медицинских картах и боюсь шелохнуться, чтобы не показалось ему, что я его оттолкнул. Иногда задаю какой-нибудь вопрос, и он отвечает немногословно. Когда появляются другие посетители, он тихонько отстраняется и садится на стул рядом со мной. О родителях я решил у него не спрашивать. Но вскоре почувствовал, что привязываюсь к Жене, жалею его, не могу понять, как от него можно было отказаться.
      - Ты помнишь маму? - спросил его, готовый тут же сменить разговор.
      - Не помню. Старший брат рассказывал. Нас у нее было двенадцать. Девять мальчиков и три девочки. Шесть мальчиков только до года дожили и померли - кормила плохо. Остальные в разных детдомах. За детей дают деньги - пособия. Вы знаете?..
      Я киваю головой.
      - Она нигде не работала. Жила на эти пособия. Для того и заводила нас, чтобы деньги получить...
      Женя замолкает. И я тоже молчу: делаю вид, что занят своей работой. Но сам так напряжен, что от случайного скрипа вздрагиваю.
      - Лешка, ты, оказывается, трус! - говорю я. Бледный Леша забился в угол кабинета. Ему надо сделать укол - у него тяжелая ангина. Но вот поди-ка вымани его из угла!
      - Не люблю трусов! - говорю с презрением.
      - Я не трус! - обижается он. - Я маму знаете как защищал!
      - Как?
      - Один сосед маму обзывал по-всякому. А я к нему, к соседу, через форточку забрался и разбил его телевизор.
      - И сосед тебя не поймал?
      - Что я, дурак! Я без него! Он потом кричал, что это я. Но ведь не видел!
      - А маме ты рассказал?
      - Рассказал.
      - И что она?
      - Смеялась очень.
      - И все?
      - Просила больше не лазать...
      Леша выдвинулся из угла на середину кабинета. Я подошел к нему со шприцом.
      - Да делайте, если надо!.. - Леша сказал это небрежным тоном, но голос предательски дрогнул.
      - Теперь вижу, что не трус! - похвалил я.
      И сделал укол...
      Почему все, кто угодно, "виноваты" в перекошенных судьбах детей милиция, педагоги, врачи, - и только их родители ни в чем не виноваты? Я слышал, как оправдывалась одна мамаша, и не мог сдержать невольного чувства гадливости.
      - Да милиция у меня украла ребенка! Воспользовались, что меня не было дома! Воры! Их бы самих судить надо за это, милицию! Шпионили, совали носы, доносы писали! Гады! И врачи не лучше. "Ребенок ослабленный", "у ребенка рахит"... Откуда ему взяться, рахиту, если ребенок все время на свежем воздухе! Ни черта не понимают, коновалы! Только воображают... а учителя те вообще дармоеды! Сами калечат ребенка, а на меня валят! Какой же он недоразвитый! Щеки - во! Как помидоры! У недоразвитых таких бы щек не было! Бегает, прыгает - не хуже других! Им лишь бы на кого-то свалить! А разве это правильно? Они учителя, пусть они и отвечают за ребенка!..
      Неплохо одетая, завитая и подкрашенная, она выглядела "как все". Никакого смущения, никаких угрызений совести вроде бы не испытывала. Возможно, собственная жизнь даже нравилась ей, устраивала ее.
      Глядя на нее, я подумал, что гуманность может быть глупой, неоправданной. Должно ли общество быть гуманным к таким, как эта?
      - Ребятам завидовала, - говорит Зинаида Никитична, - что жить им в обновленной стране. А теперь не завидую. Увидела: и я успею подышать чистым воздухом. Смотрю по телевизору на педагогов-новаторов. За них радуюсь. Смотрите, как непривычно все. Один превратил уроки в игру, в театр. Другой устроил так, что ребята учатся стоя. Нам кажется: как же так, устанут. Но медики подтверждают: ребятам стоя лучше, они бодрее себя чувствуют... А третий сократил уроки до тридцати пяти минут. И ребятам стало легче, они оживились, результативность повысилась... Может, и мы подумаем, как нашу жизнь организовать... Только совершенно по-новому... Совершенно по-другому... Боже ты мой! Как странно, как непривычно - жить без оглядки, свободно, творчески!..
      Сережа приходит взлохмаченный.
      - Ты что, забываешь причесываться?
      - Просто мне не нравится.
      У него свободный урок, он сидит у меня в кабинете, и мы говорим о жизни...
      - Какой самый радостный день у тебя был? Можешь сказать?
      - В этом детдоме? Или в Сиверском? Или в Ивангороде?
      - Да в любом.
      - Помню нам машинки выдали. Большие самосвалы. Только нашему классу. А остальным маленькие машинки. Другие нам завидовали. Поиграть просили...
      - А в этом детдоме?
      - А в этом когда бабушка приезжала. Она мне письмо от мамы дала...
      - А мама тебя взять не обещает?
      - Обещает. Когда восьмой кончу.
      - А ты не думал о том, как сделать новую жизнь в детдоме?
      - Нет, не думал. А зачем? Дайте мне витамины! Или шприц брызгаться!..
      Женя стал разговорчивей. Ему, как и всем детдомовцам, очень не хватает обычной бытовой информации, которую семейные дети получают мимоходом.
      Женя постепенно, слово за словом, дорассказывал короткую историю своей жизни.
      - Мама всех нас бросила. Меня и брата она в магазине оставила. Завела в отдел, а сама убежала. Брат сейчас в восьмом классе, вы, наверное, знаете. Он говорит, как только ему восемнадцать будет, заберет меня. Вместе жить станем. Вот бы еще папа был! С папой, наверное, хорошо, правда?..
      Женя замолкает, стоит, прижавшись к моему боку...
      Педагоги давят на детей, наседают ради выполнения своей программы. Порой мне кажется, что педагогические задачи решаются даже в ущерб медицинским. Ведь у нас многие дети ослабленны, многие невротики, а эта школьная принудиловка рождает в детях стойкое отвращение к разным предметам и к учебе вообще, гасит искры таланта. Ребята инстинктивно протестуют прогуливают, пытаются спрятаться в изолятор.
      По-моему, детдом не должен быть только местом призрения брошенных детей, не должен быть обычным учреждением, каковым является сегодня. Любой детдом должен быть школой санаторного типа - с медицински обоснованным режимом дня, с повышенным вниманием к вопросам здоровья, с кабинетами физиотерапии и лечебной физкультуры, с врачами - узкими специалистами, которые или вошли бы в штат, или на какой-то другой основе могли наблюдать детдомовцев.
      Или пускай подобный - медицинский - уклон будет у детдомов первой ступени, главная задача которых - провести реабилитацию ребенка после неудачной семейной жизни, возродить его телесно и духовно.
      А затем наступает время лицея (так я его назову)... План его мне не ясен до конца. Я вижу в нем равенство детей и взрослых... Я вижу педагогов, которых не делят на учителей и воспитателей...
      У меня в кабинете Ленка. Она наливает воду из графина в пластмассовый стаканчик, чтобы запить таблетку "от головы".
      Тут влетает лихой третьеклассник, заводила среди своих ребят. Он выхватывает стаканчик из-под Ленкиной руки и выплескивает воду себе в рот. При этом поглядывает эдаким удальцом, которому все позволено.
      - Что там было? - спрашивает небрежно, то ли к Ленке адресуясь, то ли ко мне.
      - Сильнейший яд! - говорю я с серьезным видом. - Хотели крыс травить!..
      Зачем я это сказал, сам не знаю. Видимо, из-за желания "осадить нахала". Но после моих слов происходят страшные вещи. Третьеклассник меняется в лице, бледнеет на глазах, скрючивается, стонет. Вижу, что это не игра, не притворство. Ему действительно плохо - начинается неудержимая рвота. Он буквально заливает пол рвотными массами.
      Я испугался, но стараюсь этого не показывать. Уверенным, твердым голосом объясняю парню, что в стаканчике была вода. Обыкновенная. Ленка подтверждает.
      И... рвотные позывы прекращаются. Лихой заводила сидит на кушетке обессиленно, мокрые волосы прилипли ко лбу. Некоторое время он еще ощущает, что болит желудок. Затем боль исчезает.
      Ленка принимает свою таблетку и уходит. Я опасливо поглядываю на третьеклассника и в сотый раз даю себе клятву никогда необдуманно не швыряться словами...
      Наташа услышала, что я разговариваю с Женькой, и захотела рассказать о себе.
      - Я с братиком жила, он теперь в Ивангороде. А папа все время пил. И кричал на мамочку. Приходит и сразу кричит: "Давай жрать!.." И обзывается по-всякому. А мамочка молчит. Она на двух работах работала. Днем на одной, а вечером на другой. Придет в десять вечера, поест и падает без сил. А мы стараемся ее утешить - рассказываем, как мыли полы, учили уроки. Иногда она сядет на кровати и плачет. И мы вместе с ней. А когда папа с теткой-пьяницей связался, мама совсем заболела. Эта тетка появится и орет, как дура, что квартиру нашу надо делить, что папа не хочет с нами, а мы, когда вырастем, все равно будем ему алименты платить. Разве это правильно, что нам такому папе платить надо? Разве мы ему должны что-то? Ведь он для нас ничего хорошего не сделал. А когда мамочка умерла, вообще нас бросил...
      У Наташи толстые губы, челка покрывает весь лоб. Вчера она очень серьезно спросила:
      - Сергей Иванович, я красивая или нет?..
      Вижу, что Зинаида Никитична в хорошем настроении. Прошу:
      - Вы обещали про себя рассказать.
      - Да, помню...
      Она задумывается и грустнеет на глазах.
      - В молодости была глупой. Большую любовь проворонила. С одним моряком танцевала, провожал он меня. Потом уехал и стал письма писать. Признался в любви. Я ответила благосклонно. Обещала ждать. И ждала целый год. А через год поступила в институт. И послали нас в колхоз. Пропади она пропадом, та поездка... Приглянулась я шоферу колхозному. Кудрявый, смелый, веселый. Пел хорошо, играл на гитаре. Короче, мы расписались и уехали в город.
      Она вздыхает. Я хочу прервать ее, но не успеваю.
      - Мама да братья невзлюбили мужа. Стали придираться. А он оказался слабым. Решил водкой обиду залить. Дочка родилась. Муж пил все больше. Ну и развелись...
      - А моряк?
      - Узнал, что я замуж вышла, и перестал писать. Так и потеряла из виду... Прожила жизнь одна. Доченьку растила...
      Сережа пришел, отвлек меня от первоклашек и потребовал, чтобы мы снова сыграли в кабинете сказку про кукушонка. Вместе с Сережей пришли два восьмиклассника.
      - Они не верят, что мы сами сочинили! - сказал Сережа. - Давайте мы покажем!..
      Я согласился. Срочно послали одну из первоклашек за Ленкой. Она явилась, и незадолго до обеда состоялся спектакль. Мне показалось, что наши "партии" звучали задушевнее, чем прежде. Наверное, потому так было, что мы изменились и сейчас, когда пели, вспоминали лучшие времена ..
      - Это же готовый мультфильм! - сказал один и. восьмиклассников. - И директор не согласился это поставить? Ну и ну!
      - Как ты верно сказал про мультфильм! - удивился я. - Я думал о театре музыкальной сказки. Про мультик не подумал. Давайте вместе поедем на киностудию?
      - Да нам-то зачем! - сказали восьмиклассники хором и ушли.
      - Меня мама скоро заберет! - напомнила Ленка. - Поезжайте без меня!..
      А Сережа промолчал, глядя в сторону. И по его молчанию я понял, что он тоже не поедет со мной...
      Я съездил на киностудию. Съездил один, без ребят. Результат поездки никакой - меня не пропустили дальше вахтера. Так и не узнал, можно ли превратить нашу "Сказку про кукушонка" в мультфильм.
      Провожу день с Женькиным отрядом. Хочется посмотреть, как ему живется...
      Вот их будят утром и они встают нехотя. Делают лениво зарядку. Плетутся умываться. Зубы не чистит почти никто...
      Вот завтракают - шум, гам, неразбериха в столовой...
      Вот учатся - а за окнами весеннее солнышко и зеленая листва... После уроков слоняются - два часа ничегонеделания до обеда. Женька и многие другие торчат у меня в кабинете - рисуют, болтают, играют в "крестики-нолики", пробуют силу на ручных динамометрах...
      Вот обед. Снова шум, гам, неразбериха. После обеда - прогулка с воспитателем, хождение по поселку и окрестностям. После прогулки в учебном корпусе начинается самоподготовка. Она длится до тех пор, пока все не приготовят уроки...
      Вот вечером в спальном корпусе отрядные "мероприятия" - игры, чтение, рассказы. Проходят они, судя по тому, что я видел, без особого вдохновения... Вот пора спать ложиться, кончился день. И все время в толпе, все время на людях. Даже в "бездельное" время - и то под сотней глаз. Ничего своего...
      Женька рассказывает:
      - Я парашют хочу сделать, Сергей Иванович! Только вы никому не говорите! Я все уже придумал. Закрою глаза и вижу, какой он будет - белый, как птица. Я с ним заберусь на эту башню, которая рядом с нами, и оттуда прыгну. За лето он у меня будет готов...
      Женька блаженно щурится. Ему приятно думать о своем парашюте.
      А я представляю, как он лезет на водонапорную башню со своим изделием из простыни или чего-то подобного, и содрогаюсь в душе.
      - Ты, когда привезешь парашют, покажи его сначала воспитателю или мне! - прошу у Женьки.
      - Хорошо! - соглашается он...
      Зинаида Никитична прибежала красная.
      - Дайте валерьянки, Сергей Иванович! Или чего-то посильнее! Вы вообще-то взрослых лечите?. У меня нервы стали совсем ни к черту! Застала восьмиклассников: парня и девушку. Он ей платье расстегнул, залез за пазуху. А она хоть бы что! Хихикает!.. Сказала, чтобы он к директору шел. Так он на меня с кулаками. Не удержалась, по щеке шлепнула, чтобы привести в чувство... Ничего я, видно, не стою как воспитатель. Ничего не понимаю. Не отличаюсь ничем от директорской гвардии... Чуть что - и кулак наготове...
      А как тут надо было? Как на этот секс реагировать? Пошутить?.. Не заметить?.. Дикари мы дикари! Сами невоспитанны, а других беремся воспитать...
      Она принимает успокоительную таблетку. Садится за стол. Подпирает голову руками.
      - Сергей Иванович, а вы Бабу Ягу не боитесь? - вдруг спросил Женька.
      - Нет. Что это ты про нее вспомнил?
      - Я ее очень боюсь! До школы я был в другом детдоме. Там нас воспитательница все время пугала Бабой Ягой. А однажды она переоделась и пришла как Баба Яга. Лицо вымазала, волосы растрепала. Противная-противная. Я так испугался, что под кровать залез. А ночью, когда в туалет захотел, даже дрожал от страха...
      - Вы, наверно, сильно озорничали? Не просто же так она вас пугала?..
      - Баловались. Но ведь не пугали ее...
      Первоклассницы прибежали и закричали:
      - Хотите мы вам погадаем, Сергей Иванович?
      - Давайте!.. - согласился я... И вот они стали гадать. Нарисовали на бумажке домик, под ним - рюмку, а еще ниже - мешок.
      - Дым есть? - спросили у меня.
      - Есть!
      - Рюмка полная?
      - Полная...
      Та, что спрашивала, при этом моем ответе вздохнула.
      - Мешок полный?
      - Полный... - Я решил на все вопросы отвечать утвердительно.
      Девчонки переглянулись, заулыбались друг дружке.
      - Ну, говори! - велели рисовальщице.
      - Дым есть - значит, в доме тепло! - сказала та.
      - А рюмка полная что значит?..
      Первоклассницы замолкли, потупились. Потом пошептались.
      - Ты лучше напиши! - посоветовали подружке.
      И та сбоку от рюмки написала расшифровку: "Вы пьете!.."
      - Ну а мешок полный? - спросил я.
      - Значит, в доме много еды!..
      - И все? - спросил я.
      - Все! - радостно сказали они.
      Я их поблагодарил, и они убежали - воробьишки, которым ничего больше не нужно: только знать бы, тепло ли в доме, пьет ли хозяин и есть ли еда...
      Сидим в кабинете с Ленкой, молчим. Я делаю записи в медицинских картах. Ленка что-то рисует, вздыхает изредка.
      - Сочинить бы новую сказку! - говорю я мечтательно. - Или придумать бы новый детдом! В котором все было бы хорошо...
      - Как это? - не понимает Ленка.
      Я начинаю выкладывать идеи про лицей. Увлекаюсь. И Ленка слушает увлеченно.
      Беру бумагу. Записываю торопливо. Перечеркиваю. Ленка спорит, высмеивает меня...
      Сережка забежал, острижен коротко, уши торчат, курносый. Попросил витаминов и стал рассказывать.
      - Знаете, какой шум мы вчера устроили? Залезли на крыши сараев побегать по ним. И вдруг бабка пришла Подозрительная какая-то. Оглядывается. Мешок в руке... Мы залегли и наблюдаем. А она между сараями шныр, шныр. Одну бутылку подняла, другую - и в мешок. Проверила все закоулки, села на березовый чурбан и стала бутылки вынимать пересчитывать. Лохматая, нос красный. Я слез потихоньку, подобрал камень и снова забрался на крышу. Встал на самом краю, прицелился да как бахну по бутылкам. Старуха завизжала, браниться начала. Я спрыгнул с сарая и побежал. Она за мной. До самой Невы за мной гналась...
      Думаете, я просто так ее водил? Пока мы бегали, Димка мешок с бутылками стащил. Он лежал на крыше, когда я побежал. Представляете, как старуха вопила?..
      - Вы, значит, своровали бутылки?
      - А она что, не воровала? Все время оглядывалась.
      - Она собирала.
      - Она пьяница!
      - А зачем вам бутылки?
      - Сдадим. Конфет купим...
      Сережино возбуждение погасло. Он смотрел недовольно: ведь пришел посмешить меня, а я...
      - Рассказать, что мы с Ленкой придумали?..
      Читаю записи про лицей. Сережа смотрит удивленно.
      - Хочу с вами. Жить веселее, когда что-то можешь изменить...
      Директорский кабинет роскошен. Потолок и стены затянуты чем-то вроде красного бархата. За креслом эффектная драпировка. Самое помпезное помещение в детском доме...
      - Сергей Иванович, - говорит директор, - до меня дошло, что ребята к вам в кабинет приходят просто так поболтать, как бы поразвлечься. Этого, по-моему, быть не должно. Медицинский кабинет - место, где появляются только по делу. Только по делу, а не ради пустых разговоров...
      Я жду, когда он остановится, когда предложит высказаться мне. Жду, не упомянет ли мою авантюрную поездку к непутевым родителям. Не объяснит ли, как наказал учительницу, избившую мальчишек. Знаю, что ей досталось, но не от него...
      Но он ничего не спрашивает у меня, и я уношу свое мнение невысказанным.
      На разных полюсах мы с ним. Океан отчуждения между нами...
      Время наступило свежее, ветровое. Время душевной бессонницы и вечного беспокойства. Время каждому проявить себя. Решить, для чего ты рожден. Неужели только для того, чтобы получать зарплату? Спроси у совести, чем и как можешь себя проявить. Никакие инструкции этого не подскажут. И если надо открыть душу для ребенка, хотя этого в "обязанностях" нет, открой, пока не заржавела. Никакой администратор не научит быть человеком - только совесть... Реши, что все вокруг касается тебя, а не только твоего начальника - и глаза твои обновятся, и сердце твое тоже станет зрячим.
      Так я понимаю...
      Как случилось, что Лена и Сережа привязались ко мне? Почему я их заметил, выделил?..
      Мы бредем с ними по берегу Невы, я рассказываю сказки, только что вычитанные в одной книжке.
      - Подумаешь!.. - говорит Ленка ревниво. - Я, если хотите, прямо тут, на берегу, найду вам живые сказки. Да вот первая!..
      Лена показывает на камень. Он почти весь под водой, зеленой шерстью оброс. На камне лежит прямая длинная веточка. Видно, занесло ее течением на камень, развернуло поперек, и вот она покачивается в такт небольшим речным волнам.
      - Рыболов, - говорю я.
      - Правильно... Сто лет он смотрел, как стоят на берегу люди, машут длинными палками и выхватывают из воды рыб. Захотелось ему самому попробовать. Выловил вот такую удочку. И ждет, что за добыча будет. И невдомек старому, что нужны еще и леска, и крючок, и вкусный червячок.
      - Молодец! - говорю я Лене. - А ты, Сережа, сказку найдешь?
      - Пожалуйста!.. - Сережа указывает на клок ярко-зеленой травы, который высовывается из воды в нескольких шагах от берега.
      - Видите, вокруг нее водоросли? И она тоже была коричневой и под водой жила. И глядела из-под воды на желтый шар, который сверху дарил свет и тепло. Глядела на веселых детей, как они прыгали, плескались, визжали. Ей было неинтересно под водой. И однажды она решилась: встряхнулась, потянулась и начала расти - туда, вверх, к теплу и свету. Другие водоросли возмущались, говорили, что она сошла с ума, советовали образумиться. Но она все росла и росла. И вдруг яркий свет ударил по ней. Она почувствовала, что меняется, сгорает, что все ее клеточки открываются и впитывают ароматный воздух. Коричневая окраска схлынула, будто отмытая грязь. А изнутри показалась яркая-яркая зеленая краска...
      - Отлично! - от души говорю я.
      - Я еще могу! Вот смотрите!.. - Сережа указывает на еловое бревно, наполовину вросшее в песок. На нем очень много сучков.
      - Жила-была прекрасная ель. И вдруг ее срубили. Положили на плот, и буксир потянул плот по реке. "Не хочу!" - подумала гордая ель, дождалась волны от встречного теплохода и соскользнула в воду. Она приплыла к берегу, зарылась в песок и тут стала жить. Поначалу она кричала ветрам и волнам, что свободна и никто ей не указ. Потом один ее бок стал загнивать, другой сохнуть и трескаться. В трещинах поселились букашки, которые не слушали, что она бормочет. А если бы и слушали, ничего бы не поняли... А другие ели превратились в прекрасную белую бумагу. Однажды пришел на берег сказочник, увидел трухлявый ствол и придумал сказку о судьбе красавицы ели...
      - Теперь я! - кричит Лена. - Вот, глядите на камень!..
      - Камень и камень... Большой... Только самая подошва в воде... Похож на склоненного человека. Будто человек встал на колени и нагнулся попить...
      - Он сильный. И никто ему не нужен. Никого не замечает. Все время думает о чем-то своем. А волны подбегают - легкие, звонкие, светлые, обнимают его, просят их полюбить. Глядите, нахлынула справа и слева, обняла. А он не видит и не слышит. И волны отворачиваются, убегают. А другим волнам кажется: уж они-то сумеют его разбудить, уж их-то он полюбит обязательно...
      Так мы и идем дальше по берегу...
      Зинаида Никитична спросила озабоченно:
      - Про Димку не знаете? Я покачал головой.
      - А зря. Он вчера напился как свинья. По-другому не скажешь. Я как раз дежурила. А тут подарочек: Димка пьяный. Откуда только деньги взял? Представьте: лежит на постели в верхней одежде, в ботинках и плачет крокодильими слезами.
      - Так и не узнали, почему напился?
      - От одиночества. От ненужности своей. Скоро выпуск, а идти-то куда? Кто накормит-напоит? Кто даст приют?.. Заплачешь...
      - Другие не плачут.
      - Он тоньше. А боятся все. Нежеланные они... Случайные...
      - Директору доложили?
      - Что я, дура! Он бы сразу мне выговор: мол, недосмотрела.
      - Как же Димке помочь?
      - А никак! Зря и вам-то рассказала. Черт за язык дернул.
      - Может, он сочувствия ждет?
      - Может, и ждет. Но нельзя его жалеть. Сломаться может...
      Зинаида Никитична ушла. Я подумал, пометался по кабинету и... побежал к Димке в спальную. Позвал его на помощь. Потом сбегал за Ленкой и Сережей...
      Лицей - идеальный детский дом. Или скажем скромнее: лицей - школа, где получают разностороннее, гармоничное образование, где овладевают искусством быть людьми.
      Дети живут в нем все время, к родным уезжают лишь на каникулы. В общую школу не ходят, учатся тут же, внутри лицея.
      В лицее равноправие взрослых и детей. Дети разделяются на отряды по специальностям. Возраст лицеистов - с четвертого по десятый класс. То есть в лицей попадают с десяти-одиннадцати лет.
      В каждом отряде существует высший орган власти - совет из трех человек. Совет выбирается отрядом сроком на месяц - один человек из младших, один - от старших членов отряда, один - как уважаемый и деловой. Одни и те же люди могут избираться не больше, чем на два срока подряд. Затем избирается новый состав. После перерыва в один срок снова могут быть избраны те, что были в совете раньше.
      Решения совета - закон для членов отряда. Но можно требовать, чтобы совет публично обосновал то или иное решение.
      На общем лицейском сходе, раз в полгода, избирается контрольно-конфликтный совет (ККС) из трех справедливых и уважаемых лицеистов любого возраста. ККС координирует планы отрядных советов, разрабатывает общие лицейские планы досуга на неделю вперед. Он может проверять любые документы любого из взрослых должностных лиц (накладные, сметы, отчеты) и проверяет их. Также ККС может проверять дела любого из отрядов.
      Главное учебное место - кабинет (класс) и читальный зал. Тот из ребят, кто выбрал специализацию, получает право свободного посещения уроков. Он разрабатывает для себя программу со своим воспитателем по специальности.
      Каждый лицеист по предложению воспитателя должен раз в месяц отчитаться перед ним, воспитателем, и членом отрядного совета. Тот, кто успешно занимается индивидуальной учебной работой (и три раза подтверждает это на своих отчетах), получает право отчитываться раз в полгода.
      О программе обучения. Свой предмет, свою специальность каждый изучает детально. Плюс факультативы по другим специальностям. Факультативы ведут выбранные для этого на сходе отряда воспитанники соответствующих специализаций. Общекультурную программу развития, мифологию, языки, информатику ведут взрослые педагоги.
      Основные отрядные специальности: историки, литераторы и люди искусства, менеджеры, спортсмены, педагоги, медики и биологи, математики и физики, химики.
      Всего в каждом лицее двести человек. Следовательно, один специализированный отряд включает от десяти до двадцати воспитанников. Но может в него входить и три-четыре человека - сколько наберется...
      О чистоте и порядке. Ежедневно каждый отряд выделяет одного нового человека в бригаду по наведению чистоты. После уроков, когда свободное время, она наводит порядок, убирает. Мелкая уборка - дело каждого лицеиста и каждой спальной. От участия в бригаде освобождаются только больные.
      Помимо этого, для исполнения более сложных дел могут набираться из всех отрядов бригады умельцев.
      Досуг. Лицеисты оборудуют себе места для спортивных игр, бассейн, видеозал, компьютерный зал (все на свои заработанные средства).
      Каждый день недели - день какого-то отряда. Например, понедельник день истории. Отряд историков готовит вечер на этот день - театрализованные представления, суды над историческими лицами, конкурсы, программы своего творчества на исторические темы...
      Финансы. Помимо государственных дотаций, которые минимальны, обязательна организация подсобного хозяйства и своего производства. Этим занимаются менеджеры. Ими выявляются потребности местного рынка, в пределах района, и организуется производство того, что нужно. Каждый лицеист работает на производстве час-полтора в день.
      Спорт. О своем стадионе и бассейне уже говорилось. Отряд спортсменов ведет секционную работу, организует утреннюю зарядку по спальням, дни здоровья, спартакиады.
      Отряд литераторов ведет факультативы по литературе и искусству, выпускает рукописные газеты и журналы, помогает лицеистам осмысливать собственную жизнь.
      Историки заняты не только историей страны и мира, но также разысканиями о бывших лицеистах, созданием их биографий.
      Педагоги возглавляют бригады, вместе со взрослыми разрабатывают планы занятий, участвуют в общекультурной программе развития, могут принимать отчеты у тех, кто занимается индивидуально.
      Биологи и медики ищут, как оздоровить лицеистов. Сад, лес, река, общение с животными в их поле зрения. Они проводят аутогенную тренировку, организуют дни медицины, лечат заболевших вместе со взрослым медиком.
      Математики и физики помимо теоретических занятий участвуют в научном обеспечении работы менеджеров, придумывают для менеджеров деловые игры. Работают для медиков над математическим моделированием систем организма. Исследуют для литераторов математические теории общества и теории конфликтных ситуаций. Занимаются компьютерным обеспечением деятельности каждого из отрядов - составлением разнообразных программ на машинных языках. Разрабатывают новые компьютерные игры...
      Химики помимо того, что само собой разумеется - изучения всех разделов химии органической, неорганической, биологической, занимаются разработкой концепций безотходных производств, ищут способы нейтрализации воздействия химических веществ на природу, готовят химические фокусы и "чудеса", фейерверки для развлекательных вечеров.
      Каждый отряд кончает день "огоньком". Лицеисты рассказывают, что сделали за день хорошего, доброго. Кто хочет, тот встает и говорит. Кто не хочет, молчит.
      Любой лицеист - добродей, практик добра (прад). Обязательная традиция - душевное стремление делать что-то хорошее и для лицея, и для населенного пункта, который рядом, оставлять о себе добрую память.
      Поощрения. Достойные отмечаются в стенгазетах, в лицейской "Книге чести".
      Наказания. Высшая форма неодобрения - записка, которую любой может послать любому. То есть попросту опустить в специальный почтовый ящик, висящий в холле спального корпуса. Дежурный член ККС вынимает вечером записки из ящика и раздает отрядным воспитателям. Воспитатели прочитывают записки вслух на "огоньке"...
      Теперь о взрослых в лицее. Во главе их триумвират: директор по учебе, директор по хозяйству, директор по кадрам и быту. Эти три директора выбираются из воспитателей раз в полгода на общем сходе взрослых и лицеистов. При перевыборах они отчитываются за свою деятельность.
      Существует также совет воспитателей. В него входят директор по учебе и двое членов совета, выбранные воспитателями. Совет воспитателей исполняет те же функции, что детский ККС, то есть может проверять любые документы и любые действия, координирует воспитательские планы разных отрядов. Раз в полгода совет воспитателей подлежит переизбранию.
      Все взрослые на перевыборах теряют свои "звания", все считаются "кандидатами". Лицеисты выбирают из кандидатов воспитателей. При переизбрании ведется открытый разговор о воспитателях и кандидатах, любая критика высказывается в глаза.
      Кто три срока проходил в "кандидатах" и не был избран воспитателем, должен сам уйти из лицея.
      В каждом отряде - трое взрослых воспитателей. Работают по шесть часов, по скользящему графику. Воспитатели являются также учителями. Они проводят все необходимые уроки в своем отряде, они да еще лицеисты из педагогического отряда.
      Каждый, кто хочет работать в лицее, должен представить свою творческую программу и пройти тестирование. Творческую программу принимаемого обсуждает общий сход лицеистов, результаты тестирования - совет воспитателей...
      Позвал Димку на помощь, Ленку да Сережу, и мы, споря, горячась, набросали на бумаге начисто все, что могли сказать о лицее - об идеальном детском доме.
      Пока мы кричали друг на друга, возникла рядом Зинаида Никитична, посмотрела на Димку, как он, и, успокоенная, включилась в наше обсуждение...
      Мы долго сидели. На улице уже стемнело, отряд Зинаиды Никитичны галдел под окнами - гулял на свободе...
      Заглянул директор, повертел головой, недоумевая. На него никто не среагировал, и он исчез, нахмуренный. Узнал бы он, над чем мы корпели!..
      Ребята словно воспарили. Они увидели выход из тупика, из беспросветности, поняли, как должно быть по-настоящему.
      - Вот бы воспитательницей в такой детдом! - сказала Ленка.
      - А я директором буду! - сказал Сережа. - Я сделаю такой лицей! Неужели меня ребята не выберут!..
      - Головы расшибете... - сказал Димка. - Хотя попробовать можно...
      Расходиться не хотелось, было прекрасное чувство общности. Зинаида Никитична глядела молодыми глазами, белые вьющиеся волосы растрепались, как у девчонки.
      - Ведь это реально! Это может быть! - сказала она. - Это вам не "Сказка про кукушонка"!..
      Наташа смотрит в пространство, ерошит челку, закрывающую лоб.
      - Я бы хотела тут остаться и никуда не уезжать. А в пионерский лагерь мне страшно ехать. Боюсь туда ехать!.. Как жить с семейными? Они все такие злые. Глядят на нас, как на муравьев. И дразнятся! Все время дразнятся! Зачем они дразнятся, Сергей Иванович?
      - А ты не обращай внимания.
      - Правда?.. Не обращать?..
      Наташа смотрит доверчиво. "Ну как же тебя не дразнить, вот такую беззащитную!.." - думаю я.
      Сережа тоже уезжает в лагерь. Держит в руках медкарту, смотрит на меня, склонив голову набок. Пахнет от него, к сожалению, табаком.
      - Что ты хочешь спросить, Сережа?
      - Онанизм очень вреден?.. - Он говорит излишне громко, что выдает его напряженность. К тому же слегка краснеет.
      - Вреден психически. Если на нем зациклиться, - говорю я.
      - Вы не мне, вы всем расскажите! А то есть у нас один... И другие тоже имеются...
      - Нервные потому что! - говорю я. - Возьми-ка вот валерьянку с собой!..
      Я ему даю пузырек и, когда он уходит, вписываю в план работы занятие с воспитателями и разговор с ребятами об онанизме...
      Женька все один да один. Мечтатель, да и только. Другие разбиваются на пары, группы, а этот прилепился ко мне и по полдня сидит в кабинете, светя огромными глазищами. Я его на улицу посылаю, прошу поиграть, побегать, а у него один ответ:
      - Хочу с вами!..
      Взял его с собой в поход - прошли четыре километра по лесу, вышли на огромную поляну: там, на опушке, была могила неизвестного солдата, мы украсили ее полевыми цветами. Потом по лесу, через густые заросли ландышей, пробрались к Неве. И двинулись по берегу к поселку. Поход получился трудный. В некоторых местах у воды мешанина стволов - сквозь них протискивались, продирались, проползали. В некоторых местах берег был круто обрывистым и мелководья практически не было, мы ступали по корням, нависшим над водой, и корни раскачивались, пружинили. Далее брели по мелководью, и река дарила нам сюрпризы - нашли пластмассовый красный мячик, нашли коричневую расческу на дне. Женька обрадовался находкам...
      Для отрядной воспитательницы сорвали пять ландышей, больше договорились не брать, чтобы не разорять природу...
      И снова он сидит у меня в кабинете. И снова отсылаю его поиграть-побегать. А он отнекивается:
      - Не с кем играть! Ребята секретничают. А я не люблю секретничать!..
      Тут же убеждаюсь: человек он предельно открытый. Влетают ребята в кабинет, спрашивают у него:
      - Чего жуешь?
      - Конфету, - правдиво отвечает Женька.
      - Откуда взял?
      - Сергей Иванович принес.
      - Еще есть?
      - Есть...
      Женька вынимает кулек из кармана куртки и отдает ребятам...
      Осматриваю новеньких - тех, кому в следующем году быть в первом классе. Все малыши красиво одетые, чистенькие, тихие...
      Вот привезла девочку директор дошкольного детского дома. При первом взгляде на женщину понимаешь: именно таким должен быть директор детдома уютным, домашним, излучающим доброту.
      Девочку в первый год жизни бросила мать и "скрылась в неизвестном направлении". Несколько дней девочка пролежала в заколоченном сельском доме, пока прохожий случайно не услышал ее писк...
      А мальчика доставила немногословная женщина-воспитатель. Отец ему с пяти лет "наливал по стопочке". И все-таки не сумел погубить. Мальчик умный, охотно отвечает на вопросы, улыбается. Он даже сочиняет свои песни, вопреки всему, наперекор судьбе, - редкое исключение среди множества загубленных водкой ребят...
      Они стекаются к нам из Новгорода, из Архангельска, из Харькова. Сироты, которые могли бы составить гордость любой семьи. Любой нормальной семьи...
      Восьмиклассник сразу после экзаменов убил щенка. Говорят, он это сделал "просто так". Взял камень и...
      А мне все хочется найти ему хоть какое-то оправдание. Может быть, экзаменационные стрессы накопились, наслоились и вызвали в нем такой взрыв? Может быть. он злился и тосковал оттого, что кончилась определенность жизни детдомовской и начиналась неопределенность жизни иной, взрослой?..
      Детдом забурлил. Малыши хотели избить восьмиклассника и отважно обсуждали, как это сделать. Директорские педагоги и он сам хранили молчание - для них восьмой класс уже как бы не существовал. Старые воспитатели стыдили парня, и тот слушал, не опуская глаз, но уши пылали...
      ...Всего их было четверо - четверо мягких и теплых щенят, и жили они со своей матерью в сарае возле спального корпуса. "Четыре черненьких чумазеньких чертенка..."
      Прошел слух, что троих оставшихся восьмиклассники тоже решили убить. Малыши всполошились, решили этого не допустить и стали прятать щенков.
      Такова предыстория появления "черненьких чумазеньких" в моем кабинете. Их принесли девчонки, попросили оставить на день-другой, и я согласился. Щенки были деловитыми и сразу разбрелись по углам. Один устроился под столом и тихонько поскуливал, тыкаясь носом в мои тапочки...
      Хлопот у меня особенных не было. Занимался своими делами, а щенки своими. Ребята прибегали, кормили своих питомцев, прибирали за ними.
      Хорошо, что медсестра была в лагере. Она из директорских и с ребятами строга...
      Через два дня щенки уехали на летний отдых. Как их ребята увезли в лагерь, открыто или нелегально, я не стал уточнять.
      Ребята разъехались - кто к родным, кто в пионерские лагеря. Сижу в пустом, непривычно тихом кабинете, пишу справки для восьмиклассников наших выпускников. Дверь в коридор открыта.
      И вдруг слышу: на лестнице разговор на повышенных тонах.
      - Да не поеду я домой! - голос восьмиклассницы.
      - Но за тобой же мать приехала! - голос воспитательницы.
      - Ну и что! Приехала и уедет!
      - Как ты можешь так говорить!
      - Не хочу я домой!
      - Но здесь-то ты уже отучилась!
      - В ПТУ поступлю! Тогда и уйду отсюда! А домой не собираюсь!..
      Голоса стихли, удалились. Что же она видела у мамы, эта бедолага, если так, наотрез, к ней не хочет!.. Как бы хорошо они себя чувствовали, если бы знали, что не выставят их за дверь, едва отучатся. Пусть бы выпускники жили в детдоме до тех пор, пока не обзаведутся семьями. Пусть бы из них формировался воспитательский резерв. Внештатные воспитатели - разве плохо! Пусть бы что-то вроде общежития было при каждом детдоме - для них, для выпускников. Ведь не чужие - здесь выросли. Разве не дикость отсекать их от себя, едва кончат последний класс? Разве не уродливое подтверждение того, что их держат тут по долгу службы? И с малышами они могли бы возиться, и самых озорных сдерживать. И пример бы их больше значил, чем любые педагогические нотации. Конечно, если бы это был положительный пример...
      Сейчас, как мне кажется, их боятся оставлять. Боятся, что они, по образцу незадачливых родителей, начнут пить-гулять. И от страха как раз подталкивают некоторых к "питью-гулянью", чем в коллективе эти некоторые заниматься бы не стали...
      Мы с ребятами, кстати, тоже не подумали о выпускниках нашего идеального детдома - нашего лицея. Значит, надо еще думать. И обязательно предусмотреть то, о чем я выше написал...
      Восьмиклассники оставили надписи на фасаде: "Здесь жили и мучелись..." И дальше - клички крупными буквами. Димкина кличка - Сократ - написана карандашом, без нажима, буквы меньше, чем у других.
      Значит, было у них ощущение мученичества?.. Конечно, оторвали от семьи, заставили жить в казенном доме...
      Интересно, почему Димка не исправил ошибку в их настенной надписи?..
      Была суббота. Я шел по Невскому со своими сыновьями. Остановились попить у автомата.
      И вдруг из толпы - одно, другое, третье знакомые лица.
      - Сергей Иванович!..
      - Сергей Иванович!..
      - Сергей Иванович!..
      Наши... Видимо, на экскурсию приехали. Тут и Женька, и Наташа, и другие мои пациенты-собеседники. С ними воспитательница - Алена Игоревна...
      Меня поразило, как ребята кинулись от нее ко мне. Как осветились их лица... Как они выкрикивали громко мое имя...
      - Мы только что с теплохода, - сказал я. - Катались по рекам и каналам. А вы куда?
      - А мы в музее были! - затараторили ребята. - Мороженое ели!.. Наверное, в кино пойдем!..
      Мы обменивались впечатлениями, смотрели друг на друга и улыбались. Мы были нужны друг другу.
      Выходил из леса, поднабрав колосовиков. Отправился после работы давно обещал маме. Устал, вспотел. Ветер шумел, как река, и не приносил прохлады. Хотелось искупаться в настоящей реке.
      Впереди опушка засветилась. Ночь была близко, но яркий, теплый день не думал меркнуть. Правда, деревья вроде бы стали сдвигаться теснее. Вроде бы кроны их начали сливаться в единое упруго-ароматное облако. Вроде бы и напряжение в "электрической системе" дня чуть понизилось...
      Загляделся, и на тебе - запнулся. И тут же вдобавок попался под ноги окопчик, заросший черничником.
      Прыгнул через окопчик, но вышло неловко, - грибки посыпались в траву.
      Пришлось наклоняться. Ох как не хотела этого спина! Невольно помедлил секунду-другую. Рассыпанные дары леса были красивы. Они принадлежали этому миру, от которого я их отделил. Что-то вроде угрызения совести шевельнулось...
      Но подобрать грибы не пришлось. Слух резанул дикий визг. Я распрямился, оглянулся. Леший, что ли, не к ночи будь помянут?..
      Визг сменился лаем... И снова визг... И снова лай... Собака!.. Что-то с ней неладно!..
      Бросился вперед, и ветки ожили, стали хлестать, царапать. Опушка приближалась медленно, хотя светилась, казалось, недалеко. Собака затихла. Зато стали слышны людские голоса. Возбужденные голоса двух или трех парней...
      Страшно мне стало не сразу.
      - Вы собаку слышали? - спросил, переводя дыхание, морщась от неприятного запаха.
      Парни сидели возле костра, который слабо дымился. Наши семиклассники: Генка, Зайка, Ник. И Петька - его позавчера доставили из детприемника.
      У подростков не лица - блаженно-одеревенелые маски.
      - Собаку?.. Слышали!.. - сказал Генка.
      В левой руке у него железная кружка, в правой - бутылка водки. Остальные держали свои кружки и смотрели на бутылку. Даже у Петьки был пластмассовый стаканчик - маленькое белое пятнышко. Петька держал его в опущенной руке...
      - Где она?
      - Вот! - Генка мотнул головой на костер.
      Я перевел взгляд и еле сдержал рвотный позыв. Черная масса, которую принял за угли, была сгоревшим собачьим трупом. Понятен стал неприятный запах.
      - А че ему надо? - спросил Ник.
      - Так это же доктор! - сказал Петька. - Наш доктор!
      - Что же вы? - сказал я растерянно. - Зачем сожгли?
      - Сказать ему? - вопросил Генка. Остальные, то бишь Зайка и Ник, механически покивали головами. - Мы мстить хотим... Жестокость и сила... Вот что нам нужно...
      - Кому? За что? - Я волновался, почти кричал.
      - Зайке надо убить одного гада... Вот, готовится... Над Ником издевались много... Теперь его очередь... А меня продавали...
      - Вот что, ребята! Хватит! Пошли домой!.. - Я выкрикнул и замер. Почувствовал угрозу, исходящую от парней. Сейчас мне с ними не справиться.
      Петька тоже, видно, испугался. Вскочил, побледнел, подошел ко мне. Глянул умоляюще.
      - Уходите! - сказал громким шепотом. - Не говорите ничего!..
      - Нет, погоди! - то ли ему, то ли мне сказал Зайка.
      Он поставил на землю кружку и шарил в траве руками. Нашел, зажал что-то и медленно поднялся.
      Глаза у него стали как пуговицы - ни проблеска разума. В руке он держал камень - небольшой булыжник овальных очертаний.
      - Дядя не верит... Научим... Заставим...
      Он с трудом выговорил эти "армейские" угрозы. Неуверенно поднял руку с камнем. И никак не мог сфокусировать на мне свои пуговичные "гляделки".
      Тут еще ему Петька помешал. Бросился и затараторил, умильно заглядывая снизу:
      - На, выпей, Зайка! Ты же устал, сам говорил! У тебя же глотка пересохла!..
      Петька сунул ему под нос беленький свой пластмассовый стаканчик, и Зайка уставился на непривычную емкость с тупым удивлением.
      Другой рукой Петька за своей спиной делал отгребающие движения уходите! уходите!..
      Я его послушался - ушел. Страшно было.
      Камень, пущенный наугад, ударился о дерево далеко позади. Звук был негромкий и короткий.
      Генка что-то кричал. Ник хохотал визгливо...
      В детдоме узнал, что парни приехали из лагеря с завхозом. На два дня...
      Вспомнил встречу на Невском. Как ребята бросились ко мне...
      Идиллия кончилась. Новая начиналась история. Нужно было думать про Генку, Зайку, Ника.