– Не волнуйтесь, минимум на месяц из Москвы уберем. А дальше посмотрим…

– Так, что мы еще упустили? – Шеф оглядел письменный стол, и непонятно стало, о Зарембе продолжает думать или снова занялся собой. Оказалось, о спецназе: – Старый телефон журналиста перебрось на своих людей. Что еще?

– Вы… вы считаете, что «Кобра» цела? – задал основной вопрос Вениамин Витальевич.

– Не считаю. Но перестраховываюсь. И потому последует вторая, не менее трудоемкая задача – попытаться отыскать все связи, всех знакомых спецназовцев. Предугадать, куда они могут вернуться, если все же остались живы.

Вениамин Витальевич откровенно поник: объем наваливающихся задач такой, что денежки полетят огромные. А выпускать их по нынешним временам на ерунду ох как не хотелось… Тень недовольства не ускользнула от внимания хозяина, но объясняться и уговаривать подчиненного посчитал ниже своего достоинства. Кассира никогда не должны волновать деньги. Подпись на их выдачу ставит руководитель и главный бухгалтер.

– Все, больше в этом кабинете мы не встречаемся. Здесь, несмотря ни на что, славно поработалось, – хозяин оглядел стены. – Но еще не вечер. Новый кабинет может оказаться хоть и подальше от центра, но престижнее и пошикарнее, – соизволил все-таки намекнуть Вениамину Витальевичу на возможную перспективу.

Тот с надеждой вскинул голову и вдруг поверил, что такие люди в самом деле не могут просто так взять и исчезнуть. Такие всплывут…

– Я тебя разыщу, – попрощался с подчиненным хозяин кабинета, отпуская его. – И еще раз созвонись с Чечней, пусть не прекращают поиски группы.

Оставшись один, еще раз подошел к окну. Видимо, панорама за окном ему все же очень нравилась. Но можно признаться и в том, что Кремлем отсюда, со стороны, управлялось легче, чем если бы он сидел там, за зубчатыми стенами. И вот расставание. Постоянным, конечно, ничего не бывает, кроме лести. Лично он никому льстить не собирается, а вот к нему как ползли на полусогнутых, так и продолжат ползти. Ерунда, будто деньги не имеют запаха…

Прикурил сигарету, но не для наслаждения ароматом табака, а чтобы подойти затем к столу, вдавить окурок в ракушку-пепельницу и размазать гарь по перламутру…

Сон, хотя и тревожный, через пень-колоду, с мыслями и воспоминаниями в моменты пробуждения, но все же принес некоторое облегчение телу. Это Заремба почувствовал, еще не вставая со своего ложа, еще только вслушиваясь в пение птиц и боясь пошевелиться: утренняя прохлада пока не обнаружила, что он не спит, а до тех, кто не двигается, ей дела нет, она пробирает лишь живых. |

– А трасса довольно оживленная, – поделился первыми утренними наблюдениями Туманов.

Умытый росой, он выглядел свежо, щеки его разрумянились. И про трассу наверняка не зря заговорил с самого начала.

– Может, подхватим левака?

Зарембе пришлось-таки пошевелиться. Прохлада мгновенно и с удовольствием окутала его своим саваном. Подполковник передернулся от его зябкого прикосновения и, дабы не дать спеленать себя полностью, принялся приседать, махать руками, разминаться. Поняв, что здесь ловить нечего, а солнце поднимается все выше и выше, прохлада благоразумно отстала от спецназовца и поползла в другие, более темные и низкие места.

– И чем намерен расплачиваться?

– В живых оставим. Выше цены не существует.

– А блокпост тормознет?

– Судя по гулу, если одна из двадцати машин останавливается, и то хорошо. Остальные проскакивают мимо. – Туманову страшно не хотелось лежать-выжидать несколько дней на одном месте, а тем более идти пешком. – А остановят на блокпосту, документы-то у нас самые что ни на есть гуманные, как говорил Вениамин Витальевич.

– К сожалению, во многом себя и оправдывающие. Похоронная команда… Никогда не думал, что документы прикрытия могут обернуться реальностью. – Заремба вытащил их, но разворачивать не стал, зная наизусть.

Помолчали, поминая и вспоминая друзей. Первым начав грустную песню, Заремба первым и прервал ее:

– Чем нас порадуют на завтрак?

Целая гора щавеля, собранного пограничником по первому свету, уже очищенные корешки папоротника, измельченная в муку внутренняя кора какого-то деревца, небольшие листочки мать-и-мачехи – уроки по выживанию под Балашихой оказались не напрасными, Туманов отлично справился с обязанностями кулинара. О пище разведчики особо и не волновались: из животного мира съедобно практически все, что летает и ползает. Из растений тем более: все, что клюют и едят птицы и что не жалит, можно есть. Естественно, надо знать, какая часть идет в пищу – корень ли, плод, листва, пыльца, ягода. А в крайнем случае где-то же есть поля с пшеницей, картошкой, овсом. Не зима, выжить можно.

Опасность для спецназовцев исходила не от природы, а от людей. И именно Зарембе предстояло решить, стоит ли выходить на дорогу: Туманов, как и Дождевик, умел подчиняться.

– Я, кажется, заболеваю, – признался наконец пограничник в том, что заставляло его столь активно говорить о машине.

Подполковник удивленно вскинул голову. Утром он вроде даже позавидовал виду товарища. Однако при более внимательном взгляде понял, что румянец на лице Туманова болезненный, а активностью он просто пытается перебороть слабость, не дать ей завладеть собой полностью.

Заремба протянул руку, пограничник подставил лоб под тыльную сторону его ладони. Жар легко перетек в пальцы подполковника.

– Почему не разбудил раньше?

– Толку-то.

– Есть толк. Хотя бы в отдыхе, – не признал его благородства Заремба.

– Не кричи и не жалей, а то расплачусь, – попросил Туманов, на самом деле уже расклеивающийся на глазах. – Что там у нас из медицины есть?

Бинтов на случай ранений хватало, а вот с температурой – посложнее. Аспирин имелся, но после него необходимо попотеть, а затем и сменить белье.

– Начинает грызть кости. Минимум на неделю обеспечен, – свой организм пограничник знал прекрасно. – Но хуже, что давит грудь. Боюсь воспаления легких.

Он не жаловался, а выкладывал на обозрение свое состояние, чтобы, исходя из него, предпринимать дальнейшие шаги и рассчитывать силы.

Заремба снова вытащил документы, перечитал их, но теперь уже глазами командира блокпоста. Вроде зацепиться не за что. Собственно, он еще не принял решения идти на трассу, но и исключать подобный вариант не стал. Еще неизвестно, что хуже – мчаться по трассе с риском быть остановленными боевиками или федералами, или переждать болезнь в лесу. Мука из коры, хвоя, одуванчики – все это здоровья особо не прибавит. А если на самом деле всплывет воспаление легких…

Вслушался в шум на трассе. Легковушки проносились быстро, значит, поворотов близко нет. А надо искать поворот, где сбавляется скорость. Проходят, пусть и реже, грузовики и бронетранспортеры. Одним словом, нормальная дорога, без каких-либо ограничений. Хоть в этом плюс. Если все же ориентироваться на дорожный вариант, то надо ждать послеобеденного времени, когда у часовых спадет ночная бдительность, а солнышко и обед разморят солдат.

– Трасса – лучший вариант, – отвлеченно, чтобы Туманов не мучился угрызениями совести, выдал решение Заремба как давно вынашиваемое и у него самого созревшее. – Но сначала нужно попотеть. Без этого не вылечиться.

Выгреб из рюкзаков все, даже дырчатую «Крону». Трико приберег для переодевания, укутал Туманова с головой чем только можно. Порыскал вокруг, нашел несколько одуванчиков, вытащил корешки, растер их. Лучшего заменителя кофе не существует. Осталось лишь нагреть воду. Достал сверх-НЗ – кусочек сухого спирта, подсобирал сухих веточек ему в поддержку. Приспособил над огоньком фляжку с водой.

– Попотеем и выкарабкаемся, – поддержал подполковник все еще виноватого пограничника. Тот задержал командира, взяв его за руку:

– Вопрос. Скажи, поначалу, как я понял, ты не хотел брать меня в группу. Ты знал, что заболею? – шуткой, но все же поинтересовался пограничник.

– Шел тест на вшивость, но проверял не тебя, а Вениамина Витальевича, как он набирает команду, – чуть слукавил Заремба. – Ну и заодно надо было показать ему зубы, не хотелось смотреть в рот.

– Добро, – почти удовлетворился ответом капитан.

– А теперь таблетки, кофе – и в люлю.

– Лучше бы водочки.

– Ага, и грелку на все тело о двух ногах.

– Соображаешь.

– Соображаю. И не прыгать мне с парашютом, если после этой войнушки не разыщу одну женщину. Почти пятнадцать лет прошло, а вспомнилась недавно до минуты. В море с ней купались, на женском пляже шампанское пили…

– О, а ты романтик, командир.

– Романтиками нас делают женщины, а не служба. Ладно, пока не до лирики. Давай лечись.

Еще раз осмотрев, как укутан больной, подполковник встал, огляделся.

– А знаешь, – донесся приглушенный голос Туманова из пятнистого кокона. – Я недавно одну женщину назвал «Ваша светлость». Тоже красиво и лирично. Женщин хочется называть красиво. И любить красиво.

– По-моему, у тебя слишком большой жар, – прервал воспоминания о пока несбыточном спецназовец.

– Да нет, не бред. Нужно когда-то признаться, что в этом проявляется наше слишком позднее раскаяние перед женщинами за наши глупсти и невнимательность, леность души, наконец. Просто женщина играет на флейте, а мы на барабане. Заглушить, конечно, можем, но надо ли?

– Сейчас получишь у меня по барабану, – Заремба даже колыхнул упакованную тушку пограничника, когда тот попытался высунуть наружу нос. – Кофе больше не подают и таблеток на один раз. Лечись, я поброжу рядом.

– Только не выпускай меня из виду, – встрепенулся внутриутробный Туманов. – Я же ничего не вижу.

– Тогда молчи.

– Тогда молчу.

Чтобы пограничник не волновался, Заремба специально пошуршал листвой рядом. Можно лишиться слуха, обоняния, оружия в конце концов. Но остаться ослепленным на территории противника – подобных страхов и переживаний врагу не пожелаешь. Но Зарембе следовало идти к трассе, разведать ее. Если у капитана началась ломка, дня через два наступит критический момент, самый болезненный. Так что просвета впереди минимум на неделю не наблюдается. Надо пробовать вырываться.

– Я все, – подал голос залежавшийся пограничник. – Готов к труду и обороне.

– А мне нужны люди к бою и наступлению, – отозвался Заремба. Но к Василию подошел. Тот тяжело дышал и потел усердно, о чем свидетельствовала мокрая одежда.

– Живо переодеваться.

Заранее приготовленной тряпицей быстро обтер капитана, стал помогать облачаться в спортивную форму. Туманов дрожал от озноба, и полковник заставил его выпить остатки теплого кофе.

– В-вернемся – с меня ч-чашечка т-турецкого кофе в «Метрополе», – пообещал Туманов.

– К черту кофе, да еще в «Метрополе». Пойдем в кабак и напьемся водки.

– С-согласен. Будь проще, и люди к тебе п-по-тянутся.

– А на кой хрен нам надо, чтобы тянулись фраера? Ублюдки, жирующие за счет войн и продающие за баксы Россию? Политики, потакающие войнам? Ненавижу! Профессионалов, работяг люблю и сам к ним потянусь. А шушеру всю бы прогнал через Кавказ. Царь, кажется, был не дурак, когда гнал сюда всю эту интеллигенцию. И товарищ Сталин тоже. Не зря и народ ей определение дал – вшивая. А он не ошибается.

Спорь Туманов с ним, Заремба наверняка выдал бы еще какую-нибудь тираду. Но Василий согласно кивал раскалывающейся от боли головой, и подполковник остановился. Указал пограничнику на автомат:

– Побудь. Я к трассе.

– Осторожнее. Около нее наверняка мины или растяжки.

– Покрутимся.

Самыми опасными на чеченской войне оказались растяжки не нижние, а пускаемые поверху. Человек идет, всматривается в землю, а проводки тянутся на уровне головы. И вовек не догадаешься, когда заденешь их, кто нашпиговал тебя осколками – свои или чужие. Впрочем, после взрыва разницы никакой: мертвым, как говорится, не больно и не стыдно. Больно и стыдно должно быть живым.

В то же время тот, кто застыдится, войну и проиграет. На ней в манишках к виктории не ходят.

К трассе спецназовец подкрадывался, как осторожный жених к богатой и капризной невесте – шаг ступит, на два вперед посмотрит. Любой пожухлый клок травы, каждую кочку, рытвину обходил. А к обочине вообще не стал приближаться. Залез на дерево, сквозь ветви оглядел дорогу сверху.

Машины шли на скорости, набирая ее чуть выше, где угадывался поворот. Отыскал его на карте, прошел взглядом всю коричневую ниточку, уходившую в Северную Осетию. Именно ее и Дагестан чеченцы невзлюбили более всего за то, что они не поддержали борьбу против России. Долго раскачивали и Кабардино-Балкарию, подогревая в первую очередь балкарцев – сбросьте с себя иго русских и кабардинцев, мы поможем. Теребили карачаевцев, засылали эмиссаров в Ингушетию.

Но Кавказ оказался мудр: даже те, кто сочувствовал Чечне, на свою землю принимать войну не желали и дальше митингов дело не пошло. Народ предпочел жить в мире. Это политики, выброшенные к власти демократической пеной, не умели мирно решать вопросы и раз за разом поднимали меч для разрубания житейских узлов. Хотя перед этим бессчетное количество раз поносили оружие в руках предыдущих коммунистических руководителей. Которые, между прочим, сумели утихомирить Кавказ, и даже ту же Чечено-Ингушетию в тысяча девятьсот семьдесят втором году наградили орденом Дружбы народов! Интересно, где сейчас тот орден? И как оправдывают оружие в собственных руках против собственного народа демократы?

Время близилось к полудню, и Заремба поспешил обратной дорогой – след в след, к стоянке. Пограничник встретил выжидательно.

– Чуть повыше есть поворот, надо пробираться к нему.

– На меня не оглядывайся, действуй с той скоростью, какая необходима, – успокоил Туманов.

– Скорость нужна… сам знаешь, где и когда. Станем действовать как надо. Идем?

Снова убрали за собой ночлег, будто могла прийти горничная привередливо принимать спальный номер. Некоторое время Заремба шел по своим проверенным следам, потом свернул и стал двигаться намного осторожнее. На Туманова, время от времени прикрывающего от боли глаза, надежды не было, от него требовалось лишь идти на своих двоих. Так что около часа потратили на то, что при обыкновенной прогулке по лесу занимает минут пятнадцать.

– Здесь, – по звуку машин определил подполковник.

Критически оглядел капитана, потом себя. Из леса должны выйти не разбойники, а нормальные офицеры с блокпоста. Это даст больше шансов на то, что машины остановятся, а не станут визжать тормозами, разворачиваться или со стрельбой прорываться вперед. Уж чего-чего, а стрельбы не хотелось.

Достал своего «Короля», вытащил из чехла стальную пластинку, посмотрелся в нее, как в зеркало. Затем извлек скальпель. Бородатых офицеров в Чечне полно, но подправить трехдневную щетину, облагородить лицо нужно.

– Подержи, – передал «зеркальце» капитану, а сам принялся скоблить щеки и шею. Затем то же самое проделал с Тумановым, одновременно отмечая, насколько силен жар у капитана.

– Как насчет одеколончика, товарищ парикмахер? – находил в себе силы шутить Туманов. – Будет?

– Сначала оплатите заказ.

– Я не внушаю доверия представителю комбината бытового обслуживания?

– Никакого. Ободранный как мартовский кот, не заправленный словно солдат первого года службы. Даже ботинки не блестят, словно не на свидание собрался. Стой и не дергайся.

Принялся за одежду. Небольшие ошметки с «пятнашки» срезал все тем же скальпелем, дыры покрупнее заштопал или прихватил булавками. Не зря вспомнил и про ботинки. Надрал с берез бересты, уложил ее в баночку из-под сухпайка, прибереженную на всякий случай.

Небольшой костерок, чей дым Заремба самолично размахивал по сторонам, быстро нагрел посудинку. Белая горочка бересты начала подтаивать, превращаясь в черную восковую массу.

Обмакнув в нее тряпицу, подполковник и почистил носки ботинок. Себе и капитану.

– Клево болеть, – слабо улыбнулся Туманов. – Тебя бреют, штопают, чистят обувь.

– Заправляют, – поддержал Заремба, в самом деле перетягивая пограничнику ремень и убирая складки.

Орлы не орлы, но смотрелись как перед утренним осмотром. Военные – но не агрессивные.

С тем и вышли к дороге. Подполковник стал на обочину, капитан остался чуть в глубине: вроде и виден, и непонятно, сколько в лесу еще народа. Заодно, может и прикрыть.

Первые несколько машин Заремба пропустил, анализировал реакцию водителей. В целом нормальная. Настороженность, конечно, чувствуется, так как шофера по газам давали сильнее обычного и глаза старались не косить. Но на то и фронтовая дорога.

Теперь оставалось выбрать не самую роскошную иномарку, и чтобы в кабине находился один водитель. Желательно средней комплекции, вдруг одежкой поделится. И действовать побыстрее, здесь не демонстрация чистых ботинок и брадобреевского мастерства.

– Тормозни, тормозни, – увидев подходящее авто, Заремба рукой попросил водителя съехать на обочину. Автомат демонстративно отбросил за спину.

Туманов, молодец, тонко подыграл: перепрыгнул через канаву, приблизился с другой стороны: лучше в самом деле остановись. Если командир и убрал оружие, то у меня оно под рукой.

Редко видел Заремба, чтобы в Чечне да еще чеченцы соблюдали правила дорожного движения. А тут и скорость сбавили, и подфарником помигали: останавливаюсь, только не стреляйте. Водитель, чечен лет сорока с такой же небритой мордой, как и у офицеров, торопливо, боязливо и заранее виновато вылез из машины. С надеждой обернулся назад, на идущую следом «вольво». Но ей Заремба дружески помахал рукой – счастливого пути, и надежда попавшегося в капкан водителя унеслась на предельной скорости вниз.

– Салам алейкум, брат, – подполковник, демонстрируя уважение к местным обычаям, обхватил водителя за талию и коснулся его плечом. – Не подбросишь нас маленько?

– Пожалуйста, пожалуйста. А куда вам?

– Мы скажем, где остановиться.

– Пожалуйста, – продолжал переводить дух чеченец и даже открыл дверцу Туманову.

Перед тем, как сесть на заднее сиденье, тот предложил командиру:

– Тебе надо подумать насчет театрального. Комбинат бытового обслуживания в твоем исполнении, конечно, бесподобен, но истинный талант не пропьешь.

Водитель сделал вид, что его совершенно не интересует разговор русских офицеров. К тому же в услышанных словах не усмотрел для себя угрозы. Суетливо занял место за рулем. Раз уж нежданные попутчики сели в автомобиль, надо быстрее ехать, чтобы опять же быстрее добраться до нужного места и высадить их. Избавь нас, Боже, от тех, кто имеет право останавливать и приказывать.

– Дом ездил смотреть, – сам, не дожидаясь вопросов и боясь наступившей тишины, стал объясняться чеченец. – Когда война началась, мы уехали к родственникам в Назрань. И вот иногда езжу смотреть дом.

– Цел?

– Слава Аллаху, – вырвалось у водителя, и он тут же боязливо скосил глаза на сидящего рядом Зарембу: как тот относится к его богу?

– Хорошо, – успокоил его подполковник, больше наблюдая за дорогой.

Скоро должен появиться блокпост, опасность там, а не на соседнем сиденье.

– Четверо малых детишек у меня, – на всякий случай сообщил водитель. – Им нужен дом. А меня Ваха зовут.

Свои имена попутчики не назвали, но это не вызвало у чеченца тревоги: на войне первым представляется слабый. А слабый – тот, кто без оружия.

Приближение поста Заремба почувствовал по поведению Вахи: тот стал усаживаться поудобнее, беспричинно браться за синюю, с цветком внутри пластмассовую головку переключателя скоростей. Конечно, кто их знает, вышедших из леса. Когда надо ехать – обнялись, а на блокпосту скажут вылезай и марш в фильтрационный лагерь. А там доказывай: что бежишь от войны, а не на войну…

Пост оказался как пост – несколько бетонных плит на дороге, делающих лабиринт-змейку для уменьшения скорости машин. Два бравых контрактника в распахнутых до пупа маскхалатах. Раз не одеты бронежилеты, значит, здесь давно не стреляли. И Заремба приветливо поднял перед ними руку, покивал головой на вопрошающий взгляд: у нас тоже все нормально.

У кого «у нас» – про то пусть не думается. Спокойствие – половина успеха там, где все напряжены. Солдаты тоже на всякий случай кивнули: у рядовых каждый ефрейтор начальник, не говоря уже об офицерах. Труднее оказалось понять водителя, радуется он или печалится, что не остановился. Через километр могут остановить свои, чеченцы, и им уже доказывай, что везешь обыкновенных попутчиков, а не помогаешь федеральным войскам воевать против собственного народа.

Плохо, ох, плохо гражданскому человеку в районе боев.

– Сколько до Назрани-то пилить? – безобидно поинтересовался Заремба, на самом деле не думая там показываться.

– На моей развалине часа три, не меньше, – осторожно сообщил водитель. И все-таки счел нужным предупредить заранее: – Если не остановят. Тут иногда свои, то есть дудаевцы, тормозят.

– А вот это нам ни к чему, – взялся за автомат подполковник. – Добавь-ка оборотов.

Туманов, отодвинувшись за спину Вахи, делал какие-то знаки, и Заремба, повертев головой по сторонам, остановил взгляд на нем. По губам понял: можно пристукнуть, взять одежду, машину и выбирать маршрут и скорость самим.

Ваха словно почувствовал напряжение в машине, сжался, не в силах что-либо изменить. Прошептал срывающимся голосом уже знакомое:

– Я дом ездил смотреть. Четверо девочек у меня…

– Не бойся, – поняв состояние водителя, успокоил Заремба. – Доедешь до своих девочек.

– Дай Аллах.

Подполковник не стал смотреть, как разочарованно откинулся на спинку сиденья пограничник. Гражданская одежда, конечно, не помешала бы, я особенно при выходе из Чечни, но не мясники же они в конце концов, чтобы убивать направо и налево правых и виноватых. Чеченская война даже таких спецназовцев, как Заремба, не закаляла, а превращала в просто усталых офицеров. Хоте могла списать многое, если не все…

– Можно попросить, брат?

– Да, – с готовностью повернулся Ваха к соседу.

– Нам нужна гражданская одежда.

– Куртка, вот только куртка, – водитель указал на заднее сиденье, где в уголке, прижатая Тумановым, серела ветровка. – Пожалуйста, забирайте, если надо.

– Да нет, мы купим. Гена, – оглянулся на Туманова с первым попавшимся на язык именем подполковник. – Достань бумажку.

Пачки денег от Вениамина Витальевича, аккуратненько перевязанные резиночками, как пучок волос у Волонихина, хранились в рюкзаке капитана. Тот молча вытащил сто тысяч и без одобрения протянул командиру. Куртку с остатками денег засунул в рюкзак.

– Нет-нет, зачем деньги, – отмахнулся от них, как от проказы, Ваха. – Ты – человек, я – человек, надо помогать друг другу, а не воевать. Не надо денег, так бери.

Заремба распахнул бардачок, сунул купюру в остатки пищи, которые почему-то хранились там.

Поверил, поверил Ваха, что в самом деле может остаться в живых, и ко второму посту подъезжал без суеты. Однако именно здесь ему показали резиновой дубинкой – на обочину. Остановишься, потому что название у дубинки в полном соответствии с милицейским юмором – «Аргумент». А еще более весомый аргумент висит на шее… Здесь службу несли более справно. Двое часовых взяли на прицел, а к автомобилю подошел сержант.

– Здравия желаю. Извините, проверка машин, – отдал он честь Зарембе, но от дверцы не отошел.

Ваха торопливо протянул ему пачку – все, какие имелись – документов. Сержант бегло осмотрел их, заранее зная, где какие печати и подписи смотреть, попросил открыть багажник. Пока напарники осматривали машину, он наклонился к Зарембе:

– Товарищ…

– Подполковник.

– Товарищ подполковник, с частными лицами офицерам не разрешают ездить. Я не могу вас пропустить.

– Да нам на соседний блокпост, там наша группа собирается, – подполковник протянул дотошному сержанту свои удостоверения и предписание.

Часовой не отмахнулся, не заробел, – изучил их даже чуть тщательнее, чем у чеченца. Глянул на Туманова, и тот тоже отдал свои бумаги.

Они не вызвали у сержанта никакой тревоги, хотя Заремба и не сводил с него глаз и любую тень сомнения уловил бы. Однако часовой, взяв под козырек, опять повторил:

– Очень опасный участок, товарищ подполковник. Нельзя на частной машине, только в сопровождении.

Прислушивавшийся к разговору Ваха оказался не таким уж и лохом, как прикидывался. Безобидно вклинился в беседу с вопросом:

– Скажите, товарищ сержант, участок все такой же опасный, как и раньше?

– Да, ехать надо поосторожнее, – ответил сержант, но «Аргумент» с капота не снял, не разрешая двигаться. Будь Заремба как встарь комбригом, он самолично разыскал бы этого сержанта и забрал к себе в спецназ. Сейчас же готовился одним ударом ноги отбросить его в канаву и умчаться вдаль. Да только два черных цыганских глаза, два дула автоматов стоявших позади солдат диктовали другое поведение.

– А кто дает разрешение? Кто командир у вас?

– Старший лейтенант Приходько. Олег, позови командира.

Старший лейтенант, двухметровый верзила, вышел сам из обнесенной мешками с цементом, приютившейся под боком у пыльного танка землянки. Цыкнул что-то проходившему мимо солдату, тот заправил ремень, и Заремба вновь подумал: старшего лейтенанта он тоже забирает к себе в спецназ. Пока же Приходько взял у него документы, прочел их от корки до корки, но словно повторяя сержанта, отдал честь и развел руками:

– Товарищ подполковник, приказ. Не могу пропустить.

Заремба вылез из машины, размялся. Указал на танк и на открывшегося за ним маленького, такого же пыльного и железного, теленочка – БТР.

– Ну так дай сопровождение.

Приходько, даже не оборачиваясь, отрицательно помотал головой и негромко пояснил:

– Ноль. Аккумуляторы сели. Ни ходу, ни связи, ни света. А бэтр, сами понимаете, на крайний случай. Подождите немного у нас, кто-нибудь обязательно будет ехать, подсадим.

– У меня товарищ заболел, – Заремба кивнул на капитана. – Может, пока суть да дело, медицина какая-нибудь найдется?

– С медициной поможем. У меня здесь племяш санинструктором. Семейный подряд, так сказать: я воюю, он лечит.

– Извините, дорогой товарищ старший лейтенант, я могу ехать? – попросил разрешения Ваха. – Дорога дальняя…

– Василий, мы остаемся, – позвал Туманова из машины Заремба.

Ваха удивленно вскинул голову, припоминая, что минуту назад попутчика звали Геной. Но промолчал от греха подальше: пусть федералы разбираются между собой сами. Лично он знает свое имя и имена своих четырех девочек; И, слава Аллаху, дом еще не разрушен…

– Спасибо, Ваха, счастливой дороги, – искренне пожелал ему Заремба.

Чеченец торопливо закивал и столь же торопливо взял с места. Наверное, боялся смотреть и в зеркальце заднего вида, не веря, что инцидент завершился благополучно. А то вышли из леса, купили куртку, вези – сами не знаем куда, имена разные…

– Да, здесь серьезно, – на этот раз о Туманове заговорил старший лейтенант, увидев его, шатающегося и бледно-розового. – Костя, – позвал племянника. А когда тот, высокий и пока еще худой, но в перспективе обещавший во всем повторить дядьку, выбежал из-за танка, кивнул на больного: – Срочно в землянку и первую помощь. И чай на всех.

Землянка тоже оказалась на славу – достаточно просторная оттого, что не поленились взять лишний штык. Нары на четверых и кровать в углу отдельно для Приходько. Печь-буржуйка, столик, на нем рация и керосиновая лампа.

Санинструктор принялся укладывать Туманова на нары, а Заремба, сложив рюкзаки у входа, с удовольствием набросился на чай:

– Блаженство. Спасибо.

– С вашими связаться? – проявил учтивость Приходько. – Где они, как позывной?

– Да у нас сам видишь какое задание. На месте не сидим, ездим, выясняем, кто где какие захоронения делал или видел. Частенько и с местными жителями в контакт входим, куда без этого, – оправдал Заремба задним числом свое беспечное катание на машине с Вахой.

– Мои, слава Богу, все живы, – с гордостью сообщил старлей о подчиненных. – Не стыдно будет домой возвращаться, тьфу-тьфу-тьфу. Погодите, командованию все же сообщу, что вы у меня. – Никак не мог понять, что своей исполнительностью обрекает себя и солдат на неприятности.

– Да мы из МВД, армии не до нас, – как можно спокойнее отмахнулся подполковник.

Но рация ожила и потребовала к себе сама. Щупленький связист тенью прошмыгнул с улицы в землянку, хотя старший лейтенант сам взял тангенту и наушники. Надевать на голову поленился, и присутствующие прекрасно расслышали голос:

– «Седьмой», как у тебя?

– Я – «Седьмой», все в норме. – Намерился доложить о гостях, но его перебили:

– К вечеру действуй по усиленному варианту. Район наполняется нохчами, так что повнимательнее.

– Понял вас. Действую по усиленному.

Заремба прикусил губу: по чью душу боевики стягиваются в район, ясно. Надо ускользать. Не успел.

– И еще, – продолжал вытекать из черного круга наушников голос начальника. – Внимательно посматривай и на наших, где-то у тебя в тылу под видом похоронной команды шляется группа наемников…

Заремба опередил старлея. Остатками чая плеснув в поворачивающееся в догадке лицо офицера, прыжком сбил со стола автомат и сам передернул затвор. Парнишка-связист, оказавшийся напротив ствола, рухнул на пол, а племянник-санинструктор засипел от приставленного к горлу ножа Туманова:

– А-а-а-а…

– Не двигаться, – зло приказал Заремба, поднося ствол ко лбу Приходько. – Если ты все еще хочешь спокойно вернуться домой со всеми своими подчиненными, то тихо и без дураков.

– «Седьмой», конец связи, – не стал вмешиваться в происходящее командир в рации и, не дождавшись подтверждения, отключился.

– Еще раз предупреждаю, всем спокойно, – повторил подполковник.

Туманов тем временем подвел под взгляд Приходько племянника с ножом у горла, что подействовало сильнее слов.