Глава 10

В «Неринге», несмотря на поздний час, их ждали на крыльце всей администрацией. Татьяна Сергеевна, еще ничего не увидев, заранее всплеснула руками, а Катя по-медсестрински поспешила к машине – поддержать и довести.

– Ваш зуб, – с легкой улыбкой, от которой тем не менее полопались подзажившие ранки и капельками выступила на лице кровь, протянул стоматологу выбитую фиксу Штурмин.

Татьяна Сергеевна, похоже, впервые столкнулась с подобными последствиями работы отдыхающих у нее полицейских и застыла, обхватив ладонями щеки. «Роза в бутоне», – пришло Олегу сравнение, и он вдруг схватился за карман куртки. Убедился в сохранности подобранных на косе корешков и вновь сквозь боль и кровь заставил себя улыбнуться.

… Когда перед сном они все трое вышли-таки к морю, Штурмин незаметно для Клинышкина спросил у Жоры о возникшем еще на косе недоразумении:

– Слушай, не могу понять: ты чего убегал от уральцев в дюны?

– Какие дюны? – удивился Майстренко, И зря: переспрашивают обычно те, кто не ожидает неприятных для себя вопросов и явно выигрывает время для поиска ответа. – А-а, это еще днем? – махнул рукой, чтобы тут же удивиться: – А кто убегал? Появился незаметно с тылу. Все сиренево.

Подошел Вася, не успевший убежать от волны и теперь чавкающий водой в туфлях. Олег пожалел, что не взял на разноску сюда свои итальянские колодки: вмиг бы обрели форму ноги. Теперь же все начинается сначала, будто не уезжал из Москвы, – больной зуб, жмущие туфли и полная неясность с Богдановичем.

Клинышкин отстал, чтобы разуться, и Жора, используя свободную минуту, возмущенно зашептал, заходя вперед и заглядывая Олегу в глаза:

– Ты что, подумал, будто я струсил? Нет, ты погоди, ответь!

– Я просто спросил. Чего ты взвился?

– А ты бы не взвился? Хорошенькое дельце мне шьется.

– Да никто тебе ничего не шьет. Успокойся. – Олег уже пожалел, что затеял этот разговор.

Хотя поведение Жоры около квартиры в Москве, когда он выбрал самое дальнее место от опасной двери, его непонятное петляние на косе и, главное, последний случай, когда держать Богдановича под прицелом пришлось столько времени, что Клинышкин с дальнего конца города примчался одновременно с находившимся поблизости Майстренко, – ни во что плохое не хотелось верить, но карты, к сожалению, ложились под сомнение. А в розыске сомневаться в соратниках нельзя, слишком зависимы все друг от друга, – это железное правило Олегу вдолбили с первых минут службы.

– А не искупаться ли нам? – предложил вдруг Клинышкин. Наверное, его в самом деле нельзя оставлять одного, в эти моменты ему в голову начинают приходить всякие мысли. – Холодновато, конечно, но ежели вместе со всеми, за компанию – лично я готов.

– Я – пас, – сразу отказался Олег, боясь за наклейки пластыря и боевую индейскую раскраску зеленкой и йодом на лице. – Лучше займусь своими зверюшками, сегодня классные корешки подобрал. Кто домой?

Жора не отозвался, но было видно, что идеи ни с купанием, ни с возвращением в номера его не привлекли. Он оставался и хотел побыть один.

В номере Олег достал походный вариант инструментов для резьбы по дереву. В парусиновой «гармошке», сшитой специально для командировок, каждый в своем кармашке покоились ножи, косяки, стамески и прочие остренькие закорюки, способные превратить кусок дерева в произведение искусства. Ручки инструментов, сделанные Олегом собственноручно, залоснились от времени, но чистить и лачить их он упорно не желал: по опыту, взятому от отца, знал, что самодельные инструменты меньше скользят в руке, лучше впитывают пот с ладони. А при долгой и скрупулезной работе всякая мелочь имеет значение.

Снял в ванной с самой дальней от горячей трубы вешалки вымытые и чуть подсушенные корешки. Сосна всегда отличалась капризностью, и, чтобы срезы не потрескались, Олегу пришлось залепить их пластилином и покрыть кусочками промасленной бумаги. Вот где подготовка к работе, а то – трах-тарабах, Богданович на горизонте, билет в зубы и… И самому по зубам. Главное, поделом. А может, все же была колдуньей московская любовница Богдановича! Чтобы так фатально не везло, чтобы фигурант уходил, когда ему в затылок уже наставлен пистолет, – это в самом деле нужно оказаться проклятым. И застряла же икона в голове, да еще пронзительные глаза мальчонки…

От работы оторвал стук в дверь. Прийти могли лишь свои, и Олег не стал подниматься, отозвался из-за стола:

– Открыто.

– Это я.

На пороге стоял изрядно выпивший Жора, держа в руках бутылку водки, банку огурцов и булку. Посмотрев со стороны на занятие командира, счел его блажью и посчитал возможным прервать его, войти в номер. Вывалил гостинцы. Сам, молча разлил по стаканам, стоявшим на цветастом жостовском подносе, – много, по «марусин» поясок, который подобрался под самый срез. Сел перед долгим тостом. Пока собирался с мыслями, Олег по-десантному открыл банку с огурцами: вдавил локтем крышку, поддел снизу пальцами. Выловил в рассоле два попурышка, поделился с Жорой. Созрел для тоста и тот. Но вместо здравицы опустил голову.

– Я устал. Я, наверное, очень долго бежал по следу, Олег. Давай выпьем. За розыск. – Не дожидаясь напарника, отхлебнул из стакана, закусил огурцом. Съел, достал еще, заодно готовясь к продолжению разговора. – Ты ведь знаешь, что преступники бегают не от суда, суды – слабы и подконтрольны. Бегают от нас. Это мы можем опустить их в клоповник. И я очень много лет этим занимался. Я устал, но я не боюсь. – Жора вскинул голову, встал, потянулся к Олегу.

Подумав, что Майстренко станет хвататься за грудки, Штурмин отстранился. Трезвым одинаково ненавистны как пьяные лобызания, так и выяснения отношений под водочку.

А градусы изнутри продолжали распалять Майстренко:

– Знаешь, как я начинал в розыске? Со взрыва в московском метро в конце семидесятых. Помнишь, первый теракт? Сахаров потом выступал, все требовал прощения для террористов. А ведь это мы взрывников достали. Мы, наша группа. Можно сказать, иголку в стоге сена, да еще ночью. Главный в банде – Затикян, до сих пор фамилию помню.

Олег слышал краем уха об участии Жоры в той операции, сам много читал о ней – то был классический розыск, когда по кусочку кожи восстановили артикул сумочки, в которой находилась начиненная взрывчаткой утятница, давшая такую уйму осколков. Вычислили фабрику, смену, в которую изготовлялась интересующая розыскников партия. Потом совершили вообще немыслимое: отследили не только каждый магазин, куда поступали на продажу сумки, но и практически каждого покупателя. И в самом деле нашли ведь террористов. В Армении!

– Давай выпьем, – Жора снова поднял стакан и задумался. Но отыскать повод труда не составило: – За розыск. Ты думаешь… – снова хотел завести старую пластинку, но вспомнил, что уже говорил на больную тему. И когда вслед за тостом поднял глаза, Олег увидел, что они полны слез. – А, все сиренево!

Отвернулся, ушел к окну. Резко отодвинул штору, словно мог что-то рассмотреть в ночи, кроме своего зеркального отражения. Не увидел и его. Зато Штурмин отчетливо рассмотрел блеснувшие полосы на щеках розыскника.

– Слушай, ты перестань… – попросил Олег в сгорбленную спину Майстренко. Отложил наконец и поделки: у Жоры не пьяный бред, у него душа болит.

– Да нет, все правильно, – вдруг совершенно отчетливо, в самом деле без пьяного заплетания языком и без слез, промолвил Жора. – Ты почуял первым, кто я есть сейчас, и ты прав. Я должен был уйти из стаи сам, и раньше. Я уже не просто не могу догонять. Я… я боюсь!

Он хотел повернуться, но сил хватило, видимо, только на признание. Остался стоять у окна, лишь натянулась штора, за которую он ухватился.

Весь этот монолог Олег просидел оцепеневший. Больше радости доставила бы собственная ошибка, но он ведь в самом деле чувствовал: с Жорой что-то происходит. Но почему боится? Чего? Пули? Но они свистели над ним столько раз, что впору говорить о притуплении инстинкта самосохранения, а не страхе. Хотя… Они с Жорой никогда не числились в особых корешах, друг к другу в души не заглядывали, семьями не дружили. А раз так – можно лишь что-то чувствовать, но не более. А уж выставлять оценки…

– Что у тебя?

Наверное, подобный вопрос Жоре задали за последние годы впервые, потому что он слишком глубоко и безнадежно вздохнул. Потом боком, пряча лицо, прошел к столу, взял стакан. Не заметив отложенную Олегом на кровать поделку, сел на нее. Отпрянул, глянул на раздавленное творение:

– Ну вот! – мол, даже в этом я теперь никчемен.

– Ерунда, проба, – поспешил успокоить Олег, хотя из корешка получалась прекрасная вещь: рука держит открытую книгу. Хвойная текстура с ее замысловатыми разводами как нельзя кстати подошла под морщины на ладони. И в книге ложились славно – ни дать ни взять строчки. Оригинальный подарок мог украсить стол директора «Янтарного сказа»… – Так что у тебя, Жора? Давай, не держи в себе.

– Эх, что у меня… Беда у меня дома, Олег. Давняя беда.

Замолчал. Это баба уже обревелась бы, а мужику слово сказать о своих болячках – легче «Капитал» Карла Маркса добровольно изучить.

– В семье плохо? – попробовал угадать Олег.

– В семье… – пошел на признание Майстренко. Обхватил стакан. – Жена запила. И очень сильно. Ты думаешь, чего это тесть так часто приезжает? На пару и пытаемся привести к благоразумию. Пока бесполезно.

Это оказалось в самом деле новостью, и Олег спросил о первом, что пришло в голову:

– А лечить?

– Пробовали, и не раз. Срывается. А дочке всего тринадцать лет, седьмой класс. И вот однажды… да что однажды, при последней командировке в Архангельск, в эти чертовы охотничьи угодья, где бегает мой фигурант-егерь и где стреляют все кому не лень и по кому ни попадя, – именно там вдруг, как обухом по голове: случись даже ненароком беда со мной – что станется с ней при такой матери?.. И озноб по коже, – Жора передернулся. – Да, я стал бояться. Стал бояться, Олег. Бо-ять-ся! – Признание облегчило душу розыскника, он словно не мог наговориться вслух этим словом, взявшим его в свой одиночный плен и подспудно мучившим в последнее время.

– И правильно делаешь! – мгновенно, не задумываясь о высоких материях, отреагировал Штурмин. И в первую очередь ругая себя за принципиальность. Какие же мы скорые на расправу, да еще с теми, кто рядом. Анализировать поведение преступника – целые трактаты пишем, а увидеть беду у друга… – Очень правильно и разумно.

Не дожидаясь приглашения, Олег сам поднял водку. Смел другой рукой в сторону инструменты и заготовки как ненужное или, по крайней мере, далеко не первостепенное. Слава водке, которая заставляет вот так сметать наносное и дает родиться тем словам, которые при трезвом хозяине слывут в падчерицах без права и близко приближаться к нему, а не то что иметь свой голос.

Забыв, что сам минуту назад отстранялся от руки сослуживца, обнял опустившиеся, обмякшие плечи Майстренко:

– Извини, Жора.

– При чем здесь ты… Наверное, я напишу рапорт, пусть переведут куда-нибудь. Вот только… только никогда не думал, что так буду расставаться со своей работой… Но никому, слышишь, никому. Прошу тебя. Я хоть и пьян, но в голове трезво.

– Мертво. Давай в самом деле за нашу службу, за розыск, – в третий раз подняли все тот же тост.

… В это же самое время и Максим Трофимов, перерыв сервант с книгами и не найдя исчезнувшей косички, тоже поднял оставшуюся полной после ухода Богдановича рюмку коньяка. Если ему и приходилось пить в последнее время, то глоточками, а здесь осушил стопку залпом. Не закусывая, сел на диван. Дотянулся до подаренной книги, вгляделся в хитроватое лицо воина на обложке. Обманули, через три столетия самураев вновь заставили выйти на арену – и против кого? Против того, кто почитает, любит и знает их!

Максим замахнулся книгой, но сумел сдержаться. Она ни при чем. Но и места в доме для нее не найдется. Он отдаст ее обратно в издательство, соседям, – ими прикрылся розыскник, искавший Богдановича. А вот кто забрал косичку? Первый раз книгоноша сидел на кухне, при допросе вся троица располагалась на диване и в кресле, а он как раз стоял у серванта. Остается Юрий Викторович? Золото Колчака ему не дает покоя?

Не поинтересовавшись временем, вышел на улицу. Поймал такси, назвал адрес офиса. Охрана единогласно ответила «нет» на вопрос о появлении шефа. Но раз кот Балтика оставлен в дежурке, то президента нет и дома.

Подумав, Максим взял запасной ключ и прошел в начальственный кабинет. Огляделся. Вспомнил первое свое посещение, когда его рассматривали словно подопытного кролика. А Юрий Викторович вертелся в кресле…

Максим достал нож и молниеносно запустил его в ту сторону. Он впился в вырезку из журнала, висевшую тогда над плечом Богдановича, как раз туда Максим хотел запустить финку в первый раз. Лезвие рассекло пачку долларов, которую держала на ладони полуобнаженная красотка. Можно было не сомневаться, куда мог исчезнуть бывший начальник.

Забыть о нем не позволили и четверо парней, явно поджидавшие Максима около офиса. Они вылезли из машин и демонстративно пошли следом.

Приметив более-менее освещенный дворик с детскими песочницами, Максим свернул в него. Сел на лавочку. Показавшейся следом четверке показал местечко рядом с собой.

После встречи на дороге незнакомцы подобной наглости и уверенности телохранителя не удивились. Самый высокий, с длинными нечесаными волосами, подумав, сел рядом. Остальные разместились полукругом.

Опережая длинноволосого, открывшего рот, Максим сообщил:

– Вы не по адресу.

И когда сосед набрал воздуха для второго вопроса, снова оставил за собой право голоса:

– Ваш приятель у меня больше не служит.

– Где он? – уже без подготовки, лишь бы успеть хоть что-то спросить, чуть ли не прокричал старший.

– Скорее всего, в Хабаровске.

– Где?

Наверное, патлатый неплохо учился в школе, по крайней мере, смог представить расстояние до Амура. И наверняка воспринял ответ как издевательство. Подхватился, а поскольку Максим остался сидеть, зашелся от гнева.

Удар ногой рассчитывался, конечно, в челюсть: Максим увидел, как ботинок пошел назад, на замах. Можно было прервать все на этом этапе, но дождался обратного хода ноги. Перехватил щиколотку жестко, дернул с вывертом так, что уралец полетел-таки головой в песок.

Зашлись в праведном негодовании и юнцы. Быстрее всех полез в драку коротышка с кастетом в руке, и ему, соответственно, первому Максим уделил внимание. Выброшенной вперед ноги хватило, чтобы и он, налетев на носок солнечным сплетением, словно подкошенный сноп рухнул рядом со старшим.

Следующий, горбоносый и курчавый, успел отскочить, даже не замахнувшись. Зато когда Максим сам подался к нему, отскочил еще на два прыжка назад.

– Я сказал, что Богданович может находиться в Хабаровске, – повторил стонущим от боли любителям песочницы Максим. – Хабаровск – это город такой, на другом конце России. Все.

Не оглядываясь, пошел со двора.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ