2

– Здорово.

– Привет.

Мишка еще не вставал, и они лишь подались навстречу один другому. Смутились этого порыва нежности и, сглаживая его, стыдясь сентиментальности, Тарасевич грубовато поинтересовался, осторожно присев на край кровати:

– Чего это вздумал подставляться под пули? Да еще шальные.

– Да вот полюбили они меня.

– Это ты, брат, оставь. Тебя любят другие. И не шальные. И не пули.

Багрянцев замер, медленно заливаясь краской. Андрей мог говорить такое только про Раю…

– Так вот я и спрашиваю, – продолжал издеваться сладостными для Мишки намеками Тарасевич. – Жив останешься, если рядом разорвется снаряд?

– Рая? – с пугливой надеждой произнес тот и сделал попытку заглянуть за спину друга.

– Рая, Рая, – уложил его мягким нажимом руки Андрей. Вышел в коридор, где томилась у двери, отщипывая ногтями корешки гвоздик, его соседка: – Тебя ждут. Но только ненадолго.

Кому говорил и о чем просил! Рая не вышла из палаты, пока Мишка не стал на ноги…

На тихую, скромную их свадьбу Андрей на последние деньги взамен расколошмаченной купил новую люстру – света вам в жизни! Незаметно пропуская тосты, наелся поплотнее, чтобы хоть на день-два вперед, и незаметно, по-английски, вышел.

Все. Пора определяться в этой жизни самому. Вешать свои проблемы на Мишку и Раю, тем более в медовый месяц – просто не по-товарищески.

И вновь он одиноко бродил по московским улицам, и каждый раз оказывалось, что возвращался к тем местам, которые так или иначе были связаны с его первой поездкой в столицу и смертью Зиты. Междугородный на Новом Арбате, Союз писателей – теперь уже неизвестно чего, Белый дом с вычищенными после путча площадями и газонами. Только был ли мальчик, был ли путч? Не точнее ли сказать, что произошла контрреволюция, раз поменяли героев и идеалы? И что теперь делать ему: приспосабливаться к новым законам или противостоять им? А если противостоять, то как? Идти войной?

Если верить газетам, Млынник с ушедшим из Риги отрядом то ли в Приднестровье, то ли в Абхазии. В одном из газетных интервью Чеслав сказал, что рижский ОМОН не признает новых границ внутри государства и считает своим долгом быть в той точке Советского Союза, где необходима их помощь. Значит, его друзья там, где стреляют. Где зажглись войны. И поэтому надо просто ехать на войну. Любую. Там он найдет своих ребят. Он тоже не признает ликвидации СССР, а значит, вправе выступать в его защиту.

Поэтому он снова надевает свой черный берет. Пусть даже и мысленно. Свой он сжег 23 февраля, когда правительство Москвы, уничтожая все советское, запретило ветеранам прийти в этот праздничный день к могиле Неизвестного солдата. А когда те все-таки решили донести цветы к своему собрату, выставило на их пути омоновцев. И те подняли дубинки против фронтовиков. И Ельцин – какая гнусность! – вручил им потом за избиение стариков ордена «За личное мужество». И, что самое в конечном итоге постыдное, омоновцы – нет ниже падения! – эти ордена с благодарностью приняли17.

Едва узнав эти новости, Андрей купил бутылку водки, сел в электричку и выехал за город.

Он не помнил, сколько ехал и где вышел. В редкой лесопосадочке недалеко от платформы разложил костерок и, когда пламя устоялось, окрепло, медленно опустил в него свой омоновский берет. Хотел отвернуться, уйти от огня и боли, но переборол себя, дождался, когда придавленный огонь выберется из-под черного круга, лизнет, обжигаясь, суконный ворс. Пища оказалась съедобной, пламя впилось в берет и ненасытно, не дожевывая до конца куски, проглотило с огненного стола щедрый подарок.

Андрей понимал, что это сгорал не просто берет: он подводил черту под своим прошлым. А точнее, перечеркивал свое будущее, если оно каким-то образом свяжется с ОМОНом. В свое время в Риге их отряд выбрал идеалом службы не деньги, а долг. Они могли получить золотые горы за одно только послушание латвийским властям, призывавшим их к жестокости по отношению к инакомыслящим. Случись так, Прибалтика первой бы захлебнулась русской кровью еще в самом начале перестройки. Но их ОМОН выстоял против такого соблазна и, хотя сам в конечном итоге оказался оболганным Ригой и преданным Москвой, перед историей что рижский, что вильнюсский отряды остались чисты. Московские же омоновцы 23 февраля показали, что можно служить и за деньги…

Поэтому с милицией у него ничего общего больше не будет. Никогда. Скорее он сам окажется среди тех, кого избивают дубинками…

Лишь угасло пламя костра, зубами сорвал пробку со «Столичной». Выпил, сколько хватило духу, прямо из горлышка. В голову и ноги ударило мгновенно, но, передохнув, зачерпнув горстью снега, вновь опрокинул в себя водку.

И заныло в груди, и не заметил, как завыл от безысходности и одиночества. И чтобы выплеснуть боль, не умереть от ее тисков, пошел крушить, ломать, топтать кусты и деревья. Человек, превратившийся в медведя-шатуна и по-волчьи завывающий – это всего-навсего рижский омоновец…

Воспоминание прервалось неожиданным озарением: а ведь он не снял тогда с берета звездочку. Зачем же он бросил ее в огонь! Она-то здесь при чем! Может, еще цела? Может, надо съездить и посмотреть? Времени-то у него теперь – море, а в том лесочке, как ни крути, горела его судьба…

Место отыскал быстро. Присев на колени, бережно раздвинул траву. Черная, обуглившаяся звездочка посмотрела на него серпом и молотом, и он, спасаясь от этого немого укора, торопливо зажал ее в руке. Звезда кольнула острыми краями, но не сильно, не до крови, словно и прощая, и в то же время желая, чтобы он помнил и о ее боли.

И вновь завыл Андрей, выплескивая боль через этот стон, и пошел крушить, ломать все на своем пути. И рвался, бежал куда-то, не отворачиваясь от веток, и спотыкался, и был бы, наверное, рад, если бы разверзлась под ним земля или прилетела из чащи выпущенная кем-нибудь пуля. И сразу бы все успокоилось. Как хочется успокоиться…

Очнулся посреди огромной лесной поляны, узеньким коридорчиком примыкающей к шоссейной дороге. На ее обочине стояли машины, а толстенький, похожий на Карповского, мужичок увлеченно показывал руками на поляну. Четыре не то чтобы дюжих, но молодца, выставив на капот белой «волги» банки с пивом, сосредоточенно слушали, время от времени сверяя рассказ Карповского с записями на большом листе ватмана. Затем толстячка увезла «волга», а четверка открыла банки с пивом.

В это время Андрей и вышел в центр площадки. Боль требовала, искала выхода, он с удовольствием набил бы сейчас кому-нибудь физиономию и теперь всем своим видом зазывал подвернувшуюся компанию на драку. Даже, аккуратно повесив на куст рубашку, стал спиной к замершей четверке: пренебрежение должно быстрее подогреть их. Тем более что приехавшие – наверняка какие-нибудь кооператоры, раз делят землю. А он тогда – частник. Фермер. Он сажает здесь петрушку, редиску, морковку, горох, картошку и свеклу – ох! – все, что помнит из детской песенки. Только бы подраться. Ну же, ну! Обгоревшая звезда жжет ладонь и грудь. Больно! Дайте выход!

Сзади подошли профессионально, сразу полукругом – он и не оборачивался, чтобы удостовериться в этом. Пусть порезвятся пока. А он успокоится. Эх, жизнь-нескладуха…

– И чем занимаемся? – не выдержали первыми они. На этот раз Андрей с улыбкой обернулся. Все четверо – поджарые, спортивного вида, с короткими прическами, с банками пива в руках. Хозяева жизни. Этой поляны. Он им сейчас покажет, кто хозяин на этой земле.

– Так чем занимаемся? – повторился вопрос.

– Строю Эйфелеву башню, – выделив гостя пожиже, ответил ему Андрей. В начальниках, как показывает его омоновский опыт, почему-то чаще всего ходят те, кто помельче. Синдром Наполеона?

Он не ошибся: спрашивал и командовал здесь именно Наполеон.

– Получается?

– Если всякая сволота не будет шляться вокруг и задавать глупые вопросы, то получится.

– Ты, Зин, на грубость нарываешься, – голосом Высоцкого вдруг пропел один из охранников и бросил под ноги Андрею банку. Наверное, это была его любимая фраза перед дракой, потому что он вышел вперед и демонстративно засучил рукава. Вздохнул, оглядев свой кулак – извини, мол, дружище, но придется тебе поработать, – и подошел.

Но по тому, что он не напружинился перед ударом, как долго и откровенно замахивался, – уже по этим первым штрихам стало ясно, что он и умеет только одно – бить морды. Бедный парень. Руками можно махать на дискотеках. А рукопашный бой – это искусство. Это то же оружие, которое должно быть невидимо до тех пор, пока ты его не применил. Так что не надо так нагло откровенничать.

Андрей без труда перехватил руку и, уклонившись в сторону, легонько поддернул парня в том же направлении, куда тот наносил удар. Этого оказалось достаточно, чтобы, потеряв равновесие, чуть подбитый под ноги, он улетел за несколько метров. Без всяких «дзя», звериного оскала, прыжков и прочей каратистской атрибутики.

Похоже, эта простота больше всего и сбила с толку остальных. Под ноги Андрею, столкнувшись в воздухе, теперь упали сразу две банки. И хотя на этот раз рукава не закатывались, Тарасевич опять спокойно перехватил удары и, чуть осадив нападавших, резко дернул их по кругу. Чем же вы занимались в школе, господа хорошие, если не знаете, что никогда нельзя перекрещивать ноги: устойчивость-то после этого нулевая.

И кувыркнулись еще двое, распахав носом землю. И вновь все показалось слишком просто и не эффектно, а значит, случайно – то ли споткнулись нечаянно, то ли помешали друг другу сами. Да нет, братцы-кролики, это всего лишь элементарное знание законов физики, геометрии да биологии, когда враг выводится из равновесия смещением центра тяжести. Старо, как мир.

Освободившись от нападавших, Андрей шагнул было к Наполеону, но вынужден был замереть на месте: тот держал у груди пистолет. Настоящий ли, газовый или муляж – поди разбери, но рисковать не было никакого смысла.

– Против лома нет приема, – поднял руки Тарасевич, прекрасно зная приемы и против лома, и против пистолета. Только в драке верх берут не наглые, а расчетливые. И слово последнее не сказано. А оно будет за ним.

– Скажи друзьям, чтобы не дергались, иначе переломаю ненароком им ручки да ножки, вот неудобства-то будут, – кивнул назад Тарасевич, не сводя взгляда со старшего.

Кажется, предупредил вовремя – за спиной замерли.

– Ну, так и чем занимаемся? – попытался поставить старую пластинку Наполеон.

– Строю Эйфелеву башню, – не уступил и Андрей.

Давно, наверное, не отвечали четверке наглостью на наглость. И то, что Эйфелева башня станет для них красным платком, Андрей знал, еще не повторив этой непонятно откуда родившейся у него в голове фразы. Поэтому резко обернулся, собрался, взмахнул руками. Нападавшие, не успев дотронуться, рухнули у его ног, как подстреленные. Наполеон, забыв про оружие, ошарашенно глядел на схватившихся за головы, безуспешно пытающихся встать напарников18.

– Ты, что ль, интересовался, чем занимаюсь? – переспросил его Тарасевич. – Огородик думаю разбить. Да посадить лучок, укропчик, огурчики. А пивка не осталось? – переключив внимание противника на левую руку, в которой тот все еще держал банку, Андрей подошел к нему. Стал сбоку. – А теперь убери пушку.

Наполеон торопливо повиновался – отдал пиво, засунул в пиджак пистолет.

– А что вы здесь собираетесь делать? – опустошив банку, окончательно взял инициативу в свои руки Андрей.

Собеседник почувствовал это, может, хотел даже, подобно Андрею, ответить про Эйфелеву башню, но, глянув на все еще «плывущих», шатающихся даже на карачках сотоварищей, благоразумно передумал.

– Да все дело в том, что эту землю купила наша фирма, – охотно сообщил он. – Завтра здесь начнутся работы, так что огород, к сожалению, придется перенести в другое место. А они… – кивнул на своих подручных. – Что с ними?

– А черт их знает, – пожал плечами Андрей. – Подбежали и рухнули ни с того ни с сего. Наверное, съели что-нибудь.

Демонстративно подчеркивая полную свою непричастность к происшедшему, сорвал одуванчик. Примерился, дунул на него, пытаясь с первого раза сорвать все пушинки. Получилось: голый цветок стыдливо замер в его пальцах.

С цветком и кооператорами все ясно, а что делать ему самому? Прожита уже достаточная жизнь, чтобы понять: ничто в ней не случайно. Если ему начертано на роду жить рядом с опасностью, то cпокойствие испытываешь именно на краю пропасти. Он понял, от чего устал, что его погнало из Мишкиного дома, толкнуло на драку – он устал ждать опасности. И сейчас, нутром почуяв холодок, нервно успокоился: наконец-то. Жизнь зацепила его вновь не лучшей своей стороной, но иного просто не могло быть. Теперь надо просто посмотреть, что из этого получится.

– А теперь – до свидания. Мне хочется побыть одному, – отправил Андрей гостей с поляны.

– Так ведь фирма… – начал старший, но Андрей перебил его:

– Полян в Подмосковье много. Я со своей уходить не собираюсь…

3

Китайцы уверяют, что самый легкий день – это прожитый. Правильно уверяют, ибо будущим своим Андрей не обольщался. Люди, покупающие землю под Москвой и спокойно разъезжающие с оружием – братия еще та. Завтра, без сомнения, они прибудут с начальством и подкреплением: или наказать наглеца, или посмотреть его в деле. Тут все зависит от того, как преподнесет встречу своим хозяевам четверка.

Открытого боя или драки он не боялся: встреча на поляне сошла за тренировку и показала, что еще ничего не забыто из тех приемов, которым обучался их отряд в Риге. Свалилась им тогда удача – тренера по рукопашному бою отыскали среди офицеров-ракетчиков, выпускников Краснодарского училища. А уж про то, что там творил чудеса в секции рукопашного боя некий полковник Кадочников – про то молва доходила до любого, кто хоть мало-мальски интересовался борьбой.

– Мы не японцы и не китайцы, и никогда ими не станем, – надо полагать, словами Кадочникова начал свои занятия ракетчик. – Поэтому все эти карате, у-шу, восточные единоборства, хотим мы того или нет, нам, славянам, чужды и противоестественны даже просто по движениям, по ритму дыхания. Не говоря уже о психологии души. Если мы, русские, пойдем по их пути, то навсегда останемся вторыми: копии никогда не бывали лучше оригиналов. Утверждаю: лучшая борьба – это русский стиль. Прошу любого, – вызвал он на ковер помериться силой.

И когда один за другим весь отряд, а в конце и сам Млынник, оказались на полу, созрели последние скептики.

– В русской борьбе нет приемов, в ней существуют только принципы этих приемов. Интуиция, – влюбленно говорил лейтенант. – Вспомните детство. Если вас когда-нибудь били по голове или просто замахивались, вы ведь, ничего не зная из борьбы, тем не менее, выставляли над ней домик, и удар скользил по рукам, уходил в сторону. Силу нужно не встречать жестким блоком, как учат во всех секциях, а обходить ее. Затрата энергии – минимальная. Тогда вы можете драться хоть целый день и даже не вспотеть. Кто готов меня ударить?

Вышел Андрей, долго примерялся и ударил сбоку левой. Однако рука соскользнула вниз, увлекая за собой, закручивая – и, не устояв, он оказался на матах.

– Видите, я работал только мизинцем, отводил удар. И сила нападающего сработала против него самого – увлекла, закрутила. Все согласно законам физики и геометрии. Я не смогу повторить этот прием, потому что его нет, Я его придумал именно для этой ситуации. Но я хорошо знаю механические законы. И даже если буду ранен в руку или ногу, удержу двух-трех нападающих. Прошу еще.

Неизвестно по какой системе, но ракетчик выделил в конце тренировки нескольких человек, обучил и показал некоторые приемы и с биоэнергетикой. Оказался среди избранных и Андрей.

– Теперь у тебя в руках страшное оружие, – перед отъездом Андрея из Риги напомнил лейтенант. – Дай себе слово никогда не применять его без особой нужды.

Дал. И честно держал его. Даже у могилы Зиты, когда латыши взяли его голыми руками. Впрочем, там, на кладбище, он и не вспомнил об этом. Да и не смог бы он у могилы жены устраивать потасовку.

А вот после вчерашнего пришла уверенность, что вся эта шелупонь с пистолетами не так страшна, как кажется. Ему же надо настраиваться на встречу с их хозяином. А хозяева сами кулаками не машут…

Его уже ждали. «Тойота» и две «девятки» стояли у обочины шоссе с распахнутыми дверцами, но Андрей приглашение проигнорировал. Подобрав по пути подвернувшийся осколок кирпича, прошел к прежнему своему месту, присел на кочку. Очистил от земли кирпич, сбил острые края и опустил его в карман пиджака: пригодится. Сорвал несколько листочков щавеля, росшего вокруг кочки. Кислотища, а жевать хочется. Как в детстве в детдоме…

Хлопнувшие дверцы закончили воспоминания. По пять человек из трех машин – это пятнадцать. Многовато. Значит, глаза у четверки были перепуганные, если прикатили такой сворой. Лезть сегодня на рожон нет смысла, но и бухаться в ножки – исключено. На того, кто у ног, очень просто наступить сапогом. Ему же надо попытаться заработать у них денег. Быстро и много.

Впереди толпы крутился Наполеон, явно гордясь своим знакомством с Тарасевичем и подчеркивая этим свою значимость. В центре шел еще более меньший Наполеончик – аккуратненький, в кожаной куртке, с лоснящейся прической, усиками. Но даже со стороны видно, что уверенный в себе и в своем окружении. Хотя остановился почти на том же самом месте, где и вчерашние его нукеры: видимо, есть какая-то чисто психологическая безопасность расстоянии именно в три метра: для одного прыжка много, а выражение глаз видишь и голос в разговоре не повышаешь.

Наверное, Наполеон-1 рассказал о встрече весьма подробно, потому что Наполеон-2 спросил с ходу:

– И чем занимаемся?

Эх, как красиво было бы опять загнуть про Эйфелеву башню, но… три на пять – это пятнадцать. Скопом навалятся – можно не управиться. А в «тойотах» шалава не ездит…

– А вот он знает, – кивнул Андрей на вчерашнего знакомого. Тот согласно закивал, потом, правда, поумерил свой пыл: дошло, что и такой ответ – все равно, что про долбаную башню. Замер под взглядом меньшего своего двойника: простите, понял, что прикажете – сделаю и исправлюсь.

Приказал показать «фермера» в работе.

– А может, не стоит? – спросил Андрей, поняв его желание и увидев, что из толпы выступил, играя бицепсами, самый накачанный парень. – Ведь и так все ясно.

– Здесь командую я, – улыбнулся Наполеон-2.

– Тогда – ко мне! – резко приказал Андрей смельчаку, сбрасывая с одной руки пиджак.

Вышедший, видимо, привык к резким командам: чисто механически повинуясь, принял стойку. Тарасевич тоже сделал легкий выпад, но только для того, чтобы взмахнуть пиджаком и по широкой дуге припечатать лежавший в кармане кирпич в спину нападавшему. Тот замер от неожиданной и непонятной боли, но затем разъяренно повернулся боком и резко выбросил вверх ногу, стремясь попасть Андрею в челюсть. Но мгновением раньше Тарасевич присел, поймал ногу на плечо и резко выпрямился. Боль в раздираемой промежности на этот раз оказалась намного сильнее, потому что парень, взвыв, уже скрюченным повалился на землю. Андрей, вновь перехватывая инициативу в свои руки, указал вчерашним бедолагам.

– Теперь ты, ты и ты.

С уже заранее обреченными лицами, но так же послушно, те вышли вперед.

– Назад, – отдал им новую команду, дурачась, Андрей, и они не сообразив, что подставляют шефа, охотно повиновались.

– Ох, извините. Здесь, кажется, командуете вы, – по-детски невинно сложил на груди руки Тарасевич и чуть поклонился старшему.

Тот, покусывая кончики усов, пережидал в себе гнев. Но когда троица, поняв свою промашку; рванулась в драку – лечь костьми, но заслужить прощение, он сам остановил их резким криком:

– Назад! Все – назад. К машинам.

Похоже, о лучшем подарке его подчиненные не мечтали – сдуло ветром. Страшен и непонятен враг, который не боится превосходящего количеством противника. Но еще страшнее и беспощаднее главарь, проигрывающий на твоих глазах. Поэтому – хоть к машине, хоть за нее. Хоть метеоритом, хоть ползком…

– Выпить хочешь? – не трогаясь с места, спросил окончательно определившийся Наполеон.

– Не пью. – Андрей тоже не тронулся с места.

– Похвально. Хотя выпивка не есть блудство, а есть лакомство, богом данное. Так говорил один знакомый поп. Где служил? – вдруг без всякого перехода спросил он.

– В ОМОНе… Рижском, – после некоторой паузы добавил Андрей, чтобы с самого начала расставить все на свои места.

– Даже так? Уважаю. Но, насколько я слышал, вас тут ищут по стране.

– И еще долго будут искать19. Так что пить или заводить знакомства со мной опасно, – прощупывал хозяина Андрей. Если и после такого сообщения он не побоится вести знакомство, значит, не все чисто у ребятишек в отношениях с государством.

– Это не опасность, – спокойно отреагировал Наполеон. – Я не из тех, кто после любого чиха правительства желает ему здоровья и подносит сопливчик.

– Смело вы.

– Отнюдь, для этого смелости не требуется. Наше правительство давно уже, выпучив глаза, рулит в одну сторону, а страна несется совершенно в другую. Поэтому остаюсь при своем мнении и приглашаю тебя на рюмку чая. Поехали, – на этот раз потребовал он и направился к «тойоте».

Надо полагать, он тоже прекрасно понимал, что Андрей пришел на встречу не для того, чтобы лишний раз подраться. Появился – значит, готов выставить себя на смотрины. И не без личной выгоды, надо полагать. Вот только какой?

В машине указал место рядом с собой. Андрей утонул в мягком, удобном сиденье, но это не помешало ему заметить, как Наполеон через пульт на своей дверце довернул зеркальце так, чтобы видеть соседа. Так же с пульта приоткрыл задние стекла. Из охранников никого не пригласил и, оглянувшись, Андрей увидел, как они суетятся, заталкиваясь в «девятки». Не сдержавшись, оценил:

– Одну половину надо гнать в шею, а вторую – дрючить.

Замечание хозяину «тойоты» не понравилось, и он упреждающе поднял руку:

– Давай сначала о тебе.

Машина взяла с места мощно, и Андрей услышал, как автоматически заблокировались дверцы. Запикал маячок-предупреждение – значит, стрелка спидометра перевалила за сто десять километров. Да, это не их отрядный «уазик»…

– Сто семьдесят девять лошадей, – с любовью похлопал по коричневой баранке руля и водитель. Включил магнитофон, но музыка зашипела, и он, приноровившись, поджал тумблер спичкой. – Техника японская, а кассеты наши, – оправдался он за маленькую оплошность в комфорте. – Ну, и где ты? Что ты? Могу представить твое положение, но, наверное, не до конца.

Он чуть повернул голову – в приготовленное для этой цели зеркало, где Андрей встретил его внимательные глаза. Да, этот кулаками не машет. Но что благополучный среди вселенского хаоса, и благодаря именно этому хаосу, сможет понять в жизни отверженного? Что он, в конечном счете, может почувствовать в такой ранимой душе, какая была у его Зиты? Поверит ли, что сердце разрывается и за страну, выталкиваемую на помойку?

Сосед ненавязчиво ждал, и постепенно Андрей разговорился. И вновь запереживал, и сжимали горло спазмы, и замолкал, чтобы не сорваться на крик или мат, – и хозяин машины тоже на удивление чутко убрал газ, и умолк даже сигнальчик скорости, словно подчеркивая соучастие в событиях.

Но, возвращаясь к реальности, Андрей чувствовал чудовищную ненормальность такого своего откровения. Кому он рассказывает? И, презирая себя, из последних сил сдерживался, чтобы не взять за грудки садящую рядом прилизанную куклу и не рвануть в сторону руль, чтобы загреметь под откос и тем самым раз и навсегда прервать свою боль и страдания…

– Да-а, не позавидуешь, – вполне искренне посочувствовал хозяин, когда Андрей смолк. – Чем теперь думаешь заняться?

– До женитьбы Мишки было еще ничего, а теперь надо и совесть иметь. Наверное, поеду в Приднестровье или каким-нибудь образом в Югославию.

– Повоевать хочется?

– Лучше воевать, чем сидеть в ларьках и торговать жвачкой. Честнее.

– Воевать интересно до тридцати лет, – со знанием дела сообщил собеседник. – А если я предложу тебе что-нибудь близкое по профилю здесь?

– Что?

– Я – майор запаса Кот Николай Тимофеевич, начальник службы безопасности.

– Чьей – безопасности?

– Кто наймет и заплатит. Охрана коммерческих банков, вечеринок разных, банкетов, других мероприятий. А главное, – опередил он следующий вопрос, – все законно. Мы зарегистрированы как охранная фирма «Стрелец», так что с юридической точки зрения к нам не подкопаться.

– Чем же тогда занимается милиция?

– Милиция не просчитала время. Она думала, что сможет накручивать взятки только за то, что греет пузо у какой-нибудь двери. А тут появляемся мы – более тренированные, культурные, официальные. Оплату запрашиваем повыше, но уже ни копейки сверх. И все постепенно начинают поворачиваться к нам и фирмам подобного типа. Милиции в охране скоро места не останется, помяни мое слово.

Поминать не хотелось – не было смысла. «Стрелец» его мог интересовать только как объект, где он сможет, видимо, подзаработать. А дальше будет видно.

– Ну, так каковы намерения? – опять глянул в зеркальце Наполеон.

– Пока – выпить предложенную рюмку чая, – решился Андрей, отдавая себя случаю.

– Рисковый ты парень, – после небольшой паузы проговорил Кот и пригладил языком и без того аккуратные кончики усов. – Не боишься нарваться?

Он имел в виду все встречи, и Андрей понял его.

– Я свое отбоялся.

– Мне нужны такие люди.

– Когда выходить на службу? – мгновенно перевел разговор на практические рельсы Тарасевич.

Хозяин «тойоты» ответил не сразу: закончилась кассета, и он перевернул ее, словно судьбу своего попутчика, на другую сторону. Спичка выпала, и раздалось что-то шипящее, суматошное, невнятное…

4

«Стрелец» занимал двухэтажный особнячок, снаружи и изнутри, как мухами, облепленный строителями-армяками.

По вскрытым полам, через груду кирпичей, заготовленных для камина, через десятки подобострастных «здравствуйте, уважаемый», прошли в дальний, уже отреставрированный угол здания. За высокой, еще не покрашенной дверью оказался просторный кабинет, весь в люстрах и мягкой мебели.

– Здесь разместится наша бухгалтерия, – небрежно махнул рукой по стенам Кот, давая понять, насколько они богаты, если могут министерский кабинет отдать какой-то бухгалтерии. Не присаживаясь, наклонился к селектору: – Нина, у меня гость. Чай, лимон, кекс.

– Садись, – он в самом деле умел и любил командовать. И не успел Андрей устроиться на небольшом диванчике, как хозяин вновь надавил своей властностью. – Условия таковы: дежурства – сутки через двое. Бывшим разведчикам, десантникам, морским пехотинцам – плюс десять процентов к окладу. За каждый спортивный разряд – еще плюс пятнадцать. Но за первое появление на службе в нетрезвом виде – пятьдесят процентов долой, а на второй раз – расчет и до свидания. За первое опоздание – минус пятнадцать процентов, за второе – уже пятьдесят, а на третий раз – тоже до свидания, мы с вами незнакомы. Устраивает?

– Без проблем.

– Все, что видится и слышится у нас или в обслуживаемых фирмах, – тут же и умирает.

– Это само собой.

– Физподготовка два раза в неделю, независимо от дежурств или отдыха…

…Похоже, «Стрелец» – в самом деле не шарашкина контора. Здесь – военная дисциплина, помноженная на зарплату кооператора. Орешек…