- Я тебя всегда предупреждала против этого Поливанова! - возмутилась Александра Федоровна. - Ты его назначил по представлению Николая, а он теперь платит черной неблагодарностью тому, кто его рекомендовал!.. Возмутительно! Тебя заставили удалить и другого верного слугу - Маклакова! Они хотят выгнать и тебя, а меня заточить в монастырь! Мы должны действовать...
      - Аликс! Успокойся! - ласково проговорил Николай. - У нас есть еще время. Нельзя рубить сплеча, когда идет война! Против династии сплотилось слишком много врагов! Мы их должны перехитрить!
      - Ники! Будь тверд! Покажи себя настоящим самодержцем, без которого Россия не может существовать! - повторяла словно в забытьи царица. В ее глазах сверкал, однако, не только истеричный блеск, но и неуемная жажда властвовать, держать под своей рукой огромную и могучую империю.
      Николай отодвинул в сторону карты, вынул турецкую папиросу и спокойно, в своей замедленной манере сказал:
      - Я решил сместить Николая и взять верховное командование.
      - Это будет славная страница твоего царствования! - радостно воскликнула царица. - Бог, который справедлив, спасет твою страну и престол через твою твердость!
      - Нам надо многое сейчас решить, - прервал ее Николай, - и потом действовать по разработанному плану, без экспромтов... Первое я уже тебе сказал - сместить Николая, вместе с ним - слабого Янушкевича...
      - Кого ты хочешь начальником твоего штаба? - деловито поставила вопрос Александра.
      - Я возьму генерала Алексеева... Николаше я поручу кавказское наместничество вместо Воронцова-Дашкова... Я думаю, верный старик не откажется уступить место великому князю - и турецкий фронт...
      - Нужно немедленно распустить крамольную Думу, - так же деловито вмешалась жена.
      - Солнышко, мне надо сначала навести порядок в кабинете министров... миролюбиво возразил Николай.
      - Мне хочется отколотить их всех! - почти выкрикнула Аликс. - Особенно этих новых либералов Щербатова и Самарина, которых ты неизвестно зачем ввел в Совет министров!
      - До них дойдет очередь... - с тихой угрозой произнес самодержец. Затем я удалю Кривошеина, хитрого подстрекателя... После него Харитонова и других либералов...
      - Ники, а когда ты займешься Сазоновым? Ведь он не делает и шага без английского посла, он не даст нам заключить мир с Германией! - злобно назвала Александра имя ненавистного министра.
      - К сожалению, Аликс, Сазонова следует убирать в последнюю очередь - за ним собралось слишком много сил! Тут и Англия в лице Бьюкенена, и Франция Палеолога, и многие члены нашей собственной семьи, которые поднимут крик, если слишком поспешно тронуть хитрую бестию... Я уберу его, когда мир будет близок и останется несколько малых шагов к нему...
      - Какие тревожные дни! - воскликнула царица, осмыслив всю глубину переворота, нарисованного крупными штрихами Николаем. - Те, которые не могут понять твоих поступков, убедятся очень скоро в твоей мудрости! Господь нам поможет!..
      64. Петроград, август 1915 года
      Подполковник Мезенцев пролежал в лазарете полгода, но так и не смог поправиться до такой степени, чтобы вернуться в строй. Врачи определили, что ему требуется еще несколько месяцев для окончательного выздоровления. Ввиду ограниченной годности Главное артиллерийское управление предложило подполковнику либо отправиться в запасной артиллерийский дивизион для подготовки новобранцев, либо заняться в Петрограде делом снабжения артиллерии боевыми припасами.
      Настрадавшись от недостатка снарядов, Мезенцев выбрал для себя службу в ГАУ. Поток служебных и житейских забот настолько захлестнул подполковника, что он, прослужив четыре месяца, еще не нашел времени для восстановления своих старых знакомств. Однажды, будучи по делам в Генеральном штабе, он встретил в коридоре подполковника Сухопарова. Александр вспомнил и Сергея Викторовича, и нового своего приятеля Соколова, и его славную, необыкновенно красивую молодую жену.
      Мезенцев остановил Сухопарова на лестнице. Взаимная симпатия и душевный контакт, как в первый день знакомства, затеплились снова. Александр после слов приветствия и вопроса о делах спросил коллегу о Соколовых, на чьей свадьбе оба были.
      - Беда, Александр Юрьич! - померк сразу Сухопаров. - Алексей попал в лапы австро-германской контрразведки. Сначала он сидел в тюрьме в Праге, прислал оттуда жене и нам несколько писем, потом братья-чехи устроили ему побег из тюрьмы. Бежать-то он бежал, но скоро его снова схватили. Сейчас, по нашим данным, он за решеткой, только теперь - в самой строгой тюрьме для государственных преступников Австро-Венгрии, в Эльбогене... Пока связаться с ним не удается...
      - А что Анастасия? Наверное, убивается по мужу? - сочувственно спросил Мезенцев.
      - Конечно. На ней лица нет, но она держится и даже стала сестрой милосердия! - сообщил Сухопаров.
      - Сергей Викторович! А не навестить ли нам Анастасию... Петровну, кажется?
      - Я и сам собрался было, Александр Юрьич! Вот сегодня вечером и пойдем, а? - предложил Сухопаров.
      - Договорились, встретимся у Николаевского вокзала в шесть с половиной...
      От Знаменской площади до дома Соколовых четверть часа пешей ходьбы. Однако господам офицерам пришлось взять извозчика - оба запаслись огромными букетами цветов, а Мезенцев держал еще и большой плоский сверток.
      - Уж больно красивая коробка конфет была выставлена у "Де Гурмэ" на Невском, - смущенно оправдывался подполковник, хотя Сухопаров и не думал его укорять.
      Дверь открыла сдержанная и строгая горничная.
      - Как прикажете доложить? - спросила она.
      - Сухопаров и Мезенцев, - представились гости.
      Не успела служанка уйти, как Настя появилась на пороге.
      - Милости прошу, господа, проходите! Я рада вас видеть обоих... проговорила хозяйка. Ее холодные горестные глаза чуть потеплели, но скорбные черточки у рта не расправились.
      Сочувствие к горю молодой женщины резануло по сердцу офицеров. Они с особым почтением преподнесли цветы Насте. В прихожую вышла и тетушка. Мезенцев неожиданно заробел и преподнес ей конфеты, чем поверг старушку в небывалое смущение.
      Гостей пригласили в гостиную. Комната была полупуста, как в день свадьбы Анастасии и Алексея. Появился только старинный красного бархата диван с высокой спинкой и такие же стулья.
      На круглом столе лежали грудой альбомы с фотографическими карточками и стояла керосиновая лампа. Словом, обстановка была добротной моды середины прошлого века.
      С момента появления в квартире Сухопарова Настя не отводила от него вопрошающего взгляда. Пока гости входили, снимали фуражки, суета позволяла подполковнику умалчивать о главном. Теперь ему ничего не оставалось, как ответить на немой вопрос.
      - Анастасия Петровна! К сожалению, ничего нового мы не узнали... Скорбные черточки резче обозначились у рта Насти.
      Только сейчас, на свету, Мезенцев рассмотрел, какой стала Настя от горя и забот. Ее синие лучистые глаза погасли, под ними легла чернота. Соколова похудела, черты лица потеряли округлость юности и стали суше. Черное строгое платье было почти что траурное...
      "Как ни странно, - подумалось подполковнику, - она нисколько не подурнела, осталась такой же красавицей, как и была. Страдания сделали ее облик более одухотворенным, чем прежде - в счастье..."
      Мезенцев вспомнил и о том, что теперь Соколова стала сестрой милосердия, и позавидовал тем раненым, за которыми она ухаживала.
      Горничная знаком вызвала Марию Алексеевну в соседнюю комнату. Оказалось, что готов обед. Тетушка пригласила господ офицеров в столовую. Закуски оказались уже на столе.
      Мезенцев, снова очарованный Анастасией, как и в первый день, когда он увидел ее в подвенечном платье, украдкой, словно влюбленный гимназист, бросал на нее восхищенные взгляды, стараясь не привлекать к себе внимания.
      Сухопаров тем временем рассказывал Насте о том, как через нейтральные страны идут письма военнопленных на их родину, о посылках, которые можно пересылать в офицерские лагеря через Красный Крест...
      Настя слушала его внимательно и перебила единственным вопросом:
      - А Алексею можно послать письмо и посылку?
      - Письмо, может быть, удастся передать, - отвел глаза офицер, - а что касается посылки, то он в таком месте, куда Красный Крест своих представителей не посылает...
      - Жив ли он? - твердо спросила тетушка и резко отложила от себя вилку.
      - Да, да! Он жив! - заторопился Сухопаров, чтобы Настя, избави боже, ничего не подумала плохого. - У нас точные сведения. Чехи нам прислали письмо...
      Кухарка принесла фарфоровую супницу.
      - Попробуйте, господа, домашнего, - предложила Мария Алексеевна. - Ваши домочадцы, наверное, еще на даче и вы живете всухомятку?..
      Тетушка обращалась к Сухопарову, зная его семью, но ответил Мезенцев.
      - Я целый век не ел домашнего борща! - вдруг громко выпалил он и умильно посмотрел на Марию Алексеевну. Старая хозяйка ответила неожиданно доброй улыбкой. Все тоже заулыбались. "Даже Анастасия!" - отметил про себя Мезенцев.
      Борщ был отменный. Господа офицеры, привыкшие к ресторанной кухне, проглотили его моментально.
      После первого заговорили о войне. Все переживали неудачи русских войск, накатывавшиеся на действующую армию сплошной чередой.
      - Везде говорят и пишут, - обратилась тетушка к артиллеристу, - что у наших доблестных войск не хватает этих, как это называется...
      - Шрапнелей? - подсказала Настя.
      - Вот именно, шрапнелей, - утвердила Мария Алексеевна. - Кто в этом виноват? Правда ли, что это Сухомлинов предательски вел себя на должности министра?
      - Эти слухи весьма преувеличены, - твердо ответил Мезенцев. Справедливость его характера не позволяла ему бросать обвинение тому, кто менее других был виноват в недостатке боеприпасов. - Я не могу назвать сейчас имя истинного виновника, поскольку не знаю, кто он... Полагаю, однако, что великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектор артиллерии, обязан был проявить большую дальновидность перед началом военных действий... Впрочем, как его теперь винить, когда и в армиях наших союзников, и даже в германской армии на каждую пушку снарядов почти столько же, сколько и у нас...
      - Но, Александр Юрьич, в Германии и Франции промышленность развита лучше, чем у нас... - с горечью бросил Сухопаров. Мезенцев не согласился.
      - Не в этом дело, Сергей Викторович! - загорелся он. - Военных заводов у нас тоже хватает, а пушки наши и снаряды по конструкции не хуже крупповских или шнейдеровских... У нас хищники-фабриканты злее, чем за границей!
      Настя с удивлением посмотрела на подполковника.
      "Неужели и в армии стали понимать гнилость царского режима и всего строя?! Ведь говорил Василий, что это вот-вот должно проявиться..." Настя отвлеклась от своих черных дум и стала вслушиваться в разговор.
      Мезенцев заметил интерес в ее взгляде к такому не дамскому вопросу и решил, что это самая необыкновенная женщина, которую он когда-либо видел. Ему захотелось, не утаивая ничего, выложить перед нею все свои сомнения, все, что накипело за долгие месяцы бесславной и кровавой войны.
      - Общий сумбур нашей жизни, - вымолвил он, - связывает руки тем, кто хочет что-то делать, бесчисленным количеством комиссий, подкомиссий, совещаний, заседаний, словом, дурацкой казенщиной и непроходимым бюрократизмом...
      Тема оказалась волнующей для всех, Мезенцева внимательно слушали и коллега, и тетушка, и Настя.
      Александр вдруг увидел перед собой бездонные глаза Анастасии. В них застыли укор и вопрос: "Почему так плохо?" Перед прямотой этого взгляда он не мог таить ничего.
      - Мои коллеги в ГАУ, - словно размышляя, начал Мезенцев, - не в силах противостоять отнюдь не противнику, а лавине разных спекулянтов, атакующих казенный сундук с деньгами... С самого начала военных действий, и я сам хорошо это знаю по походу в Восточную Пруссию, - отчасти под влиянием "снарядного голода", связанных с ним неудач в дела снабжения фронта боеприпасами полезли всякие "общественные деятели". Казну особенно трясут депутаты Государственной думы, члены "особых совещаний военно-промышленных комитетов", земгоров и прочие самозваные спасители России...
      - А вы суровы к общественности... - недовольно воздела на нос пенсне тетушка.
      - Это не общественность, а жадные акулы, - парировал Мезенцев. Он видел, что его критические оценки благожелательно воспринимаются Настей, и поэтому откровенно продолжал высказывать все, что горечью кипело у него в душе.
      - Эти "болеющие за родину" господа считают своим долгом совершать паломничества в действующую армию, выяснять там якобы нужды и потребности фронта, вмешиваться в работу органов снабжения, в распоряжения командного состава - словом, вносят дезорганизацию и путаницу. К тому же некоторые из них занимаются явным шпионством... А попробуй тронь такого шакала, у него сразу же находятся покровители чуть ли не при дворе! - возмущался подполковник.
      - Воистину так, - подтвердил Сухопаров и добавил: - Александр Юрьич, а ты знаешь, откуда пошло бессовестное вздувание цен на снаряды?.. От наших же генералов...
      - Расскажи, пожалуйста! Мне как нынешнему интенданту надо знать всю подноготную хапуг, чтобы успешнее бороться с ними, - попросил Мезенцев.
      - Ну что ж! Если нашим милым хозяйкам не скучно... - согласился генштабист.
      - Очень интересно! - подтвердила Настя, и было видно, что она сказала это от души.
      - Еще в сентябре прошлого года на квартире у министра были собраны заводчики, которым предполагалось выдать заказы на снаряды, - начал свой рассказ Сухопаров. - У Сухомлинова присутствовал и министр торговли и промышленности. Промышленникам уже из самого факта необычного совещания стало, конечно, ясно, что у казны дело со снарядами идет туго... А тут еще министр возьми и ляпни, что вопрос о цене имеет второстепенное значение!
      Все внимательно слушали подполковника.
      - А через два дня такое же совещание состоялось уже на квартире помощника военного министра Вернандера... Туда пришло уже в два раза больше заводчиков, в том числе и немец Шпан - его недавно выслали в Сибирь! Считали целый вечер, сколько можно выпустить снарядов, делили заказы, но о цене помалкивали... А к концу словоговорения прибыл начальник Генерального штаба Беляев с телеграммой из Ставки о требованиях на снаряды. Он заявил, что снарядов нужно в три раза больше, чем господа насчитали, что их надо выпускать какой угодно ценою; вот купчишки-поставщики и стали в позу хозяев, диктующих условия и цены... Конечно, несдержанность Беляева дала в руки Шпану и ему подобных цифры о потребности наших войск в снарядах, о ценах на боевые припасы и другие данные, о которых может только мечтать самый искусный разведчик...
      - Да, да, - подтвердил Мезенцев, - у нас в ГАУ до сих пор уверены, что Беляев оказал казне медвежью услугу своей паникой... Цены на сырье, металлы, станки сразу подскочили, мы теперь не можем купить за границей те машины и прессы, на которые уже были заключены контракты - мошенники их давно перекупили!..
      - Какое безобразие! - возмутилась Настя. - На полях сражений солдаты проливают кровь, гибнут, становятся калеками, а воры-фабриканты загребают миллионы прибылей...
      - Неужели наши союзники не могут нам помочь? - искренно изумилась тетушка. - Ведь говорят в обществе, что они прилагают неоценимые усилия для нашего снабжения...
      - Дражайшая Мария Алексеевна! - с почтением обратился к старушке Александр, - урвать у наших союзников, да еще на их рынке, где орудуют наши и их собственные аферисты-промышленники, невозможно даже самое устаревшее оружие... Господа союзники сами норовят содрать с нас и золото в аванс, и сырье, и полуфабрикаты. Дело доходит до того, что Америка вызывает наших инженеров и мастеровых налаживать военное производство у себя на наши денежки, а скорой выдачи заказов не гарантирует...
      - Саша, а как ведет себя Англия в этих делах? - поинтересовался Сухопаров.
      - Наша дорогая союзница - действительно дорогая, - съязвил Мезенцев. Англия вообще взяла на себя опекунскую роль в делах снабжения. Она даже пытается стать посредницей между нашим правительством и частной американской промышленностью, требует от нас, чтобы мы заключали все контракты только через посредство фирмы Моргана. А Морган отказывается разговаривать с нашими представителями о наших же контрактах, заявляя, что он заключил их с английским правительством... Вообще англичане, по-видимому, и не собираются по-настоящему снабжать нашу армию даже тем, чем могут...
      За острым разговором гости не замечали, как летит время. Ефросинья успела подать и самовар, и чаю напились, а Сухопаров и Мезенцев все сидели и сидели... Офицерам было удивительно уютно и тепло в этом доме, общие заботы и взгляды сблизили их. Насте было интересно услышать от профессионалов военных критику режима, который они призваны защищать, сомнение в правоте тех, кто послал их на войну. Недавно Василий приносил ей почитать экземпляры большевистской нелегальной газеты "Социал-демократ". Насте особенно запомнились строки из статьи Ленина "Буржуазные филантропы и революционная социал-демократия". Вождь большевиков, находясь в далекой эмиграции, анализировал то, что зрело в России: "Несознательные народные массы (мелкие буржуа, полупролетарии, часть рабочих и т.п.) пожеланием мира в самой неопределенной форме выражают нарастающий протест против войны, нарастающее смутное революционное настроение".
      Только в первом часу ночи гости стали прощаться. Сухопаров попросил Настю написать новое письмо Алексею, которое почти наверное удастся передать через соратников-чехов. Спросил он и о том, могут ли сослуживцы Алексея помочь чем-нибудь его семье, но Анастасия и Мария Алексеевна поблагодарили, прося передать коллегам и начальству, что ни в чем не нуждаются...
      Мезенцев, целуя на прощание руку Анастасии, задержал ее дольше, чем следовало. Когда он поднял голову, он встретил твердый укоризненный взгляд молодой женщины. Бравый артиллерист смутился.
      - Я... позвольте вас навещать, Анастасия Петровна?! - пробормотал он.
      - Милости прошу... с Сергеем Викторовичем! - ответила Настя, а Мария Алексеевна, словно ничего не заметив, подтвердила:
      - Мы всегда рады друзьям Алеши!.. Заходите, дорогие господа, милости просим...
      За офицерами закрылась тяжелая дубовая дверь. Горничная гасила свет в комнатах. Мария Алексеевна удалилась к себе. Насте стало вдруг неимоверно тяжело и одиноко. Еле передвигая ноги, она дошла до своей постели и, не раздеваясь, упала. Горячие слезы душили ее.
      - Алеша, родной! Когда я увижу тебя? Сколько мне еще мучиться здесь одной... - шептала она. - Господи! Был бы ты жив и здоров! Вернись скорее!.. Будь проклята эта война!..
      Рыдания сотрясали тело Насти. Подушка намокла от слез. Вдруг ласковая рука Марии Алексеевны легла ей на голову.
      - Девочка, родная... - голос старушки был мягок и добр. - Не убивайся! Ведь наш Алеша жив... я верю в это! Он вернется...
      - А вдруг я его никогда не увижу?! - сквозь слезы шептала Настя. - Я умру тогда... Без него я жить не могу!
      Под напускной строгостью Марии Алексеевны пряталась большая доброта и отзывчивость простой русской женщины. Успокаивая Настю, тетушка и сама заплакала, опустилась на колени рядом с кроватью.
      - Мати Владимирская, мати Казанская, мати Астраханская, - взмолилась Мария Алексеевна, - спаси и сохрани от бед и напасти и помилуй от напрасныя смерти раба божьего Алексея, и вы, горы Афонские, отвратите, станьте ему на помощь!..
      В спальне Соколовых не висели в красном углу иконы, но старуха кланялась и кланялась, шепча, губами слизывая солоноватые слезы:
      - Спас многомилостивый, Пресвятая мати Божия, Богородица, только мира хочу я дому и всем живущим в нем, только мира! Помилуй мя, господи!
      С трудом поднялась тетушка с коленей и, смутясь своего религиозного порыва, тихонько ушла к себе, поцеловав Настю.
      Настя словно окаменела. Горькие думы холодом сжали ее сердце и не отпускали до самого утра. Без слез, без звука, не сомкнув глаз, пролежала она до рассвета.
      65. Петроград, сентябрь 1915 года
      Кондуктор объявил: "Второй Муринский проспект!" Василий встал с деревянной скамьи и вместо выхода пошел к задней площадке. Вагон уже летел во весь дух по Второму Муринскому проспекту, приближалась конечная остановка - Политехнический институт. Василий не обнаружил никого, кто хоть отдаленно похож на филера.
      В этот вечер Петербургский комитет РСДРП созывал в лесу за Политехническим институтом собрание представителей заводов и больничных касс, чтобы решить судьбу всеобщей забастовки. Стачки протеста начались и превратились уже через день во всеобщую. В ночь на 30 августа полиция арестовала 30 рабочих-большевиков и служащих больничной кассы Путиловского и Петроградского Металлического заводов.
      Василий недавно работал на Путиловском, он нанялся туда по указанию Нарвского районного комитета партии, чтобы усилить большевистскую организацию. По иронии судьбы он получил место взятого на фронт большевистского агитатора в лафетносборочной мастерской. Василий был горд тем, что его цех первым прекратил работу в знак протеста против арестов - в этом была и его заслуга. Рабочие сразу поняли, что за слесарь появился у них в мастерской, и потянулись к нему...
      Огнями фонарей выплыла из темноты конечная остановка. Двое здоровенных парней настороженно оглядывали выходящих из вагона, чуть в стороне от них держался третий. "Все правильно, - решил Василий. - С таким патрулем и городовым не справиться, не то что сыщикам... А курьер в стороне наблюдает случись что, сразу даст знать организаторам собрания... Молодцы! Научились конспирации!"
      Он сразу от остановки взял по нахоженной тропке в лес и еще пару раз чувствовал на себе пытливые взгляды из темноты.
      Луна просвечивала через несброшенные еще листья и рисовала на земле серебряные кружева. Лес стоял тихо, ветер лишь изредка прикасался к кронам деревьев, чтобы что-то задумчиво прошептать.
      Через четверть часа, миновав еще один патруль, шедший навстречу, Василий вышел на обширную поляну, залитую лунным светом. Почти все собрались, но ждали представителей Петербургского комитета партии.
      Наконец подошло еще несколько человек, и один из них, в котором Василий узнал Андрея Андреевича Андреева из Петербургского комитета, поднялся на импровизированную трибуну и предложил открыть собрание. Андреев предоставил слово человеку тоже с очень знакомым лицом, но фамилию его Василий не мог никак вспомнить. Да и смысла не было - у оратора за последние годы наверняка побывало в кармане столько чужих паспортов, что многие друзья не знали его настоящего имени.
      - Товарищи, - говорил комитетчик, - вчера Петербургский* комитет совместно с представителями заводских партийных ячеек принял решение продолжать стачку еще два дня, а на третий приступить к работе. Разумеется, если полиция и власти не предпримут какой-либо провокации... По нашим подсчетам, вчера бастовало в Петрограде тридцать четыре предприятия с общим числом рабочих в тридцать шесть тысяч человек. Это большой успех, товарищи!
      ______________
      * Несмотря на переименование Петербурга в Петроград, большевики сохранили название своего комитета, чтобы и в мелочах не потакать шовинизму.
      Кое-где в толпе вокруг оратора громкие голоса сказали "ура!". Представитель комитета продолжал с воодушевлением:
      - А сегодня, товарищи, к нам присоединились еще тридцать два завода и фабрики! Всего бастует семьдесят тысяч человек!
      Член Петербургского комитета партии рассказал о том, что под влиянием партии рабочие повсеместно выдвигают политические требования, а на Путиловском заводе не только протестовали против арестов, против вызова казаков, но и потребовали вернуть из ссылки пятерых депутатов-большевиков; выдвинули лозунги против драконовских мер по "мобилизации промышленности", означавшие новую каторгу для рабочих.
      Совещание под открытым небом шло бурно. Холодный ночной воздух не остудил страсти. Несколько ликвидаторов и "межрайонцев"* настаивали на немедленном прекращении забастовки. Большевики возражали. Начальник Петроградского военного округа генерал Фролов издал приказ, в котором потребовал: всем выйти на работу 2 сентября. Прекращение забастовки выглядело бы как капитуляция перед приказом царского сатрапа. Но убедить "межрайонцев" и меньшевиков не удалось, они стали демонстративно покидать совещание...
      ______________
      * Организация, возникшая в ноябре 1913 года и объединявшая троцкистов, часть меньшевиков-партийцев, "впередовцев" и большевиков-примиренцев, отколовшихся от партии. Ставила своей задачей создание "единой РСДРП".
      Собрание представителей заводов и больничных касс вместе с членами Петербургского комитета партии приняло решение о продлении забастовки еще на один день...
      - А теперь, товарищи, - поставив точку, сказал комитетчик, расходитесь и не более, чем по трое...
      На следующий день Василий пришел в свою лафетно-сборочную мастерскую за полчаса до гудка. Многие из его товарищей - рабочих были уже в цехе, но не переодевались в робы, ожидая, что скажет агитатор от большевиков. Василий не спешил. Он решил дождаться почти всех и тогда объявить предложение партии.
      Пока рабочие собирались, Василий присел на лафет скорострельной штурмовой пушки, наполовину собранной тридцатого числа и стоящей теперь без изменения. Из паровозно-механической мастерской пришел кочегар Шестаков, которого Василий знал как меньшевика. Шестаков присел к Василию на лафет и свернул самокрутку.
      - Закурим, товарищ, - льстиво сказал кочегар, предлагая кисет с махоркой.
      - У нас табачок врозь, - спокойно отрубил Василий. - И дружбы нету... добавил он под улыбки рабочих, заинтересованных приходом человека из другого цеха.
      Василий уже знал, что меньшевики на заводах, а также депутаты меньшевистской фракции Государственной думы агитировали за прекращение забастовки. Однако им удалось уговорить рабочих только на восьми предприятиях.
      - Ну что? Пришел баранки обещать, если станем на работу? - с издевкой спросил меньшевика Василий. Чисто, по-городскому одетые товарищи Василия по цеху подошли к ним и окружили лафет. Кочегар влез на лафет и сиплым голосом заговорил:
      - Товарищи, братья! Надо кончать забастовку! На фронте гибнут храбрые бойцы, а мы здесь срываем военные поставки!
      - Ты что, уже стал буржуем и прибыли тебе не хватает?! - громко спросил его Василий. Рабочие засмеялись. Парня бесцеремонно спихнули с лафета, оттерли в сторону.
      - Ты скажи, Василий! - раздался голос в толпе.
      - Я скажу то, что хотел передать вам Нарвский комитет большевиков: бастовать еще один день!.. Это будет самый хороший удар по империалистической войне! Чем сознательнее будет пролетариат, чем сплоченнее он будет выступать против грабительской войны, которая рабочему классу ничего, кроме крови и слез, не приносит - тем скорее придет наша победа!..
      - Бастуем, братцы! - раздались в ответ радостно-возбужденные голоса...
      Заводской гудок следующего дня застал Василия у дверей мастерской. Не успел он переодеться и стать к лафету, как к нему подошел мастер.
      - Медведев, тебя вызывают в контору!.. - буркнул он, неприязненно оглядывая слесаря с ног до головы.
      - Зачем это еще? - в тон ему ответил Василий.
      - Там узнаешь...
      В конторе любезный белокурый служащий в пенсне выдал Василию расчет. 18 рублей за проработанную неделю лежали в синем конверте. И там же красный листок повестки воинского начальника.
      "Ну вот! Какая-то сволочь донесла!.. Еще одного большевистского агитатора забирают в действующую армию... - подумал Василий. - Слава богу, хоть не арестовали и не сослали в Сибирь!.. А в армии мы еще поработаем среди солдатиков!.."
      В тот же день расчет и повестки о мобилизации в армию получили еще тридцать забастовщиков. Алексей Иванович Путилов, председатель правления завода, как и хозяева почти всех бастовавших предприятий, избавлялся от смутьянов. А большевистские агитаторы, пройдя воинскую подготовку в запасных полках, рассеивались по ротам, дивизионам и эскадронам действующей армии. Они стали магнитом, вокруг которого цементировалось и обретало четкие формы стихийное недовольство солдатских масс. Начиная с лета 1915 года в армии и на флоте стали возникать ячейки партии, появилась "крамольная литература", начались братания с неприятелем. Солдатская масса большевизировалась.
      66. Могилев, ноябрь 1915 года
      По оцинкованным скатам подоконников губернаторского дома, обращенного теперь в место пребывания верховного главнокомандующего, барабанили крупные капли. Сетка дождя застилала Днепр и заднепровские дали, порывы ветра расправлялись с пожелтевшей листвой, кое-где сохранившейся на деревьях парка за окнами дворца.
      Несмотря на унылую погоду, на душе у самодержца российского было светло и радостно. Прежде чем надеть отутюженный полковничий мундир, Николай Александрович нежно погладил золотой с белой эмалью крест Георгия 4-й степени, полученный им недавно по инициативе Николая Иудовича Иванова.
      "Поистине идея отстранить Николашу от главенствования над армией и взять на себя верховное командование была весьма плодотворна и своевременна", - пронеслось в голове у царя...
      Слишком большая популярность, влияние и властолюбие великого князя Николая Николаевича стали всерьез беспокоить царя и царицу. Александра почувствовала опасность первой. Затем и Николай понял, что вовсе не безвредны для него интриги Анастасии и Милицы черногорских в пользу верховного. Воейков, Мосолов и другие свитские сообщали о заигрывании великого князя с министрами, повадившимися ездить в Ставку спрашивать его совета, с "общественностью", с послами и военными агентами союзников. А эти профессиональные интриганы, как становилось известным Николаю Александровичу, начали возлагать особые надежды на Николая Николаевича...
      Бесславные отступления русской армии привели фронт в опасную близость к Барановичам. Обсуждались варианты перевода Ставки в Смоленск, Тулу, Калугу... Остановились на Могилеве...
      Взбалмошный Янушкевич, любитель военной театральщины, узнав о переводе Ставки в Могилев, приказал и здесь, в нескольких верстах от города, построить для штабных и литерных поездов особую ветку. Однако ветка осталась ржаветь за ненадобностью, поскольку в губернском центре управление Ставки разместилось в капитальных зданиях. Чины штаба стали на постой в лучшей гостинице города - "Бристоле".