- Какой ужасной опасности подвергнется Франция в первые же дни войны, закатывает глаза посол. - Французской армии придется выдержать страшный натиск двадцати пяти германских корпусов... Я умоляю ваше величество предписать вашим войскам перейти в немедленное наступление, иначе французская армия будет раздавлена. Тогда вся масса германцев обратится против России.
      - Милый посол, не волнуйтесь так, - отвечает на паническую тираду Палеолога Николай. - Как только закончится мобилизация, я дам приказ идти вперед. Мои войска рвутся в бой. Наступление будет вестись со всею возможной силой. Вы, впрочем, знаете, что великий князь Николай Николаевич обладает необычайной энергией...
      Посол доволен. Он получил заверения самодержца, о которых сегодня же сообщит шифрованной телеграммой в Париж. Кроме того, он имеет основание говорить об этом во всех салонах. Результат неплохой, и Палеолог с удовольствием болтает еще о том о сем. Николаю беседа не доставляет особенного удовольствия, но он поддерживает ее, демонстрируя свои знания военной техники, наличного состава германской и австро-венгерской армий, позиций Турции и Италии...
      Неожиданно Николай замолкает, нерешительно мнется и вдруг заключает посла в объятия.
      - Господин посол, позвольте в вашем лице обнять мою дорогую и славную Францию.
      Так же внезапно царь отпускает посла, и Палеологу становится ясно, что аудиенция окончена.
      35. Новая Знаменка, август 1914 года
      С чувством исполненного долга покинул Палеолог царскую виллу "Александрия". Садясь в карету, он еще раз оглянулся на уютное здание летней резиденции царя, а сам уже прикидывал дорогу до Знаменки.
      Мысленно набросав депешу в Париж, посол принялся продумывать предстоящую беседу с великим князем. Перед внутренним взором француза возник человек гигантского роста с длинным лошадиным лицом и белесыми злыми глазами.
      "Натура мелкая и тщеславная. Обладает известной волей, переходящей, впрочем, часто в упрямство, громовым голосом и слабостью к крепким русским выражениям, из-за чего у великого князя происходили ссоры с гвардейскими офицерами, не терпевшими оскорблений... - припоминал посол штрихи к характеристике нового вождя русской армии. - Покрывает всячески "своих", не дает их в обиду, даже если они и заслуживают наказания... Говорят, один из помощников князя, генерал Газенкампф - бр-р, опять немецкая фамилия, - ехал на извозчике к главнокомандующему с совершенно секретными журналами главного крепостного комитета по вопросам обороны Финского залива. Сойдя с извозчика у дворца великого князя, генерал ринулся в гостиную с такой скоростью, что забыл бумаги в пролетке. Когда вспомнил - ни извозчика, ни бумаг не было... И что же? Великий князь даже не пожурил преступника - не то что под суд отдать. Хорош главнокомандующий!"
      Палеолог вздохнул и решил настроить себя более благожелательно к великокняжескому семейству - ведь уже показался их дворец.
      По случаю предстоящего отъезда великого князя в Ставку в приемной, гостиных и всех залах первого этажа дворца толпился народ. Суматоху возглавлял генерал-майор Саханский, управляющий "малым двором" великого князя и княгини, он же глава свиты. Теперь он назначен комендантом Ставки и своими бестолковыми распоряжениями лишний раз доказывал, что в России начальство ценят не за ум и деловитость, а совсем за другие качества. Саханский был такой же великий путаник, как и сам Николай Николаевич, а потому особенно им ценим.
      Толпы знакомых набежали поздравить великого князя с назначением, а заодно и проститься с ним. Это были представители самых аристократических фамилий, родители бесчисленных Владей, Коков, Жоржей и Алексов, которых по протекции великого князя взяли из боевых гвардейских полков и устроили на безопасные и теплые штабные местечки.
      "Он уже выиграл свое главное сражение, - подумал Палеолог, увидя в гостиной Николая Николаевича цвет петербургского общества. - Теперь ясен секрет его популярности - великому князю обязаны все сливки общества и их храбрые отпрыски..."
      В плюшевой гостиной великой княгини Анастасии чувствовали себя "своими людьми" министр Кривошеин и бывший начальник Генерального штаба, а ныне начальник штаба верховного главнокомандующего Янушкевич, протопресвитер российской армии отец Георгий Шавельский, неизвестные Палеологу генералы и их дамы.
      При виде посла союзной державы в прихожей и в залах раздались возгласы "Да здравствует Франция!". Услышав их, хозяин дома выглянул из кабинета, где беседовал с толстяком Родзянко, председателем Государственной думы. Заметив посла, он извинился перед Михаилом Владимировичем и широким жестом пригласил к себе Палеолога. Не раздумывая, как полчаса назад его племянник, Николай Николаевич привлек к себе посла. Палеолог уткнулся носом в звезду ордена св. Андрея на груди великого князя и слегка оцарапал щеку.
      - Господь и Жанна д'Арк с нами! - воскликнул Николай Николаевич, и сильный перегар шампанского распространился от него. Лакей внес поднос с бокалами, полными золотистого напитка. Палеологу ничего не осталось, как взять один себе, Николай Николаевич отставил на свой стол сразу два.
      У посла мелькнула мысль, что великий князь, хотя и владеет французским языком, но, очевидно, незнаком с историей Франции. Иначе он не призывал бы Жанну д'Арк, ибо теперь война идет совсем не за то, чтобы изгнать англичан из пределов Франции.
      Отхлебнув напитка "вдовы Клико", возбужденный не в меру гигант, с лица которого не сходило счастливое выражение от столь желанного назначения и не менее желанного отъезда на войну, продолжал громким голосом:
      - Мы победим! Разве провидению не было угодно, чтобы война разгорелась по такому благородному поводу - защитить Сербию, охранить слабых! Обстоятельства благоприятны для нас!
      Выразив в поздравлении нужную степень восторга словами верховного главнокомандующего, Палеолог решил приступить к делу, ради которого он и приехал в Знаменку.
      - Через сколько дней, ваше высочество, вы перейдете в наступление? Двадцать пять германских корпусов уже стоят на пороге прекрасной Франции, чтобы раздавить ее, как гроздь винограда под солдатским сапогом!..
      - Дорогой посол! Я прикажу наступать, как только эта операция станет выполнимой, - уверяет великий князь. - И я буду жестоко атаковать. Может быть, я даже не буду ждать того, чтобы было окончено сосредоточение моих войск. Как только я почувствую себя достаточно сильным, я начну нападение...
      Посла не устраивает столь неопределенный срок - как только он сочтет себя достаточно сильным...
      - Ваше высочество, - настойчиво и нахально нажимает Палеолог, согласно франко-русской военной конвенции, под которой стоит подпись генерала Янушкевича, Россия обязывается выступить на 15-й день после начала мобилизации! Это документ, который следует уважать!..
      - Я имел в виду, что наступление начнется 14-15 августа, мой дорогой посол, - оправдывается верховный главнокомандующий российской армии. - Вот посмотрите...
      Николай Николаевич подводит Палеолога к большому столу, заваленному картами. Водя кривым, желтым от никотина пальцем по листам, он начинает объяснять свой план действий. Великий князь говорит, что первая группа армий будет действовать против Восточной Пруссии, вторая - в Галиции против Австро-Венгрии, а третья воинская масса, собираемая в Польше, назначена покатиться на Берлин, как только фронт в Галиции "зацепит" и "установит" неприятеля. Он целиком повторяет тезисы военной игры в Киеве, хотя сам был ее первым противником.
      Между делом Николай Николаевич опрокидывает второй бокал в свой большой и красный рот и, все более вдохновляясь, расписывает представителю союзника, как лихо его войска начнут колошматить немцев.
      С хитреньким выражением глаз Палеолог следит за всеми его движениями по карте, чтобы вечером живописать свой визит в Знаменку в дневнике, который, как он уверен, войдет в историю, и в документе, который посол отправит на Кэ д'Орсе.
      Палеолог хорошо знает - ему рассказывал об этом сам Пуанкаре, - что депеши французского посла в Петербурге из-за их яркости и великолепного литературного стиля внимательно читают в Париже даже "бессмертные"*, если, конечно, имеют к ним доступ.
      ______________
      * Так называют членов Французской академии, избираемых из числа выдающихся писателей и ученых страны.
      Поэтому посол уже сейчас подбирает слова, которыми он опишет этого человека гигантского роста, потомка русских бояр, вспыльчивого, деспотичного, непримиримого... Прекрасно зная и способствуя развитию недостатков великого князя, чтобы обратить их на пользу Франции, Палеолог не станет писать, что великий князь - тщеславный, неумный, вздорный и капризный грубиян, рекордсмен-матерщинник российской армии, способный отрубить голову любимой борзой собаке, демонстрируя остроту клинка дамасской стали из своей коллекции оружия. Ведь Палеолог, хотя и дипломат, призванный обманывать всех и вся в пользу тех, кто его послал, но тоже хочет выглядеть джентльменом. А это значит - говори всегда о своих знакомых только хорошее, даже если готов им всадить нож в спину.
      Николай Николаевич настолько воодушевляется своим рассказом, что слезы умиления показываются на его глазах.
      - Будьте добры передать генералу Жоффру самое горячее приветствие и уверение в моей полной вере в победу. Скажите ему также, - слезы чуть не брызжут из покрасневших глаз великого князя, - что я прикажу рядом со штандартом главнокомандующего поставить знамя Франции, которое он подарил мне два года назад, когда я присутствовал на маневрах у вас на родине...
      С силой сжимая руку посла, великий князь провожает гостя до двери и восклицает на прощанье:
      - А теперь - на милость божию!
      36. Будапешт, август 1914 года
      Прежде чем идти на встречу с Гавличеком, Соколов собрался осмотреть город, в котором ему еще не довелось бывать. Дотошный разведчик, Алексей, разумеется, знал многое из истории мадьярской столицы и Венгрии, прекрасно изучил ее армию, называемую Гонвед, имел представление о характерах политических деятелей и о многом другом, что касалось мадьяр и их жизни. Однако в прекрасном городе на Дунае он оказался впервые.
      Рано утром, не позавтракав, Алексей вышел из своей гостиницы "Фортуна" в Буде, чтобы на пустынных улицах центра, пока на них не появились зеваки и бездельники, определить, идет ли за ним слежка. Несмотря на шестое чувство разведчика, которое ему сигнализировало, что опасности нет, он решил тщательно провериться, памятуя пословицу "береженого бог бережет".
      Соколов заплатил крону пошлины и вышел на Цепной мост. Перед ним открылась панорама прекрасного города. На правом холмистом берегу Дуная возвышался внушительный массив крепостного дворца. К северу от него, за недавно пробитым сквозь гору туннелем, уступами поднимались бастионы и крыши экзотического Крепостного района. Самый красивый из фортов - Рыбацкий бастион - нависал над старинным предместьем Буды Рыбацким и остроконечными крышами гармонировал с вычурными барочными формами церковных башен предместья. На Крепостной горе четким кружевом из камня словно парила в воздухе колокольня церкви Богородицы.
      Далее к северу зеленые холмы застроены уютными домиками и покрыты виноградниками. Из-за моста на Дунае, недавно построенного, казалось, выплывал огромный корабль. Но то был остров Маргит, где, как было известно Соколову, располагался увеселительный парк.
      Алексей перевел взгляд на левый берег реки, туда, где бурно разросся Пешт. На набережной Дуная здесь возвышалось величественное здание парламента, украшенное готическими башенками с замысловатой каменной резьбой. По всему его фасаду, обращенному к реке, тянулась аркада, в которой смешаны готические и неоренессансные мотивы. Огромный купол драгоценной короной венчал здание, словно вырастая из крыши, на которой Соколов насчитал около девяноста статуй.
      Набережная с новыми высокими домами выходила к самым устоям моста, похожим на римские триумфальные арки.
      Вниз по Дунаю, под горой Блоксберг, связывал берега еще один красавец мост - Эржбет. На том и другом берегах масса куполов, остроконечных шпилей церквей, башенок минаретов.
      "До чего же красиво! Подумать только, эти два города еще недавно были совершенно отдельными, а теперь стали единой столицей мадьяр", - подумал Алексей и двинулся дальше. Пройдя по Пешту, Соколов вышел на оживленную площадь, посреди которой возвышалась большая скульптурная композиция, еще хранившая на себе черты новизны. Это оказался памятник видающемуся венгерскому поэту конца прошлого века Михаю Вёрёшмарти, который стоит здесь в окружении героев своих произведений.
      В одном из зданий, замыкающих площадь, Соколов увидел кондитерскую, на которой все надписи были сделаны только по-немецки. Соколов почувствовал голод и вошел внутрь. Как ни покажется странным, но Генерального штаба полковник, гусар и храбрый разведчик имел тайную слабость. Алексей вообще любил хорошо поесть, но особое предпочтение отдавал кондитерскому ассортименту. Теперь он стоял в заведении, основанном в Будапеште знаменитым швейцарским кондитером Жербо. Он легко нашел свободный столик. Девушка в швейцарском народном платье с вышитым фартучком приняла у него заказ и принесла по его просьбе свежую "Нойе цюрихер цайтунг". Именно это издание полагалось читать по утрам швейцарскому коммивояжеру "Лангу".
      Позавтракав, узнав свежие швейцарские новости, Соколов пошел осматривать Белварош - самую оживленную часть Пешта, территорией которого в старину ограничивался весь город. Алексей купил в книжной лавке путеводитель Бедекера на немецком языке и присел, изучая его страницы в одном из маленьких кафе торговых рядов "Парижский двор". Он не только узнал массу интересных сведений о столице мадьяр, но почерпнул из книжицы еще одну важную вещь - ему следует поменять место свидания с Петром, поскольку турецкая мечеть, возле которой была условлена встреча, согласно Бедекеру оказалась расположенной в малолюдном месте. Каждый прохожий может вызвать здесь подозрение.
      Алексей полистал путеводитель и пришел к выводу, что встретиться следует в большом парке, где лет пять назад была отстроена своеобразная крепость Вайдахуняд. В этом сооружении здешние архитекторы пытались показать все стили архитектуры, характерные для венгерской истории. Вайдахуняд стала излюбленным местом посещений всех туристов в Будапеште. Ясно, что там они с Гавличеком не вызовут нежелательного любопытства.
      Соколов выбрал место у статуи Анонима, королевского летописца XIII века. В знак того, что имя его осталось неизвестным потомкам, лицо статуи монаха скрыто капюшоном. Соколов поразился символике этого памятника и подумал, что смысл ее весьма идентичен принципам работы разведчика.
      Тут же, в кафе, Алексей набросал несколько строк Петру, нашел посыльного, вручил ему серебряную крону и приказал отнести в "Отель д'Юроп" возле висячего моста, господину Гавличеку. Мальчишка бросился со всех ног исполнять поручение щедрого господина.
      ...Встреча двух прилично одетых господ у статуи Анонима не привлекла ничьего внимания. Соколов и Гавличек нашли в некотором отдалении, у озера, свободную скамью, обстоятельно обсудили за пару часов все вопросы, связанные с передачей сообщений в Швейцарию или Данию и Швецию при наличии военной цензуры, "черных кабинетов" и прочих рогаток, замедляющих, а то и вовсе препятствующих движению письма.
      Однако всего они обсудить не смогли, поскольку Гавличек был приглашен начальником штаба Гонведа на ужин со своими офицерами.
      И опять целый свободный день с утра до назначенного часа Соколов изнывал от тоски по дому, по Анастасии. "Как там проходит мобилизация? Готова ли Россия отразить натиск врага? Как положение в Петербурге? Справляется ли Сухопаров с обязанностями, замещая его по делопроизводству?.."
      Алексей надеялся, что на сегодняшнем свидании они решат все вопросы и он сможет проскользнуть из Венгрии в Румынию, остающуюся нейтральной. Там он почти дома: ведь любого румынского чиновника можно купить с потрохами, вопрос лишь в сумме...
      С такими мыслями отправился он пешком по набережной Дуная к Брюкбаду*. Он подошел ко входу в тот момент, когда на штабном моторе Гонведа подъехал Гавличек. Господа наняли на двоих кабину "люкс" с двумя каменными ваннами, в которых журчала исходящая пузырьками газа вода. Дебелая служительница, готовая на все услуги, принесла клиентам махровые полотенца и купальные халаты. Гости заказали легкого балатонского вина и отпустили с богом женщину, одарив ее чаевыми.
      ______________
      * Старое название известных купален в Будапеште.
      Гавличек с легкой завистью смотрел на красивое, поджарое и мускулистое тело Алексея, хорошо тренированное верховой ездой. Сорокапятилетний начальник оперативного отдела австрийского генерального штаба не занимался спортом и с годами стал розов и рыхл.
      Полковники погрузились в каменные ванны. Нежное тепло с приятным покалыванием углекислого газа охватило их.
      - Алекс, вчера вечером мадьяры рассказали интересный эпизод, характерный для политической жизни Венгрии, - начал Гавличек. Он удобно разлегся в ванне и своим видом напоминал римского патриция, привыкшего вести беседы в столь непривычном положении. - Здесь есть очень популярный поэт и публицист Андре Ади. Он чертовски талантлив, но близок по взглядам к отверженным социалистам... Так вот, три месяца назад, в мае, предполагалась поездка вождя радикального крыла самой радикальной из венгерских партий в Россию. Этот лидер - весьма образованный и неглупый человек - Михай Каройи, озабоченный проблемами равновесия в империи, собирался отправиться в российскую столицу за помощью. Так вот Ади по этому поводу заявил в своей газете, что, если бы Россия имела возможность дать мадьярам новую демократию и культуру, как она сделала с Балканскими странами, только это было бы надежно... Самое интересное: я установил, что так думают и многие офицеры Гонведа. Они считают, что Россия заинтересована в существовании прекрасной, богатой, демократической Венгрии рядом с разномастными германскими соперниками. Поздравляю Россию с таким другом! Ведь Ади здесь пользуется большим весом...
      Соколов и Гавличек поболтали, наслаждаясь горячей целебной водой. Но тепло расслабляло мысль, не давало сосредоточиться на самом главном. Первым это обнаружил Гавличек.
      - Эй, Алекс! - позвал он. - Давай вылезем и поговорим на суше... А то я не способен воспринимать серьезный разговор - ванна размагничивает!
      - Согласен! - отозвался Соколов.
      Они оделись в теплые махровые халаты, устроились на ивовых креслах и повели деловую беседу. Гавличек информировал Соколова о решении стратегических вопросов, дислокации будущих корпусов, которые Австрия собиралась двинуть на Россию. Они пересмотрели многие крупные и мелкие нити, из которых соткана ткань информации разведчика высокого класса.
      Гавличек и Соколов никуда не торопились. Потягивая легкое вино, они спокойно обсудили все проблемы. Гавличек кое-что записал себе в книжечку. Соколову пришлось труднее - он запоминал все наизусть, чтобы не создавать улик.
      Настал час расставания. Друзья-соратники обнялись. На сей раз, вопреки традиции, Соколов ушел первым. Он чувствовал себя в Будапеште как бы вне опасности. Тем более что главное дело было сделано. Теперь можно трогаться в обратный путь до дома...
      37. Петергоф, август 1914 года
      Необычайное оживление царило поздним вечером на вокзале Петергофа. Генерал Данилов собирался засекретить отъезд верховного главнокомандующего в Барановичи, но весь петербургский свет, тесно связанный с гвардией родственными или дружескими узами, счел себя обязанным побывать в этот день либо во дворце Знаменки, либо на перроне вокзала в момент отбытия на фронт великого князя Николая Николаевича.
      Моторы, кареты, коляски и даже извозчики забили небольшую, ярко освещенную электричеством площадь перед вокзалом. Везде стояли группки офицеров и господ, поджидавших прибытия главнокомандующего. Полиция оцепила дебаркадер, подходы к Царскому павильону и залам первого класса, где собралось самое изысканное общество. Ждали приезда государя и посматривали на двери Царского павильона, которые должны быть открыты за пять минут до вступления в них самодержца. Особенно волновался начальник вокзала. Старик боялся открыть на свой страх и риск Царский павильон для великого князя, поскольку лишь недавно получил выговор за такой проступок от дворцового коменданта Воейкова. Маленький, злобный человечек пригрозил ему отставкой, если промах еще раз повторится.
      Сейчас начальник вокзала сидел в своем кабинете тихо, как мышь, мелко-мелко крестился и молил бога, чтобы адъютанты Николая Николаевича о нем забыли...
      Подъехали в одном авто верховный главнокомандующий, его брат великий князь Петр Николаевич, их супруги - сестры Анастасия и Милица Николаевны. На площади военный оркестр заиграл личный марш Николая Николаевича, офицеры вытянулись и взяли под козырек, толпа стихла.
      С раскрасневшимся лошадиным лицом, в маленькой полевой фуражке на крупной голове, возвышающейся на несколько вершков над свитой, Николай Николаевич проследовал в залы первого класса, где его восхищенно приветствовали дамы и господа. Но главнокомандующий был беспокоен. Он почти не отвечал на приветствия добрых знакомых и даже милых женщин.
      Взволнованное ожидание царя главой армии и флота передалось толпе, чуть приглушило ее восторг. Наконец со стороны виллы "Александрия" послышались звуки клаксона царского авто. Толпа облегченно вздохнула единой грудью. Из темноты показался тридцатипятисильный "рено" с вензелями "Е.И.В." и "Н.II." на дверцах.
      Мотор остановился, оркестр было грянул императорский марш, но в растерянности замолк - из лимузина вышел не царь, а... дворцовый комендант Воейков.
      Великий князь увидел эту сцену через нарочно полуоткрытую дверь зала первого класса и побелел. Его лицо окаменело. Он сел в кресло.
      Воейков приблизился к Николаю Николаевичу и отчетливо, так, что слышно было даже в самом дальнем углу зала, произнес:
      - Его императорское величество, государь Николай Александрович милостиво повелеть соизволил передать вашему высочеству его искренние приветствия, пожелания счастливого пути и скорого окончания войны блестящей победой российского воинства!
      При словах царского приветствия Николай Николаевич заставил себя встать. Голосом, охрипшим от злости, он мог только вымолвить:
      - Я... тронут... очень тронут!
      На шаг сзади мужа стояла великая княгиня. При виде Воейкова ее глаза загорелись зеленым светом, как у кошки. Княгиня до боли стиснула зубы, чтобы не разрыдаться от нанесенного оскорбления.
      Воейкова не просили остаться, а сам он счел свою миссию выполненной, несколько развязно повернулся перед главнокомандующим и сбежал с лестницы к авто.
      ...До отхода поезда оставались считанные минуты. Сотворили краткую молитву, и свита великого князя, ставшая теперь его штабом, стала рассаживаться по купе. Николай Николаевич поднялся на площадку своего салон-вагона. Великая княгиня Анастасия Николаевна часто-часто крестила его и экзальтированно посылала воздушные поцелуи. Ее сестра и Петр Николаевич утирали глаза. Дамы на дебаркадере махали белыми платочками, ночными бабочками мелькавшими в свете ярких электрических фонарей. Сдержанно звякнул станционный колокол, зачуфыкал, словно тетерев на току, паровоз, лакированные синие вагоны покатились во тьму...
      Едва ярко освещенный вокзал скрылся, Николай Николаевич зашел в вагон и попросил пригласить к нему Янушкевича. Начальник штаба явился в считанные минуты. Главнокомандующий устало присел к столу и спросил у буфетчика шампанского.
      - Спрыснем отъезд на войну, Николай Николаевич! - обратился он по-свойски к Янушкевичу. Не в обычаях генерал-адъютанта было отказывать великому князю, тем более в распитии шампанского.
      Промочив горло, великий князь вернулся к главному, с его точки зрения, событию дня. Он вспомнил визит Палеолога и его настоятельное требование поскорее начать наступление.
      - Успеем ли мы к 14 числу начать наступление на Восточную Пруссию, Николай Николаевич? - не совсем уверенно спросил главнокомандующий. - Ведь я обещал это Франции в лице ее посла!..
      - Видит бог, ваше императорское высочество! - с подчеркнутым оптимизмом отозвался Янушкевич, - мобилизация идет минута в минуту, как в мобилизационном плане записано... Эшелоны с войсками следуют по железным дорогам строго по расписанию. Пограничная завеса не дает неприятелю вторгаться в пределы империи... Бог даст, соберем достаточные силы к четырнадцатому и ударим по Гумбинену, Алленштейну, а там и до Кенигсберга недалеко... Весь наш план войны, который мы проработали, теперь покатился, как по рельсам... Управления штаба уже действуют. Ваше высочество может быть спокойным!..
      Волнения дня утомили великого князя. Он едва успел скрыть зевок, стали слипаться глаза.
      - Благодарю, Николай Николаевич! - поднял он свой бокал в последний раз за этот многотрудный день и отпустил начальника штаба...
      Раздетый камердинером и облаченный в ночную рубашку на немецкий манер, Николай Николаевич перед сном рухнул на колени у киота с иконами в своем спальном купе. Затем, умиротворенный, вытянулся во весь огромный рост на постели, специально изготовленной для него и установленной не поперек, а вдоль вагона.
      Вагон качало и шатало на стыках рельсов, великому князю отчего-то сделалось беспокойно. Засыпая, он слышал, будто колеса стучат: "Впе-ред! На смерть! Вперед! На смерть!.."
      38. Германштадт (Сибиу), август 1914 года
      Успешно проведенные встречи с резидентом Стечишиным и полковником Гавличеком настроили Соколова на оптимистический лад. Он поверил в надежность своих документов, регистрируя их в полицейдиректоратах городов Германии и Австро-Венгрии. Все сходило благополучно.
      Алексей устал и в день последней встречи с Гавличеком решил немедленно возвращаться в Россию, но не кружным - через Швейцарию - путем, как было предусмотрено в диспозиции его командировки, а через Румынию.
      Как рассказал ему Гавличек, с которым Алексей обсуждал проблему перехода границы, выезд в Румынию до сих пор относительно открыт. Петр специально наводил справки в штабе Гонведа, и ему сказали, что румынский король придерживается пока нейтралитета. Вена и Берлин не хотят сердить его, рассчитывая на участие Румынии в войне на стороне Срединных империй.
      Действительно, формальности для пересечения границы Австро-Венгерской империи были здесь пока самыми минимальными. Однако Алексей и Петр Гавличек не могли знать, что полковника русского Генерального штаба усиленно ищут.
      Поиски Соколова начались сразу же, как только он исчез из поля зрения сыщиков на Лейпцигской книжной ярмарке. Начальнику полиции Лейпцига из-за бездарной работы его филеров было выражено высочайшее неудовольствие. Даже любимец императора майор Вальтер Николаи вынужден был оправдываться перед его величеством за плохую работу службы наружного наблюдения. Майору удалось выкрутиться только потому, что это его агентура принесла из Петербурга точные данные о первом этапе нелегальной поездки крупного русского разведчика. Соколова надлежало немедленно захватить и бросить в каземат раньше, чем будет объявлена война. Как только начнутся военные действия, полковника можно будет уже судить как шпиона, и, если он не захочет стать агентом-двойником, немедленно расстрелять.
      Вильгельм неистовствовал, когда узнал, что из-за разгильдяйства лейпцигских сыщиков русский разведчик скрылся бесследно, растворился, пожертвовав паспортом, оставленным им в полицейском директорате Лейпцига! Самые лучшие полицейские и жандармские чины были отряжены на поиски Соколова. По всей империи и даже в союзную монархию были разосланы фотографии, подробные приметы и ориентировка о зловредных деяниях русского полковника.
      Особенно были предупреждены жандармские подразделения на транспорте и пограничная стража. Словом, вся карательная машина Срединных империй была нацелена на поимку Алексея Соколова.
      Виновник всей этой суматохи и его друзья не подозревали о том, что над ним нависла серьезная угроза. Даже осведомленная организация Стечишина узнала об этом слишком поздно - в день, когда уже прошла последняя встреча Соколова с Гавличеком в Будапеште. Предупредить Гавличека или Соколова не было никакой возможности, и Петр, лишь вернувшись в Вену, узнал о беде, грозящей другу.
      ...Паровоз быстро тянул пассажирский поезд Будапешт - Бухарест. В вагоне второго класса, в сидячем шестиместном купе ехали какой-то православный поп и "швейцарский торговец Ланг". Садясь на свое место, Алексей подумал, что это дурная примета - встретиться с незнакомым священником. Потом он стал себя успокаивать тем, что примета родилась во времена папы римского Александра Борджиа, который тайком, при помощи яда убил многих людей. Чтобы они не умерли без последнего причастия - преступник папа все-таки верил в святость обряда и не хотел грешить перед богом, Борджиа посылал заранее попа исповедовать жертву, обреченную на смерть.
      До румынской границы оставалось еще два десятка верст, когда в вагон вошел жандармский патруль, севший в приграничном венгерском Германштадте. Офицер невысокого чина, явно не славянин и не мадьяр, а, по-видимому, из богемских немцев-служак, в сопровождении двух солдат шел по коридору вагона, заглядывая лениво в купе. Соколов видел их еще на перроне в Германштадте. Они не очень насторожили разведчика.
      Даже сейчас Алексей не чувствовал особого беспокойства, пока офицер, как ему показалось и сразу не понравилось, не задержался у двери их купе несколько дольше, чем у остальных.
      Правда, хитрый жандарм, заметив человека, похожего по приметам на того самого русского разведчика, которого так упорно разыскивает вся тайная полиция империи, постарался не спугнуть его раньше времени. Но для Соколова было вполне достаточно и легкого сигнала опасности, который он интуитивно принял.
      Поезд мчался, застилая окно сизым дымом. Когда патруль прошел и, по расчетам Соколова, должен был перейти в соседний вагон, Алексей выглянул из купе, словно намереваясь выйти покурить в коридоре. О, проклятье! У выходов на обе вагонные площадки стояли жандармы, положив руки на кобуры револьверов.