Жуковский сразу понял, что речь идет о самоубийстве полковника Редля и что интерес священника к этой истории был не бескорыстным. Как уже давно подозревал консул, батюшка регулярно оказывал услуги не только председателю Славянского благотворительного общества генералу Паренцову, но и начальнику киевского разведпункта полковнику Галкину. Теперь Жуковскому стало совершенно ясно, что святой отец страшно озабочен перспективой провала всей сети информаторов и компрометации тех, кто мог оказывать влияние в пользу России, коль скоро стали широко известны связи полковника Редля с русской разведкой.
      - Да, батюшка, я уже читал и восхитился, насколько высокая персона сотрудничала с российским Генеральным штабом, - искренне посочувствовал консул. - Жаль только, что он покончил с собой.
      - Воистину жаль, что несчастный полковник принял на душу столь тяжкий грех перед святителем нашим, - вздохнул и перекрестился священник. - Но он показал перед живом смерти большое мужество... А вам не было никакого представления насчет недозволенной деятельности?
      - Не было, святой отец, - ответствовал консул. - Ведь австрийские власти еще не успели очухаться от такого страшного удара... Погодите, может быть, через неделю они возьмутся за ваших прихожан!
      - Помилуй бог, - опять закрестился поп. - А не могли бы вы позондировать почву в полицейпрезидиуме? Разумеется, под каким-нибудь достойным предлогом? А?
      Консул подумал несколько минут. В конце концов он не нарушит инструкций министерства иностранных дел, если попытается защитить интересы России, навестив кое-кого в пражском полицейском управлении.
      - Ваше превосходительство, - еще раз встрепенулся священник, - а в Петербург вы уже направили свою телеграмму по поводу сообщения этой газетки? - потряс он свернутой в трубочку "Прагер тагеблатт".
      - Только собираюсь, - ответствовал ему Жуковский и подумал, что на самом деле стоило бы спешно информировать шифрованной телеграммой начальство в столице Российской империи, дабы потом не упрекало оно за опоздание или бездействие.
      - Благодарю вас, ваше превосходительство, - поднялся со своего места расстроенный священник и пояснил: - Весьма важно узнать и успеть сообщить нашим друзьям, раскрыл ли несчастный полковник свои источники информации той комиссии, которая приговорила его к смерти...
      Когда батюшка вышел из кабинета, консул ненадолго задумался, а затем принялся набрасывать на листке цифровой текст сообщения, который спустя три часа был получен в Петербурге в министерстве иностранных дел и передан самому министру Сергею Дмитриевичу Сазонову.
      43. Вена, май 1913 года
      После появления знаменитого "опровержения" в "Прагер тагеблатт" засуетились журналисты в Вене. Они кинулись к отелю "Кломзер", чтобы разнюхать подробности дела, но швейцар, дежуривший в ночь с 24 на 25 мая, получил экстраординарный отпуск и исчез неизвестно куда. Портье согласно строжайшей инструкции самого статского советника Гайера держал язык за зубами. Напрасно совали ему журналисты внушительные купюры - ничто не могло заставить портье открыть страшную тайну.
      В ближайшие дни в парламент было внесено 20 срочных запросов. Весь мир узнал о причинах самоубийства Редля, которые генштабисты пытались скрыть вначале даже от самого императора и его наследника - Франца-Фердинанда.
      Военная каста Австро-Венгрии, ее верхушка - Генеральный штаб - не давали в обиду одного из своих бывших известных и почетных членов не только по корпоративным соображениям. Сообщество высших армейских чинов весьма предусмотрительно стремилось, с одной стороны, преуменьшить военный и политический ущерб, нанесенный Дунайской монархии Редлем, а с другой списать на него все свои стратегические промахи, неосведомленность о силах вероятного противника, другие провалы собственной секретной службы.
      По приказу майора Ронге агентура Эвиденцбюро и политической полиции изливала досаду контрразведки на бывшего полковника разными грязными слухами, Редля обвинили во всех пороках и самых страшных грехах, но никакие упреки в адрес начальника штаба VIII корпуса не могли заглушить громкости скандала в Срединных державах.
      Страсти в Вене, Берлине кипели даже спустя год, в августе 1914 года, необычайно. Бывший депутат рейхсрата граф Адальберт Штернберг с упорством маньяка отстаивал, например, собственную теорию о том, что полковник Редль был, оказывается, виновником мировой войны. Глубокомысленный граф полагал, что только из-за Редля ни Германия, ни Австро-Венгрия не знали о том, что у России имелось под знаменами 75 боеспособных дивизий, превосходивших значительно австро-венгерскую армию. Срединные империи, агентуру коих на Востоке якобы совсем парализовал злодей Редль, слепо стремились в бой и нарвались на эту мощь. Граф-депутат считал также, что вездесущий Редль подробно информировал русских о военных приготовлениях австро-германских союзников и вся мало-мальски секретная документация венского Генерального штаба благодаря ему имелась в копиях в Петербурге.
      Отвечая на запрос этого крайне правого члена рейхсрата, престарелый министр обороны фельдмаршал фон Георги патетически отверг обвинение. Министр информировал господ депутатов, что Редль всего два года занимался шпионажем - после своего назначения в Прагу.
      Пылкий не по годам Штернберг, возмущенный столь несерьезным ответом, весьма в резких и непарламентских выражениях возразил фельдмаршалу, что Редль не два, а последние десять лет жил в неимоверной роскоши, имел богатые квартиры в Вене и Праге, два автомобиля, поместье, содержал даму полусвета, имел собственную конюшню и неизвестно какие еще блага.
      Пока немощный старец фельдмаршал соображал, что нужно ответить графу-нахалу, с правительственных скамей поднялся сам начальник Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф, которого фон Георги просил присутствовать при ответах на запросы по поводу дела Редля. Возмущенный военачальник решил собственнолично дать отпор демагогу депутату, а заодно и всем штатским, покушавшимся на честь армии.
      - Слухи о богатстве Редля весьма преувеличены, - раздраженно заявил генерал. - Если бы Редль, например, имел квартиру в Вене, то ему не надо было останавливаться в отеле... В Праге он имел всего-навсего двухкомнатную казенную квартиру, а не нанимал какие-то роскошные апартаменты, как раздули господа репортеры... Из его послужного списка известно, что несколько лет назад он получил небольшое наследство, и это даже отмечено в его служебной аттестации: "владеет недвижимостью". Господа депутаты, судебное следствие идет, мы строго накажем виновных! Попрошу до окончания следствия не отвлекать военную прокуратуру беспочвенными сказками!
      Слова фон Гетцендорфа вызвали бурю в рейхсрате.
      Депутаты оппозиции впервые за много лет сошлись во мнениях с камарильей эрцгерцога Франца-Фердинанда, критиковавшей престарелого императора и особенно активно подкапывавшейся под клан генштабистов.
      Как! Отказаться от ареста преступника, от полного расследования и выяснения всего ущерба, принесенного этим славянским изменником двуединой монархии! Не разыскать его сообщников, не устроить громкого политического процесса, который позволил бы заодно расправиться со всеми вождями славянских национальных меньшинств в империи, подрывавшими ее славный германистический дух! И при всем при том целую ночь высокопоставленные штаб-офицеры, как какие-то мелкие сыщики, охраняли отель "Кломзер"! А статский советник Гайер, шеф политической полиции, лично приводил к присяге, сберегавшей в тайне все обстоятельства, всех сыщиков, агентов, экспертов и служащих гостиницы! Господи, до чего же докатилась Дунайская монархия, если часовое опоздание бека из клуба "Штурм" на матч с ферейном "Унион" не только привело немцев к проигрышу на футбольном поле, но до основания потрясло всю Австро-Венгрию, вызвало взрыв бешенства в Берлине!
      ...Запросы и комментарии наворачивались друг на друга, как снежный ком, в тот самый момент, когда в столице империи - Вене - предстояло оглашение приказа гарнизонного коменданта о порядке предстоящих торжественных воинских похорон бывшего полковника императорского и королевского Генерального штаба Альфреда Редля, а военный оркестр в Россауской казарме репетировал траурные марши, под которые три батальона упражнялись в ношении венков и прочих почетных церемониях. Как и полагается, к похоронам по первому разряду были заказаны венки от военных и гражданских учреждений, воинских частей, с которыми Редль поддерживал отношения по службе.
      Однако в самый день похорон рано утром с курьерами был внезапно разослан циркуляр коменданта, гласивший: "Погребение бывшего полковника, господина Альфреда Редля, должно произойти с сохранением абсолютной тайны. Настоящим приказом отменяется ранее изданный по этому поводу приказ коменданта города Вены. Полковник Бюркль".
      Приказ Бюркля вызвал новую волну критики в адрес бестолкового военного командования, особенно этих напыщенных идиотов из Генерального штаба. Но общественная критика нисколько не помешала тому, что тело Редля вопреки его предсмертной записке было вскрыто, а затем в простом лазаретном фургоне доставлено на Центральное кладбище. При погребении не присутствовало ни одного офицера. Брат покойного оплатил все расходы, которые составили менее пятисот крон. На скромную могилу номер 38 в 29-м ряду 79-й группы Центрального кладбища Вены никто не принес цветов в первые дни после того, как тело полковника Альфреда Редля было предано земле. Только спустя неделю мальчишка-посыльный торопливо положил большой букет. Агенты, на этот раз исправно дежурившие в кладбищенской сторожке, схватили мальчугана. Тут же его строго допросили, кто же передал цветы. Посыльный страшно перепугался, но рассказал сквозь слезы, что какой-то господин, явно военный по выправке, дал ему крону на вокзале перед отходом поезда, наказав снести букет на могилу старого полкового товарища...
      Когда сыщики доложили всю историю майору Ронге, он только хмыкнул и спросил, не назвал ли господин свой полк - Петербургский или Киевский? Агенты поняли, что начальство изволило пошутить, и обещали удвоить бдительность. Но поиски господина, соответствовавшего описаниям посыльного, разумеется, так ни к чему не привели.
      Тем временем в Праге в бывшей квартире бывшего полковника все рукописи, документы, книги и фотографические пластинки, которые имели отношение к агентурной деятельности Редля, были уложены в большой сундук, доставленный в Вену лично полковником Урбанским. Ведение дальнейшего следствия в Праге было поручено двум аудиторам - доктору Леопольду фон Майербаху и доктору Владимиру Дакупилу. Нотариус сделал опись имущества, и, поскольку требовалось освободить квартиру для преемника Редля полковника Зюндермана, мебель, личные вещи и оборудование фотолаборатории было передано на аукцион, который состоялся 30 ноября того же года.
      И снова нерасторопность военных властей монархии сыграла с ними злую шутку. Какой-то пражский гимназист приобрел на этой распродаже по дешевке прекрасный фотоаппарат. Принеся домой, юноша принялся его изучать. Когда он открыл заднюю крышку, в камере оказалась непроявленная пластинка. Новый владелец проявил снимок в физическом кабинете своей гимназии и обомлел. На стекле отпечаталась копия с грифом "строго секретно" дополнительного листа к книге Генерального штаба "И-15". Это была инструкция по перевозке воинских подразделений во время войны. Разумеется, снимок в тот же день доставили корпусному командиру барону Гислюку, а тот отправил его нарочным в Вену.
      Находка гимназиста сразу стала известна газетчикам, случай этот вышел на страницы печати, вызвав очередной скандал в Вене и Праге. Оппозиционная и крайне правая часть журналистов, недолюбливавших зазнаек из Генерального штаба, вновь использовала этот повод для того, чтобы позлословить о порядках в этом почтенном органе, расследовательные комиссии которого не удосужились даже заглянуть в фотоаппараты и утеряли таким образом неизвестно еще сколько архисекретных документов.
      Восьмидесятитрехлетний монарх и его многочисленная придворная партия, которую поддерживал Генеральный штаб и все командование армии, считали историю, так сильно скомпрометировавшую Австро-Венгрию, несчастьем, которому ничем нельзя уже помочь.
      Другого мнения придерживались наследник престола эрцгерцог Франц-Фердинанд и его многочисленные сторонники в чиновничьем аппарате империи и в торгово-промышленных кругах. Эрцгерцог, который платил военным презрением за их нелюбовь к нему, находил факт падения Редля типичным для армии и всеми способами пытался возбудить преследования против высокопоставленных особ. Один из самых оголтелых пангерманистов Австро-Венгрии, Франц-Фердинанд весьма болезненно воспринимал резкие упреки, которые посыпались на союзников из Берлина, когда там, во-первых, поняли, что Конрад фон Гетцендорф хотел было утаить всю историю с Редлем, дабы не компрометировать Генеральный штаб перед немцами, а во-вторых, выразили крайнее неудовольствие фактическим отсутствием расследования масштабов "работы" Редля.
      Обширная переписка через нарочных бурно разгоралась между Потсдамом и Конопиште. Вильгельм II не считал нужным щадить гордость наследника австро-венгерского престола. В каждом своем письме он то и дело возвращался к случаю с Редлем, чтобы уязвить двоюродного братца. Кайзер требовал навести порядок в армии. В конце концов эрцгерцог не стерпел упреков из Берлина и помчался специальным поездом в Вену из своего чешского имения, где проводил большую часть времени.
      Едва поезд успел прибыть на Центральный вокзал столицы, как Франц-Фердинанд ринулся в ожидавший его автомобиль и без чинов свиты, лишь с одним адъютантом отправился на Штубенринг, в военное министерство. Молча, не обращая внимания на вытянувшихся в струнку часовых, наследный принц проскочил в кабинет Урбанского. Не здороваясь, он подошел к полковнику и раздраженно заговорил:
      - Это не по-христиански - поощрять к самоубийству! Самоубийство всегда было неугодным богу делом, но, если кто-то еще протягивает свою руку, чтобы помочь осуществить его, это уже варварство! Да, да! Варварство!.. Как можно допустить, чтобы человек умер, не приобщившись святых тайн?! Даже если бы он был тысячу раз негодяем. Всякая сволочь, которую вешают, хотя бы у виселицы получает церковное благословление! Этого предателя я бы тоже с удовольствием вздернул, да, вздернул, но перед вздергиванием хорошенько бы допросил, чтобы выявить сообщников! В Берлине считают, что у Редля остались сообщники, а вы их покрыли этим самоубийством...
      - Ваше высочество, - позволил себе прервать злобную речь эрцгерцога полковник Урбанский, - никто не приказывал Редлю кончать с собой!
      - Достаточно и того, что вы не удержали его от самоубийства. А теперь мы бессильны что-либо расследовать... Бес-силь-ны!
      Закончив тираду, наследник резко повернулся и почти бегом покинул комнату. Он смерил на прощанье колючим взглядом всех офицеров, собравшихся в приемной по случаю его неожиданного визита, после чего помчался в Шенбрунн к своему престарелому родичу и политическому антагонисту.
      Фыркающий экипаж эрцгерцога подкатил к парадному входу во дворец, лакеи согнулись в поясном поклоне перед его высочеством, но он и здесь не удостоил никого взглядом.
      Франц-Иосиф уже закончил разбор всех государственных бумаг. Теперь государь просто так сидел за своим вычурных форм белым столом и не мигая смотрел в пространство.
      Несмотря на взаимное озлобление, которое царило в душах эрцгерцога Франца-Фердинанда и престарелого монарха, прислуга никогда не должна была видеть малейших проявлений нелюбезности дяди к племяннику, тем паче наоборот. Правило соблюдалось свято и в Шенбрунне.
      Франц-Иосиф в трудом поднялся со своего кресла, сделал вид, что обнимает эрцгерцога за плечи. Его рот со втянутыми старческими губами под густыми седыми усами, переходящими в пышные бакенбарды, прошамкал какое-то подобие приветствия. Затем немощный император вновь опустился в теплое кресло.
      Движением руки эрцгерцог удалил из кабинета секретаря его величества, для которого, собственно, и разыгрывалась эта комедия нежного приветствия и душевного объятия, и сразу же приступил к сути дела. Отношения между родственниками были весьма натянутые, поэтому наследник начал совершенно официально:
      - Ваше величество! Случай а гнусным предателем Редлем показал, что вся система военной службы в империи должна быть почищена железной метлой! Эрцгерцог говорил медленно и спокойно, но в его спокойствии клокотал скрытый гнев. - Особенно быстро следует реорганизовать военное училище - главным поставщик командиров в армию. Моя инспекция доносит, что в нем царят вопиющие беспорядки! Шпионское дело Яндржика и такой же случай с Фирбасом, дело об убийстве посредством отравления, в котором замешан Годрихтер, и, наконец, скандальное дело Редля доказывают, поскольку все названные лица были воспитанниками этого училища, что система его воспитания и мораль прогнили насквозь!
      - Нет, - спокойно ответствовал монарх.
      - Следует также сменить корпусных командиров, начальников дивизий и всех основных руководителей военного министерства, - продолжал высказывать свои требования эрцгерцог, никак не отреагировав на излюбленную реплику старца. - Необходимо полное обновление состава Генерального штаба. Туда надо привлечь во что бы то ни стало представителей старых аристократических немецких семейств, не могущих запятнать честь мундира предательством! Нужно побороть существующий в армии предрассудок, что аристократы могут служить только в кавалерии!
      Старый император не мигая смотрел на племянника. "Эх, молод он еще и горяч. Как бы не погубил империю!" - думал старец. Слова едва доносились до его сознания, Франц-Иосиф не вникал в их смысл, поскольку все, что он решал, было заранее продумано и взвешено секретарями, министрами, чиновниками, а ему оставалось только своей подписью придать решению силу. Однако император твердо усвоил одну истину за все шестьдесят пять лет правления, которое начиналось в эпоху революций 1848 года и приблизилось к рубежу, когда вот-вот разразится небывалая европейская война, основная задача которой, по мнению всех венценосцев, - укрепить и сохранить незыблемыми порядки предыдущего, XIX века, усмирить чреватые революциями народные толпы. Эта истина определяла всю политику монархии: военная каста - надежнейшая опора трона. Нельзя колебать и раскачивать эту основу, подвергая ее общественной критике, тем паче репрессиям за упущения по службе. Особенно верил старый император в Генеральный штаб и его офицеров, которые составляли особый клан в армии Австро-Венгрии. Именно поэтому, спокойно выслушав наследника, Франц-Иосиф снова произнес свое сакраментальное: "Нет!"
      Франц-Фердинанд вспылил, но мгновенно овладел собой, резко поднялся со стула и, не прощаясь, поскольку свидетелей холодного расставания не было, удалился из залы.
      Старцу, казалось, все это не причинило ни малейших неприятностей. Позвякивая орденами, он тоже поднялся с кресла и шаркающей походкой отправился в противоположный конец залы, к маленькой дверце, ведущей в личные покои.
      Наследник престола Габсбургов так быстро покидал кабинет императора, что придворные и чиновники, незадолго до этого закончившие свои труды и еще не успевшие разойтись, стали невольными свидетелями его бешенства.
      - Опять столкнулись его величество и его высочество! - со скрытым злорадством нашептывали друг другу старички в парадных мундирах, восседавшие по покоям Шенбрунна, когда мимо быстрым шагом мчался эрцгерцог Франц-Фердинанд, громыхая палашом и звеня шпорами.
      Его высочество смог полностью отдаться гневу только в салоне автомобиля.
      "Черт побери этот проклятый Генеральный штаб и всех его преторианцев! бранился Франц-Фердинанд под грохот мотора. - Они все стоят друг за друга, все игнорируют мои приказы - приказы наследника престола! Эта паршивая каста повинуется только приказаниям своих "старшин". Подумать только! Старший офицер скомандовал этому предателю выстрелить в себя, и тот исполняет это богохульственное приказание спустя два часа, которые ему потребовались на предсмертные письма! Нет! Надо уволить этого Урбанского, осадить Конрада! Ведь они покровительствуют славянам, подрывающим империю! И они никогда не допустят, чтобы кто-то из их клана был предан суду! К тому же ни один аудитор не осмелился бы вынести обвинительный приговор штабному офицеру! А этот свинья Урбанский еще осмеливается подавать прошение с просьбой рассмотреть его образ действий в судебном порядке - и штабные крысы поддерживают его!"
      Специальный поезд в тот же день увез эрцгерцога назад в Прагу и Конопиште, где Франц-Фердинанд для успокоения предался своей страсти - охоте на коз и оленей. И, всаживая пулю в грациозное животное, наследник престола плотоядно улыбался и говорил: "Вот вам, штабные крысы! Вот вам..."
      44. Петербург, май 1913 года
      Получив депешу из Праги, Сергей Дмитриевич тщательно запер дверь своего кабинета, достал из сейфа книгу личных шифров, поколдовал несколько минут над колонками цифр, поданных ему только что секретарем, и в ужасе схватился за голову. Телеграмма гласила:
      "Его высокопревосходительству, г-ну министру в собственные руки.
      В ночь с субботы на воскресенье в Вене застрелился полковник императорского и королевского Генерального штаба Альфред Редль. Военное министерство, видимо, пыталось представить его смерть как заурядный несчастный случай, но пражские журналисты имеют сведения об истинной причине самоубийства. Предполагается разоблачение Редля как агента русской разведки, поскольку в его пражской квартире был произведен тщательный обыск, который дал кое-какие результаты. Почтой направляю газетные вырезки из "Прагер тагеблатт" от 27 мая с.г. и венских газет днем раньше. Прошу инструкций.
      Консул Жуковский".
      Министр задумался, затем приказал принести венские и берлинские газеты. Оказалось, пришли только венские. Сазонов тщательно перечитал в них сообщение, на которое ссылался Жуковский.
      - Только этого нам еще не хватало, - сердито тряхнул своей лысеющей головой Сазонов и забарабанил пальцами по столу. Затем он нажал на кнопку звонка к секретарю. Когда чиновник бесшумно появился в дверях, министр бросил! - Соедините меня по телефону с генералом Монкевицем! - И, пока не звякнул его аппарат, стоящий на специальном столике подле письменного стола министра, Сазонов нервно барабанил пальцами по бювару, в котором лежал большой лист промокательной бумаги.
      - Николя, здравствуйте! - вежливо начал министр и, дождавшись ответного приветствия, так же внешне спокойно задал вопрос: - Вы уже читали, мой друг, венские воскресные газеты? Ах, да! А сегодняшняя пражская до вас еще не дошла? Да, да, это по поводу самоубийства полковника Редля! Телеграмму я уже получил!.. Был бы очень рад вас видеть... Пообедать вместе? Охотно... "Отель де Франс" на Большой Морской, в четыре? Согласен!
      Маленький подвижной человек с большим носом, похожий на нахохленную птицу, вылез из кресла, нервно прошелся по кабинету, затем вытащил из жилетного кармана большие золотые часы, украшенные императорским вензелем из бриллиантов, откинул нажатием пальца крышку: было около трех часов.
      ...Монкевиц вернулся необычно быстро после обеда с Сазоновым, трапезы с которым обычно затягивались у него на несколько часов, к обоюдному удовольствию приятелей. Сазонов имел обыкновение во время дружеских обедов информировать начальника разведывательного отделения Генерального штаба о главных линиях политики мировых держав, а Монкевиц снабжал дипломата такими глубоко скрытыми от постороннего глаза деталями, без знания которых любому политику трудно вести внешние дела.
      Николай Августович быстро прошел через коридоры генерал-квартирмейстерской части. Ему попались навстречу лишь два старших офицера - присутствие, как всегда, закончилось в 5 часов вечера, и делопроизводители успели разойтись по домам. Энкель по заведенному порядку, когда генерал отсутствовал, был на своем месте и изучал какую-то бумагу.
      - Ваше превосходительство! - обратился он к Монкевицу, приподнимаясь на своем стуле в знак почтения. - Приходил адъютант генерал-квартирмейстера и сказал, если будет что-то срочное - Юрий Николаевич просил передать ему на дачу, что на Каменноостровском проспекте...
      - Да, сегодня у нас будет очень срочное и неприятное! - резко подтвердил Монкевиц. - Один из наших крупных агентов в Праге раскрыт и покончил самоубийством...
      У Энкеля словно оборвалось что-то внутри - он чутьем понял, что его болтовня могла вызвать какую-то катастрофу в Вене или Праге, а то и в самом Берлине. Оскар Карлович усилием воли принял спокойный, но озабоченный вид и, выражая готовность ко всяческой деятельности, обратился к начальнику:
      - Я предлагаю немедля вызвать Алексея Алексеевича, как главу австро-венгерского делопроизводства - это, вероятно, его агент - или кого-либо из его делопроизводителей...
      - Немедленно вызовите шифровальщика и телеграфно запросите от нашего военного агента в Вене детали скандала, вовлеченность в него военных и придворных кругов, возможность провалов других наших легальных и нелегальных работников в Австро-Венгрии... Подготовьте телеграммы в Варшаву - Батюшину и в Киев - Галкину о провале одного из агентов, потребуйте немедленного предупреждения их работников о необходимости соблюдать крайнюю осторожность, пусть также проанализируют возможные последствия с точки зрения их разведпунктов... Сообщите нашим военным агентам в Стокгольме, Берлине, Бухаресте, Риме, Берне, Париже - словом, во всех европейских странах, откуда ведется разведка Австро-Венгрии...
      Когда Монкевиц остановился на мгновение, Энкель быстро вставил свое новое предложение:
      - Шифровальщикам, ваше превосходительство, надо отдать приказ работать и ночью... Вдруг что-нибудь придет из Вены... А кто будет готовить доклад на высочайшее имя?
      - Сначала надо самим разобраться, а потом докладывать государю, проворчал генерал. - Скажите вестовым, чтобы вызвали Соколова и всех других, кого я назвал, да чтобы поторопились... Пусть возьмут штабной мотор.
      От сознания своей возможной вины в провале крупного агента Энкель говорил и действовал особенно услужливо. Но после минутного замешательства у него в душе даже звякнула какая-то нотка удовлетворенности. Эти самодовольные русские, которые словно медведи тщанием Петра Первого вылезли из своей берлоги в Европу и превратили его гордую и горячо любимую Швецию из великой державы во второразрядное государство, эти мужики, которые отобрали у шведского короля по сговору с Наполеоном Бонапартом восточную колонию Финляндию, эти неучи, которые вдруг так глубоко проникли в самые сокровенные секреты обожаемых Энкелем Срединных империй, теперь они были жестоко наказаны.
      Энкель боялся только за свое реноме, но по трезвому раздумью он решил, что опасности для него нет никакой. Даже если начальству и станет известно, что он иногда слишком распускает язычок у Мануса, то о секретной стороне бесед в кабинете купца никто и догадаться не сможет. Придя к такому выводу, Оскар Карлович решил не маскировать свой интерес к "делу Редля", а, наоборот, постараться выведать как можно больше, чтобы в дальнейшем припугнуть Мануса возможностью его разоблачения. Профессиональный шпион не мог не попытаться извлечь из всего дела дополнительной для себя выгоды.
      Но он был немало огорчен, когда получил приказ Монкевица выехать с варшавским экспрессом в тот же вечер к Батюшину для координации всех действий по прикрытию оставшейся секретной агентуры в Австро-Венгрии. Оскару Карловичу не оставалось ничего, как исполнять приказ и собираться в дорогу.
      45. Петербург, май 1913 года
      ...После своего возвращения в Петербург и знакомства с Анастасией Соколов жил необыкновенной жизнью. С десяти до пяти он, как и прежде, напряженно трудился в своей стеклянной конторке в здании Генерального штаба, получал и расшифровывал донесения агентов, анализировал документы и чертежи крепостей, ставил аккуратно все новые данные на картотеку, отмечал передислокацию частей австро-венгерской армии - словом, выполнял свои обязанности как бы механически.
      Когда же заканчивалось присутственное время и не надо было оставаться для дополнительных работ, Соколов попадал в другое временное измерение. Оно определялось встречами с Анастасией - от одного свидания до другого.
      Девушка занималась в консерватории, давала частные уроки пения. Когда случались редкие свободные вечера, они шли в театр или в концерт, блуждали по музейной части Зимнего дворца, куда Соколов попросил временный билет у хранителя Эрмитажа, отправлялись просто бродить по улицам. Все эти часы проходили для полковника в каком-то блаженном тумане. Соколов не расспрашивал девушку ни о чем, не жаловался на свою судьбу, а исподволь стремился сделать так, чтобы Стасе было интересно бывать с ним.
      Встречались они и в молодежном салоне статской советницы Шумаковой. Там привыкли к полковнику, считали его своим, называли за глаза "розовым" и уже больше не дразнили. Наоборот, большевик вел с ним товарищеские дискуссии. Этот простой питерский рабочий постепенно старался открыть ему - полковнику Генерального штаба - законы общественного развития, о которых ни в какой военной академии императорской армии и слыхом не слыхивали.
      Взгляды Соколова под влиянием его любви к Стасе, общения с ее друзьями, а главное - под влиянием всей предвоенной обстановки и его собственного понимания справедливости, правды жизни постепенно трансформировались. Его взгляд на мир очищался от казенного верноподданнического патриотизма, воспитанного казармой и залом офицерского собрания, сдвигался в сторону смутного понимания забот и тревог простого люда, сочувствия бедственному положению рабочих и крестьянских масс, созревших для новой революции, которая обещала быть еще более широкой и всеохватывающей, чем в 1905 году.
      Любовь к Анастасии, долгие беседы во время прогулок по набережным Невы, по проспектам "Северной Пальмиры", чистота и одухотворенность Стаси повернули по-новому его восприятие духовной жизни. Старательный и работящий офицер, отдававший себя целиком военной службе два десятка лет, вдруг увидел, что его родина богата такими гигантами мысли, как Горький, как недавно умершие Чехов, Толстой. С помощью Стаси он узнал, что в Петербурге полным-полны не только залы офицерских собраний или кафешантаны, но залы консерватории и филармонии, популярны выставки и картинные галереи, кипят споры художников группы "Мир искусства" и футуристов, происходят студенческие сходки, бурлят рабочие марксистские кружки.