Уселись в авто, и он, издавая протяжные гудки, покатил по улицам Берлина. Они кишели повозками, трамваями, моторами, пешеходами, но порядок и дисциплина на улицах были столь совершенные, что, казалось, никто здесь не мешал другому. Черный лакированный «даймлер» с коронами принца Генриха на дверцах, высокими красными колесами, с тонкими пневматиками на них, надраенным медным радиатором, огромными цилиндрами карбидных фар и небольшими каретными фонарями с хрустальными стеклами привлекал на улицах восхищенное внимание.

Видимо, Кедрину хотели показать богатство и роскошь Берлина, поэтому маршрут был несколько запутан — сначала повернули направо по Унтер-ден-Линден, проследовали мимо российского императорского посольства, оставили слева библиотеку и университет, а справа — оперу и национальную галерею, мимо Замка выехали на Кайзер-Вильгельмштрассе, повернули с нее через шесть кварталов на Шпандауэрштрассе, а затем через Мюлендамм и Лейпцигерштрассе мимо огромного комплекса из трех вокзалов — Потсдамского, Ваннзее и Окружного выкатились на Потсдамерштрассе и по этой улице, переходящей в Дорогу Королей, направились в Потсдам.

Кедрин уже бывал как частное лицо в этой резиденции прусских королей. Ему удалось даже осмотреть единожды картинную галерею во дворце Сан-Суси, поэтому он смог приблизительно представить себе, где находится конечный пункт их поездки. Раньше он думал, что будет принят во дворце самого кайзера Германской империи, но действительность пока оказалась более скромной, чем он ожидал.

Мотор миновал центр Потсдама, где, как было известно Кедрину, стоял дворец, в коем квартировал Вильгельм Гогенцоллерн со своей семьей, повернул на одну из боковых улиц и углубился в систему дорог и аллей обширного лесопарка, окружающего Потсдам. Мимо окон «даймлера» мелькали черные стволы лип, окаймляющих дороги и дорожки, засыпанные снегом ландшафты парка. Наконец быстрый ход машины замедлился, заскрипели тормоза и кто-то снаружи распахнул дверцы. Глазам Кедрина открылось прекрасное одноэтажное здание классических античных форм. Над его строгим дорическим порталом развевался на высоком флагштоке личный штандарт принца Генриха.

Гости взошли внутрь и перед пологой лестницей, ведущей в бельэтаж, сбросили шубы на руки вышколенных лакеев. Скороход в шелковом камзоле и нитяных чулках ожидал их. Он сразу же провел посетителей в скромно отделанный зал с кремовыми гладкими стенами, по которым был пущен простой орнамент из позолоченного багета. В угловой нише с куполом небесной лазури стояла античная статуя юноши. Двери переливались светло-малиновым сафьяном, золоченые шляпки гвоздей оттеняли прямоугольные линии филенок. По стенам в тонких золотых рамах висели гравюры, изображающие античный орнамент. Кедрин с первого взгляда принял их за масонскую символику, но затем убедился в своей ошибке.

Мебель составляли несколько простых деревянных кресел столь же благородных античных форм и высокая столешница, боковины которой были резные золоченые фигуры мифических зверей. На зверях покоилась плита розовато-коричневого мрамора, в тон простому полу, положенному из досок какого-то мореного дерева. Столешницу венчала полуметровая ваза из полированного порфира явно русской, колыванской работы. Золоченая люстра античных, но довольно вычурных форм дополняла убранство.

Кедрин, Фукс и граф были введены в зал скороходом, немедленно удалившимся. Спустя несколько мгновений, за которые Кедрин сумел только мельком оглядеть комнату, одна из малиновых дверей отворилась, и вошел деловитым шагом, без всякой величественности брат его величества кайзера — принц Генрих Прусский.

— Добрый день, господа, — начал без всякой масонской риторики великий гроссмейстер германских лож. — Рад приветствовать вас в Потсдаме!

— Добрый день, ваше высочество! — не сговариваясь, хором ответили гости и по очереди, начиная с Кедрина, двинулись к принцу для высочайшего рукопожатия. Здороваясь с капитаном, принц Генрих обвел вокруг себя взглядом, словно намереваясь сесть. Капитан понял и спокойно придвинул два легких кресла к уже стоящим у ниши двум другим. Принц сел первый, предложив садиться гостям.

— Господа, — звучно произнес он голосом, привыкшим к большим залам и аудиториям, — мне хотелось бы сообщить нашему русскому брату, что он находится в одном из замечательных дворцов Потсдама — Шарлоттен-хофе. Эта жемчужина носит имя последней владелицы поместья — Шарлотты фон Гентцков. Наш дед, король Фридрих Вильгельм IV, еще будучи кронпринцем, собственноручно начертал проект дворца, и по его рисункам это палаццо построил знаменитый архитектор Шинкель. Как видите, здесь господствует строгий и экономный античный стиль… Между прочим, его величество кайзер любезно предоставил этот дворец для исполнения моих высоких обязанностей как гроссмейстера германских лож. Да простит нам наш русский брат, мы не декорировали к его встрече этот зал масонскими знаками и не проводим ложи со всей атрибутикой. Все это не от недостатка уважения к нашим российским собратьям, а от спешности его визита к нам, не позволившей заранее оповестить братьев…

— О, это такая высокая честь для меня быть принятым вашим высочеством, — забормотал Кедрин, — и я рад, что не делю ни с кем ваше высочайшее внимание…

— Ну и хорошо, — прервал принц гостя довольно невежливо.

«Как какого-нибудь лакея», — подумалось вдруг Кедрину.

— Я принял вас, чтобы выразить благодарность, которую вы заслужили, содействуя германским ложам в их печальной необходимости, — продолжал принц Генрих. — Письмо, вами доставленное, служит важным ключом к открытию тайны… Брат — секретарь венской ложи Отто также прибыл сюда, дабы засвидетельствовать уважение и признательность наших австрийских братьев. Мы исключительно высоко ценим то желание следовать общности целей, которая объединяет всех вольных каменщиков независимо от подданства и географического пункта их пребывания.

Есть много тем, великих и малых, которые я хотел бы обсудить с вами, а через вас и с российскими братьями, но государственные обязанности оставили мне на это немного времени. Поэтому позволю себе быть кратким, и, надеюсь, наш русский брат простит мне непродолжительность нашей беседы…

«Когда же ты, черт бы тебя побрал, заговоришь о награде?» — думал Кедрин, незаметно оглядывая зал в поисках коробочки с орденом или иным знаком отличия. Но ничего похожего на коробочку не было ни в комнате, ни в руках принца.

— Более подробно изложат наши совместные цели и задачи братья цу Дона и Фукс, а я намерен преподнести наш дар брату Кедрину… — Тут принц два раза стукнул костяшками пальцев, унизанных перстнями с масонской символикой, о подлокотник кресла, дверь отворилась, и лакей в бело-голубом одеянии подал принцу зеленый сафьяновый портфель.

Сердце Кедрина учащенно забилось в предвкушении немыслимых благ.

— В этом портфеле, — напыщенно сказал Генрих Прусский, — вы не найдете ни злата, ни серебра — этих презренных металлов, кои вызывают мирскую суету и погоню за тенями… Здесь не столь материальные, сколь истинные духовные ценности двадцатого века…

«Неужели подсунут какую-нибудь картину?! — с душевным расстройством подумал Кедрин. — Ну и прохвосты немцы, вокруг пальца обвели».

— Эти ценности — прочные поводья управления людьми и материалистическими благами — акции Дрезденского банка.

При этих словах принца граф и Фукс с выражением глубочайшего уважения и подобострастия обратили свои взоры на Кедрина, и из их груди вырвался согласный звук восторга: «О-о-о!»

Кедрин расстроился было почти до слез, что ему не обломилось германского ордена. Но, услышав об акциях да еще такого солидного, одного из влиятельнейших в Европе банков, счел награду вполне достойной и постепенно успокоился. Принц Генрих протянул ему портфель, Кедрин поднялся с кресла, пал на одно колено, как бы при посвящении в рыцари, и принял сокровище, упрятанное в зеленый сафьян, заодно облобызав руку дарителя.

Принц знаком поднял Кедрина на место и продолжал свою речь:

— Наш друг и брат в Петербурге (Кедрин понял, что это был Альтшиллер, который в день его отъезда, видимо, что-то дополнительно сообщил о нем в Берлин) отзывался о вас исключительно похвально. Он призывал доверять вам в мельчайших деталях. — Генрих умолк на мгновенье, облизнул губы, и, словно это движение было замечено кем-то, лакей вкатил в комнату небольшой столик, на котором были сервированы напитки. Генрих пригубил из хрустального стакана апельсиновый сок, гости тоже взяли себе по бокалу.

— Именно поэтому мы решили доверить вам идею, которая будет, безусловно, способствовать достижению целей, поставленных ложей «Обновители», а именно проникновению наших братьев к рычагам власти, ослаблению тягости самодержавного владычества над Россией и постепенному передвижению ее на рельсы конституционной монархии. — Принц замолчал и вдруг, строго глянув на Кедрина, спросил: — Как вы находите Распутина? Можно ли его использовать в целях вольного каменьщичества?

— Боюсь, что он слишком темен и хитер, ваше высочество, — быстро отреагировал Кедрин. — В нашей ложе есть кое-кто, могущий на него повлиять, но сам-то Распутин не столь ключевая фигура…

— Совсем необязательно привлекать его в братство, — брезгливо сказал принц. — Можно использовать его косвенно, возбуждая русскую общественность против этого человека, делая его ошибки достоянием прессы, а его самого посмешищем и пугалом в петербургских салонах, где делают политику… Если братья, каждый в своей области, будут ежечасно и ежедневно диффамировать Распутина, возбуждать общество против него, то истинно прогрессивные силы — я имею в виду ваши конституционно-демократическую и другие серьезные партии собственников, смогут на этой критической, но отнюдь не революционной волне одержать верх и прийти к власти в империи…

— Истинно так, ваше высочество, — поддакнул Кедрин, — кадеты и октябристы, а я имею честь принадлежать к партии кадетов, — вот истинные выразители чаяний русского народа о свободе и вольном предпринимательстве.

— Если наш венценосный брат Николай не разумеет собственной выгоды или ему не дают ее понять все эти англофильствующие помещики и хлеботорговцы, окружающие самодержца, то истинно передовые общественные силы России должны показать ему правильный путь… — продолжал подстрекать своего гостя августейший шпион. Кедрин с удовольствием слушал эти речи, которые почти полностью совпадали с программой его собственной партии и с убеждениями очень многих его знакомых. Гость и хозяева одинаково жаждали перемен в России, но только каждый в собственных интересах.

Настроение Кедрина улучшилось и от того, что он увидел в прусских братьях сильных союзников в борьбе за овладение рычагами власти в России. Здраво рассудив, он перестал в ходе аудиенции мечтать о германском ордене, предполагая, что подобная награда вызовет в Петербурге недоумение и подозрения, которые трудно будет разъяснить хотя бы другим членам Государственной думы.

Гость из Петербурга понял также, что своей беседой наследный принц прусский оказал ему высочайшее доверие, приобщил к числу своих ближайших сотрудников и направил вместе с тем через Кедрина в определенное политическое русло всю деятельность симпатизеров германской идеи в России. Петербургский присяжный поверенный, лелея свои мысли, не забывал вместе с тем внимательно оглядывать зал, дабы впоследствии живописать прием братьям-»обновителям» и в первую голову брату Альтшиллеру. Вспомнив о нем, он спросил принца Генриха о способах дальнейших сношений с Берлинской ложей.

Великий гроссмейстер рекомендовал Кедрину для связи капитана цу Дона-Шлодиен как первоклассного знатока России и специалиста в области всех ее, как он выразился, «щекотливых династических обстоятельств».

Общая светская беседа продолжалась еще минут десять, а после нее как бы мимоходом принц рекомендовал по всем вопросам, касающимся интересов Австро-Венгрии, не затруднять перепиской брата Отто Фукса, а также сноситься прямо с капитаном цу Дона, имеющим столь же высокие степени посвящения и в Венской ложе. Брат Фукс, преимущественно молчавший, снова лишь согласно кивнул головой.

Затем принц Генрих поднялся. Перед прощаньем он милостиво поручил графу показать комнаты дворца, связанные с именем великого Александра фон Гумбольдта. Знаменитый ученый и путешественник, бывая в Потсдаме, останавливался здесь по приглашению прусского короля между 1830 и 1835 годами.

Наследный принц удалился, а граф цу Дона-Шлодиен повел гостей сначала в комнату-шатер, которая была поставлена в Новом Дворце в XVIII веке, а затем перенесена в Шарлоттенхоф. Это помещение являло собой настоящий шатер, разбитый внутри просторного зала. Бело-голубые полосы составляли декор, такой же тканью была покрыта походная кровать под балдахином в углу. Два кресла средневековых форм и табурет стояли перед бюро. Гости восторженно отметили оригинальность выдумки, затем проследовали в «розовую комнату», украшенную белой с золотом мебелью античных форм и розовой стеклянной люстрой.

Экскурсия была очень мила, тем более что во дворце оказалось всего девять залов в бельэтаже, осмотренных за полчаса. В вестибюле лакеи накинули на них шубы, и посетители отправились на том же моторе в Берлин — на обед к графу, после чего им предстояло заняться «деталями»…

После отъезда гостей принц вышел на садовую сторону из каких-то внутренних помещений дворца вместе со своим адъютантом, им подали коней, и оба всадника галопом отправились к императорской резиденции. У дворцовой коновязи напротив старой ратуши они бросили поводья дежурным конюшим, через боковой вход заспешили к кабинету кайзера на его личной половине. Вильгельм Второй уже вернулся из Берлина в свой резидентский город, сменил мундир артиллериста, в котором был с самого утра, на адмиральский сюртук и с явным нетерпением ждал прихода своего брата. Разумеется, граф Филипп Эйленбург присутствовал в кабинете.

— Удалось ли поиграть с этой русской мышкой? — с иронией обратился Вильгельм к Генриху.

— О да! Она проглотила все те приманки, которые ты так щедро подбросил ей! — в тон кайзеру ответил Генрих Прусский.

— Не жалей усилий, брат мой, для того, чтобы всеми силами расшатать мощь России перед грядущей войной. Схватка со славянством не за горами! Все средства хороши, чтобы обуздать эту чернь, — мы должны заставить даже их собственных политических лидеров служить величию Германии!

— Граф, — обратился Вильгельм к Эйленбургу, — сообщите принцу о содержании расшифрованного письма Альтшиллера… Какой молодец! Один этот венский ростовщик стоит хорошего армейского корпуса! Кстати, в Роминтене в прошлом году я просил вас усилить «черный кабинет». Как успехи моих почтмейстеров? Выловили они что-либо ценное?

— Ваше величество, отвечу сначала на ваш вопрос, — спокойно ответил руководитель разведки. — Кое-что перехвачено в корреспонденции с Францией, немного — с Англией, а в частности — мы нащупали центр британского шпионажа в Голландии… В корреспонденции из России тоже кое-что есть, однако сообщение Альтшиллера выводит нас на прямую дорогу… До сих пор попадались мелкие сплетни бояр, жуирующих на водах… Кое-что мы узнали о дислокации частей русской армии из писем офицеров своим знакомым или родственникам, обретающимся за рубежами России.

— Очень нужная работа, очень нужная… — задумался император. — Главу «черного кабинета» — государственного советника Мейера — представьте к производству в следующий чин… Особенно следить за письмами, поступающими из приграничных с Россией районов… Усильте службу наружного наблюдения на всех станциях, расположенных не далее ста километров от границы… Тому, кто перехватит пакет для русского агента, — орден!

Пока кайзер отдавал свои распоряжения, граф Эйленбург достал из вишневой папки, лежащей на столе Вильгельма, расшифрованную криптограмму и протянул ее принцу Генриху. Когда Вильгельм замолк, принц пробежал глазами документ и не мог скрыть своего восторга. «Колоссаль, колоссаль!» — повторил он.

— Вилли, а как ты вознаградишь господина Мануса? Альтшиллер пишет, что этому финансисту нужны концессии, подряды или снижение ввозных германских пошлин для его товаров…

— Мы с графом, — кивнул Вильгельм на Эйленбурга, — решили привязать его к идее Европейского нефтяного треста. Ты помнишь, я давно хотел создать такой трест в противовес американскому «Стандард-Ойл», объединив в одну общую организацию европейские страны — производительницы нефти — Россию, Австрию с ее галицийскими нефтепромыслами, Румынию. Я хочу дать такое развитие нефтяному производству, чтобы, во-первых, оно было на благо Германии, устранив зависимость от американской нефти, а во-вторых, связать партнеров столь строгой системой коммерческих соглашений, чтобы она надолго воспрепятствовала им развивать это производство у себя в степени, превышающей нужды Германии…

— О Вилли, я помню рождение этого твоего плана, но, признаюсь, он получил теперь просто великолепные очертания… — снова восхитился принц.

Граф Эйленбург помалкивал. Удовлетворение также было ясно выражено на его лице, ибо истинным творцом плана был именно он, удачно внушив Вильгельму идеи соперничества с Америкой за главенство на Европейском континенте.

— Что касается Мануса, то я уже написал в Петербург российскому нефтяному монополисту Нобелю, с которым полгода назад имел беседу о создании синдиката, что планирую сделать Игнатия председателем правления этого международного треста, поскольку у Мануса уже имеются пакеты акций румынских и австрийских нефтяных промыслов. Само собой разумеется, эти пакеты следует в кратчайший срок приобрести на бирже за счет сумм, выделенных Большому Генеральному штабу на подрыв экономического благосостояния противника, номинально передать их Манусу, но хранить в Немецком банке в Берлине либо в Дрезденском банке…

— Ваше величество — великий охотник! — изволил пошутить наследный принц. — Одним выстрелом вы убиваете даже не двух, а трех зайцев: первый — «Стандард-Ойл», второй — Манус и Нобель, третий — предатель в собственном стане! Браво, ваше величество!

— Ваше высочество, упомянем еще одного зверя в этой охоте, — поддержал принца Генриха Эйленбург, — русского медведя, которому на этот раз уготованы капкан и клетка, сделанные из крупповской стали…