Он неодобрительно вздохнул и добавил сурово:
      — Совсем не таков...
      Так или иначе, но, сделав свое дело — посеяв в сердцах собравшихся страх и недоумение, — Тедди стремительно покинул место предстоящего действия. Общественность же, тусовавшаяся в «Шутниках», тут же разделилась на тех, кого охватила паника — они устремились по следам Рубинчика, сея в служебных помещениях — кухне и подсобке — страх и разорение, и тех, кто отважился нестройной толпой вывалиться на улицу, чтобы своими глазами узреть происходящее.

* * *

      В зале остались только двое: хозяин кофейни — невозмутимый, как папа римский, Джузеппе Санти, и столь же невозмутимый — только не такой массивный — Скрипач Нолан. Скрипач сидел в дальнем темноватом углу небольшого зала — сухой, похожий на кузнечика старик с резкими, выразительными чертами узкого худого лица. На лице этом отдельной от него жизнью жили глаза — словно из-под маски усталого мудреца выглядывал на свет божий жадный до жизни, любопытный юнец.
      Джузеппе не теряя времени принялся набивать на клавиатуре терминала связи код полиции.
      — Черт бы побрал этих сегрегатов! — бормотал он себе под нос, дожидаясь, пока кибердежурный соизволит ответить на вызов. — Оголтелые ребята! Так я и знал, что сегодня что-то затевается — андроиды-то все с утра попрятались куда-то. Словно ветром сдуло!
      Андроидов действительно не наблюдалось — ни в самой кофейне, ни окрест. Такое тотальное исчезновение этих незлобивых и услужливых созданий могло говорить опытному наблюдателю только об одном — близится крепкая потасовка между разбушевавшимися представителями вида гомо сапиенс.
      Музыкант безмолвствовал, с задумчивым интересом созерцая в окно-витрину разворачивающиеся на улице события. Казалось, его пробирал холод, и это в довольно теплом и уютном малом зале «Трех шутников». Своими длинными пальцами музыканта он обхватил стоявшую перед ним огромную пиалу с иссиня-черным, по его личному рецепту заваренным настоем тридцати трех трав — по одной от каждого из Тридцати Трех Миров, как любил он шутить. Впрочем, никто толком не знал, когда Скрипач Нолан шутит, а когда возвещает святую истину.
      Казалось, он ждал чего-то. Чего-то такого, что было неизмеримо значительнее происходившего за пуленепробиваемым стеклом витрины.
      А происходило там вот что: в ближний конец улицы — из-за поворота на Цербер-штрассе — вываливались шеренга за шеренгой сегрегаты. Нестройные ряды разношерстной и подогретой разной крепости напитками публики. С виду толпа выглядела хотя и агрессивно настроенной, но все-таки довольно безобидной оравой. Никто не выставлял на всеобщее обозрение ни нунчаков, ни городошных бит, ни велосипедных цепей. Только карманы и отвороты курток топорщились весьма недвусмысленно, да выражение лиц — общее для всех — обещало многое.
      Сама по себе толпа была невелика — менее сотни человек. Орава. Орава — вот было ее настоящее имя. Слегка упорядоченная и оснащенная внешними признаками цивильного уличного шествия орава. Но каждый из этой неполной сотни горлопанов пыжился за четверых.
      Народ, топтавшийся у «Трех шутников», с растущей опаской наблюдал за движением этой плотной людской массы. По мере приближения к неназванной, но четко намеченной линии бузотеры все меньше себя сдерживали. Над головами демонстрантов колыхались неплохо исполненные, на заказ, плакаты.
      Тоже с виду безобидные.
      «Нечисть с улиц вон!» — гласили одни. «Гражданские права — гражданам!» — требовали другие. «Род людской — в опасности!» — предупреждали третьи.
      Самый придирчивый цензор не нашел бы в этих — визированных, кстати, муниципалитетом — текстовках никакого призыва к насилию. Тем более к насилию над представителями какой-то конкретной социальной группы, населяющей богом хранимый Нью-Чепель.
      В самом деле — ну разве место нечисти на улицах приличного города? Правильно — не место, раз уж она нечисть. И разве любой психически нормальный человек станет возражать против того, чтобы гражданскими правами, отвоеванными в нелегкой борьбе, пользовались именно те, кого принято называть гражданами? Тоже правильно — никто не станет. А разве мало опасностей угрожает роду людскому с самых первых мгновений появления его во Вселенной? И разве не достойны внимания те, кто на опасности эти бесстрашно указывает? И тут все верно — и опасностей людям хватает на этом свете, и к предупреждениям прозорливых мудрецов прислушиваться нужно...
      Бесспорно, все это так.
      Вот только даже самый бестолковый гражданин Большой Колонии прекрасно знал, кого «сеги» именуют «нечистью». Андроидов — кого же еще! И только их. И теми «негражданами», на которых слюнявые либералы и презренные мертволюбы норовили распространить священные права граждан Бэ-Ка, были конечно же они. Именно они — андроиды! И уж точно — той опасностью, что нависла над обосновавшейся под, здешним солнышком частью рода людского, были, разумеется, тоже они — растреклятые андроиды!

* * *

      Андроиды, андроиды, андроиды...
      Всего веку их в Большой Колонии на текущий последний День месяца Ленивого бога было ровно двадцать лет. Именно тогда — два десятилетия (почти целое поколение) назад — концерн «Айзеке энимэйшн» выпустил в мир своего первого серийного «универсального социального работника» — упрощенную и предельно удешевленную модель боевого биоробота времен Империи, приспособленного выполнять функции идеального разнорабочего. Так сказать, «универсального солдата» со снятым вооружением. Как физическим, так и психологическим. Технологическое старье — по правде говоря. Но — старье перспективное.
      Замысел был неплох и явно санкционирован кем-то на самых верхах Федерации — во Дворце Директората. Почему бы, в самом деле, не опробовать в тихом углу — вдалеке от излишне чувствительной к гуманитарным проблемам общественности Метрополии новый тип социального института — рабство, основанное на труде рабов, только для этого рабства и созданных? Не угнетенных, не принуждаемых к рабскому труду — нет! Наоборот — только на рабский труд и способных, находящих в нем свое счастье и призвание и ничего, кроме забот по своему жизнеобеспечению, не требующих взамен! Не порабощенных, не изуродованных насилием, нет — сотворенных такими изначально! И — главное — предельно понятливых и универсальных!
      Ну и что с того, что предки — там, на Земле, как черт от ладана открещивались от такого пути? Они даже проекты по использованию для черной работы мутантных гуманоидов — «братьев наших меньших», вроде шимпанзе — вынесли за пределы Метрополии и засекретили. И вполне удовлетворяются широким применением специализированных автоматов. Один кибер знает, как ставить клизму больному, другой — куда ее ставить. Вот и чудненько.
      Громоздко, конечно, зато допускает массу комбинаций. И главное — никакого намека на насилие ни над личностью, ни над «квазиличностью». Никаких морально-философских проблем.
      Но Большой Колонии земные традиции — не указ.
      Конечно, никто здесь не говорил о рабстве и рабах. Просто речь шла о «назревшей необходимости заменить в сфере услуг малоэффективные специализированные сервисные автоматы универсальным, коллективно самоорганизующимся и социально ориентированным устройством по обслуживанию запросов лиц, коллективов и нужд муниципальных служб». Так предпочитали выражаться авторы проекта. Проект успешно прошел правовую и прочие экспертизы Сети Управления и был запущен в дело.
      Мало того — он сработал.
      В течение пяти первых лет своего существования в Большой Колонии армия андроидов числом сначала в восемь, а затем почти в двадцать миллионов заполнила все вакансии на «черных» работах здешнего Мира — от золотарей до пожарных. Только вот функции полицейских им решено было не доверять — согласно закону робототехники о невозможности причинения роботом вреда человеку своим действием или бездействием, по «великому Айзеку».
      Соответственно все двести миллионов людского населения Бэ-Ка тут же воспряли духом и пополнили ряды содержателей (и клиентов) игорных домов, притонов, кофеен, пиццерий, ремонтных мастерских и питейных заведений. Прогресс в этой области потрясал приезжих. Пополнились также ряды высококвалифицированных специалистов — Бэ-Ка стала завоевывать себе место на рынках высоких технологий. Правда, тут как раз уровень достижений пока что сильно отличался от ожидаемого — не в лучшую сторону.
      Плоховато дело обстояло и со всякого рода полезными паразитами общества, вроде веб-дизайнеров, поэтов, композиторов, сценаристов и гениев компьютерной графики. Нежданно приключившееся материальное благополучие пока что слабо способствовало расцвету культурной жизни. Это требовало тихого и сытого загнивания общества на протяжении жизни нескольких поколений в преддверии какого-нибудь очередного потрясения. За отсутствием этих условий культуре Большой Колонии приходилось пробавляться всяким завозным ширпотребом — всеми активно презираемым и жадно потребляемым не отходя от кассы.
      Одни только здешние хакеры расцвели безмерно. Начали поговаривать о том, что они стали пятой властью в Бэ-Ка.
      Наибольший же прогресс демонстрировали две социальные группы людского населения этого Мира — бюрократия и безработные. И та и другая умножили свои ряды на два-три порядка. Злые языки утверждали, что теперь экономика Колонии работает только на две статьи — премиальные для чиновных бонз и «вэлфер» для бездельников во втором поколении.
      Что до разумных аборигенов Планеты Чуева — звеннов и тахо, то они остались, как всегда, безразличны к чудачествам землян. Первые еще больше уединились в своих священных лесах и подземных лазах и стали совсем уж редко попадаться людям на глаза. А вторые — следуя свойственной им непонятной логике — развили учение о Пришествии андроидов как начале эры новых святых, угнетаемых их создателями и мучителями, под которыми молчаливо подразумевались Неназываемые — то бишь люди. Никаких выводов из этого учения не следовало, кроме и без того всем известной необходимости уединяться на Болотах и там молитвами и постом крепить себя в вере назло тем самым Неназываемым.
      Последним, впрочем, было глубоко наплевать и на тех и на других — у них было достаточно собственных причин для головной боли. Начало второго десятилетия эры андроидов уже со всей очевидностью напоминало кошмар. Тот самый кошмар, что предсказывали здравомыслящие противники Проекта.
      Ведь о том, что «универсальный сервисный робот», в конечном счете, должен обладать способностями человека, знали все. А заодно — и это тоже было очевидно — придется наделить его и всеми человеческими потребностями, в том числе потребностями в человеческих правах и свободах. Обо всем этом не говорил и не писал только ленивый, начиная еще с того самого древнего чеха, что придумал слово «робот». И о том, что создание такого «универсального раба» выйдет боком, тоже немало говорили. О том, что это нововведение обернется новым одичанием, возвратом к рабовладельческой морали и ее перенесением на своего брата — гомо сапиенс, — предупреждали даже не провидцы, а просто достаточно здравомыслящие люди.
      И наконец, андроиды стали отдушиной для всех негрофобов, антисемитов и прочих свихнувшихся на идеях расовой исключительности психов. До той поры полиция при мощной информационной поддержке Сети Управления успешно сводила на нет все акты взаимной агрессии среди людей. Но андроиды людьми признаны не были и, следовательно, были куда менее защищены от вспышек насилия. Кроме того, поскольку Большая Колония с первых дней ее освоения была прибежищем людей, далеких от ортодоксии, расистам на ней делать было просто нечего. До появления андроидов. Сначала начали бить их. Потом — их защитников. Потом терпение Сети начало истощаться.
      Как всегда, Сеть начала с актов информационных.
      Возникло мощное общественное движение «Откажемся от рабства», объединившее как сторонников немедленного уравнивания андроидов в гражданских правах с людьми, так и сторонников их немедленного и повсеместного истребления в целях ликвидации источника смуты.
      Совещательная комиссия стала — один за другим — выдвигать на экспертизу Сети проекты сокращения сфер использования андроидов и уменьшения их числа — не травмирующими общественность методами.
      А затем разразились скандалы. Скандал с разоблачением торговли людьми, выдаваемыми за андроидов. Скандал с использованием андроидов в сделках с наркотиками и — как это было сформулировано в здешней довольно-таки пуританской прессе — в «аморальных целях эротического плана». Скандал с избранием муниципальным головой — в прямом соответствии с Законами Великого Айзека — замаскированного андроида. И стало ясно, что эксперимент Колонии благополучно испустил дух и требует тихого, не привлекающего внимания захоронения, пока сведения о его бесславном конце не стали достоянием всей Федерации.
      Тут-то Большая Сеть тоже кое-что испустила, а именно — исторгла из недр своих «Постановление о прекращении эксплуатации универсальной сервисной автоматики». Производство андроидов было полностью прекращено, на ремонтные работы в отношении них наложены строжайшие ограничения, равносильные запрету, а коммерческое использование биороботов в пределах юрисдикции Большой Колонии безоговорочно запрещено под угрозой самых суровых кар. Сюда автоматически относились применение всех видов денежных расчетов между андроидами и между андроидами и людьми, а значит, и полная невозможность расплатиться с «универсальным рабочим» за услуги, даже предложенные им человеку вполне добровольно. Предполагалось, что поставленные в такие условия андроиды долго не протянут и быстренько сойдут на нет — в порядке естественного убывания.
      Поскольку андроиды не считались людьми, моральная компонента при оценке «Постановления» не применялась, и оно не могло быть признано злым делом, так же, впрочем, как и добрым.
      Кроме того, на андроидов принципиально не распространялось действие Конституции и всех видов законодательства Большой Колонии, кроме разве что закона о соблюдении мер гуманности при отправлении законов Федерации да еще закона об охране животных.
      Мотивировка при этом была безупречна — андроиды не способны признать существование души, а следовательно, ее лишены. Чем и отличаются — принципиально — от людей и к таковым причислены быть не могут. Присутствовал и «аргумент от биологии» — с людьми андроиды, безусловно, не скрещивались.

* * *

      Общественность Большой Колонии единодушно усмотрела в «Постановлении» яркое свидетельство того, что идиотские решения принимать могут не только сами люди, но и созданные ими компьютерные системы.
      Но для Сети общественность не указ. Вот Сеть для общественности — еще как! Поэтому наученная горьким опытом общественность единодушно сделала вид, что безропотно подчиняется указаниям скопища интегральных схем и переплетения волоконных кабелей.
      После чего начался цирк.
      Андроиды, будучи внутренне устроены по образу и подобию своих создателей, точно так же, как и те, безропотно умирать от голода, холода и отсутствия медицинской помощи вовсе не собирались. А люди — со своей стороны — не торопились вернуться к пультам мусороуборочных агрегатов, унылой возне с переборкой отслуживших свое движков и уборке больничных палат за неспособными себя обслужить инвалидами. Еще меньше желающих было работать на объектах повышенного риска — космических и глубоководных установках, в цехах вредных производств.
      Компромисс нашли быстро.
      Андроиды — этакие доброхоты — стали дарить свой труд людям Большой Колонии бесплатно. А те — точно так же, по доброте душевной — соглашались кормить и поить общину ставших социально ущербными бывших «универсальных социальных рабочих». Быстренько и без особых хлопот возникла и подпольная медицина для андроидов — либо откровенно противозаконная, либо в клиниках на территориях, не подпадающих под юрисдикцию Бэ-Ка. На «чужих» орбитальных станциях, при вечно нуждающихся в деньгах посольствах бедноватых Миров... Короче говоря, система использования андроидов, раз возникнув, не пожелала спокойно умирать. Она только стала в тысячу раз более сложной и лицемерной. Всяческих злоупотреблений — по сравнению с которыми те, что послужили основанием для принятия «Постановления», были просто «цветочками» — стало просто не счесть. Рабство и работорговля, ранее узаконенные, а ныне ставшие внезаконными оказались в десятки раз более жестокими и беспощадными к своим жертвам.
      Города Большой Колонии переполнились толпами благорасположенных к людям — о, этот Первый Закон робототехники! — слегка неуклюжих миляг, готовых за кусок пиццы или чашку горячего супа вывернуться перед своим благодетелем наизнанку. Естественно, среди благодетелей нашлись такие, которые находили весьма оригинальное применение подобному напору добровольно предлагаемых услуг — в обход достаточно формальных Законов Айзека. А затем появились и андроиды со снятыми Законами. Такие, что вполне могли обслуживать траффик наркотиков или быть киллерами. А что тут удивительного? Все, что настроено, легко сбить с настройки. Гораздо легче, чем настроить вновь.
      Крайне неприятной неожиданностью оказалось то, что никакой тенденции к снижению числа андроидов специалисты не обнаруживали. Скорее наоборот — последние лет пять поговаривали, что от андроидов скоро житья не станет и что состав их вроде как даже помолодел. Причины видели то ли в существовании мощной подпольной индустрии производства андроидов, то ли в том, что клятые твари нашли-таки способ размножаться самостоятельно. Сперва такое предположение подняли на смех — самовоспроизведение андроидов не было предусмотрено ни их конструкцией, ни интересами производителя — кому нужен товар, который, будучи продан, затем начнет изготовлять себя сам? Но смеяться поторопились. Привлеченные к ответу специалисты «Айзеке энимэйшн» с большим скрипом раскололись и выдали засекреченную руководством концерна информацию. На крайний случай — при остановке основного производства (из-за аварии, нехватки средств, бойкота и т. д.) — способность к размножению все-таки была заложена в андроидов. Правда, ее чрезвычайно остроумно и как полагали разработчики — надежно заблокировали. Но кто не знает, что замки не от воров сделаны...
      Как именно обстояло дело — не знал никто. И, похоже, не хотел знать. Ни Сеть, ни муниципальные власти Большой Колонии не торопились предпринимать расследование феномена неистребимости «универсальных рабочих».
      А самым неприятным было то, что начала размываться, становиться все более зыбкой сословная грань между как бы рабами и как бы свободными людьми. Дошло до того, что человек со стороны уже не всегда был уверен, имеет ли он дело со смахивающим на андроида «бомжом», или с бомжеватым андроидом.
      Весь этот процесс специалисты из Федеральной социологической службы окрестили мудреным именем «социальная эутрофикация» — «заболачивание общества». Защитив на материалах, собранных в Большой Колонии, не одну дюжину диссертаций по этой теме, они могли чувствовать себя вполне удовлетворенными. Чего никак нельзя было сказать, например, о жителях Нью-Чепеля. Как и обо всех обитателях Большой Колонии, впрочем.
      Общество раскололось на «интегратов» — сторонников немедленного или поэтапного признания андроидов равной в правах с людьми частью населения Большой Колонии, а также постепенной интеграции с ними — со всеми вытекающими отсюда последствиями. И «сегрегатов» — весьма истерически настроенную и разношерстную партию, требующую полной изоляции андроидов, их изгнания, а вообще говоря — поголовного их уничтожения.
      Людям деловым да и огромному числу лиц, склонных ловить рыбку в мутной воде, не нравилась ни та ни другая крайность, и это отражалось в опросах общественного мнения, на которые — в данном вопросе — ориентировалась Сеть Управления. Соответственно Сеть и не спешила с принятием мер.
      Общество Большой Колонии отнеслось безразлично и к истерическому визгу сегрегатов, и к витиеватому бормотанию либеральствующих демократов-интегратов. От всего этого быстро устали. Гораздо внимательнее прислушивались люди к тихому, проникновенному голосу старика Нолана. Голос этот ненавязчиво отвечал на те вопросы, которые мог задавать ему любой.
      Собственно, Скрипач Нолан не мог называться проповедником. Он никого ничему не учил. Он только отвечал на вопросы. Да иногда еще играл на скрипке. Он давно уже жил так — ходил по кофейням, играл на скрипке и отвечал на вопросы. Много-много лет подряд. И вот из ответов на эти вопросы — ответов, которые чьи-то заботливые руки старательно записывали, снабжая, как это принято в евангелической практике, комментариями, сложилось Учение.
      Учение о Храме Единения, о слиянии душ всех, наделенных разумом, и о противостоянии духу вражды и ненависти, увлекшему за собой довольно много влиятельнейших лиц Колонии. Проповедь этого учения не сделала Скрипача Нолана ни пророком, ни богачом, ни политиком.
      Политические и религиозные бури проносились над Нижним городом, а старый Нолан все сидел по кофейням, играл на скрипке и отвечал на вопросы — тем, кто его спрашивал. И посматривал по сторонам.
      Вот и сейчас он внимательно наблюдал за тем, куда катит волна событий — там, за окном витрины. И, кажется, приготовился вмешаться.

* * *

      А события разворачивались стремительно.
      Стена надвигающихся «сегов» — уже от самой Цербер-штрассе — сперва вполголоса, затем все громче и громче начала скандировать:
      «Нечисть — вон! Нечисть — вон!! Вон!! Вон!!!»
      Это уже было угрозой.
      Но и противостояла этой накатывавшей волне уже не просто кучка растерянных ротозеев. Так могло быть еще два года назад, от силы год. Теперь же жители Нижнего города были народом ученым. Сценарий предстоящего действа был уже ими расписан «от и до».
      Те законопослушные граждане, кто публичные беспорядки не одобрял, заблаговременно растворились в пространстве. Лишь самые смелые из них заняли наблюдательные посты за окнами дежурной аптеки на углу. Остальные заведения, расположенные на одной с «Тремя шутниками» коротенькой Тик-Так-стрит, поспешили закрыться на непредвиденный перерыв. Впрочем, за приспущенными жалюзи хорошо просматривались прижатые к небьющемуся стеклу носы их любопытных владельцев и не успевших убраться восвояси посетителей.
      Оставшиеся же неукротимые интеграты поспешно укрепили свои ряды сбегающимися отовсюду сторонниками и пустили по рукам годный для предстоящего сражения инвентарь. В ход шло все — от излюбленных народом бит, бейсбольных и городошных, до палок сервелата твердого копчения, не уступающих своими боевыми качествами полицейской дубинке, и весьма схожих с ними товаров из ближайшего секс-шопа.
      Главное, чтобы соответствующий предмет никак не проходил в грядущем полицейском протоколе в графе «оружие». Это должен был быть предмет сугубо мирного назначения, «случайно оказавшийся в руках» или подобранный (в целях самозащиты, разумеется) на месте действия.
      К тому моменту, когда между уже сравнявшимися в числе рядами интегратов и сегрегатов оставалось метров двадцать, цивильные лозунги, скандируемые последними, сменились нестройными, но свирепыми залпами ругательств. Атакуемая сторона не осталась в долгу и вдобавок к вербальным действиям поколебавшись немного, двинула свои ряды навстречу врагу.
      Сойдясь прямо перед витриной соседнего с «Шутниками» «Интим-шопа», оба воинства застыли в ожидании.
      Соблюдая многовековые традиции такого рода представлений, в сузившийся до трех-четырех метров разрыв между готовыми к сражению армиями вышли для нанесения завершающих взаимных оскорблений мастера этого неподражаемого искусства.
      Со стороны интегратов выступил массивный и невозмутимый, словно голем, Абрам Гринштейн, известный в Нижнем городе как виртуоз слова и мастер рукопашного боя. Сегрегатов же собрался достойно представить малорослый и юркий — смахивающий на сорвавшегося с вертела и потому слегка недожаренного, но уже хорошо прокопченного петушка — Жозе Челидзе. Последний в рекомендациях не нуждался.
      Как и положено, из стоящей поодаль толпы любопытствующих раздался истошный крик:
      «Не дайте!.. Не дайте этим кучерявым сцепиться!! Это ж будет ужас что!!! Море крови будет!!! Море крови, вам говорят!»
      Ответом на этот вопль было лишь звенящее ожиданием молчание.
      Штатные оскорбители безмолвно сверлили друг друга ненавидящими взорами.
      А вот дальше сценарий слегка поломался.
      То ли Джонни-Мухолову (известному среди сегрегатов любителю кулачных разборок) пауза показалась затянувшейся, то ли он решил, что пора и себя показать, то ли просто от острой нехватки виски в организме шарики у Джонни заехали за ролики. Выйдя из рядов сегрегатов, он вразвалочку приблизился к застывшим в позе взаимного презрения парламентерам и, не говоря худого слова, огрел Гринштейна городошной битой по темени.
      Бита разлетелась в щепки.
      Глаза Гринштейна вылезли из орбит, и их свирепый взгляд уперся точно в переносицу Джонни.
      Последовала непереводимая игра слов и крутой замах пудового Абрамова кулачища.
      Внутри кофейни старины Санти Скрипач Нолан, видно, решил, что пора и ему вовремя сказанным словом разрядить сгустившиеся страсти. Скрипач поднялся из-за стола.
      И тут на плечо его легла крепкая, затянутая в кожаную перчатку рука.

* * *

      Впоследствии Джузеппе Санти так и не смог объяснить представителю закона Нику Стольникову, когда и откуда в тесноватом малом зале его заведения возникли эти двое.
      — Пойми, Тамагоча, — втолковывал он ему. — На затылке у меня глаз нет. Я на улицу смотрел, а не на задний проход...
      Санти имел в виду, конечно, проход служебный — с кухни. В общем, он действительно был слишком занят происходившим на улице. Так или иначе, но они — эти двое — уже были в кофейне, когда «снаружи началось».
      Они были похожи, как близнецы, — два смуглых, крепко сбитых типа, одетых, словно на похороны. Оба были в черных кожаных перчатках, а физиономии — презрительные и скучающие.
      — Эти свиньи, — сетовал старина Джузеппе, — даже шляпы не сняли в помещении.
      Шляп типы, действительно, не сняли. Они просто сразу приступили к делу. Один стал справа от Скрипача, другой — слева. Этот последний и ухватил Нолана за плечо.
      — Папаша, — глухим, угрожающим голосом спросил он, — мальчишка где?
      Он собрался усадить Скрипача обратно за стол — просто нажатием руки. Но это у него не получилось.
      Нолан с молчаливым презрением посмотрел на эту руку и аккуратным движением двух пальцев сбросил ее с плеча. После этого вытер пальцы салфеткой, повернулся к типу спиной и вознамерился покинуть помещение.
      Путь ему преградил второй тип. А первый снова ухватил за плечо левой рукой. В правой у него появился нож. Довольно неприятный, явно не кухонный инструмент.
      — Не дури, папаша, — предупредил тип и попробовал развернуть старика к себе лицом.
      И в этом он тоже не преуспел — пришлось ему, слегка семеня, сделать вокруг Скрипача полукруг, чтобы стать прямо перед ним. Из рукава второго типа прямо ему в ладонь выпал короткий стилет с рукоятью-кастетом.
      Вид холодного оружия порядком напряг старину Джузеппе, отвлекши его наконец от потасовки за окном.
      — Эй, ребята! — окликнул он типов. — Вы чего тут надумали?
      Тип со стилетом не торопясь обернулся на его слова и все так же не спеша, продевая на ходу пальцы в проемы кастета, подошел к стойке.
      — Да вот, нам позвонить надо, папаша. Кое-куда. Телефончик есть?
      Джузеппе, ощущая под ложечкой отчетливый холодок, кивнул на лежавший на стойке блок связи. Тип взял аппаратик, критически осмотрел его, взвесил на ладони и аккуратно приложил им в висок старому Санти. А потом еще пару раз по темени. Старик, надо сказать, был крепок — он и не подумал отрубаться, а лишь имитировал обморок, весьма натурально грохнувшись под стойку.
      — А вот блочок хлипким оказался, — сетовал он потом Тамагочи, задумчиво рассматривая разъехавшийся по швам корпус изделия здешнего филиала «Белл лабораториз». — Для хорошей драки ни к черту не пригоден...
      Дальнейшие события он воспринимал только на слух.
      — Я говорю — не дури, дед! — продолжал пугать Скрипача тип с ножиком. — Говори, где мальчишка? Он ведь к тебе пошел — с денежкой от Волыны? Так куда ты его отправил?
      — Никаких денег ни от какого Волыны Орри мне не приносил, — спокойно отвечал Нолан. — Его нет с утра. С утра дети ходят в коллеж — вы это знаете?
      — Хрена с маслом заманишь твоего Орри в коллеж! — прервал его тип. — Прячешь ты его. С утра прячешь. С ночи, точнее... С той самой поры, когда с Болот весть про Предсказание пришла...
      — Так вы знаете про Предсказание?
      Голос Нолана чуть изменился.
      — Вроде как дрогнул он у него — голос-то, — объяснял потом Джузеппе.
      — Тогда, — продолжил Скрипач, — вы понимаете сами, что я не скажу вам, где находится мальчик. Ни при каких обстоятельствах...
      — Не скажешь? — зло осведомился тип. — Ни при каких, говоришь, обстоятельствах? А при таких вот?! А при вот таких?!!
      — Не знаю, что он там ему делал, — рассказывал Джузеппе, — но Скрипач застонал вроде... А ведь кремень старик... А тут как раз на улице разгон начался. Полиция подоспела.
      — Скорее! — распорядился тип со стилетом. — Не хочет признаваться, куда шкета дел, — и не надо! Малек сам притащится — к папочке на похороны.
      — А и верно, — согласился первый тип. — Замочим урода, и дело с концом! Парнишка сам придет. Не сможет не прийти...
      Тут уж Джузеппе не выдержал — понял, что отсидеться у него не получится. Надо заступаться за старого друга.
      — Я, понимаешь, не привык терять клиентуру таким вот образом... — пояснил он Нику.
      Устыдившись своей трусости, старый Санти взялся за имевшийся у него на всякий пожарный случай инструмент — заряженный картечью дедов двуствольный дробовик, надежно упрятанный под стойкой. Конечно, «Три шутника» — не подпольное казино, но и Нижний город, в котором кофейня расположена, — не детская площадка. Так что по паре стволов с выправленной на них лицензией сыскалось бы здесь даже в лавке, торгующей детскими подгузниками.
      Не рискуя подставляться, Джузеппе лишь поднял над стойкой оба ствола своей пушки и грозно рявкнул: