— Те, кто видел его мертвым, не спешат отметиться в участке... Я не хочу пугать тебя и... И вообще — ты молодец, не сдал Кондрата гебистам... Поэтому — учти: охота идет. Какая-то охота за вами всеми, кто работал по той теме, что ты привез с Чура... Вот и Тор ваш исчез — сразу, как только ступил на эту землю...

— Ты знаешь о нем что-нибудь?

— Ноль. Только то, что было в новостях.

Пер хрустнул пальцами.

— Тебя могут спросить — не заходил ли я к вам. Не делай из этого секрета. Только... потом сразу дай знать мне. Ну, скажем — отгони «Нимфу» на Остров. Я пойму.

— Договорились.

Мэри снова зажгла зажигалку и снова погасила.

— Дом... — Пер кашлянул. — Кон что-то такое говорил про какой-то дом... Старый дом... Похоже, что ему не особенно хочется в этот дом отправляться...

Снова Мэри пожала плечами. Сгорбилась.

— Есть здесь такой дом... Там... плохо... — по голосу Пер почувствовал косую улыбку на ее лице. — Лучше не соваться туда.

Там водятся привидения...

— Проводи меня туда, — сказал Пер. — Прямо сейчас.

Табличка с надписью «Кафедра практической истории Периферии. проф. Покровский» украшала дверь, находившуюся почти напротив кабинета приват-доцента в отставке. Увидев в том перст Господень, комиссар нажал сенсор входного сигнала. Как ни странно и этот его сегодняшний клиент коротал поздний вечер за своим рабочим столом.

Не спалось в эту ночь профессорам и доцентам Университета Прерии.

— Рад вас видеть в этих стенах, комиссар, — Покровский легко поднялся из-за стола навстречу приземистой фигуре Роше.

Тот явно нуждался в помощи — не так легко было найти в упомянутых стенах место, куда можно было бы пристроить заблаговременно снятую шляпу без опаски за ее дальнейшую судьбу.

— Чем обязан честью видеть вас уже менее чем э-э... через сутки после того достославного эпизода, когда я э-э?.. — профессор перехватил неприкаянный головной убор из рук комиссара и украсил им чело какого-то мраморного мыслителя прошлого, бюст которого был единственным, пожалуй, украшением аскетичного кабинета почтенного историка. — Я распоряжусь касательно чаю...

— Не беспокойтесь, — Роше добродушно шевельнул усами в знак полного отсутствия каких-либо претензий к собеседнику. — Меня занесло в ваш храм науки по несколько другому м-м... поводу. Но я решил не упускать случая и с вашей помощью, гм... составить себе хоть какое-то представление об объекте нашего розыска...

Комиссар опустился в фантастически неудобное кресло, на которое наивежливейшим жестом указал ему хозяин кабинета.

— Благодарю вас... Мне, знаете, до сих пор и в страшном сне не представлялось, что придется столкнуться с э-э... человеком оттуда — с Чура. И вот оказалось, что мне как никогда важно ясно представлять себе как он себя поведет дальше. И как поведет себя его пес, черт возьми! Простите, что отнимаю у вас время, но, мне сдается, что вы сами понимаете, что это — далеко не пустой интерес. Когда обстоятельства вот так прижимают, лучше потерять пару часов на разговор с живым человеком, который смыслит в сути дела, чем разбираться с базами данных и справочниками...

— Не теряйте времени на объяснения... — замахал на Роше пухлыми ладонями Покровский. — Прекрасно вас понимаю, и нет человека на Прерии, который хотел бы помочь делу больше, чем я, комиссар... Давайте ваши вопросы, и мы попробуем сладить с ними...

Профессор достал из ящика стола трубку и энергично продул ее.

Комиссар выпрямился в кресле, воодушевился и извлек на свет Божий и свою носогрейку. Взглядом испросил разрешения у хозяина и с огромным облегчением принялся ее раскуривать.

— П-прежде всего, — попыхивая ароматным дымом, спросил он из глубины быстро заполняющего кабинет сизого облака. — Прежде всего, я м-м... не могу ухватиться... почувствовать — кто мы для человека оттуда? Почему там побывало так мало людей — уже в наше-то время?.. И почему чуть ли не все, кто побывал там — так замкнулись, отгородились и от Чура этого, и от здешней жизни?..

— Вопросы у вас — не из простых... — профессор крякнул и принялся расхаживать взад-вперед по тесноватому кабинету, дымя как паровоз и входя в привычную для себя роль университетского лектора. — Типичные вопросы начинающего знакомиться с Чуром вплотную... Отношение колонистов Чура к Матери-Земле с самого начала было отнюдь не простым. То есть, конечно: с кафедр и амвонов постоянно звучали благие слова о возвращении в лоно Материнской Цивилизации, культивировалась вселенская скорбь по утерянной Родине Предков... Все это было. Но кроме скорби был и другой мотив: гордая вера в то, что именно они, пришельцы с далеких звезд, есть покорители и создатели всего сущего. Творцы нового мира — сурового и не знающего жалости. Но скроенного по их мерке и их волей, и потому — прекрасного!

Профессор сделал выразительный жест в сторону голографического окна, в котором открывался вид на взятое в кольцо заснеженных гор бездонное озеро.

Высокое небо с редкими, нездешними звездами отражалось в нем. Вдоль крутых берегов взбирались вверх — по склонам гор — диким камнем выложенные террасы, а над ними высились неприступные стены то ли замка, то ли невероятной архитектуры форта...

— Это — голограмма того времени... — пояснил Покровский, — одна из немногих, что дошли до нас... Странный мир, правда?

Уже тогда совсем чужой. А сама возможность возвращения в лоно напрочь перечеркивала в глазах обитателей Чура их великую роль создателей нового мироздания. Эпос о сотворении прекрасного нового мира делался просто рассказом о случайно приключившихся и, в общем-то, ненужных неприятностях горстки людей где-то у черта на куличках. Это вызывало уже не гордость. Скорее — сострадание. Но дело даже не в этом...

Приглушенный свет мини-софита вырывал из мрака только клавиатуру терминала, да пюпитр, укрепленный перед дежурным по блоку интенсивной терапии, а на пюпитре листок отчета по смене.

Лицо самого дежурного было представлено только фосфорическими, огромными белками глаз. Остальные детали его темнокожего лица просматривались лишь неясными бликами в темноте. Шум поднимающегося лифта заставил его отвлечься от созерцания дисплея и всмотреться в глубину холла. В открывшемся просвете двери прибывшей кабины обозначился стройный женский силуэт.

Над пюпитром, из мрака возникло еще одно фосфорически-белое пятно — дежурный улыбнулся неожиданной встрече.

Девушка, симпатичная, с резкими чертами очень молодого, на вид — цыганского лица, приветливо помахала ему рукой.

— Привет, Элли, — радостно приветствовал он коллегу. — Сегодня я тебя сменяю. Махнулась с Даном, — Элли одарила его жемчужной улыбкой. — Мне завтра днем вот так нужно в город.

Она энергично бросила сумочку рядом с распечаткой отчета и принялась извлекать из нее потребные для высиживания следующих четырех часов ночного дежурства предметы: патрончик губной помады, зеркальце, набор микрокосметики и другую чушь.

Сдающий смену с явным облегчением освободил место за столом со множеством кнопок и экранов.

За его плечами послышались шаги. Белоснежный халат человека, вышедшего на звук их разговора из глубины блока, был накинут поверх темно-синего мундира офицера уголовной полиции.

— Сегодня у нас гостит, так сказать, опекун с Козырной... — представил его чернокожий дежурный, — лейтенант Дин. А это — мисс Лихая... — у него была англо-саксонская манера именовать людей. — Сменяет меня вместо мистера Штерна.

Полицейский улыбнулся — надо полагать, общество мистера Штерна было бы чуть менее приятно ему.

— О, я вижу, сегодня у меня будет приятная компания, лейтенант, — приветливо помахала ему Элли, — что, сегодня у нас в блоке опять очень важные персоны?

— Что поделать, мисс, что поделать, — полицейский пожал плечами, словно извиняясь. — Кто-то там, наверху, боится, что ваших сегодняшних пациентов могут заставить замолчать навеки.

Элли энергично поставила закорючку на бланке приема-передачи дежурства и помахала вслед неторопливо удаляющемуся коллеге.

Потом повернулась к лейтенанту.

— Вас в сон не тянет, герр офицер? Меня так — очень. По началу дежурства — всегда так. Но есть панацея — она помахала в воздухе небольшим термосом. — Хороший кофе... Скажу по секрету — настоящая контрабанда! Угоститесь.

Мисс с отраженной в ее фамилии лихостью наполнила заманчиво дымящимся напитком пару разовых стаканчиков и протянула лейтенанту его долю. Поклевывая крепко заваренный мокко, оба лица, непосредственно ответственные за жизнь пациентов блока, обменялись между собой мнениями о разных аспектах тягостей ночных дежурств, о затее муниципалитета с экотранспортом, об одолевающих эмигрантах... Особо подасадовали о волне преступности, из-за которой даже в реанимации за пациентами, что на пол-дороге в мир иной, могут прийти архангелы при пистолетах с глушителями, и еще о чем-то, что лейтенанту Дину и вовсе плохо запомнилось, а потом Элли отправилась осматривать пациентов. Когда минут через десять она вернулась к своему столу, лейтенант, притулившийся в кресле у уютного торшера, пребывал в глубоком ауте.

Препарат, проглоченный им вместе с мокко, действовал надежно и не оставлял клиенту времени обеспокоиться подступившим помутнением сознания.

Элли поправила стража порядка в кресле, сообщив ему более удобную позу, поколдовала со своим терминалом, переключив регистрацию текущего состояния с одного из пациентов на имитатор, и вернулась в блок. Подошла к койке, на которой покоился Халид.

За минуту до этого она ввела ему в вену содержимое пары небольших ампул, не предусмотренных списком дежурных медикаментов блока интенсивной терапии. Он уже пытался — мучительно морщась — открыть глаза. Справившись с этим, он некоторое время пытался сфокусировать их на лице Элли. Та придвинула к его изголовью стул, устроилась на нем, раскрыла небольшой коробок с набором шприцов.

Потом достала из сумки мини-регистратор и включила его.

— Где я?.. — с трудом выговорил Халид.

— В больнице, — мягким голосом успокоила его Элли. — Не вибрируй особенно. Тебе привет от Рамона.

— Где... где остальные?.. — Халид с трудом составлял слова в предложение. — Вы — кто? Я... я вас не знаю...

— Это неважно, — Элли взяла его руку и ввела следующий препарат. — Надо сосредоточиться. Мы вытянем тебя отсюда. Рамон хочет знать все о том, что там вышло — на улице Темной Воды...

— Дело, даже, не в этом... — Профессор помолчал, подбирая слова. — Будущее, знаете ли, отбрасывает тени... «Странник» отправился в свой путь за пару-другую десятилетий до того, как слово Империя стало официальным термином... Стало писаться с большой буквы... Но она уже существовала — фактически. Так что жителям Чура было от чего ужаснуться новостям со старушки-Земли, когда «Вызов» и «Колумб» вошли в их зону радиослышимости. Они знали с чем предстоит иметь дело.

— Ну, этим-то новостям с Земли ужасались не только на Чуре... — заметил комиссар. — И довольно долго ужасались...

— Так что вы тут достаточно хорошо можете себе представить реакцию уже привыкших к независимости поселенцев, — Покровский развел руками. — Но ужасом дело не ограничилось: Прекрасный Новый Мир стал готовиться к пришествию землян.

Уже не покинутых мудрых Предков, которым надлежало открыть сыновние объятия, а жестоких поработителей — воскресших чудищ из комиксов...

Носителей всех пороков Старого Мира. И так далее... Словом — теперь планета ждала завоевателей, которым надлежало дать достойный отпор. Как вы поняли, такой поворот в психике народов Чура был вполне закономерен и подготовлен всем ходом событий.

Даже необходим был такой поворот: общество первопроходцев уже решило тогда основные свои проблемы, подвиги незаметно сменились хлопотами по устройству быта. Это — при том, что сама структура общества — жесткая и нетерпимая была ориентирована только на бесчисленное тиражирование героических деяний. Это была его форма существования — беспрерывное самоотречение и подвиг завоевания новых пространств. Чтобы перейти к спокойному перевариванию проглоченного мира это общество должно было разрушиться. Стать иным. Утратить свою суть. Бог ведает, что заменило бы его. Теперь мы уже никогда не узнаем этого. Но знаем, по крайней мере, что оно не стало так просто сдавать свои позиции — это общество героев и колдунов. Оно лихорадочно искало новые горизонты, новые точки приложения сил. Нового врага.

И звездные корабли из Метрополии открыли им глаза — этим, начавшим забывать славные традиции потомкам первопоселенцев Чура.

Вот-вот из глубины Космоса должен был явиться враг — жестокий и коварный. Это был прямо-таки бальзам на душу адептов чрезвычайного положения. Заржавевшие было мечи снова обрели силу и могущество. Касты рыцарей и оружейников снова стали надеждой и опорой мироздания. Правда, и до этого был — да, да, был-таки — враг... Нелюдь.

— Нелюдь? — расслабившийся, было, в кресле Роше подобрался, означив этим всплеск своего внимания к сказанному. — Столько об этом разговоров... Столько секретности... Это потому так тормозят связи с Чуром, что оно оттуда — с этой системы идет к нам...

Профессор нахохлился, глядя в окно голограммы.

— Нелюдь... Нечто, обитавшее на окраине известного людям мира. Нечто, также чуждое планете Чур, как и люди, но пришедшее туда раньше, теснимое ими, почти уничтоженное с лица нового мира, но все дающее о себе знать — призрачным, потустороннним вмешательством в дела бывших землян, зыбким участием в них где-то на заднем плане, за кулисами... Это, вообще говоря, тема для чего-то большего, чем нынешняя наша беседа господин комиссар. Нелюдь на Чуре... Но призраки — пусть даже самые жуткие — не годятся для того, чтобы против них создавать армии, разрабатывать новые виды вооружения, содержать штабы... Так что это так и осталось теневой мелодией в симфонии Чура. В реквиеме по этому миру. Трудно сказать, какую роль сыграло то, что там у них обозначили этим словом — Нелюдь — в самоуничтожении этой цивилизации...

Профессор Покровский принял из хлипких лапок сервировочного автомата подносик, увенчанный парой чашек из нарочито грубой керамики, снабдил комиссара его дозой чая и продолжил свой монолог:

— Беда Чура состояла в том, что его жители вооружались именно против людей, и сами были, в то же время, именно людьми...

Пришествие землян заставляло себя ждать, а внутренние противоречия планеты становились все острее и острее — да и разве могло быть иначе в мире, который обратил все свои силы на разработку и создание оружия для победы над противником, превосходившим его во много раз и притом во всем, что только можно представить. Мир, зациклившийся на такой безумной идее не может не расколоться. С самого начала — с первых десятилетий освоения Чура — его население образовало несколько совершенно непохожих друг на друга государств. Нам остается только гадать об их реальных особенностях и об их реальной истории... Нам достались не документы — легенды и сказания.

Только легенды и сказания не горят в атомном пламени... Возможно, раскол проходил именно по вопросу об отношении к вот-вот грядущему из Космоса нашествию землян, возможно, разногласия носили религиозный характер. И уж точно — экономический и политический. Без этого мы — люди — не можем... В общем, сейчас трудно — да может и невозможно — догадаться о том, кто первым нажал кнопку... Ясно одно: конец всему положила система ядерного самоуничтожения. Должно быть, ее привела в действие та из вступивших в сражение сторон, которая первой почувствовала, что обречена на поражение. Это был Мир не знавший компромиссов.

И десятилетия спустя — уже после того, как с планеты сошли снега ядерной зимы и изувеченная биосфера начала отвоевывать свое у проплешин рукотворных пустынь и дышащих радиацией кратеров. Над планетой все еще описывали свои орбиты спутники-невидимки, время от времени наносящие то друг по другу, то по каким-то целям на поверхности удары то излучением, то зарядами антиматерии. Из недр океанов — с бортов подводных ракетоносцев — то там, то здесь все еще уходили на поражение целей баллистические ракеты, а по радиоактивным развалинам прокладывали путь автоматические танковые комплексы. Казалось, ничего, кроме ненависти, не уцелело в этом Мире. И все-таки...

— Доклад от Элли, — Гурам откашлялся, давая шефу время для окончательного пробуждения.

— У вас что — бронхит? — хриплым со сна голосом поинтересовался владелец Торговых домов. — Вы позвонили мне посреди ночи, чтобы я вам больничный лист выписал? Или горчичник поставил?..

— Излагаю суть дела... — чуть поперхнувшись, заторопился Гурам. — Говорить способен только Халид. Гавриш — плох, Кноблох — в коме... Халид выдал информацию — там какую-то квитанцию они нашли, которая Гавриша заинтересовала... Там был какой-то адрес...

— Какой адрес, Гурам, какой? — наливаясь холодной злобой, осведомился шеф.

— Он не помнит... Сотрясение — плитами привалило...

— Какими, черт возьми, плитами?

— Могильными... А остальные, я уже сказал... Если там что и было — все загребла полиция...

— Спасибо, Гурам, вы очень много узнали... — ядовито молвил Рамон, явно намереваясь подвести черту под разговором — оказавшимся бесполезным.

— Еще там нашли кисет... — торопливо вставил Гурам. — Кисет Счастливчика — с трубкой и Трубочником...

— С чем, с чем?.. — с некоторой оторопью осведомился Большой Магир.

— С Трубочником... Это талисман такой — многие с собой таскают... Счастливчик не мог его просто так оставить... Они... Халид, в смысле... кисет этот пометили... Маячок туда подпихнули... Халид назвал нам решетку частот...

— Что ты там несешь... — Рамон даже отвернулся от трубки и поморщился. — Там сейчас засада. Ваш Счастливчик, даже если он вконец спятил от виски, ни за какие коврижки не станет совать голову черту в зубы!..

— Не станет, спору нет, — осторожно настоял на своем Гурам, — но мы на всякий случай прозондировали положение маячка. Так вот: маячок и не думает валяться на улице Темной Воды... Маячок болтается по городу...

Некоторое время Рамон пытался осмыслить значение странного факта. Потом треснул кулаком по столу и заорал:

— Так какого же черта ты молчал об этом до сих пор, остолоп?!!

Энни измерила комнату шагами — по диагонали, с северо-востока, на юго-запад. А потом, наоборот. Получилось ровно столько же — четыре с половиной ее энергичных, злых шага. Ни больше, ни меньше.

Она выкатила из сумочки на на столик каменные шарики с изображением Инь-Янь. Чуть покатала их по полированному дереву, сердито фыркнула: Вам неплохо будет посидеть пару дней в наших конспиративных аппартаментах — ха! Вы не будете скучать — там есть Ти-Ви — ха! Ну конечно, есть — чтобы выслушивать, как бестолковый Тимоти Рейдер по-дубовому раскручивает в Новостях твою кровную тему... Вот так и дисквалифицируются юные журналистки...

...И голодать тоже не будете — я буду приносить вам лапшу по-пекински... — ха! Ну — спасибо вам, агент Яснов, — для вас, разумеется, человек с этаким разрезом глаз должен обожать китайскую кухню — как же еще!

Энни рывком раскрыла холодильник. Чипсы — море картофельных чипсов. И проклятые пирожки с куриным фаршем. По всей видимости, служба защиты свидетелей считала, что кулинарные пристрастия защищаемых не розняться слишком со вкусами оголодавших школяров.

И еще тут был кофе — пропасть одноразовых термосов со здешним самопальным кофе, годным только на то, чтобы слагать о нем анекдоты. Мер-р-рзость. Энни передернуло.

Она взяла трубку внутреннего коммутатора и набрала номер вызова дежурного охранника. Через пару минут, коротавший время в одном из соседних домиков пустующего кемпинга — за карточным сетом с напарником — дежурный, осведомился, чего, собственно, угодно мисс?

— Пиццы и апельсинового сока, — определила Энни. — Пиццу, если можно, с грибами и сыром... Нет — лучшем с салями...

— Подождите немного, я сделаю заказ... — с оттенком досады в голосе обещал дежурный.

— Не стоит беспокоиться — линией доставки я умею пользоваться сама! — оборвала его Энни.

— Для этого вам придется выйти в общую сеть, а это...

Эннни дала отбой, зло хлопнув трубкой по столу, словно давя ею наглого таракана. Она присела на край стола и покрутила в руках извлеченный из сумочки — заодно с магическими шариками — блок связи. Конечно, господин Яснов предупреждал на этот счет, но ведь он просто сказал, что выходить в общую сеть мисс Чанг будет небезопасно... Конечно — это мягкая форма полного запрета — ни больше и ни меньше... Но ведь господин агент не опломбировал ее аппарат и не брал подписки, в конце концов! И, в конце концов, она находится в охраняемом домике, посреди пустого кемпинга. Да и перепуганы они основательно — люди, которые устроили этот цирк на Почтамте...

Она начала решительно нажимать сработанные под слоновую кость кнопочки.

— Ф-фу! А я за тебя порядком переволновалась, Энни, — сообщила ей своим хорошо поставленным голосом Люси из Хроник Периферии. — Ты так таинственно легла на дно после этой перестрелки... Это правда? Тебя действительно хотели убить? Или просто пугали? Или это — вообще, утка? Может, легавые хотят запугать прессу?

— В таком случае, это у них здорово получается, — язвительно заметила Энни, — по Ти-Ви про похищение Гостя всего-то и вякнули два-три слова пятым или шестым сюжетом... Да и то — сплошную чушь. Послушай меня внимательно: я тут не могу обзванивать подряд всех знакомых. Так что будь добра — свяжись с нашим филиалом и узнай, что там поступало для меня. И потом — с Энди Грином из Криминальной хроники, и...

— Тут на тебя уже пытался выйти какой-то чудак... Именно через Энди... А Энди перепасовал его мне — знал, зараза, что ты не удержишься от того, чтобы дать мне знать о себе... Выйдешь на связь... Это какой-то фотограф — Васецки его фамилия. Он имел с тобой дело по линии какой-то экспертизы или чего-то в этом роде... Так вот, он просит тебя связаться с ним через уличный автомат номер... номер...

На том конце линии энергично зашелестели листами блокнота.

— Вот! — Он просит тебя связаться с ним по номеру девятьсот шестьдесят — девятьсот девяносто — двадцать семь — одиннадцать — ты записала? В период от двадцати ноль-ноль до половины девятого... Каждый день. Он будет там ошиваться. Какой-то автомат в безлюдном месте...

— Это неважно, — Энни посмотрела на часы. — Вовремя это я... Одним словом — спасибо и держи меня в курсе.

— Хорошо сказано — ты же по личному блоку звонишь! По переносному! Ты никогда его номера никому не говорила — даже лучшим подругам! — в голосе Люси прозвучала хорошо промодулированная обида.

Энни назвала номер, вырубила связь, положила блок на стол и еще раз посмотрела на часы. Оставалось еще время выпить чашечку кофе. Она поморщилась.

После покупки относительно приличного комплекта одежды на карточке-анонимке от «Дженерал Трендс» Гонсало осталось ровно столько, чтобы не умереть с голоду в ближайшие три дня. Это его, впрочем, не слишком волновало — чек от ГН он догадался оставить в надежном месте прежде, чем выходить на контакт с Комски. Поэтому, прежде чем выходить на новый рискованный контакт, который подкинула ему судьба, он решил кутнуть на всю оставшуюся на кредитке сумму и позволил себе впервые за двое суток поесть по-человечески в недорогом, но вполне приличном баре «Бродяга» и даже закончить ужин графинчиком кальвадоса, к которому очень хорошо пришлась импортная папиросина, поданая, словно диковинное блюдо, на отдельном подносике с приложением дешевой зажигалки с оттиснутой сусальным золотом мини-рекламой заведения.

Прихлебывая согревающее душу спиртное и вдыхая кисловатый дымок, Гонсало выслушал раздававшееся из пристроенного в углу бара Ти-Ви повторение сюжета ГН о предполагаемом похищении опасного гостя Прерии и довольно путаный комментарий заместителя министра внутренних дел к этой сенсационной информации, после чего впал в мрачную задумчивость, пощелкивая перед носом дешевеньким пьезо-огнивом, словно крошечный язычок пламени мог подсказать ему выход из сложившейся комбинации.

Зажигалка сгодилась еще и для того, чтобы наконец избавиться от ставшего ненужным драгоценного подарка Судьбы — квитанции за аренду помещения номер сорок по Птичьим Пустошам...

Он это место хорошо знал и запомнить адрес для него труда не составило, так что предать огню смятую бумажку — сам Бог велел...

Идти по этому адресу Гонсало было боязно сразу по двум причинам. Во-первых, предположение о том, что именно эти забытые Богом и людьми подвалы служили сейчас убежищем для двух придурков, сосватавших ему это непыльное дельце, могло оказаться чистой воды блефом. Во вторых, если упомянутые дурни и впрямь свили себе гнездо в этой обители крыс, то есть много шансов на то, что не он один — Гонсало Гопник — настолько умен, что проложит дорогу в убежище похитителей дорогого Гостя. В этом случае совершенно неизвестно было на что он нарвется по достижении своей цели — может быть что и просто на пулю в лоб.

Идти, тем не менее, было надо. Благо от «Бродяги» до Птичьих Пустошей легко и относительно незаметно можно было добраться через начавший тонуть в ночном тумане ненаселенный Мокрый Луг, что окаймлял русло Зимней речки.

Что делать с этим сочащимся болотной влагой клином земли, вонзившимся в рыхловатую ткань окраины, толком не знал никто еще со времен основания стольного града. Начинался град как лагерь отбывших срока вольнонаемных и расконвоированных спецпоселенцев поздней Империи, и до его планировки дела никому не было. Во времена, более располагавшие к расцвету градоустроительства, Мокрый Луг местами обнесли декоративной оградой и объявили национальным парком. Теперь это было любимым местом периодического сосредоточения бойскаутов, влюбленных и самоубийц.

К первым двум категориям Гонсало себя самым решительным образом не относил. Что касается последней, то подозрения в своей принадлежности к ней все более овладевали им, по мере того как он углублялся в приветливо уплотняющуюся с каждой минутой белесую, сыроватую мглу.

Во мгле этой с адвокатом, правда, ничего ужасного не приключилось — разве что промочил ноги, форсируя ручеек, в который летняя жара обратила Зимнюю. Да померещилось еще всякое — в тумане... Должно быть со Ржавой Поймы пахнуло тамошней чертовщиной. Да заплутав в зыбком мраке, выбрался он не по центру Птичьих Пустошей, как собирался, а в самом их начале.

Что его, пожалуй, и спасло.

В слабо подсвеченном сумраке унылые, приземистые сооружения, понастроенные бестолковыми отцами-основателями по бывшим пустырям, образовывали лабиринт, в котором просто обязаны были водиться черти и домовые. Поэтому появившийся впереди поганого вида пес с рваным ухом, трусивший во мраке вслед за коренастой, нетвердой в ногах фигурой, вызвал у не чуждого знакомству с классикой Гонсало ассоциации с той тварью, что встретилась как-то на прогулке герру Фаусту. Из книжки Гете...

Неприятно было то, что за этой странной парой ему пришлось следовать почти не отрываясь — и человек и пес словно подрядились вертеться у него под ногами.

Раздражение, которым от этого их занятия постепенно переполнялся Гонсало, даже помешало ему понять сразу, что это не за кем-нибудь, а вслед за Счастливчиком — Тони Пайпером — ведет его чертова псина. Осознание этого факта его добило. И — на редкость не вовремя — лишило способности критически воспринимать все другие факты. А они — эти факты — заслуживали того, чтобы к ним присмотреться.

Заслуживал того, чтобы присмотреться к нему, фургон, припаркованный немного впереди, на косом перекрестке — таком, с которого просматривались навылет пять с половиной улиц, расползающихся подобно ракам, выпущеным из рачевни по всем просторам Птичьих. Фургон был сер, затемнен и явно покинут — то ли навечно, то ли — только на эту ночь, большую или малую...

Правда внутри кузова неказистой на вид машины кипела никому не слышная жизнь: четверо оперативников, не отрываясь, следили за передвижением объекта, двое — старших по чину — обговаривали последние детали предстоящей операции.

— Он где-то здесь... — задумчиво говорил Йозеф. — Точнее — вот он: топает прямо на нас... Пропускаем мимо себя — он нас приведет на место — прямым ходом. Подтягиваемся следом — без лишнего шума, ликвидируем чудаков, забираем Гостя — всех дел на штуку с лимонной корочкой...

— Мне не нравится, что вокруг объекта болтаются еще двое, — Алекс постучал пальцем по дисплею. — Один побольше, а другой...

— А другой — по всему судя, его пес, — оборвал его Йозеф. — Похоже, что придется... А это еще что?!

Покровский потер лоб.

— И все-таки... И все-таки, все воюющие стороны — или, по крайней мере, некоторые из них — готовясь ко всеобщей гибели и уже погибая, позаботились о том, чтобы забросить туда — за грань небытия — свое наследие, сделать свою последнюю ставку... Я имею ввиду сверхглубинные убежища. Видимо, на этот счет у них было соглашение и какие-то общие стандарты: по крайней мере, невозможно отличить эти шахты — в базальте континентальных плит и дна океанов — друг от друга. Какая сторона соорудила тот или иной колодец — полнейшая загадка. Но всегда и всюду железно соблюдалась единая схема: первые десять этажей вниз — уровни кратковременного пребывания всех способных носить оружие, следующие двенадцать — уровни долгосрочного пребывания взрослого гражданского населения, следующая дюжина уровней — убежища генштаба и правительства. Ниже — хранилища документации и памяти суперкомпьютеров — все достигнутое человечеством за века его письменной истории. Ниже, от тридцать шестого уровня, вниз — убежище детей от шести до четырнадцати лет в земном исчислении.

На каждые пять тысяч по четыре взрослых педагога. Ниже, от сорок второго — для самых младших: от нуля до шести. По взрослому педагогу на пять сотен. Они были готовы к этому путешествию за край небытия, эти дети. Заранее обучены и тренированы — система подготовки молодого поколения к войне была куда жестче, чем любая бойскаутская или другая известная раньше система. Едва научившись ходить и говорить, они уже были разбиты на группы и отряды.