 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: Эллисон Харлан :: Горький Максим :: Раззаков Федор :: Громов Дмитрий :: Азимов Айзек :: Толстой Лев Николаевич :: БСЭ :: Картленд Барбара :: Ламур Луис Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Влюбленный опекун :: Полюбить никогда не поздно :: Чумные псы :: Повесть об отплате за добро :: Тайна неудачного выстрела :: Господство женщин :: Безрассудство :: Хопалонг приходит на помощь |
Блудо и МудоModernLib.Net / Иванов Алексей / Блудо и Мудо - Чтение (стр. 26)
Как всегда, упыри выясняли отношения. Голоса их звучали гулко и отчётливо.
– Это из-за тебя Наташа на скале целый час висела! - гневно обвинял кого-то Серёжа Васенин. – Чо ты гонишь! - орал Ничков. - Я ей сто раз всё объяснил! – Да хоть двести, если ни разу по-хорошему, - отвечала Наташа. – А я виноват, что ты тупая? – Ты мне слева показывал, как узел в карабин проходит, а узел справа был, где зубчики выставлялись. – У тебя самой щас зубчики выставляться перестанут! – Она воще, Вася, из-за тебя висела! - заорал Гершензон. – Почему из-за меня? - опешил Серёжа. Моржов оглянулся на Милену. – У него теперь новое имя - Вася, - прошептал он. - Это как инициация для приёма в племя… Милена понимающе усмехнулась. – Ты же, Вася, первый кинулся её спасать! - завопил Чечкин. – Сам застрял там с ней и трясся, как осиновый кол! - добавлял жару Гершензон. – У меня верёвка за камень попала! - оправдывался Серёжа. – Не фиг лазить, если не научился! – Так вы не лезли! Стояли там, как пни! – Я тебе как полезу, если я снизу ответственный? - ярился Ничков. - Мне Дрисаныч сказал, что убьёт, если я не буду контролировать! Чечену надо было лезть, а не мне! – А я сверху был! Мне оттуда не видно! Чо мне, башку на палке выставить, чтобы увидеть? Это Гонец должен был мне заорать! – Я тебе орал, ты, макака глухая!… – Чо ты орал, блин?! «Ландышка застряла» орал! А чо застряла-то? Она и так на каждом миллиметре застревала! – Был бы ты не тупой, так всё бы понял! – А ты не тупой был бы, так сам и слез бы! – На чём? На соплях твоих? Туда уже Вася дриснул! Меня воще Дрисаныч наказал у дерева полчаса стоять за то, что я бомбу кинул! – Да по фиг это всё! - гнул свою линию Гершензон. - Я говорю, Васе не надо было лезть, из-за него мы все и корячились! – Так Наташа там… - мямлил Серёжа Васенин. – Чо Наташа? Не сдохла бы! Подождала бы! Я в прошлом году два часа висел, как сволочь, пока меня Дрисаныч не спас, и ничо! – Ну, я же не знал… – Не знаешь, а лезешь! Ты смотри, как паца делают, понял, а не сам всё!… Герой, блин! Сразу кинулся! А Дрисаныч нам всем по бошкам дал! Лучше бы вообще ты днём утонул! Таких щенков в зародыше топить надо! Если бы я запасную верёвку не взял, вы бы оба там до сих пор висели, пока пожарная машина не приедет! – Не ты один их спасал! - возмутился Ничков. - Верёвку-то хоть кто мог взять! А кто снизу ответственный будет? – А я чо, ваще ничо не делал, да? - заорал Чечкин. - Всё вы, да? А что я ползал этих двоих отцеплять - не считается? – Считается, но я тоже верёвку держал! - вступился Гонцов. - Ничков снизу, а я сверху! Сверху ответственным тоже важно быть! Дрисаныч всегда сверху стоит! – Все спасали, всем спасибо… - обиженно согласился Серёжа. – Одно хорошее дело сделали, а крику, будто не знаю что, - хладнокровно добавила Наташа. – В следующий раз не будем вас спасать! - обиделся Ничков.- Висите там и целуйтесь друг с другом!… – Всё понятно с ними… - прошептал Щёкин, пятясь от входа в пещеру и спиной отодвигая Моржова с Миленой. - Холодная война закончилась, остались локальные конфликты… Подавая Милене руку, Моржов в темноте через валуны вывел её на просёлок. Щёкин выбрался самостоятельно. – И чего дальше? - спросил он. - Пойдёте провожать меня до шоссе? Вообще-то я и один не боюсь. Человек, который ночью в одиночку идёт по России за пивом, патологически бесстрашен. – Проводим? - спросил Моржов у Милены. Милена, улыбаясь, кивнула без слов. Щёкин зашагал первый. – Эту дорогу на ларёк проложил знаменитый землепроходец семнадцатого века Степан Чирьев, искавший путь по суше между мысом Бурь и мысом Доброй Надежды, - бубнил Щёкин сам для себя. - В берестяных грамотах местного племени тонтон-макутов Степан Чирьев обнаружил предание о том, как во времена Опоньского царства в окрестной округе бесчинствовал древнерусский богатырь Натуга Силыч… Милена держала Моржова под руку, и Моржов чувствовал, как Милена, слушая щёкинский бред, беззвучно вздрагивает от смеха. Дорога ушла за поворот, и отблески костра погасли, а отзвуки упыриных голосов утихли. Остались только ночь и покатые горы. – Эй, Щекандер, - позвал Моржов Щёкина, чтобы не впасть в лирику. - Как твои успехи в постижении следов инопланетян? – Каких инопланетян? - тихо спросила Милена. – Щекандер обнаружил в Троельге следы присутствия инопланетян, - пояснил Моржов. - Точнее, следы их влияния на нас. Теперь мы все под пристальным наблюдением уфолога-профессионала. – Всё уже иначе, - сказал Щёкин. - Познание не стоит на месте. Идея инопланетян отброшена как фиговая, и теперь она представляет интерес только для историков и ретроградов. – Вот как? - удивился Моржов. - Н-да, прогресс есть прогресс… И что же говорит о тех явлениях актуальная наука? – Актуальная наука объясняет необъяснимые явления в рамках теории информационной вселенной. Вам растолковать? – Ну, если поймём… – Это, конечно, вряд ли… - вздохнул Щёкин. - Ну да ладно. В общем, дело такое. Вселенная - это безграничный объем хаотической информации. Я назвал этот объём блудой, потому что более точного термина придумать невозможно. Бывает, что в блуде из коацерватной капли какой-нибудь глупости внезапно самозарождается изолированная структура. То есть появляется некая сущность - смысл. Такую сущность я назвал мудо. Чтобы смысл уцелел, чтобы структура была устойчива, то есть чтобы мудо не растворилось в блуде, необходима некая предохранительная оболочка. Такую оболочку я назвал троельга. – Всё это мне что-то смутно напоминает, - осторожно заметил Моржов. – Возможно, - согласился Щёкин. - Я вижу дальше всех, потому что стою на плечах гигантов. Эти гиганты и без меня до хрена всего нахимичили, так что совпадения весьма вероятны. – Значит, нашему МУДО в информационной вселенной соответствует своё мудо? – Свинья ты в бисере! - раздосадовался Щёкин. - Перед кем я распинаюсь, а?… Нет, не у каждого МУДО своё мудо, а у всех МУДО на свете - одно-единственное мудо в блуде! – Это называется архетип, - подсказал Моржов. – Если знаешь лучше меня, рассказывай сам, - обиделся Щёкин. – Молчу-молчу, - быстро заверил его Моржов. – Ну и вот, - продолжал Щёкин, - разные мудо плавают-плавают в блуде и иногда сближаются. Ударяются или трутся друг о друга троельгами. В зоне трения физический мир испытывает напряжение, законы природы деформируются. И происходят разные необъяснимые с точки зрения физики явления. Например, НЛО, Бермудский треугольник или зарплата бюджетников. – А если троельги протрутся до дыр? – Тогда блуда хлынет в мудо и размоет его. Мудо прекратит своё существование. – А об какую же тогда троельгу другого мудо тёрлось своей троельгой наше мудо, что в мире появились необъяснимые физикой явления? - тщательно сформулировал Моржов. – Вот на этот вопрос я как раз и ищу ответ, - важно сказал Щёкин. - Следи за мировыми новостями, и ты всё узнаешь. Моржов вполне улавливал странные намёки Щёкина, но ему как-то неловко было продолжать разговор при Милене - словно на чужом языке обсуждать человека в его присутствии. – Давайте лучше помолчим, - вдруг тихонько сказала Милена Моржову. - Не надо меня развлекать. Моржов не стал расспрашивать Щёкина дальше, а Щёкин, закурив, и сам, похоже, не желал продолжать. Просёлок белел в темноте, словно проявлялся, как тайный смысл. Но всё остальное было непонятно: нашли друг на друга, перекрыли, сгрудили и скособочили сами себя просторные тени склонов, мягкие тени лесов, зыбкое, невидимое мерцание птичьего щебета то ли в глубине чащи, а то ли прямо над дорогой. Эта ночная неопределённость жизни была залогом её доступности, потому что, как при любви, определиться в пространстве можно было только на слух, на запах, обострённым и неизбежным осязанием. В этой ночи для Моржова и Милены, как для торопливых любовников в чужом доме, знакомой была только архитектура неба, которое рассыпчато и неярко отсвечивало то справа, то слева. На одном из поворотов просёлка Моржов всё-таки увидел, как над дальней долиной тихонько наклонился гранёный фужер Большой Медведицы. Постепенно Моржов с Миленой приотстали от Щёкина. Моржов искоса поглядывал на Милену, но лицо её оставалось в тени панамы и волос. Моржов чувствовал на своей руке тепло запястья Милены, и ему хотелось как-то выразить свою нежность, свою благодарность Милене, а точнее - снова назвать её на «ты», точно коснуться чего-то, ещё недавно запретного. – Ты не мёрзнешь? - заботливо спросил он. Милена, конечно, уловила в Моржове эту мальчишескую ненасытность всеми образами близости, а потому ответила, опять улыбаясь: – Нет, Боря, не мёрзну. Моржова всегда безмерно удивляло, что при всём его хитроумии любая неопытная девчонка в любви была всегда мудрее его, подсознательно опытнее, пластичнее и органичнее. Он мог суетиться и дёргаться, а у неё, чего бы она ни делала, не было ни одного лишнего движения, ни одного лишнего слова, ни одной улыбки без смысла. Моржову казалось, что в эти минуты в женщине всплывает её древняя природа, которая давно всё знает и понимает. А потому, добиваясь женщины, Моржов всегда ощущал оправданность своего действия, ведь оно через женщину выводило из нави в явь глубинную неопровержимую правоту и чистую подлинность. Просёлок вдруг быстро выступил из мрака, проявив перспективу, и опять погас. Оказывается, он уже подобрался к шоссе, и его осветила фарами проезжавшая мимо машина. Когда Моржов и Милена вышли на хрустящую гравием обочину, Щёкин уже голосовал. – Я думал, вы вернулись, - удивился он. - Всё, финиш. Сейчас тормозну кого-нибудь, а вы давайте назад идите. Будете тут торчать - никто меня не подвезёт. Троих подбирать побоятся. – Вон там беседка какая-то, - сказала Милена, указывая на ближайший пригорок. - Наверное, нам лучше там посидеть, чтобы убедиться, что всё нормально… Беседка была деревянной восьмиугольной ротондой с ребристым куполом, скамейками по кругу и столом в центре. Похоже, её построили для тех, кто по просёлку приходил из Колымагино на трассу и ждал здесь попутку или рейсовый автобус. Милена и Моржов поднялись по тропинке и спрятались в беседке. Щёкин один остался стоять на обочине длинного синего шоссе. Вставляя в рот сигарету, Моржов незаметно проглотил таблетку виагры, а потом закурил и приобнял Милену. Милена не подалась к нему, но и не отстранилась. Они сидели и одинаково ждали, когда же появится машина, которая увезёт Щёкина. На дальнем конце дороги зажигалась звезда, разгоралась, раздваивалась, потом какой-нибудь грузовик с сиплым воем пролетал мимо - и дальше его словно проглатывала тишина, звуковое небытие, потому что он переставал интересовать Моржова и вываливался из восприятия. Моржов понял, что волнуется, очень волнуется - он даже дышать начал носом. Каждая проехавшая машина натягивала струны его нервов ещё на один оборот колка. Милена сидела рядом с совершенно неподвижным лицом: Моржов ничего не мог прочесть по её калмыцким чертам. Но ведь не из-за Щёкина же Милена была здесь и тоже ждала… Длинные фуры проносились вдоль по шоссе, словно снаряды, и Моржову показалось, будто Щёкин не уедет никогда и всё зря… Но вдруг он увидел, что рядом со Щёкиным стоит какая-то мелкая легковушка, точно выпавшая из прорехи. Наклонившись, Щёкин о чём-то переговорил с водителем через открытое окно, а потом дверка машины хлопнула, и с дороги как слизнуло всё, что там было, - и огни, и легковушку, и Щёкина. Моржову почудилось, что проёмы меж столбов его беседки задёрнули занавесками созвездий. Он повернулся на Милену. Вместо Милены с молитвенно закрытыми глазами сидел мерцоид - но не тёплый, солнечный, а холодный, лунный. Подобного Моржов ещё не видел. Каждое движение Моржова было таким, словно он оскальзывался на склоне. Милена внятно ответила на один поцелуй, слабо - на другой, а потом совсем отвернулась, закинув голову, словно не хотела отвлекаться. Моржов скинул за перила веранды панаму с головы Милены, стянул с плеч Милены и бросил куда-то назад кофту. Он потащил вверх футболку, оголяя маленькую грудь Милены с огненно-жгучими сосками, но Милена не поднимала рук, чтобы освободиться от одежды, - точно закостенела. Моржов оставил задранную футболку и принялся расстёгивать шорты Милены - так путано, будто у него на руке было десять пальцев. Милена не пошевелилась, не помогла, и спустить с неё шорты Моржов не сумел, боясь порвать, если он дёрнет их на себя из-под её зада. Моржов не понимал природы этого мерцоида, не понимал, отчего Милена так скованна - то ли она боится поддаться ему до самозабвения, а то ли, наоборот, боится сорваться истерикой сопротивления. Моржов жадно всматривался в мерцоида, отыскивая хоть какой-то знак: хочет ли Милена того, к чему он её тянет, или ломает себя, уступая?… То, что Милена допустила Моржова до себя по доброй воле, ещё ни о чём не говорило. Одно дело - трезвое решение, а другое дело - внезапное бешеное нежелание, которое могло вспыхнуть, когда руки Моржова коснулись её голого тела. Моржов замер. Левой рукой он держал Милену сзади за плечи, а правую ладонь втиснул Милене между ляжек, и ладонь чувствовала набухающий июнь. Мерцоид дрожал, как отражение луны в речном перекате. Это был миг равновесия, и тогда Моржов качнул весы к себе. Он упёрся бедром в кромку скамейки и мягким рывком поднял Милену в воздух, вставая. Шорты Милены скользнули вниз по её ногам - словно спало наваждение. Милена должна была или опрокинуться назад, или схватиться за Моржова, и она, уже в падении, вскинула руки и сомкнула их на шее Моржова в замок. Моржов развернулся и посадил Милену на край стола, а потом, целуя, нагнулся над ней, укладывая её спиной на столешницу. Милена поняла, как всё случится, и мерцоид ожил, пропитываясь теплотой: лицо Милены наконец дрогнуло, ослабло и обрело такое выражение, с каким ждут обряда, - выражение веры и готовности. Моржов знал, что у женщины лица красивей, чем сейчас, увидеть невозможно, и это было как начало литургии. Моржов распрямился, поднял к куполу беседки длинные, гладкие ноги Милены и развёл их, словно раскрыл книгу на аналое. Он не мог отогнать эти сравнения, и лишь где-то далеко, даже вне его души, светил огонёк оправдания кощунству - любящие мертвы для мира, и как мёртвые, они сраму не имут. Милена лежала навзничь, как жертва на алтаре. Её запавший живот был беззащитен, и потому весь грех и всю кару на себя надо было брать Моржову, потому что он стоял на ногах. Моржов сжимал тонкие лодыжки Милены, точно последнюю опору, которая не даёт ему упасть. Узкая тёмная стрелка, стекая по лону Милены, указывала на цель. В стоне Милены были сразу и рыдание раскаяния, и счастье обретённого прощения. И в этом единстве бился тот же пульс общей жизни на двоих, что и в подвенечной клятве: «Вместе и в радости, и в горе…»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ Фамилии
|
|||||||