Розка совсем повернулась на Моржова и взяла его за ухо.
      – Ты смотри у меня, моржатина, - с угрозой произнесла она. - Я не к Опёнкиной, так к Чунжиной тебя ревновать буду. Добеседуешься у меня. Пристанешь к Чунжиной - убью.
      Моржов заухмылялся. Розка его ничуть не испугала. Да он и не верил, что Розка сможет поймать его с поличным так, чтобы он не отвертелся.
      – Между прочим, морда моржовая, тебе с Чунжиной говорить не о чем, - заявила Розка.
      – Это почему же? - удивился Моржов. - Я готов к тысяче тем.
      – Не о чем, потому что в доносе мы не написали, что у нас детей нет. Начальство об этом не знает. А если ты сертификаты принесёшь, то никогда и не узнает вовсе.
      – Ну вы даёте! - поразился Моржов.- Это же главная вина Шкиляихи - что не дала времени собрать детей. И вы про это не нажаловались? На что тогда вообще вы ябедничали? На комаров?
      – Ябедничали, что всё было второпях, без подготовки. Что нас почти силком сюда послали. Что замков не дали. Что аптечки даже нет, и всяких там справок для энцефалита с детей не потребовали. Что материальная ответственность на мне, а надбавку за неё получит Каравайский. Что нам оплачивают лишь восемь часов работы, будто мы из дома в МУДО ходим, а мы здесь круглые сутки. Что выходных нет. И вообще!
      – Всё это ерунда, - решительно возразил Моржов. - Главное - что у нас дети не приехали, а прочее - чешуя.
      – Тебе ерунда, а мне не ерунда! Я мать-одиночка! И Чунжина тоже! У меня дома ребёнок остался у бабки семидесятилетней! Меня бы заранее предупредили про лагерь, так я бы ребёнка родителям в деревню отвезла!
      – Да-а… - Моржов откинулся на спину. - Гора родила мышь. Струхнули, значит, вы, девки, жаловать по делу, да?
      – А чо, я бы пожаловалась, - непокорно фыркнула Розка. - Это сама Чунжина предложила не писать, что детей нет.
      – Почему?
      – Потому что она хитрожопая. Я тебе говорила! Чунжина такой донос написала, что по нему можно и выгнать Шкиляиху, если начальство захочет, а можно и вообще как бы ничего не заметить.
      Моржов вспомнил свой разговор с Манжетовым и от досады едва не зашипел сквозь зубы.
      – Правильно я считаю, что всё надо держать в своих руках! - убеждённо сказал он. - Никто ничего толком сделать не может! Донос написать - и то не могут! Боятся! Сталина на вас не хватает!
      – А ты как думал? - согласилась Розка. - С бабами же связался. Мы орём «Не надо!», а сами даём. Или даём, а самим неохота.
      – И это тоже, по-вашему, правильно, да? - саркастически спросил Моржов.
      – Тоже правильно. Нужно всегда всё так поставить, чтобы как ни выйдет - всё как надо получилось.
      – Вам по любой дороге по пути, лишь бы другой вёз, - задумчиво хмыкнул Моржов.
      Он понял, что ПМ настигло его и здесь. Впрочем, чему удивляться? Пиксельное Мышление сильно было женщинами, как некогда церковный раскол «бабами держался». Это ведь женщины в основном голосуют и покупают, и рожают тоже в основном женщины.
      – Бли-ин!… - вдруг зашипела Розка, подскакивая, и прикрыла глаза от солнца ладонью. - Ведь это же Сергачёв едет, да?!.
      Моржов тоже сел, вглядываясь в дорогу. За соснами и кустами по шоссе катила белая «Волга» с чёрными окнами.
      – Он, - согласился Моржов. - Вставай, пойдём в лагерь.
      – На фиг, на фиг1 - заупрямилась Розка. - Не хочу я с Сергачёвым встречаться!
      Но Моржов уже поднялся на ноги и заправлял майку в джинсы.
      – Пойдём, - велел он. - Иначе Сергач тебя в Троельге ждать приземлится. Всех там будет напрягать. Ты что, боишься Сергача?
      – Боюсь, - кивнула Розка. - Я же его кинула. Что я ему скажу?
      – Ну…, - стоя одной босой ногой на спальнике, Моржов другой ногой нашаривал в папоротниках кроссовку, - популярно объяснишь ему разницу между мачо и чмо…
      Розка вздохнула и неохотно поднялась, застёгивая брюки.
      Они привели себя в порядок, свернули спальный мешок, засунули его в рюкзак и вышли на шоссе. Моржов поправил на плече лямку рюкзака, закурил и положил руку Розке на талию. Розка надела чёрные очки - словно отгородилась ими от мира.
      – И не жалко мне его ни шиша, - зло сказала Розка, продолжая думать о Сергаче. - Но вот если и ты, Морж, таким же окажешься, я уж и не знаю, что со мной будет…
      Моржов промолчал.
      …Похоже, Сергач успел выяснить в Троельге, что Розка куда-то удалилась вместе с Моржовым. Сергач развернул машину, доехал до ворот лагеря и остановился. Когда Розка и Моржов подошли к воротам, то увидели, что Сергач сидит в траве, привалившись спиной к ржавому столбу. Перед ним на газете стояла початая бутылка водки и стаканчик. Это означало, что Сергач с горя забухал. Сергач опять был в полной ментовской форме. Кепку он сдвинул на затылок и смотрел в небо, демонстративно не замечая Розку и Моржова. В небе остро не хватало журавлиного клина, с курлыканьем улетающего на юг. Вид у Сергача был как у солдата, вернувшегося с фронта, а злые люди сожгли его родимый дом.
      Розка молча прошла мимо Сергача и даже не поздоровалась. Это тоже было в формате ПМ - не говорить ничего, потому что молчание - очень выразительный пиксель, который можно истолковать как угодно. А Моржов скинул рюкзак и по-турецки уселся напротив Сергача.
      Некоторое время Сергач сохранял прежнюю скорбную позу, а потом заелозил задом и с горечью спросил:
      – Что, Борян, отбил у меня бабу? Моржов опять закурил.
      – Она сама дала, - сказал он. - Ты же знаешь, чего бабам надо. Не мне тебя учить. А ты её уже сколько времени не пёр, а? Вот она и дала мне.
      – Дак ты бы не брал…
      – Чо я, пацан, что ли? - пожал плечами Моржов. - А ты на моём месте отказался бы, а? Тоже нет.
      Сергач печально кивнул.
      – Так что ты поймёшь меня - как мужик мужика, - сурово и уверенно добавил Моржов.
      Логика была такая: если Сергач не согласится с потерей - значит, он пацан, сопляк. И от этого пиксельного разговора Моржов вдруг начал испытывать огромное удовольствие. Оказывается, ПМ - отличный утешитель. ПМ - мышление ложного удовлетворения, потому что картинку какого-либо явления жизни оно обстригает по краям так, что в сетке ПМ картинка отлично укладывается в ячейку с надписью «счастье».
      – Эх, бля… - просопел Сергач.
      – Ты сам прокололся, - пояснил Моржов. - Хрена ли ты при Розке собирался с Ленчиком в сауну поехать? Розка сразу просекла, что к девкам.
      Сергач обеспокоенно уставился на Моржова.
      – Ни хера не помню… - сознался он. - Что, правда, что ли?
      – Спроси у Каликина. Вы орали на весь лагерь.
      – А Розка догадалась, что эти девки - мои?
      – Не-а. - Моржов покачал головой. - Про это не догадалась. Подумала, что вы просто снимите шлюх, и всё.
      – Ладно, хоть так…- Сергач закряхтел, а потом, поразмыслив, хихикнул: - Мудно вышло, а?
      – Муднее не намудишь.
      Сергач взял свой стаканчик и раздёрнул его на два.
      – Бухнешь со мной? - спросил он.
      – Мне ещё с детьми возиться.
      – Да хер с ними.
      – Не, Валерьян, не могу. Вон тебе компания идёт… Сергач оглянулся. По дороге к ним шли друиды.
      Шли они как-то робко, как холопы к барину, и разве что шапки в ладонях не мяли. Видимо, друиды заметили, что в лагерь проехала «Волга» Сергача, и сразу помчались выяснять судьбу своего мотоцикла.
      Друиды несмело остановились поодаль и выдержали паузу, словно хотели убедиться, что господа не собираются продолжать разговор, которому они могут помешать.
      – Слышь, командир, а с мотоциклом-то нашим как? - осторожно спросил Чазов.
      – Каким мотоциклом? - раздражённо удивился Сергач.
      – Ну, тебя же тогда отсюда на мотоцикле нашем увезли…
      – У вашей «Волги» аккумулятор сел, - подсказал Бяков.
      – Не хера не понимаю! - обозлился Сергач.
      – Ну, друган твой, парень-то, он тебя отсюда увёз на нашем мотоцикле… У вас на машине аккумулятор сдох… Друган твой обещал, что на следующий день пригонит нам мотоцикл… А сам приехал на чьей-то тачке, «Волгу» на тросе утащил, а мотоцикл наш не привёз…
      – Бля, мужики!… - рассердился Сергач. - Вы не видите, я тут по делу разговариваю? Какой на хуй мотоцикл? Лёнька брал - у него и спрашивайте! Я тут при чём?
      – Дак тебя же везли… - совсем сникли друиды. Сергач замахал руками, не находя слов.
      – Мужики… Валите давайте отсюда, - наконец сообразил он. - Что за поебень? Идите давайте, не ебите мозги.
      Сергач в сердцах налил себе водки и выпил. Друиды постояли-постояли и вдруг стали как-то просвечивать, сделались почти прозрачными и тихо исчезли, словно растворились в воздухе.
      Сергач выдернул пучок травы и сунул в нос, занюхивая водку.
      – И чего из-за шлюх такую байду разводить?… - просипел он, продолжая тему Розки. - Чо Розка, как девочка…
      – А какой бабе понравится, что её мужик шлюх снимает? - философски заметил Моржов.
      – Да-а, обосрался я… - Сергач закурил и глубоко задумался. - Борян… - вдруг медленно сказал он, - а что же это выходит… Я шлюх снял… А она с тобой сбляднула… Вроде как квиты. Может, всё устаканится?
      Такое развитие сюжета Моржова ничуть не устраивало.
      – Не устаканится, - жёстко сказал Моржов. - Я, Валерьян, с Розки не слезу. Без пизды говорю.
      – Борян, это как-то по-сучьи…
      – А чего ты хочешь? - Моржов выразительно посмотрел на Сергача. - Проебал - значит проебал. Веди себя как мужик.
      – Я вроде как привык к Розке-то… - пробормотал Сергач, пряча глаза. - За шлюх я отмажусь… Лишь бы ты не лез больше…
      – Мне-то Розка в самый кайф. Даёт умеючи и всегда рядом - на работе. - Моржов всаживал в Сергача пиксели, как пули в лоб. - Я-то жениться на ней не собираюсь, мне и заебись. Это ты лох - придумал жениться. Бабе под тридцадчик, и с ребёнком ещё.
      – Дак это… Ну, любовь… - бубнил Сергач.
      – Другую любовь найдёшь. Девок молодых для конторы своей находишь, а для себя не сможешь, что ли?
      – Ну… - неуверенно мялся Сергач.
      – Ну и не грузись, - отрезал Моржов. - Расклад менять не будем.
      Очень не хотелось нагибаться, но Моржову не оставалось иного выхода. У него закончились любовницы по школам. Не так уж и широко, оказывается, оплёл он департамент образования своими сетями разврата. Больше чичить сертификаты ему было не у кого. Видимо, всё-таки придётся идти к Стелле Рашевской и соглашаться на интим вприсядку. Моржову было так противно, что он даже не позвонил Стелле, хотя связь в городе Ковязине, в отличие от Троельги, работала исправно. Моржов явился в гимназию Стеллы собственной персоной и без предупреждения.
      Он прошагал по пустым коридорам и завернул в учительскую. Здесь за просторным столом спиной к нему сидела только одна учителка. По распущенным волосам, роскошным, как у Дианки, бывшей жены, Моржов сразу понял, что это не Стелла.
      – А не подскажете… - начал было Моржов и осёкся.
      Учителка оглянулась. Это и была Дианка.
      – Ты?… - удивился Моржов.
      Диана ничего не сказала. Моржов прошёл вперёд и неуверенно присел на стул рядом с Дианой.
      – Что ты здесь делаешь?
      Во времена их супружества Дианка работала музруководительницей в детском садике.
      – Я теперь здесь завуч, - тихо ответила Диана. Она нисколько не удивилась Моржову, будто ждала его.
      – Какой завуч? - глупо спросил Моржов, лишь бы не молчать.
      – По внеклассной работе.
      Диана смотрела на Моржова так отрешённо и устало, словно они и не расстались больше года назад. Диана ничуть не изменилась, а может, даже похорошела. Стала как-то круглее без полноты, точно её изнутри надула неизрасходованная женственность. Только вот лица такого Моржов у Дианки никогда не видел. Лицо было - как остановившиеся часы, и глаза - как у ошеломлённого, не пришедшего в себя человека. Дианка была по-прежнему очень красивой, но теперь уже совершенно нечувственной, как римская копия с греческого подлинника.
      Усилием воли Моржов прогнал по своему хребту волну холода.
      – Если ты завуч по внеклассной работе, значит, в твоём ведении сертификаты на школьников, да? - сухо спросил он.
      Диана без слов кивнула.
      – Я сейчас в загородном лагере работаю, у нас детей не хватает. Нужно сертификатов штук тридцать.
      Сможешь дать мне их? Я верну сразу, как закончится смена.
      Диана перевела взгляд на свои руки, лежащие на столе, на каких-то бумагах. Сама Диана выглядела очень аристократично, а вот руки были великоваты, грубоваты. Но Моржову, наоборот, нравились грубоватые преувеличения - нравились большие руки Дианы, большие груди, большой зад… Ничего не поделаешь, вкус предместий. Однако сейчас Моржов Диану не хотел. Просто не хотел. Если придётся платить за сертификаты постелью, он заплатит (виагра с собой), но даже Стелла Моржову казалась более предпочтительней.
      – Дам, - без эмоций согласилась Диана. - Только сертификаты у меня дома. Я их там заполняю, а потом сюда приношу.
      – Во всех школах они в сейфах лежат, а в гимназии - у завуча в спальне под диваном? - саркастически спросил Моржов.
      – Не всё ли равно? Кому они нужны до осени?
      – И когда мне зайти к тебе? - спросил Моржов.
      – Можно и сейчас сходить. Делать здесь мне и так нечего.
      Моржов не очень понял расклад намерений. Диана хотела заняться сексом прямо сейчас?… Диана, пуританка?…
      – А твои родители?
      – На работе.
      Моржов побарабанил пальцами по столу.
      – Мы трахнемся? - напрямик спросил он. Диана опустила голову, словно это не она его, а он её принуждал отдаться.
      – Как скажешь… - едва слышно ответила она. Диана абсолютно не походила на себя такую, какой привык видеть её Моржов. Моржов не понимал, что случилось, как всё расценивать, к чему готовиться. Не понимал, а потому и злился.
      – Пойдём, - решительно сказал он, вставая.
      Гимназия находилась совсем недалеко от Дианкиного дома - если идти дворами. Диана и повела Моржова дворами. Моржов опять удивлялся: он не мог представить Диану в таких декорациях. Диана всегда выбирала торжественные и богатые пути - улицы с витринами, бульвары, проспекты, аллеи… Поэтому она всегда напоминала Моржову изящную и манерную королевскую карету пышной эпохи рококо.
      А сердцевая часть города Ковязин была не в стиле рококо, а в стиле сталинского ампира. Добротные домины по-хозяйски определялись в пространстве своими прочными, рустованными углами. Они не лезли ввысь, где их пафос никто не разглядит. Увешанные декором, с годами они барски обрюзгли. Но, перемещаясь дворами, Моржов и Дианка наблюдали только изнанку этого барства: высокие старые тополя; самодельные деревенские скамейки у подъездов; вздутые тротуары; газоны, огороженные вкопанными и покрашенными автопокрышками; навеки разрытые траншеи, где чернели трубы, словно эксгумированные покойники; нагромождения ржавых гаражей и дощатых сарайчиков; заросли нестриженых акаций; переполненные мусорные баки, по которым шныряли огромные, голенастые, сюрреалистически-ловкие помойные псы.
      Некогда Пролёт, Пролетарский район города Ковязин, застраивался вовсе не для пролетариата, а для новой номенклатуры. Но номенклатура недалеко ушла от своего первоисточника. И роскошью она по-прежнему де-факто считала вовсе не трёхметровые потолки квартир, не паркет и не гипсовые барельефы на фронтонах, а запас мануфактуры в крепко-накрепко запертом амбаре, глубокий погреб, полный солений-варений, и хлев, чтобы вмещал не меньше десятка свиноматок.
      И получился ампир-сортир - бастардовая, то есть, если по-русски, выблядочная помпезность. Пролёт был переходным этапом от дворцов к хрущобам. Точнее, остановкой на этом пути. Традиционалист и прагматик Черчилль говаривал, дымя сигарой, что нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка. А город Ковязин сумел сделать это играючи: одним прыжком перелетел с Крестопоклонной площади в Пролёт, перекурил здесь беломориной и вторым прыжком унёсся в хрущобы.
      Хотя, может, всё было и не совсем так. Уже девяносто лет город Ковязин делили меж собой две враждующие криминальные группировки. Одна - ОПГ имени Проклятия Купца Забиякина, которая любое дело превращала в блядство. Другая - ОПГ под руководством Призрака Великой Цели, которая блядство считала вполне пригодным материалом для строительства рая. И здесь, на Пролёте, Забиякин и Призрак устроили сходняк.
      Его результатом оказалась не перестрелка, а Кризис Вербальное™. Забиякин и Призрак сумели ужиться друг с другом, но договориться не смогли. Не нашлось слов. Когда номенклатура и быдло, палачи и жертвы, герои и предатели, поясняя свои деяния, произносят одни и те же слова, смысл вытекает из слов, как сырое яйцо из пробитой скорлупы. Попытка создать невербальное общество, где ценности транслируются через своё происхождение, через некую социальную генетику, провалилась. Генетика не удовлетворяла требованиям Призрака. Но и попытка завербализировать всё подряд тоже была растоптана Забиякиным. В городе Ковязине, закодированном боярином Ковязей, наслоилось слишком много различных плацдармов, чтобы для всех них можно было отыскать что-то усреднённо-приятное - разумеется, кроме блядства. Так и получилось ДП(ПНН).
      И Моржову тоже нечего было сказать Дианке, поэтому всю дорогу они шли молча.
      Они подошли к Дианкиному дому, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж - а Моржов ничего не почувствовал. Ни ностальгии, ни сожаления, ни удовлетворения от того, что он вырвался из этой тюрьмы.
      В прихожей к Моржову и Дианке кинулся косматый белый кот, напоминающий грязную хризантему. Раньше никакой живности в доме Дианки не водилось. Моржов нагнулся и поднял кота под мышки, посмотрел ему в морду. Кот ответил влюблённым взглядом и, продолжая висеть, затарахтел, как трактор.
      – Уважаю зверей, - сказал Моржов, опуская кота. - Как его по имени-отчеству?…
      Дианка задумалась, словно не ожидала такого вопроса.
      – Никак, - удивлённо ответила она.
      – Как же ты его подзываешь? - в ответ удивился Моржов.
      Дианка пожала плечами.
      – Кис-кис, - сказала она. - Пойдём в комнату…
      В комнате у Дианки не изменилось почти ничего. Всё здесь будто остекленело. Даже картинка, криво висящая на стене, покосилась, кажется, ещё при Моржове. Впрочем, нет. За шкафом на полу стоял ящичек с песком - отхожее место кота, а за диваном - два блюдечка. И пахло в комнате кошкой, а не сладкой парфюмерией, табаком и масляными красками, как было при Моржове. Моржов вдруг вспомнил, что Дианкина мама терпеть не могла собак и кошек. Это называлось «аллергия на шерсть». Видимо, когда мама была дома, кот сидел запертый в Дианкиной комнате. Здесь же ему приходилось и есть, и пить, и спать, и опорожняться… Короче, жить всю жизнь. Моржов вспомнил свою жизнь - и ему стало страшно жаль бессловесную, глупую животинку, обречённую без имени существовать в этих четырёх стенах. За что Дианка так покарала кота?
      На столе у Дианки стопами лежали сертификаты. Рядом - груда классных журналов, из которых Дианка переписывала в сертификаты данные о школьниках.
      – Слева уже подписанные, - сказала Дианка. - Бери их.
      Моржов вытащил из кармана полиэтиленовый пакет, расправил его и отсчитал тридцать сертификатов.
      – Ты не будешь записывать, какие я взял? - спросил он.
      – Нет.
      – Я не забуду, я правда отдам, - на всякий случай ещё раз уверил Дианку Моржов.
      – Хорошо.
      Моржов увидел, что на подоконнике лежит смятый алюминиевый тюбик масляной краски. Конечно, тюбик остался от моржовских времён. Почему Дианка не выбросила его?…
      – Как ты поживаешь? - наконец спросил у Дианки Моржов.
      Дианка рассеянно посмотрела куда-то в сторону.
      – Никак, - сказала она.
      Тюбик лежал на подоконнике, картинка висела косо… Эти сертификаты Дианка унесла домой только потому, что дома ей нечего было делать, а в гимназии можно хотя бы поболтать. Кот тёрся о ноги Моржова… Это был не кот. Это была бессловесная Дианкина тоска.
      Моржов обнял Дианку, поцеловал, усадил на диван, на котором столько раз имел её, обнажённую, и присел рядом.
      – Неужели всё так плохо? - спросил он.
      – Да нормально… - замороженно ответила Дианка.
      Кот запрыгнул на трюмо, лапой скатил на пол цилиндрик губной помады, в восторге слетел вслед за ним и погнал помаду по комнате. Дианка этого вроде бы и не заметила.
      – Прости, моя хорошая… - погладив Диану по голове, сказал Моржов. - У нас не получилось… Никто не виноват.
      – Если хочешь, мы можем снять квартиру… - с трудом сказала Дианка. - Там - без мамы, без папы…
      – Ты меня так любишь? - недоверчиво спросил Моржов.
      Диана, не глядя на него, едва заметно кивнула.
      Моржов подумал, что в своей полной женщин жизни он гораздо чаще сам говорил «люблю», чем слышал это по отношению к себе. И - надо же… Диана… Ему всегда казалось, что она не очень-то и отражает, что рядом есть мужчина. Он думал, что для Дианки он - необходимые хлопоты, неизбежный груз, аксессуар. Диана и пластины-то его посмотрела-то не все. Она никогда не просила, как Розка, чтобы Моржов нарисовал её портрет. Когда с неё, голой, он писал свой цикл «Изгибы», она лишь пережидала это, как врачебную процедуру, при которой приходится раздеваться. Никогда она не была особенно сердечной и вообще - объективно - по уму сохранилась на уровне восьмиклассницы. А вот на тебе - любит. И не просто любит, а живёт им. Он ушёл - и жизнь ушла. Он явился за своей нуждой - и она безропотно всё ему дала: не торгуясь, без условий, даром… И Моржову вдруг стало страшно за себя. Он всё равно не хотел быть с Дианой. Лучше пожалеть и уйти, чем остаться и пожалеть.
      И ещё он не хотел Дианку как женщину. Не вожделел. И сама она в его глазах уже не превращалась в мерцоида, в Мерциану… Может, в этом отсутствии сексуальности и крылась главная тайна Дианки? Да, Дианка была и глуповата, и простовата. Но, в отличие от почти всех прочих баб Моржова, её как-то стороной обошло Пиксельное Мышление. Она думала совершенно человеческим образом - как могла, конечно. Может, и ПМ не трахнуло её потому же, почему и Моржов не желал сейчас секса с Дианой?…
      – Прости, - сказал Моржов, легонько навалил её на спинку дивана, полез рукой под подол её платья и осторожно засунул пальцы под резинку её трусиков. Диана терпела. - Прости, - повторил Моржов, вытаскивая руку. - Но ведь я тебе не нужен…
      – Нужен, - тихо возразила Диана. - Это… это не там определяется…
      Моржов и сам знал, что не там.
      – Понимаешь, - честно сказал Моржов, - в лагере у меня сразу три любовницы… Эти сертификаты - для них. Без сертификатов тех девок выгонят с работы. А они совсем не приспособлены к жизни. У них без этой работы вся судьба поломается.
      – Три - больше, чем одна, - едва слышно согласилась Дианка.
      – Не в том дело… Я хотел просто потрахаться вволюшку, вот и заварил эту кашу. Но заглубился больше, чем обычно. И теперь я чувствую за них ответственность. Я не могу их бросить.
      – А за меня ты ответственности не чувствуешь? Моржов с жалостью посмотрел на Дианку. Ему было больно за неё, но… Нет, он не чувствовал своей ответственности за неё. Пока они жили вместе, он ухаживал за Дианкой, сопереживал ей, волновался, если она где-нибудь задерживалась, а однажды, когда она до ночи просидела на дне рождения подружки, вломился к подружке в квартиру и дал в лоб какому-то хмырю, который обнимал Дианку. Но так было положено, это не ответственность… Дианка была ему… как чемодан. Ценная и полезная вещь. Если с ней что-то случится (например - украли), то злишься, что украли, а вовсе не страдаешь оттого, что чемодану с новым хозяином стало плохо. Моржов подумал, что после Троельги он мог бы ощутить свою ответственность и перед Дианкой, если бы встретил её сейчас… Но с дороги жизни отворот на Дианку он пробежал уже три года назад.
      – Я пойду, - вставая, тяжело сказал Моржов. - Жаль, что у нас так вышло… Закрой за мной.
      Он прошёл в прихожую, обулся и привычно отпер дверь. Руки не забыли навыков обращения с Дианкиными замками.
      Диана стояла сзади, подойдя неслышно, как привидение.
      – Я ещё подожду, ладно? - попросила она.
      Драка вспыхнула перед самым выходом в путешествие. Моржов увидел эту вспышку в окно из холла жилого корпуса.
      Наташа Ландышева обнаружила, что лямки её рюкзака натянуты неровно. Она сбросила рюкзак с плеч в траву прямо у крыльца. Серёжа Васенин присел на корточки, чтобы подтянуть лямки, а Наташа нагнулась, указывая ему, до какого предела нужно подтягивать. В это время с крыльца спускался Ничков.
      – Закон гор! - заорал он, увидев склонившуюся Наташу, и сразу пнул её под зад.
      Наташа, получив ускорение, прыгнула через рюкзак, как коза. Ничков же не успел даже сойти со ступенек. Серёжа Васенин распрямился и ударил его в челюсть. Удар словно бы распахнул и заклинил ничковскую пасть.
      – А-а!… - заорал Ничков. - Паца, Пектусин борзеет!…
      Когда Моржов ссыпался с крыльца, Ничков и Гонцов уже метелили Серёжу. Серёжа не сдавался, отбивался сразу от двоих и даже кидался в злобные контратаки. Сзади на него набежал Чечкин и попытался провести нечто вроде удара ногой, как в каратэ, но поскользнулся на одуванчиках и упал, закинув ногу себе за ухо. От умывалки к драке рвался Гершензон, волочивший какую-то длинную ржавую трубу. Одного маха этой трубы хватило бы, чтобы отправить к праотцам всех дерущихся и Моржова в придачу.
      – Паца, вали Пектусина!… - орал Гершензон, не замечая, что за трубу уже ухватился Щёкин.
      – Сука!…- рыдал Ничков и молотил кулаками мимо Серёжи.
      – Я ему щас почки спущу!… - визжал Гонцов, подныривая под кулаки Ничкова.
      Серёжа Васенин неумело, но ожесточённо бил Ничкова откуда-то снизу, а Гонцова - сбоку. Моржов вломился в схватку, как ледокол.
      – Пустите!… - захрипел Серёжа, сквозь Моржова пробиваясь к врагу. Юркий Чечкин вертелся сразу со всех сторон. Вдали Гершензон рвал свою трубу из рук Щёкина.
      – Вы чо, Дрисаныч, за этого дрища, что ли?… - орал он Щёкину.
      Моржов отодвинул Серёжу пятернёй в грудь, потом исхитрился и одной рукой сгрёб шивороты сразу Гонцова и Чечкина, которые задёргались в его кулаке, как щенки на поводках, а Ничкова коленом в живот прижал к перилам крылечка.
      – Отставить! - рявкнул он. - Что за хрень?!
      – Он сам начал!… - задыхался Ничков.
      – Это ты первый Наташу пнул! - крикнул Серёжа.
      – Пектусин заебал уже!…- вопил Гонцов.
      – Пектусин давно нарывался! - вопил Чечкин.
      – Он баба! - издалека вопил Гершензон.
      – Я?! Первый?! - изумился Ничков.- Она сама нагнулась!… Положено пинать!… Закон гор!… Не нагибайся!…
      – Они вообще надоели на Наташу наезжать! - крикнул Серёжа.
      – Она крыса! Пектусин девку защищает! Баба! - вопили упыри.
      – У паршивой овцы и шерсть паршивая! - издалека немного не в тему вопил Гершензон, которого держал Щёкин.
      – Ладно, понятно. - Моржов решил не устраивать разборок,- Всё! - Он встряхнул Гонцова и Чечкина.- Теперь надевайте рюкзаки, и марш!
      Он опустил колено, прижимавшее Ничкова.
      – Я Пектусина всё равно со скалы скину!… - пообещал Ничков.
      Взъерошенные, ругающиеся упыри разобрали свои рюкзачишки, стоявшие у крыльца. Не спрашивая разрешения, они пошагали к выходу из лагеря. Они не оглядывались ни на Моржова со Щёкиным, ни на Серёжу с Наташей, словно бы, оскорблённые, решили уйти отсюда навсегда. Отпущенный Щёкиным Гершензон подбежал к своему рюкзаку и, торопливо вдеваясь плечами в лямки, с угрозой сказал Моржову:
      – Мы Пектусина всё равно убьём! Можете следить за ним сколько хотите - у восьми нянек дитё слепое!
      Поправив рюкзак, Гершензон кинулся догонять упырей.
      Серёжа, Наташа, Моржов, Щёкин и Милена с Костёрычем вышли в путь немного попозже.
      Поход придумал Щёкин, а цель его указал Костёрыч. Целью была Колымагинская скала - единственная скала в холмистых окрестностях Ковязина. От Троельги до неё надо было топать двенадцать километров, поэтому Щёкин решил выйти в путь днём, вечером с упырями полазать по круче, заночевать у костра, а вернуться утром.
      Моржову идея понравилась. Всё равно Розка намеревалась на ночь уехать домой к дочке. Главной своей соперницей Розка считала Сонечку, а потому соблазнила её поехать вместе с собой. В Милене же Розка опасности не видела, хотя и попрекала Моржова вниманием к Милене. Розка считала, что такая меркантильная девка, как Чунжина, не станет рисковать богатым Манжетовым ради секса с бедняком Моржовым, а потому, сколько бы Моржов ни прыгал, всё бесполезно. Моржов считал иначе, но своё мнение, разумеется, оставил при себе. Перед отъездом на всякий случай Розка ухватила Моржова за нос и несколько раз сильно дёрнула.
      – Дадно-дадно, - сказал Моржов, одной рукой подхватывая очки, а другой рукой отцепляя пальцы Розки. - Я всё понял и перепугался. Уматывай давай скорее, а то в лес тебя потащу.
      Розка умотала. Моржов тотчас начал соблазнять Милену пойти в поход. Он сулил прекрасные пейзажи, свежий воздух (будто бы его в Троельге не хватало) и вообще всё. Милена колебалась.
      Моржов, конечно, расценил ситуацию в свою пользу. Все сигналы он послал, отношение объяснил, а намерения его и так понятны. Милена же не девочка - сообразит. Сам факт того, что Манжетов позвал Моржова на собеседование, а не растёр подошвой по асфальту, свидетельствовал о том, что Моржов с Манжетовым равновелики друг другу. Выходит, Милена выберет того, в чьих глазах её персона окажется значительнее.
      По мнению Моржова, собеседование вскрыло Манжетова, как консервную банку. И Милена должна была увидеть, что для Манжетова она - приятная женщина и лёгкий доступ к ресурсу Антикриза. А вот для Моржова она вроде как стала вызовом манжетовской системе и надеждой на справедливость. Это и более благородно, и более значимо. Потому Моржов не сомневался, что Милена пойдёт с ним в поход.
      – Хочешь, понесу твои вещи в своём рюкзаке? - спросил он.
      Тем самым, вопрос «идти или не идти» мягко замещался вопросом «идти, но нести груз самой или отдать его Моржову?». Отдать - следовательно, признать некую близость, уже выходящую за пределы дружбы. Моржов ещё по Стелле понял, что женщин ловят на комфорт. Женщины очень земные, поэтому им и нравится, когда их превозносят до небес. Но всяким там небесам с их сквозняками женщина всегда предпочтёт уют, а вероятному - безусловное. Вероятный риск выхода за пределы дружбы вполне компенсировался безусловным комфортом ходьбы налегке.