Сначала вся компания шагала вдоль железной дороги по шоссе. Друиды шли впереди. Они сутулились, будто ожидали расстрела в затылок, и вытирали о «тормоза» на штанах потные ладони. Упыри отстали. Моржов слышал, как они галдят, обсуждая, что если поездом отрежет голову - останется часть шеи или нет? Моржов уже выучил имена упырей и умел отличать их друг от друга. Высокий и тормозной Ничков в компании упырей считал себя лидером, маленький Гонцов был тихим пакостником, Чечкин представлялся Моржову просто буйнопомешанным, а злой и мнительный Гершензон пока оставался загадкой. Наташа Ландышева пошла справа от Моржова и вскоре взяла его под руку, как взрослая девушка. Серёжа Васенин шёл слева.
      – Эта железная дорога построена в одна тысяча девятьсот третьем году, - тихо и с уважением сказал Серёжа и застенчиво взял Моржова за левую руку, лишив возможности курить.
      Прогибая землю, мимо то и дело прокатывались поезда - словно гранитные глыбы кувыркались в обвал, круша друг другу углы и грани. Шоссе обдувало горячим ветром с запахом смолы, масла и железа. Бледно-синее небо над магистралью на мгновение испуганно стекленело.
      Моржов оглянулся и увидел, что упыри самозабвенно мечут камни в пролетающие вагоны. Орать в грохоте было бесполезно, Моржов и сам поднял булыжник и швырнул его под ноги Гонцову; упыри оглянулись, и Моржов показал им кулак.
      – Рикошетом тоже убить может, - осуждающе сказал Моржову Серёжа Васенин.
      – У меня в классе один пацан решил на вагонах покататься, и его в Челябинск увезло, - назидательно добавила Наташа.
      Друиды остановились возле тоннеля, пробитого в теле железнодорожной насыпи для маленького ручья. Тоннель был явно дореволюционный - в форме эллиптической арки, по-рыцарски замкнутой в апогее каменной призмой. Дно тоннеля занимала грязная чёрная лужа с торчащими из воды ветками.
      – Точняк, что здесь? - тихо спрашивал Бязов (Чаков).
      – Да хули я помню? - раздражённо отвечал Чаков (Бязов).
      Наташа Ландышева презрительно сморщила нос и требовательно посмотрела на Моржова. Моржов тоже тотчас мимикой изобразил омерзение.
      – Эй, угланы, давайте дуйте сквозь тоннель, - закричали друиды подошедшим упырям. - С той стороны поглядите, есть там такая плита бетонная?…
      – Чо это, нам через грязь идти? - возмутились упыри, отступая.
      – Дёрнули живо, я сказал! - двинул нижней челюстью Бязов (Чаков), а Чаков (Бязов) добавил: - На мост хотите? Ну и шуруйте!
      – Спокуха, паца! - нашёлся неистовый Чечкин и белкой прыснул вверх по насыпи в обход тоннеля.
      – Стой! Поезд!…- заорал Моржов, вырываясь из рук Серёжи и Наташи, словно самолёт, пытающийся сбросить бомбы.
      Но Чечкин гигантскими трёхметровыми прыжками, будто в невидимых сапогах-скороходах, уже спускался с насыпи.
      – Есть плита! - кричал он.
      Друиды, упыри и Моржов с Наташей и Серёжей переждали очередной налёт грохота и землетрясения, а потом полезли на насыпь. По другую сторону дороги спуск оказался куда короче - насыпь привалилась к склону горы. Друиды вывели всех за кусты, где обнаружилась хорошо утоптанная тропа, скользнувшая в лесной лог. В логу все остановились. Серёжа Васенин закашлялся. Он устал больше всех, потому что нёс рюкзак с сухим пайком.
      – Борис Данилович, хотите таблетку пектусина для свободного дыхания? - спросил Серёжа, доставая из кармана пузырёк.
      Наташа Ландышева молча протянула Серёже ладошку. Поверх Наташиной ладошки, как листья подорожника, тотчас улеглись ладошки столпившихся вокруг упырей (ладошек было почему-то пять). Наташа брезгливо переложила свою ладонь опять сверху. Серёжа, слегка ошалев, раздал таблетки.
      – Чё телепаемся? - нетерпеливо заорал то ли Чабязов, то ли Бячаков. У друидов без опохмелки кончался завод.
      Тропинка оказалась узковатой для троих, и Наташа пошла впереди. Она ступала упругим гимнастическим шагом. Где-то по пути она отломила еловую лапку и теперь томно обмахивалась ею как веером. Моржов глядел на Наташу и думал, что лет через пять-семь упырям от Наташи будет полный капут.
      – Константин Егорович сказал, что дяденьки, наверное, имеют в виду мост на вологодской дороге, - сбоку и снизу сказал Моржову Серёжа Васенин. - В одна тысяча девятьсот тринадцатом году у нас начали строить новую железную дорогу на Вологду, но строительство забросили, потому что началась Первая мировая война. А потом больше не продолжали.
      Сзади, оказывается, подслушивал Чечкин.
      – Паца!…- кинулся он к упырям.- Мы на военный мост идём!…
      Моржов оглянулся. Упыри сбились в кучу, охваченные непонятным волнением.
      – Не отставайте! - крикнул им Моржов.
      Тропа стелилась по дну ложбины меж двумя покатыми горами. На склонах стоял ровный и высокий сосновый бор, расчёсанный длиннозубым гребнем солнца. В нестерпимо-ослепительном небе кроны сосен лучились темнотой, как пятна света в глубине омута. Витыми стружками сверху сыпалось чириканье и щебет.
      – Константин Егорович сказал, что Колымагины Горы образовались в результате обледенения, - сообщил Серёжа.
      – Громче! - требовательно произнесла Наташа, не оглядываясь.
      – С севера надвинулся щит ледника… Он… он был как нож бульдозера, толкал перед собой кучи земли. Здесь он остановился, а потом растаял. А кучи земли стали горами.
      Моржов подумал, что, пожалуй, завидует Серёже. Серёжа видел гораздо больше, чем он сам. Что видел Моржов? Сосновый бор и девочку, которая со временем превратится в красивую девушку с характером. И всё. А Серёжа видел ещё и великое оледенение, и мировую войну.
      Впрочем, война, кажется, приближалась и к полю зрения Моржова: сзади послышались какие-то выстрелы. Моржов остановился. Из-за поворота тропинки вылетели упыри с восторженными физиономиями. На бегу они что-то швыряли в подлесок, и там бабахало. «Петарды!» - понял Моржов. Он растопырил руки, загораживая проход.
      – Стоять! - крикнул он, приседая. - Ну-ка все ко мне! Сдать петарды!…
      – У нас кончились! - заорали упыри, рассыпаясь по обочине. Они пролетели по кустам мимо Моржова и убежали вперёд.
      – Они вам наврали, - хладнокровно сказала Мор-жову Наташа.
      «Как Щекандер управляется с этими дьяволами?» - в некой оторопи подумал Моржов.
      Моржов, Серёжа и Наташа пошли вперёд и через сто шагов наткнулись на маленького Гонцова, который тихо пятился, не сводя с тропинки заворожённого взгляда. Взгляд его был прикован к огромной, как палка сырокопчёной колбасы, петарде, лежавшей на тропе и дымившей хвостиком.
      – Л-ложись… - без голоса сказал Моржов. Петарда взорвалась, разметав песок, хвою, траву и шишки. Облако звона нахлобучилось на всю округу.
      – Это не я! Она сама!… - потрясённо прошептал Гонцов.
      Моржов еле удержался, чтобы не отвесить Гонцову затрещину.
      Из окрестных кустов выросли другие упыри, сидевшие там в безопасном укрытии.
      – В-во й-й-обнуло!… - восторженно сказал Чечкин.
      – Ещё раз - и все идём домой! - рявкнул Моржов. Впрочем, глаза упырей как светились, так и светились, и моржовская угроза растаяла в пиротехническом чуде, как лёд в кипятке.
      – Хватит безобразий! - Моржов попытался вернуть упырей к пиетету. - Серёжа, снимай рюкзак, а ты, Гонцов, надевай! Будете рюкзак по очереди нести!
      – А чо мы-то сразу? - возмутился Ничков. - Я не понесу!
      – Мы не просили! - крикнул Чечкин.
      – Это не моя была петарда! - отпёрся Гонцов.
      – Пускай Пектусин несёт! - Гершензон злобно посмотрел на Наташу. - Он сам вызвался, чтобы перед этой понтоваться!
      – Жрать-то жратву свою все собираетесь? - навис над упырями Моржов.
      Он с удивлением понял, что, оказывается, он робеет перед упырями: грубость, предназначавшуюся для упырей, он сам для себя незаметно переадресовал сухому пайку.
      – Не буду я жрать! Я ем, а не жру! - оскорбился Ничков, развернулся и пошёл прочь, мгновенно скрывшись за поворотом.
      – И я не буду! - отрёкся Гонцов, направляясь за Ничковым.
      – Эй, паца, вы куда без меня! - обиженно закричал Чечкин, убегая от Моржова.
      – Слова сначала выбирать научитесь, - презрительно сказал Гершензон. - Слово не тётка, не вырубишь топором!
      Наташа Ландышева хмыкнула, глядя, как Моржов снял очки и панамой вытер лицо.
      – Да я сам понесу, Борис Данилыч, - виновато сказал Серёжа и крепче взял Моржова за руку, словно обещая, что не бросит.
      – Н-да, - озадаченно сказал Моржов, почесал башку и надел панаму обратно. - Ну, пошли.
      Гершензон, который наблюдал, стоя в сторонке, удовлетворённо ухмыльнулся и убежал за упырями.
      Моржов шагал в размышлениях, а Серёжа и Наташа помалкивали. Склоны гор справа и слева вдруг как-то просели, и тропа выкатилась в неширокую долинку, средоточие которой занимала большая лужа, превращающаяся в маленькое болотце. Долинка лежала как раз на стыке склонов четырёх холмов. Здесь тропу, по которой шли Моржов, дети и друиды, пересекала другая тропа, утоптанная так же крепко.
      Друиды топтались на перепутье, явно не зная, куда пойти.
      – Ща-ща, - деловито сказали они Моржову, - мы вспомним, ща.
      Наташа Ландышева оглядела местность и тоном принцессы громко сообщила всем:
      – Так, мне надо в туалет.
      Упыри, клубившиеся вокруг друидов, радостно загомонили.
      – А если кто пойдёт за мной подглядывать, тот получит кулаком по морде, - добавила Наташа и оценивающе оглядела Моржова и Серёжу Васенина: кто из них надёжнее? - Борис Данилович, - наконец решила она, повернулась и пошла к дальним кустам.
      Моржов утешительно похлопал Серёжу по плечу: «Мол, пройдёт время - и твои кулаки дорастут до упыриных морд!» - и пошёл вслед за Наташей.
      Наташа завела его за кусты и указала пальцем в землю:
      – Стойте тут!
      Сама она пошла дальше, а Моржов остался на страже. Отсюда он слышал, о чём говорят у перепутья.
      – Где он, твой мост-то ебучий? - допытывался Чабязов у Бячакова. - Уже полтора часа ебошим по лесу!
      – А я хули помню? - возмущался Бячаков.- Я там уже сто лет не был! Мне хули там делать?
      – Бля-а, меня уже пиздец как припекло! Ещё ведь обратно хуярить столько же… Ты на хера у бородатого карту не взял?
      – А я хули знал?… Ты сам сказал: найдём, найдём! Ищи, бля!…
      – Куда, бля, искать?
      – Да я хули знаю куда! Щас бы давно уже у Саныча взяли и сидели бы по-человечески! Не, бля, западло тебе у Саныча брать! Трудом, бля, сам заработаешь! Пиздуй теперь, ищи!
      – Хули ты залупаешься-то? Заебало - уёбывай домой!
      – А ты хули меня посылаешь?
      – А хули ты подъёбываешь? Ща по ебалу схватишь…
      – Ну давай, по ебалу-то… Рискни!
      Друидов присутствие упырей нисколько не напрягало - разве что в том смысле, что рабочая сила простаивала.
      – Вы хули тут подслушиваете, шакалята? - наехал на упырей то ли Бязов, то ли Чаков. - Чё стоите? Вы двое вон по той тропе пиздуйте, а вы двое - по этой. А ты - туда иди! Через полчаса ждём вас здесь! Кто мост найдёт - тех на мотоцикле покатаем!
      Моржов отметил, что, по версии друидов, мост нужен именно ему, а не упырям. Упыри невнятно огрызались.
      – Давай-давай, не стой! - хозяйничали друиды. - Ща в жопу пну, чтоб быстрей бежалось!…
      Моржов оторвал листик с куста, сунул в рот и подумал, что этот опохмелочный мост для друидов можно уподобить ВТО. Внешней Точке Отсчёта. И чтобы подтянуть эту ВТО к себе, друидам нужны дорога, карта, правило, закон. Свобода друидам не нужна. Она только мешает найти мост. А ему, Моржову (да и упырям, пожалуй), мост ни к чему. Мост - только повод, чтобы погулять по лесу. Погулять свободно, без друидов с их агрессивным похмельем.
      Моржов вздохнул и полез из кустов на поляну.
      Раскрасневшиеся друиды вдвоём сидели на пеньке и курили. Дети разошлись от них подальше.
      – Чё там твоя девка-то, поссала? - недовольно спросил Чабязов (Бячаков). - Можно идти?
      – Они нас мост искать посылали! - издалека крикнул Ничков.
      – Мужики, вы чего-то попутали, - подчёркнуто-добродушно сказал друидам Моржов. - Здесь детский садик, а не рюмочная. Не знаете дорогу - так и скажите.
      – Да хули не знать-то? Найдём! - бодро заявил Чабяков.
      – Вон пацанам и говорим - пусть сбегают посмотрят! Ноги-то молодые! - поддержал Бячазов.
      – Так не пойдёт, - возразил Моржов.
      – А как быстрее-то по-другому?
      – А нам и не надо быстрее.
      – Пусть они уходят, - тихо сказал Моржову Серёжа Васенин. - А мост мы потом с Константином Егоровичем найдём.
      Моржов подошёл к друидам и присел на корточки.
      – Сегодня вы обосрались, - тихо сказал он и достал из кармана шортов полтинник. - Хотите дальше дружить - берите и валите.
      Друиды сопели, молча разглядывая Моржова.
      – Ладно, - неохотно согласился Бязов (Чаков) и вынул полтинник из пальцев Моржова.
      Друиды встали и пошли по тропе обратно.
      – Замнём для простоты, - через плечо бросил Моржову Бязов.
      – Не заблудитесь, мудаки, - посоветовал Чаков.
      Моржов дождался, пока друиды скроются за поворотом, и встал. От куста к нему уже шла Наташа Ландышева.
      – Сейчас перекусим, - сказал Моржов упырям, - а потом что делать будем?
      – Дальше пойдём мост искать! - упрямо сказал Гершензон. - Пусть Пектусин нас ведёт! Он же краевед!
      – Но условие: без петард! Вы должны меня слушаться!
      – А чо должны-то? - с вызовом спросил Гершензон. - Вы нам не Дрисаныч! Ничо мы вам не должны!
      На этот день у Моржова был достаточно простой план: а) приехать в Ковязин; б) соблазнить Юльку Ко-никову; в) начичить у Юльки Кониковой сертификаты на школьников - как можно больше. Моржов полагал, что пункт «в» без пункта «б» не реализуется. Такая стратегия поведения была самая примитивная и механистичная, но почему-то она действовала. А вот мольбы, подкупы и угрозы часто оказывались куда менее результативны.
      Моржов на велосипеде катил по старому шоссе сквозь чересполосицу света и теней. Шоссе виляло меж холмов Колымагиных Гор, и сосны кружились вокруг Моржова хороводом. Валявшиеся на асфальте шишки из-под колёс велосипеда стреляли по придорожным кустам. Поясная сумка, сдвинутая на спину, одобрительно хлопала Моржова по заду. В сумке лежал пистолет - на случай, если потребуется кого-нибудь убить. Сосновое шоссе оставалось пустынным, и в неподвижных, косых полосах солнечного огня словно бы началось какое-то остекленение, едва просвечивающее слепящей паутинкой. Где-то вверху безалаберно верещали щеглы и синицы и по-учительски строго, будто карандашом по столу, постукивал дятел.
      Сейчас Юлька Коникова была учительницей в школе номер четыре. Моржов познакомился с Юлькой, когда сам ещё был одиннадцатиклассником, а Юлька - студенткой педтехникума. Это было чуть ли не во вречена боярина Ковязи. Но и тогда Моржов нуждался в Юльке исключительно по делу.
      В то время у Моржова был роман со Стеллой Рашевской из параллельного класса - последний чистый и честный роман в жизни Моржова. Но Моржов и Стелла были мальчиком и девочкой, и потому их роман начинал несколько зависать. Моржов уже тогда превращался в дарвиниста, считающего, что тот, кто не наступает, тем самым теряет свои позиции. Трудность, однако, заключалась в том, что Стелла согласилась бы сдаться только красивому наступлению - с плюмажами и развёрнутыми знамёнами. А Моржов в силу неопытности обеспечить этого не мог. Он вообще подозревал, что у него со Стеллой получится не въезд гвардии сквозь парадные ворота замка, а нечто вроде неувязки Батыя с Рязанью. Короче говоря, Моржову требовалась культура приступа. За культурой он и направился к Юльке.
      …Сосновый лес стоял на спине Колымагиных Гор, как плавник на карасе. Из светового мигания леса Моржов со склона последнего холма покатился в неподвижный блеск стариц и заводей - в заливные луга и рощи широкой пойменной долины Талки. Настой хвои и смолы, как взвар, поднялся вверх, а Моржов погрузился в тёплые и влажные запахи камыша и лягушек. Над шоссе искрами замелькали стрекозы. Высокие и пышные ивы под ветерком сверкали переливами листвы, как цыганки - монистами. За каскадами зарослей то слева, то справа изгибами берегов мелькали озёра, будто Моржов быстро листал глянцевый журнал лёгкой эротики.
      С лёгкой эротики всё и начиналось… Юлька была родом из деревни. В педтехникуме она наконец-то хватанула свободы и теперь считала себя настолько умудрённой, что мудростью можно и поделиться. Юлька бескорыстно обеспечила мудростью пару друзей Моржова - Димона Пуксина и Саньку Банана. И не то чтобы Юлька была развратна, нет… Просто педагогическое поприще она понимала как-то чересчур обширно. И Моржов тоже подался под покровительство Юльки. Да, честно признавался себе Моржов, он хотел Юльку использовать. Но Юлька сама заигрывала с ним, обещая всему научить и показать всякое разное. К нему, к Моржову, Юлька относилась куда лучше, чем к Димону Пуксину и Саньке Банану.
      Но с Моржовым дело пошло как-то вкось, не туда. Видя серьёзность Моржова, Юлька почувствовала возможность завысить свои требования. Тяжесть усилий, которые должен был предпринять Моржов, характеризовали нечеловеческое величие и необыкновенную высоту Юлькиного достоинства.
      Моржов долго ухаживал за Юлькой, гулял с ней, дарил цветы, водил в кино (даже дважды бил каких-то малознакомых молодых людей), но всё яснее ощущал шизофреничность ситуации. Свой пыл галантности, предназначенный Стелле, он почему-то тратил на Юльку, а вот Юлька своё желание Моржова почему-то удовлетворяла с Димоном Пуксиным и Санькой Бананом. Моржов же ходил без любви Стеллы и без близости с Юлькой, хотя, конечно, с множеством многозначительных Юлькиных обещаний.
      …Чуланская гора приподнялась над заливными лугами, словно севшая на мель канонерка. Моржов слез с велосипеда и одолел подъём пешком. Склоны Чуланской горы были усыпаны свалками и застроены сараями. Город Ковязин окружал себя пятном грязи и мусора, как неряшливый флот.
      В Соцпосёлке на Чуланской горе всегда был тихий час. Типовые двухэтажные домики, оштукатуренные и жизнерадостно окрашенные то в жёлтый, то в зелёный, то в розовый цвета, с течением лет и дождей обрели усредненно-общий оттенок. Открытые окна затягивала марля от комаров - словно плёнка на глазах у спящих куриц. Штакетники вокруг палисадников сонно валились то внутрь, то наружу. Навстречу Моржову по тротуару шли две бабы с вёдрами - обе в тапочках и домашних байковых халатах. В тени липы громоздился железный ларёк - памятник эпохи первичного накопления капитала. Судя по пыльной жаре, Соцпосёлок отверг эту эпоху, и ларёк стоял запертый и злобно заржавевший, словно подбитый танк.
      Как раз в эту эпоху у Моржова и закрались первые циничные мысли о продажности человеческих отношений. О продажности не в том смысле, что за деньги можно купить всё, а в том смысле, что отношения двух людей друг с другом должны быть всегда как-то взаимно эквивалентны. Взять, к примеру, его и Юльку. Они друг другу нравятся и как люди, и как возможные партнёры в постели. Каких-то ограничений на интим у них нет. А почему интим всё никак не стрясётся? Юлька утверждала, что это проверка чувств.
      Хренушки! - теперь понимал Моржов. Это не была проверка чувств. Проверка чувств - это форс-мажор. Но форс-мажора объективно не имелось. Объективно имелся торг. Если бы он сказал Юльке: «Дай!», а Юлька бы ответила: «Бери!» - торга бы не было. Но за «Бери!» Юлька требовала услуг. Значит, торг был. И само его наличие подразумевало, что девчонке (Юльке) есть конечная цена. Что девчонка (Юлька) продаётся.
      Моржов и тогда ничего не имел против продажи, и сейчас не имел, особенно когда сам получил возможность покупать. Но когда его обвиняли в цинизме или в дурном мнении о людях, это его раздражало, как неверный расклад теней на пейзаже с натуры.
      Тогда, с Юлькой, ему всё казалось, что остаётся приложить ещё ну чуть-чуть усилий - ну ещё один букет, ещё одна бутылка «Киндзмараули», ещё один (последний!) вечер в парке на каруселях, ещё добавить жара в поцелуи и силы в ладонях, сжимающих Юлькины груди, ещё на два-три градуса повысить тепло Юлькиного хорошего настроения… и ему наконец-то всё объяснят, покажут и помогут. А вот фиг!
      Моржов и сам понял, что это событие у него с Юлькой всегда будет на шаг впереди - и недостижимо, словно черепаха Зенона, за которой гнался обозлённый быстроногий Ахиллес, но так и не догнал. Едва Моржов набирал заслуг для вожделенной близости, Юлька всякий раз прибавляла себе цену. И остановиться Юлька уже не могла. Заигралась. Она стала заложницей своего кокетства и жеманства, исчерпала лимит моржовского терпения. Ей не хватило чувства меры, точнее - реальности" самооценки. Таких усилий Юлька уже не стоила, даже если бы Моржов её любил. И тогда всё закончилось.
      Впрочем, с Юлькой он остался в хороших отношениях. Они были квиты: он хотел её использовать, а она в ответ сама его поимела. Поэтому в дальнейшем ему доставляло мстительное наслаждение никак не реагировать на Юлькины посылы о легкодоступности обоюдной радости - дескать, сделай хоть шажок, и мы всё восстановим!… Но Моржов этого шажка не делал. А сейчас, похоже, придётся.
      …На перекрёстке под немигающим жёлтым огнём светофора кипел радиатором хлебный фургон. Перед бампером фургона улицу переходила древняя старушка с палочкой - переходила так медленно, что водитель не выдержал, выпрыгнул из кабины и пошёл в супермаркет за сигаретами. Большие окна-витрины супермаркета на три четверти были заложены кирпичной стенкой. Не то чтобы в Чулане орудовали банды грабителей - просто магазину не хотелось тратиться на покупку огромных стёкол, если витрину раскокают.
      Из-за этого супермаркета финал моржовских взаимоотношений с Юлькой и получился драматичным. В тот летний вечер они - Юлька, Моржов, Пуксин, Банан и ещё с пяток обалдуев и раздолбаек - пьянствовали во дворе банановского дома. Выпивка, как обычно, кончилась посередине настроения. Моржов, как самый сознательный и высокий, отправился в супермаркет за бутылками. Когда он вернулся, Юльки и Банана в компании уже не было.
      Они явились спустя полчаса. Банан уводил Юльку в свою пустую квартиру. Искоса глянув Юльке в вырез кофточки (а он всегда всем девчонкам, если мог, то заглядывал туда), Моржов обнаружил исчезновение Юлькиного лифчика. Почему-то Моржову показалось, что Юлька после Банана не надела лифчика затем, что незачем, ежели скоро опять снимать. Например, для него, для Моржова. И Моржов забрал у Банана ключи от квартиры и вскоре тоже повёл Юльку в дом.
      Но сеанса не получилось. Юлька так искренне просила «Не надо», что Моржов решил уточнить напрямик:
      – Я не понял, я чем-то хуже Банана и Нукса?
      – Не лезь в мою личную жизнь! - тотчас вспылила Юлька.
      Значит, с Пуксом у неё - личная жизнь, и с Бананом - тоже. А с ним? И вообще: лезть в постель и лезть в личную жизнь - это одно и то же или нет? Раньше Моржов думал, что одно и то же. Ну, у проституток не одно, так Юлька же и не проститутка. Они, блин, парочкой два месяца по Ковязину шастали… Или у Юльки сразу несколько параллельных личных жизней: первая - с Бананом и Пуксом, вторая - с Моржовым, третья, четвёртая, пятая - с кем-нибудь ещё?… Эдакая live-сортировочная… Моржов не стал углубляться в эти размышления, извинился и отпустил Юльку.
      А наутро его посетили новые соображения. Вот Юлька сказала «Не надо!», и он отступил. А у неё появилась новая линия обороны. Теперь она могла требовать от него услуг ещё и ещё, в награду раздеваясь, а потом объявляя: «Не надо!» И он будет отступать. Потому что, отступив один раз, этим он сам обозначил допустимую для себя границу, и пересечь её без разрешения Юльки будет уже насилием. А насилия Моржов не любил. Изнасиловать Юльку он уже сто раз мог и без двухмесячного марафона.
      Да сколько можно, ядрёный корень? Раздевая пьяную и податливую Юльку, Моржов думал, что победа близка, а вместо победы встретил новенький, отлично вооруженный дот. И тогда Моржов плюнул на Юльку, и ушёл окончательно, и взял Стеллочку так, как смог, - неумело, грубо и недобро.
      …Кирпичные витрины супермаркета навевали какие-то оборонные ассоциации: линия Маннергейма, рейхсканцелярия… Для рейхсканцелярии супермаркет назывался несколько неуместно - «Нежный». (В Ковязи-не уже имелись «Добрый», «Любимый», «Семейный», «Дружный» и «Ласковый», а боезапас слащавости был ограничен.) У дверей магазина мужик в трико, пиджаке и бейсболке укладывал в кузов грузового мотороллера мешок вермишели - видно, собирался ехать в дальнюю деревню, в какое-нибудь Нижнее-Задолгое. Над крышами, липами и трубами кочегарок висело поразительно просторное небо с двумя облаками, слегка пожелтевшими от солнца, как от старости.
      …В общем, у Моржова были все поводы ненавидеть Юльку. Ладно там - «не дала»; не она первая, не она последняя. Но на неё он, мальчик, надеялся: ждал, что она научит его любви в плотском, тёплом, нежном (как супермаркет) смысле этого слова. Она сама обещала это сделать. А он к тому же ещё и заслужил. Но Юлька этого не сделала, обманула. И Моржов так никогда и не смог испытать по отношению к любой своей женщине благодарности, потому что больше никогда и не ждал от баб ничего вменяемого, человеческого и разумного. Когда он хотел девчонку, он её и добивался - пусть даже осторожно, деликатно, а всё равно с безразличием к её мнению. Хватит: с Юлькой он слушался-слушался, да ничего не получил. Говоря как в учебниках литературы, Юлька не проявила по отношению к Моржову своих душевных женских качеств. Видимо, она считала душевные женские качества тождественными физиологическим. Однако физиологию Моржову неплохо растолковали Димон Пуксин с Санькой Бананом. И всё-таки Юльку Моржов хранил на солнечной стороне памяти.
      Чуланская школа стояла в глубине двора и была компактной, как посылочный ящик. Моржов знал, что Юлька заведует школьным летним лагерем. У входа в школу на скамейке сидели и пили пиво три парня. Рубашки они сняли и обмотали вокруг талий, отчего казались крутобёдрыми, словно девушки топ-лесс. Тела у парней были белые, руки - тонкие, а головы - бритые и мятые. Под скамейкой в пыли валялся проколотый футбольный мяч, словно четвёртая, запасная голова.
      Моржов вкатил велосипед в тёмный, прохладный вестибюль - от парней подальше. Дети, что содержались в лагере, сейчас наверняка спали в спортзале. Спортзал находился слева; Моржов пошёл направо. Юлька Коникова в одиночестве сидела в директорском кабинете за столом и пила чай.
      Моржов остановился в дверях.
      – Купила мама коника, а коник без ноги, - пропел он дразнилку времён их нелепых отношений.
      Юлька оглянулась и просияла. Моржов вошёл и потребовал:
      – Ну-ка, встань!
      Юлька послушно поднялась, лукаво щурясь на Моржова. Моржов по-хозяйски осмотрел её спереди, заглянул за спину вниз.
      – Проверяю, всё ли на месте, - сообщил он тоном завхоза.
      – Ну и как? - горделиво спросила Юлька, быстро упёрлась рукой в пояс и оттопырила зад.
      Моржова ещё в те давние времена потрясала какая-то лаконичная пластичность Юльки - всего два движения, но в них сгустилось и вспыхнуло столько обещания, что у Моржова, как встарь, закипело в голове. Юлька засмеялась и уселась за стол.
      – Нужна более детальная экспертиза, - сквозь зубы вздохнул Моржов, усаживаясь напротив.
      – Что это за намёки? - тотчас клюнула Юлька.
      С переменой девичьей привлекательности на бабью Юлька, пожалуй, только выиграла. Как и многие женщины едва за тридцать, она раздалась вширь, зато яблочно округлилась. По мнению Моржова, Юльку испортила лишь короткая стрижка под мальчика. Моржов считал, что такая стрижка - знак недостаточного мужского участия в жизни женщины. Или переизбыточности её мужских обязанностей. Так сказать, метро-сексуальность, застрявшая в колдобине неналаженного быта.
      Относительно Юльки Моржова это ободрило - как свидетельство его дополнительных шансов. Моржов напрягся, выпуская в Юльку целый рой флюидов. Контуры Юльки задрожали: это начинал формироваться мерцоид.
      – Никаких грязных намёков! - отпёрся Моржов, зная, что боже его упаси сказать правду: всем планам крышка. - Пошли погуляем? Пообнимаемся, поцелуемся, как дети малые.
      – Я же на работе,- с достоинством возразила Юлька.
      – Свинти как-нибудь, трудно, что ли?
      – Чужие проблемы, конечно, решать не трудно.
      Моржов догадался, что Юлька автоматически включила привычный набиватель цены. Правда, сейчас (в отличие от первого захода) Моржов уже знал, чем заплатить проще.
      – Тогда я тебя подожду, - сразу сбил цену Моржов.
      Юлька быстро сообразила, что прогул и вправду ценится невысоко. Надо торговаться не за это. И вообще, нужны варианты.
      – А что мы будем делать? - спросила она.
      – Чего пожелаешь. Пойдём в кабак. Или на пляж. Или на набережную пить вино. Или к тебе домой. Или залезем на Спасский собор и будем кидать в прохожих кирпичами.
      Юлька размышляла. Её мерцоид набирал плоти и цвета, а Моржов чувствовал, что раскочегаривается синхронно этому процессу. Моржов понял, что Юлька выбирает главное направление, по которому продолжится торг.
      – Для кабака я не одета, - сказала Юлька. - На пляж и на набережную мне нельзя - я же учительница. А дома у меня ремонт.
      Моржов знал Юлькины житейские обстоятельства, и ему тотчас захотелось встрять и помочь. Денег для Юльки ему было не жалко, а саму Юльку - жалко. В далёкой юности Моржов всегда прикидывал, как девушка станет смотреться его женой. Сейчас же ему всегда было интересно, как он сам может вклиниться женщине в её жизнь. А Юлька была не Милена, которую надо оплатить и потом убедить, что она отдаётся бесплатно. Юлька, принимая услугу, сразу принимала и красноту платежа. «Ремонт-ремонт… - подумал Моржов. - Сколько он может стоить? Если бригаду нанять - тыщ десять». Но ремонт - дело будущего… А сейчас, похоже, оставался только вариант со Спасским собором.
      – Значит, никак не выходит пообщаться, да? - уточнил Моржов.
      Юлька поняла, что сама себе наступает на подол.
      – Н-ну, домой-то можно. - Юлька слегка отработала назад. - Если тебя не смущает извёстка там, обои…