Мальва посмотрела вверх, и ей захотелось на простор, увидеть небо, то небо, что над Чатырдагом, где можно рукой дотянуться к звездам, где клубятся свободные туманы и ложатся на отдых возле пещер, чтобы окутать прохладой желтые кости тысячи казаков...
      Казачка... А они мчатся на конях в горы, им надо спрятаться от неисчислимого войска Кантемира... Клубится дым, выедает глаза, душит, но ни один из них не сдался в плен.
      Так зримо предстало перед глазами сказание старого Омара, тронуло сердце, смяло его, сжало. От жгучей тоски ощутила щемящую боль в теле. Эта боль была похожа на любовь, но не совсем, она была жгучая и сладостная, неизвестно почему заставлявшая литься слезы из глаз, и неизведанное чувство вдруг прорвалось в давно забытой песне:
      Ой що ж бо то та за чорний ворон...
      - Казачка... - прошептала Мальва, идя по узкой дорожке, и вздрогнула: из-за густого куста лавра на нее были устремлены глаза того евнуха, которого она прогнала, выходя из гарема.
      Душа содрогнулась от унижения, в груди закипела ярость: хан подсылает скопца, не доверяет ей, а сам не приходит. А сам, наверное, развлекается в других гаремах... Хотела закричать на евнуха, как смеет он не выполнять воли ханской жены, но скопец смотрел на нее нагло, злобно, и она поняла, что евнух сильнее, чем она, он тут хозяин, а она - рабыня. Бросилась бежать - но куда? И сердце охватила нестерпимая горечь по той свободе, которая была уже добыта руками, трудом матери...
      Пошла, опустив голову, между клумб с нарциссами, будто покрытых белой пеной, открыла калитку к Соколиной башне - в проходе тоже стоял евнух. И вдруг кроткая ханым сердито крикнула:
      - Прочь! - и скопец исчез.
      Взбежала по винтовой лестнице наверх, прижалась к решетке. И здесь всюду стены: высокие минареты Ханджами, за ханскими конюшнями - сторожевая башня, массивные ротонды усыпальниц, с запада - стена гарема, и лишь со стороны парадного входа - небольшая щель между сторожевыми башнями, сквозь которую видна улица. Ей хочется туда, а хан не приходит, ей нужно к матери, но как она пойдет, когда хан не приходит, она должна видеть людей живых, сильных, а хан не приходит... И всюду хан, всюду хан, как эти окружающие ее стены, как та цапля возле колодца, а она - золотая рыбка в пышном мраморном бассейне.
      И вдруг неожиданно, словно гром среди безоблачного неба, словно пушечный выстрел, со стороны парадных ворот волной ударила дружная песня, самая нежная, материнская, песня ее детства, десятками голосов зазвучала свежая, свободная, просторная, как небо, отобранное у Мальвы:
      Ой, що ж бо то за бурлака,
      Що всiх бурлак склика?...
      Кто ее здесь поет? Почему здесь? Как случилось, что на улицах Бахчисарая звучит украинская песня, когда-то безразличная Мальве, а теперь такая родная?
      Она встала на карниз, еще выше, и перед нею открылось разноцветное море кунтушей и жупанов: может, это из тысячеголовой пещеры пришли чубатые казаки на банкет к хану или отомстить ему? Выбивают пробки из бочек, кружками пьют вино; горят костры, развеваются на ветру языки пламени, разносится запах жареного мяса; дружный хохот, выстрелы из мушкетов - и снова бравая, победоносная песня:
      Ой, що ж бо то та за чорний ворон,
      Що над морем кряка?...
      Тоска, созревавшая годами в душе, прорвалась, хлынула слезами.
      - Кто вы? Откуда вы? - в изнеможении трясла Мальва самшитовую решетку.
      Неделю тому назад Ислам-Гирей бесцеремонно и грубо изгнал купцов за пределы дворца - ему сообщили, что к нему едет Тугай-бей со свитой и вместе с ним возвращается в Бахчисарай Сефер Гази.
      Хан неподвижно стоял посреди комнаты в ожидании, забыв о своем ханском сане, когда вошли они оба, такие нужные ему сейчас, сильные мужи Крыма. Какой же силой обладал Тугай-бей, что осмелился ввести во дворец изгнанника Сефера Гази?
      В черной меховой шубе с бобровым воротником и в зеленом тюрбане у порога стоял учитель, которого предал воспитанник. Те же прищуренные глаза с узкими щелками, по которым не узнаешь, доволен он или гневается, такое же морщинистое лицо и редкая бородка. Рядом с ним холодно-мрачный Тугай-бей в ярко-желтом плаще. Он слегка наклонил голову, подчеркивая сдержанным поклоном свою независимость от хана.
      - Эфенди Сефер Гази пожелал увидеться с тобой, великий хакан. Он хочет дожить свой век в Бахчисарае, ширинский бей об этом знает, и теперь ничто не угрожает твоему аталику. Пусть только один волос упадет с бороды Сефера Гази, и ор-бей Тугай покажет наглецам силу неисчислимых ногайцев.
      Темные глаза Ислама спрятались под веками, словно хотели скрыть радость перед Тугаем.
      - Сеферу Гази, - сказал он, - рано еще думать о стариковском отдыхе. Он возвратился в Бахчисарай как благороднейший советник хана, уполномоченный и доверенный ага.
      На мгновение раскрылись глаза старика, и снова веки сошлись. Сефер Гази поклонился хану.
      Ислам Гирей ответил учителю тоже поклоном. Ему хотелось обнять старика, но рядом стоял с напускной гордостью Тугай-бей, нельзя было давать волю чувствам. А в голове роились те же мысли, что и прежде: не хитрее ли Тугай злобных Ширинов, которые пытались подчинить себе хана силой? И почему именно сегодня он приехал вместе с Сефером Гази в Бахчисарай?
      - Хан, - промолвил Тугай-бей, не меняя стального тона в голосе, - к тебе направляются послы из Запорожья.
      Хан вздрогнул, это известие было слишком неожиданным для него.
      - Послы из Запорожья? От польского короля? Не решил ли Ляхистан уплатить дань?
      Тугай-бей улыбнулся кончиками губ. Сказал:
      - К тебе едет сам гетман войска Запорожского Богдан Хмельницкий,* который не признал себя подданным Ляхистана. Мы вчера встретились с ним на Перекопе. Я давно знаю его. Это большого ума и храбрости полководец. Он хочет начать войну с ляхами и едет к тебе просить помощи. Воля твоя. Но отказывать ему не следует. Только надо быть осторожнее с ним. Он хитер, как лис, юркий, как змей. И горд. У меня, бывшего друга, отказался взять фураж и баранов. Он также не желает останавливаться в Биюк-яшлаве, в нашем посольском стане. У него есть знакомые на Армянской улице.
      _______________
      * Сведения о поездке Б. Хмельницкого в Бахчисарай для
      переговоров с ханом Ислам-Гиреем имеются в сравнительно поздней
      (начала XVIII века) казацкой летописи С. Величко. Согласно другим
      источникам Хмельницкий отправил в Крым два посольства: первое
      возглавил Клыша, второе - Кондрат Бурляй.
      Хан сел на миндэр, оперся локтем на подушку. Долго молчал.
      - Тугай, останься на несколько дней в Бахчисарае, - сказал наконец хан.
      - Останусь, хан, - мягче, чем когда-либо, промолвил Тугай-бей. Собирался я этой весной выступить против казаков: гибнет скот, падают лошади, снова голод в Ногайской степи. А теперь я готов со своей ордой идти вслед за казаками. Выиграет Хмельницкий с нашей помощью - приведем большой ясырь из Польши, проиграют казаки - с них возьму живую дань.
      - Пускай благословит наши намерения аллах, - произнес хан. - Сефер, обратился он к учителю, - прикажи угостить казацких послов как весьма уважаемых гостей.
      В конце марта на вершине Топ-кая остановилось несколько всадников на легких аргамаках - в атласных жупанах, в шапках с красными шлыками.
      Впереди отряда стояли три всадника: богатырского роста длинноусый казак в суконном кунтуше, в меховой шапке с двумя пышными перьями посредине - беглец от шляхетской расправы гетман войска Запорожского Зиновий - Богдан Хмельницкий; справа - старше его по возрасту кропивенский полковник Филон Джеджалий*; слева - юноша в белой свитке, Тимош Хмельницкий**.
      _______________
      * Ф. Д ж а л а л и й (Д ж е д ж а л и й) был накануне
      Освободительной войны сотником реестрового Переяславского полка. 24
      апреля (4 мая) 1648 года возглавил восстание реестровых казаков в
      Каменном Затоне. В 1649 - 1654 годах являлся кропивенским
      полковником. Во время сражения под Берестечком (1651) казаки избрали
      его наказным гетманом.
      ** Т и м о ш Х м е л ь н и ц к и й (1632 - 1653) - старший сын
      Б. Хмельницкого. В феврале - марте 1648 года находился в Бахчисарае в
      качестве заложника, гарантировавшего исполнение гетманом условий
      договора с Ислам-Гиреем III. Позже был чигиринским сотником,
      отличился во время походов 1648 - 1649 годов. Его браком в 1652 году
      с дочерью молдавского господаря Василия Лупула Роксандрой (Розандой)
      был скреплен союз Украины с Молдавией.
      Гетман молчал. Филон Джеджалий посматривал на глубоко задумавшегося Хмельницкого, и ему казалось, что гетман сейчас мысленно прослеживает весь свой жизненный путь. Вспоминает детские и отроческие годы, проведенные в Жолкве и в Олесском замке, пребывание в мрачных стенах иезуитской коллегии во Львове, бои под Дюнкерком* и турецкую неволю**. И думает, как приумножить силы казачества, чтобы одержать победу в предстоящих боях со шляхтой. Хмельницкий знает, на кого опереться: он уже вел переговоры с путивльским воеводой Плещеевым и севским воеводой Леонтьевым***, которые уведомили царя Алексея Михайловича о намерении Хмельницкого.
      _______________
      * В боях французских войск, которыми командовал герцог Луи II
      Конде, с испанцами за овладение Дюнкерком принимали участие 20 сотен
      казаков. По некоторым данным, одним из командиров этого отряда был Б.
      Хмельницкий.
      ** Б. Хмельницкий был взят в плен турками в Цецорской битве 1620
      года. По его словам, он <два года испытывал лютую неволю>.
      *** Письма Б. Хмельницкого путивльскому воеводе Н. Плещееву и
      севскому воеводе 3. Леонтьеву, как и их донесения русскому
      правительству, содержащие сведения о победах украинского народа и его
      стремлении к воссоединению с Россией, сохранились в Центральном
      государственном архиве древних актов СССР в Москве. Опубликованы они
      во 2-м томе сборника документов и материалов <Воссоединение Украины с
      Россией> (М., 1954).
      <Да, будем опираться на братьев Руси, - размышлял Джеджалий, - и весь православный мир поддержит нас. Это сбудется, ибо извечна наша дружба, скрепленная кровью во многих битвах, и в частности в последней - азовской. А сейчас гетману нелегко, ему надо вести переговоры с извечным врагом. Он должен это сделать, чтобы обеспечить себе тыл. Для этого и приехал сюда вместе с сыном>.
      - Посмотрите, - указал гетман вниз нагайкой. - Еще раз посмотрите и подумайте, братья, чтобы потом не роптали и не возмущались. Там, внизу, видите, лежит змеиное гнездо - Бахчисарай. За каменными стенами, обвитыми хмелем и вьюнками, живут люди, которые не раз топтали нашу многострадальную землю. Слетелись они в этот яр, в одно место, словно жуки на навоз, и все ждут подходящего случая, чтобы расползтись по всему миру, чтобы уничтожать, пожирать, разъедать, тянуть чужое добро и невинных людей сюда, в свое логово. Им все равно, против кого воевать... Посмотрите теперь сюда, ближе. Вот тут, под нами, отгороженный четырехугольной стеной, окруженный зелеными тополями, стонет невольничий рынок. На таком рынке когда-то продавали и меня. Слышите вопли, рыдания?.. Там торгуют нашими братьями и сестрами. А мы идем в это осиное гнездо, чтобы обеспечить себе тыл, чтобы ногайцы не ударили нам в спину, когда мы двинемся на шляхту. Идем просить у них конницы, ибо у нас ее мало, а на волах далеко шляхту не прогонишь. И мы должны зажать в кулак нашу ненависть и боль и идти на поклон к извечным врагам. Поэтому еще раз прошу вас, братья, сказать свое последнее слово. Я уведомил об этом решении и воевод Руси.
      - Веди, батько, к хану! - хором ответили казаки.
      Армянская улица, залитая знойными лучами, змеей извивалась по склону горы мимо ханского дворца. Удивились, засуетились ее обитатели, увидев необычных гостей: заскрипели петлями ставни магазинных окон - вынесли товар войлочники, оружейники, башмачники, виноделы, зашумели, предлагали свой товар. Сбежались сюда купцы, гостившие у хана: голоколенные венецианцы, суетливые греки, бородатые московиты; выползли в черных сутанах польские иезуиты - члены Крымской иезуитской коллегии, которая недавно разместилась на Армянской улице.
      <О боже праведный! - ужаснулся Хмельницкий, вспомнив о своем пребывании во Львовской иезуитской коллегии. - Куда вы только не протянули свои щупальца! И тут, среди вас, мне, возможно, придется оставить своего сына... Что же вы сделаете с ним, когда я начну воевать со шляхтой? Но если надо будет - я и это дитя отдам на заклание, но вам, ханжи в черных сутанах, еще придется от злости пальцы грызть. Не пожелали разрешить королю пойти войной на Крым - я с Крымом пойду на вас. И вы будете еще проклинать шляхетских вельмож за то, что они пренебрегли мной>.
      На следующий день в ханский дворец отправился полковник Джеджадий. Его гостеприимно принял Сефер Гази-ага, но аудиенции у хана не назначил. Полковник возвратился в сопровождении слуг, которые принесли продовольствие и фураж. На следующий день повторилось то же, гетман мрачнел, а вокруг него все время увивались придворные хана и требовали подарков.
      Шесть раз докладывал Филон Джеджалий о приезде казацкого посольства, шесть раз его сопровождали ханские слуги с мизерными подарками. Только на седьмой день аяк-капу - ханский посол - сам прибыл к Хмельницкому, уведомил: хан ждет Ихмелиски-агу сегодня в посольском зале.
      Незадолго до обеда с Армянской улицы выехал гетман Хмельницкий с посольским эскортом. Впереди на белом коне ехал аяк-капу. У ворот дворца он велел казакам спешиться и следовать за ним.
      Обеспокоенный долгим ожиданием приема у хана, но с гордо поднятой головой шел Хмельницкий в ханский дворец. Иногда бросал взгляд на рябого юношу в белой свитке, который шагал рядом с ним, и его мужественное сердце сжималось, а в висках беспрерывно стучало: <На заклание, на заклание ведешь>.
      Аяк-капу поскакал на коне в глубь двора, велев послам ждать его в посольском саду. Их проводил в сад высокий плечистый сеймен. Джеджалий, взглянув на его белое лицо, пробормотал: <Проклятый янычар...> - и смутился от его ясного взгляда. Сеймен не понял слов казака, но почувствовал в них оскорбление. Его синие глаза смотрели на полковника с каким-то упреком и жалостью.
      Джеджалию стало не по себе, он подошел к сеймену и спросил по-татарски:
      - Ты давно с Украины?
      - С какой Украины? - пожал плечами Селим. - Я из Салачика. - Какое-то мгновение он помолчал, потом поднял на Джеджалия глаза и тихо спросил, словно хотел узнать тайну: - Скажи мне, почему меня всегда спрашивают, откуда я и кто моя мать? Я не знаю этого, а потому не понимаю, почему это интересует людей...
      - Потому что ты, хлопче, совсем другой. Ты не татарин и родом не из Салачика. Ты - с Украины.
      - Какие же они, эти люди с Украины? Я никогда не видел их.
      - А вот посмотри, - Джеджалий показал рукой на свиту послов. - Вон сам казацкий гетман.
      Селим снова пожал плечами:
      - Сюда много приходит иностранцев. Я же - ханский...
      - Нет, хлопче... Ты с Украины. Запомни это. И твоя мать, может, до сих пор убивается по тебе.
      Джеджалий вздохнул, отошел в тень кипарисов, выстроившихся в ряд с кустами самшита. Издали наблюдал за сейменом: в его глазах была печаль.
      Хмельницкий остановился перед посольской железной дверью, обрамленной ярко-красным мрамором с резьбой. Прочел сделанную золотыми буквами надпись над ней: <Этот роскошный вход и эта величественная дверь построена по повелению хакана двух материков и двух морей>.
      Гетман иронически улыбнулся: <Какие материки и какие моря, если у тебя нет ни единого челна, а по Черному и Азовскому морям плавают турецкие галеры, которые охраняют крымское побережье... Ты такой же вассал, как и я>.
      Железные ворота открылись, и под звуки барабанов аяк-капу проводил казацких послов вверх по лестнице в кофейную комнату.
      Евнух наполнял фарфоровые фильджаны крепким ароматным кофе и, кланяясь, подавал послам, которые, рассевшись на миндерах, с крестьянской непосредственностью рассматривали росписи на стенах и искусные витражи на маленьких окнах, прилепившихся чуть ли не под потолком.
      Аяк-капу собственноручно поднес гетману фильджан с кофе: Хмельницкий решил, что много дукатов уплывет из карманов, пока пригласит его к себе капризный хан.
      Однако долго ждать не пришлось. Слуга, который все время ходил то в кофейную комнату, то в посольский зал, вышел к послам и, согнувшись в три погибели, молча указал обеими руками на дверь, что значило: хан разрешает пожаловать к нему. Гетман направился в зал один.
      - Мне не нужен переводчик, - сказал Хмельницкий и прошел мимо немых рабов, стоявших у двери точно статуи.
      В правом углу зала на ворсистом красном ковре под малиновым балдахином сидел суровый, со скуластым лицом мужчина. Когда-то в Турции Хмельницкий видел османских пашей, знал их жестокий нрав и гордое высокомерие - ожидал увидеть таким и хана. Поэтому его приятно поразил хан своим видом сурового воина, которого только сан принудил надеть на себя большую зеленую чалму и сесть под малиновым балдахином. <Очевидно, он намного лучше чувствует себя на коне, чем тут, - подумал Хмельницкий. - Я мог бы с достоинством скрестить с ним саблю в поединке, мог бы идти плечом к плечу в равноправном союзе, но кланяться ему тяжело, ибо рыцарь рыцарю раболепных поклонов не отдает>.
      Хмельницкий какое-то мгновение видел перед собой только Ислам-Гирея, затем заметил братьев хана, сидевших рядом с ним, и ханских сановников, стоявших в стороне.
      Хан с любопытством присматривался к Хмельницкому. Ему понравилась величественная фигура гетмана, на которой так хорошо сидел жупан из белого сукна, а поверх него темно-зеленый кунтуш с откидными рукавами. Понравились и его кустистые брови, энергично сдвинутые к переносице, и молодецкие усы, но он ожидал от Хмельницкого поклона. Ведь прибыл он о чем-то просить.
      Гетман снял шапку и опустил голову на грудь, длинный чуб его упал вниз. При этом он положил у ног дорогую дамасскую саблю и пистоль с инкрустированной костяной рукояткой.
      - Милостью аллаха великой орды высокочтимый хан, - начал гетман, - у рыцаря нет богатства, поэтому приношу тебе то, что дает нам жизнь и на что мы питаем надежды, а кроме этого, еще и глубокое уважение к твоей особе полководца и богатыря.
      - Хорошо говоришь, - ответил хан. - Знаешь, чем подкупить воина. И переводчики, вижу, не нужны тебе... Что же тебя, Ихмелиски, привело ко мне в эту весеннюю пору? Ведь не так давно, как мне известно, ты готовился вместе с королем идти на меня войной.
      - До сих пор мы были врагами, - не опуская глаз, продолжал Хмельницкий, - только потому, что казаки гнули шею в шляхетском ярме - и потому воевали с тобой поневоле. Теперь мы хотим сбросить позорное иго и предлагаем вам дружбу.
      - Но ты ведь подданный короля и изменяешь ему. Чем я гарантирован, что ты не изменишь и мне?
      - Хан, нельзя назвать изменой справедливую борьбу. Гетман Дорошенко не считал Шагин-Гирея изменником*, когда тот начал справедливую войну против кафского паши и Кантемира-мурзы. Предать можно отца. Изменить можно отцу, но не своему душителю. А на Украине тирания шляхтичей горше всякой другой. Поэтому мы решили пойти войной на шляхту, которая является и твоим врагом. Она пренебрегает твоим славным именем, не платит тебе дани, еще и нас подстрекает нападать на вас. Вот посмотри. - Хмельницкий вытащил из-за обшлага рукава бумаги и подал их хану. - Это привилегии, которые предоставил нам король в уплату за то, чтобы мы двинули свои войска на Крым. Поэтому мы просим тебя выступить вместе с нами против предателей и клятвопреступников.
      _______________
      * Михаил Дорошенко, являвшийся в 1625 - 1628 годах гетманом
      реестрового казачества, поддерживал крымского хана Шагин-Гирея в
      борьбе с претендентом на ханский престол Кантемиром.
      Ислам-Гирей принял бумаги и передал их плосколицему бородатому старику, который, казалось, дремал, стоя справа у трона.
      - Дай переводчикам, пусть слово в слово перепишут человеческим языком, - сказал Сеферу Гази и снова повернулся к Хмельницкому: - Чем ты, гетман, можешь поручиться, что твои намерения и помыслы чистосердечны?
      - Дай мне твою саблю, хан, - ответил Хмельницкий. Он взял из руки Ислам-Гирея карабелу, поцеловал лезвие и произнес: - Клянусь творцу всей видимой и невидимой твари, что все, что прошу у его ханской милости, делаю без коварства. Если же я говорю неправду, сделай так, боже, чтобы эта сабля отделила мою голову от тела.
      - Тяжкая клятва, - промолвил хан, - но ты призываешь в свидетели своего бога. Оставь мне своих достойных заложников, гетман.
      - Хан, одного моего сына замучил изувер Чаплинский*. Второго оставлю тебе заложником, - хриплым голосом произнес Хмельницкий, и боль исказила его лицо.
      _______________
      * В некоторых современных источниках встречаются утверждения,
      что сын Хмельницкого умер после избиения слугами чигиринского
      подстаросты шляхтича Чаплинского во время набега последнего на хутор
      Хмельницкого Суботов. Сам гетман писал, что сын <еле живым остался>.
      Ислам-Гирей одобрительно кивнул головой и в знак согласия ударил руками по бедрам.
      - Сказал пророк, да благословит его аллах, дружба с мудрым - это на пользу вере. Что же, Ихмелиски, я согласен установить союз с тобой. Но к войне я еще не готов. Но разрешаю своему перекопскому бею с его ногаями пойти тебе на помощь.
      Хан указал рукой на сановников, стоявших сбоку, Хмельницкий присмотрелся к ним и только сейчас узнал лицо Тугай-бея. В глазах гетмана вспыхнула радость, он поклонился хану и его советникам.
      На следующий день казаки веселились на радостях посреди площади перед ханским дворцом. Была пасха, второе апреля.
      Хмельницкому же было не до веселья. Мрачный как ночь, опечаленный, сидел он в комнате старого армянина Аветика-оглы, и казалось ему, что у него отнялись руки. Его сокол - Тимош - в ханском дворе, и жизнь сына будет зависеть от первого сражения с войсками коронного гетмана Потоцкого. А потом - или победа и свобода народу и свобода сыну, или же еще более тяжкая жизнь, словно темная ночь, для Украины и цепи галерного гребца на руках у Тимоша.
      Казаки праздновали пасху. Выносили из магазинов вино, набирали полные кувшины, шум и хохот врывался в комнаты хана.
      - Гяуры празднуют свой байрам, - доложили слуги хану.
      Ислам-Гирей приказал выкатить казакам три бочки вина и зарезать пятнадцать баранов в знак его милости.
      Задымились костры, захмелели головы казаков, и разнеслась над чужой тесной землей раздольная, как дикая степь, могучая, как воды у днепровских порогов, песня:
      Ой що ж бо то та за чорний ворон,
      Що над морем кряка?,
      Ой що ж бо то та й за бурлака,
      Що всiх бурлак склика?!
      И отразилась песня туманным воспоминанием детства, материнской болью и только что пробудившейся тоской в сердце женщины, которая стояла за решеткой на Соколиной башне.
      - Кто вы, откуда вы тут появились? - шептала Мальва-Соломия на языке матери, прижавшись челом к самшитовой решетке, не замечая ехидно-подозрительных взглядов евнуха, стоявшего за колонной внизу. Откуда вы тут появились так поздно?!
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      Засвiт встали козаченьки
      В похiд з полуночi!..
      Украинская народная песня
      Семьсот рек и четыре - все они впадают в Днепр, а одна речушка, совсем маленькая, всю правду Днепру поведала... Ой да подул ветер низом, да обдал мачты кедровые, паруса белые и разнес славу о казацкой расправе по всему необъятному миру.
      Ой, что же это за Хмель?
      Разносилась казацкая песня над быстрыми реками, над тихими морями да за тридевять земель, и воспевался в ней не тот хмель, что по шесту вьется, а славный Хмельницкий, что у Желтых Вод со шляхтой сразился.
      Хмельницкий? Какой Хмельницкий?
      Разве вы не знали до сих пор о нем? Да это тот, чья слава прогремела три года тому назад от Дюнкерка до Сарагосы, когда граф де Бреже* подписал договор с королем Владиславом о службе казацкого полка у французского генерала Конде. Тогда старый дипломат сам удивлялся храбрости запорожцев и таланту Хмельницкого, теперь же его встревожил самостоятельный поход казачества в союзе с татарами на Польшу, и он предложил королю помощь Франции.
      _______________
      * Г р а ф д е Б р е ж е - французский посол в Польше во
      времена Хмельнитчины.
      Тот самый Хмель! Габсбургский дипломат Франц Лизоля поскакал к цесарю уговорить его, чтобы он воспользовался случаем и взял Польшу под свой протекторат; вождь английских индепендентов Оливер Кромвель поздравлял гетмана Украины с победой над католиками; приуныл претендент на польский престол семиградский князь Юрий Ракочи*; венецианцы довольно потирали руки: Польша вынуждена будет вступить в войну с Турцией.
      _______________
      * Ю р и й (Дьердь, Георгий) II Р а к о ч и (Ракоци) был князем
      Трансильвании (Семиградья) с 1648 по 1660 год. Поддерживал
      дипломатические отношения с Б. Хмельницким, а в 1656 году подписал с
      гетманом договор о совместной войне против Польши.
      А Хмельницкий, двигаясь от Желтых Вод на Корсунь с развевающимися знаменами, послал гонца с письмом к Алексею Михайловичу: <Желали бы мы иметь самодержца - такого хозяина своей земли, яко ваше царское величество, православный христианский царь>*. И через севского воеводу Леонтьева получил ответ, в котором царь обещал поддержать казаков. Победная песня звучала над взбудораженным миром, долетев до крымской земли.
      _______________
      * Перевод слов из письма Б. Хмельницкого царю Алексею
      Михайловичу, отправленного из Черкасс 8 июня 1648 года. Подлинник
      хранится в Центральном государственном архиве древних актов СССР в
      Москве.
      - Что же это за Хмель? - заговорили сеймены в ханском дворце, шепотом переговаривались купцы на ясырь-базаре, шипели иезуиты на Армянской улице.
      Только Ислам-Гирей молчал, словно не ведая о том, что перекопский ор-бей Тугай шагает по Украине с шестью тысячами ногаев рядом с Хмельницким.
      Шестнадцатилетний заложник Тимош Хмельницкий находился в Чуфут-кале на положении знатного пленника, ожидая письма от отца. Победа или неудача, полковничий бунчук или цепи галерного гребца? Юному рыцарю, выросшему в седле, умевшему стрелять из ружья из-под брюха коня, а из лука - правой и левой рукой, тесной была караимская крепость, окруженная со всех сторон глубокими ущельями; тесной была пещера, где должен был жить, неприветливыми и чужими казались мрачные караимы, жившие, словно кроты, в каменных норах и настороженно присматривавшиеся к новому поселенцу.
      Но от отца не было вестей. Однажды апрельским утром возле входа в подземелье поднялся необычный шум, к сыну гетмана долетело настойчивое: <Темиш, Темиш!>, жители пещерного городка чего-то требовали у охраны, и в их криках слышалась угроза. Тимош подошел к выходу, но часовой сеймен задержал его и не разрешил выйти. Только вечером, когда караимы спали, часовые позвали Тимоша и тихо, крадучись, провели его через восточные ворота крепости. Заложник хана оказался в знакомом доме старого армянина Аветика-оглы, у которого недавно останавливался Хмельницкий.
      Хозяин сообщил Тимошу новость, которая облетела весь мир: отец его одержал победу под Желтыми Водами. А мог бы и не узнать об этом. Победа казачьих войск чуть было не освятилась кровью гетманского сына. Реестровые казаки, выступившие против Хмельницкого под началом молодого гетмана Потоцкого, казнив старшин Ивана Барабаша и Илляша Караимовича, перешли на сторону запорожцев. Весть об убийстве потомственного караима переяславского полковника Илляша - дошла до Чуфут-кале, и караимы потребовали крови за кровь.
      В первый день своего пребывания на Армянской улице Тимош увидел, что он здесь находится не в безопасности. Польские иезуиты в черных сутанах шныряли по улицам, по вечерам останавливались у окон светлицы Тимоша, выкрикивая проклятия, а утром Аветик-оглы увидел на ограде нарисованные кистью черные кресты. Старик посоветовал Тимошу, чтобы он попросил убежища у хана в стенах его дворца. Но ответа от хана он так и не получил.
      Наконец пришло письмо от отца. <Дорогой мой сынок, - писал гетман, божьей милостью храброе войско Запорожское разгромило шляхту, но анафемский аспид еще не уничтожен - война только начинается. Попроси хана, чтобы соизволил принять тебя в своих покоях, и скажи ему, что добычу, которую получили татары под Желтыми Водами, нельзя сравнить с той, которую они получат, если немедля придут на помощь казакам с большим войском. До сих пор мы имели дело со слугами, отныне будем воевать с панами - знатными и богатыми>.
      Тимош передал хану письмо гетмана, но Ислам-Гирей снова на него не ответил. Медленно и тоскливо тянулись дни в тревоге и ожиданиях.
      Только в мае, когда Тимош уже и не ждал приема у хана, на Армянскую улицу прискакал сеймен хана. К белому славянскому лицу его так не шла татарская военная форма, что Тимош в первый момент подумал: <Кто-то из Низа, переодетый. Что за вести он принес?>
      - Хан ждет тебя во дворе своего дворца! - произнес сеймен и повернул коня.
      Готовый к самому худшему, Тимош вошел через открытые ворота на ханский двор и чуть было не закричал от неудержимого злорадства. Хан, в шубе и белом тюрбане, гордо сидел на седом аргамаке, а напротив него под эскортом ногайских воинов стояли два шляхтича. Один, хорошо знакомый Тимошу, - длинноволосый, седой, с торчащими веером усами, в нагрудном панцире; второй - в круглой бобровой шапке с перьями и в красном изодранном жупане.
      - Егомость пан краковский, великий коронный гетман Потоцкий и черниговский воевода польный гетман Калиновский*, - прозвучал голос ногайского мурзы Салтана, который привел с Украины знатных пленников, отныне рабы великого хана Крымского улуса Ислама-Гирея.
      _______________
      * Попавшие в плен к казакам во время Корсунской битвы великий
      коронный гетман, краковский каштелян Миколай Потоцкий и польный