Юрий Иваниченко
      Эдик - Валентин
      Что меня до сих пор трогает, так это наша внутренняя несоразмерность. Кто угодно давным-давно бы вымер, и может быть, даже имени на память грядущим ученым не оставил, а мы живы, мы ничего себе, мы даже что-то свершаем и на что-то надеемся. Вообще у меня такое подозрение, что наш народ настолько силен некоею тайной силой, что нормально двигаться может, только возложив вериги на плечи, набив карманы мусором потяжелее и напялив ботинки со свинцовыми подошвами. Вот тогда - все устойчиво, не шатко, не валко, а что скорость невелика, так это не беда: глядишь, на чуть-чуть от вериг (скажем, чиновничества) ослобонимся, и сразу же вскачь догоним передовые нации. Чтобы опять обверижиться и топать ни шатко, ни валко. Всю же историю так, ей-богу: даже варягов пригласили не от слабости, а от силы, наняли их, как нынче, бывает, две могучие державы нанимают горстку независимых посредников. Думаю, если _иго_ и вправду было, то потому лишь, что опять-таки верига понадобилась, укротиться немного, а может - и о душе подумать. Когда сила да свобода играют - разве тут до самоусовершенствования? Нет, нам самим Орда понадобилась, обойтись без нее не могли, и бог весть чего бы натворили, если бы не _вериги_ - а это потом уже, позабыв, где причина, а где следствие, заголосили про _иго_. Или вот сейчас: всем же понятно, что с чиновничьим багажом, благонакопленным за полвека с гаком, вскачь ну никак не рванешь, - а осторожненько стаскиваем, разгружаемся, когда уже совсем кислород перекрывается: чтобы не полететь слишком быстро. И так во всем, и в большом, и в малом; и просто поразительно, какие преграды, какие завалы преодолеваются; больше всего мне нравится, что иногда ухитряемся обгонять, не, догоняя... Чтобы потом топтаться на месте, и ждать, пока все остальные не только подтянутся, но и переплюнут. Только на моей памяти у нас в вычислительной технике это происходило трижды - если говорить о серьезных путях, о _принципиальных_ разработках, переворачивающих сложившуюся практику. Был и четвертый раз, но о нем, слава богу, широко не известно. Иначе мои шансы получить хоть какую-то компенсацию за пятилетнюю возню с этим психом испарились бы начисто. А все остальное, что мне удалось за эти годы из Эдика выжать, ни мои нервы, ни мои дипломатические усилия не окупает. А так я все-таки рассчитаюсь. Экспертная комиссия прошла благополучно, и уже начальная цена меня вполне устраивает. Но не надо забегать вперед: некогда не дели шкуру неубитого медведя. Может все сорвать и сам Эдик, хотя, мне кажется, у него теперь совсем другие заботы. Возможно, он и не знает об аукционе, тем более что они давно уже не событие, и кроме "Вечерки" да самих заинтересованных лиц, никто на них не реагирует. То ли было дело в начале девяностых, когда об этом писали все центральные газеты, а телевидение показывало дважды, прямой репортаж и потом _бриф_ в вечерней сводке! Вот тогда, кстати, я Эдика впервые и увидел. Не помню, уж по какому поводу сидел у телевизора - наверное, футбола ожидал, а тут как раз показывали открытие сильно молодежной и очень сильно шумной выставки. И вот среди тех, кто делал там шум и брызги, чуть ли не больше всех жестикулировал и явно набивался в любимцы публики, я узнал своего практиканта, полгода назад спроваженного с оценкой "хорошо" заканчивать диплом.
      Не могу до сих пор оказать, что именно меня тогда задело. Не помню? Нет, скорее не формулируется так однозначно. Все понемногу. И то, что как-то не привык еще до тех пор видеть знакомых по телевидению. И то, что появился там тихоня-практикант, парень с несомненными способностями, но и с несомненными мухами в голове, совсем в непривычном виде и вел себя так, как прежде и подумать я никак не мог о нем. И то, что всем своим неокладным, длинным телом, широкими жестами паучьих рук, взглядом из-под путаницы светлых волос, мучительно напоминал кого-то, и сейчас только я начинаю догадываться, кого именно. И то, что его картинки - услужливая камера показала, - странно не соответствовали ни его облику, ни тому уровню, который прорезался в небрежно, легко выполненных заданиях, которые и обеспечили, вопреки "мнению" и даже настоянию и руководства, и соседей из шестой лаборатории, Эдику "четверку" по практике.
      Все вместе, всего понемногу. Но будет явным преувеличением сказать, что я так уж решительно обратил на него внимание, прям-таки потерял сон и аппетит. Досмотрел с удовольствием игру на кубок, а назавтра вроде как и думать забыл, и не вспоминал добрые полгода, если не больше, до самой Штатовской компьютерной выставки в Сокольниках.
      Что умеют штатники показать товар лицом, это да; а еще больше да, что таки есть что показать. Дело прошлое, скажу, что к тому времени моя "ЭРМИНИ" справлялась почти со всем, обещанным в рекламных проспектах Ай-Би-Эм, но чего это нам все стоило, и насколько она в работе была корявее, и говорить не хочется. И не было у меня никакой уверенности, что штатники показывают действительные возможности своего оборудования. Тем более это подозрение окрепло, когда я попытался переговорить с обслугой. Оказалось, что все они - специалисты по маркетингу, дизайну, рекламе, и владеют - правда, прилично, - только работой на персональных компах; что же касается выставочного оборудования, так ничего особого из них не выжмешь, и не потому, что очень стойкие, а потому, что ничего лишнего (с точки зрения компаний, поставивших оборудование), они и не знают. Возможно, ничего сильно нового и не было, а все-таки подозрительно и любопытно. Вот если бы взломать машину, получить листинг, прочесть матобеопечение, выписать начинку процессоров и расшифровать информационные каналы... Но - нельзя. А кое-что просто невозможно, как по мертвому мозгу не прочесть отлетевшие мысли, не выпотрошить содержание памяти ушедшего человека...
      А народищу в Сокольники набежало - не протолпиться, знает народ, что где в мире на каком уровне, да и сходных проблем в последнее время появилось немало. Да, ходят, смотрят, многие уже попробовали поработать на ПК, к вящему удовольствию и обслуги, и собравшейся публики. А пацаны накрепко облепили длинный-длинный ряд игровых компьютеров, занимающий всю торцовую стену большого павильона, и оттуда беспрестанно доносятся сдавленные крики, выстрелы, взрывы и лязганье, а также еще целый ряд звуков, не имеющих названия, но явно милитаристского происхождения. Ну ладно, они-то получат причитающуюся им дозу психической разрядки и сладкой истомы, а мне как? Несолоно хлебавши?
      И тут как раз и объявился Эдик в сопровождении еще одного молодого человека, одетого - видимо, для контраста - с подчеркнутой строгостью; это был сволочной тип, сэнсэ из молодых и ранних, лидер группы крикунов и пробивал из Юго-Восточного филиала. Что с ним делает рядом Эдик, как они вообще оказались знакомы, если, по моим расчетам, срок защиты едва минул я не знал, и пока раздумывал, они уже протиснулись к стенду, где располагались периферийные устройства красавицы Ай-Би-Эм. Желание "попробовать" у персонала, видимо, никаких протестов не вызвало, и Эдик забрался в кресло. А пробивала и крикун Макеев стоял рядышком, важно и вежливо беседовал с гидом, расспрашивая - о чем всегда расспрашивают на выставках; не слишком вникал в детали, избегал ставить своего собеседника в трудное положение. Внимание отвлекал. И держал в руках (так, чтобы все время захватывался монитор) сравнительно небольшой кейс. Держал небрежно и естественно, так что никаких нездоровых мыслей не вызывал.
      Самое большее трое здесь знали, что в этом кейсе расположена бесшумная скоростная видеокамера, стало быть, фиксируется все, что Эдику удается вызвать на экран. Трое, в том числе и я, прячем я-то совершенно случайно: был в командировке на опытном производстве, и там мужики похвастались.
      А фиксировать было что. Я не сразу врубился - шумели у соседних стендов, где машинки среднего класса демонстрировали свои способности к рисованию, композиции и стихоплетству, строчили и лязгали штатовские игротеки, заполненные отечественной пацанвой, и очень красиво работал сам Эдик. Красиво и чуточку загадочно, непроизвольно вызывая ощущение _отрепетированности_ своих движений, хотя ясно - импровизация чистейшей воды. И тут только я пригляделся: а что же происходит на экране монитора.
      А там происходили вещи странные. Во-первых, Эдик впятеро, как минимум, увеличил демонстрационную скорость - я и не знал, что это возможно. Теперь распечатки появлялись и сменялись с такой скоростью, что не очень наметанный глаз едва ли мог что-либо различить. Во всяком случае, оба пристендовых парня, пару раз попытавшись приглядеться, попытки сии отставили и больше не возобновляли.
      А во-вторых, и в главных, Эдик Денисов прорвался в такую глубину, что даже чуть неловко становилось; едва ли не как в анатомическом театре, когда объектом студенческих экзерсисов становится тело юной красавицы. Не знаю, не понимаю, что он сделал с машиной, как это ему удалось - хотя теоретически и это возможно; но факт, что Ай-Би-Эм, наверняка хорошо подготовленная к выставке, стала стремительно "выдавать" свою святая святых, математическое обеспечение, чертить алгоритмические деревья, и даже демонстрировать структуру своих процессоров.
      Я так и остолбенел, кажется даже пасть разинул, и так и простоял до той самой минуты, когда Эдик, сбросив индикацию, откинулся в кресле и замер с открытыми, но вроде как невидящими глазами. Тут ушлый сэнсэ Макеев под руку его подхватил, помог сойти со стенда, и, минутку посостязавшись с обслугами в лучезарности улыбок, утащил в толпу. Я машинально побрел вослед за ними, и ощущение у меня было весьма странное. Не так уж просто в мозгах укладывается то, что совсем не совпадает с прошлым опытом. Слава богу, четвертый десяток добиваю, много чего видел и много о чем читал, наслышан о хакерах и не раз предупрежден о киберонах, но такое... Ну ни за что бы не поверил, если бы не видел собственными глазами; и кого он "раздел"! Выставочный образец! Наверняка специально подготовленный и защищенный от всех сюрпризов! Сотворил почти что чудо - и вот теперь сидит в плетеном кресле на площадке перед летним кафе, ковыряет мороженое и с отвращением прикладывается к теплому оранжаду...
      Подсел я к нему, разговорил: все-таки знакомы, негоже забывать, совсем ведь немного прошло со времен практики. Макеев поздно опасность почувствовал, да и не знал, что я видел эдикову работу. А я выяснил, что в Юго-Восточном ему дали приличную зарплату, молодые специалисты обычно и половины такой не получают, дали комнату в семейном общежитии, и на работе вроде как особо не притесняют - короче, живи да радуйся. Ай да Макей, сволочь, - думаю, - и как же он Эдика вычислил? Как же выжал то, на что, быть может, никто больше и не способен?
      Много позже я узнал, что Макеев заприметил паренька еще перед институтом, на каком-то слете юных кибернетиков; заприметил, и запомнил, но на время потерял из виду. В институте никто не смог предположить масштаб эдиковых способностей, а Макей попал на распределение, и когда никто не захотел брать сомнительного типа с кучею троек, сговорил Эдика и увез с собою.
      Закинул я, конечно, удочку - как, мол, насчет возвращения в столицу; тут-то, конечно, Макеев понял, что меня надо держать от Эдика подальше, начал телодвижения. Конечно, он и сам совсем не прочь перебраться в центр, но - приехать не просто так, а прошеным, на белом коне; а чего он стоит без Эдика - ясно без слов.
      Быстро они сорвались, но все же кое-что я успел понять. Например, что больше всего Эдика удерживают не льготные условия, в Филиале даденные, а спортивная злость. Сумел, видимо, змей Макей внушить, что-де надо как следует этим там, столичным, показать. Раззадорил пацана. Так, чтобы по возможности о столице и не думал, а если думал, то лишь в агрессивном ключе: мы, де, мол, вам покажем!
      А мне что оставалось? Ясное дело, что просто так его теперь не сманишь, тем более, что квартиру, хоть тресни, раньше чем за три года ему не выколотил бы. То же самое: "семейка", и примерно те же деньги, и наверняка поменьше свободы, все-таки перед глазами у начальства. И вообще, если хотел, так чего думать было? - на практике у тебя же сидел - бери готовенького, да и все. И прав он будет, как ни верти; вечная эта привычка, когда засватанная девка самой лучшей оказывается.
      Так они и укатили тогда со своим драгоценным кейсом, а я остался. Наверное, с месяц крутился - не то чтобы думал постоянно, дел и забот хватает, - но почитай что каждый день выплывала мысль... И сформировалось решение, когда занесла меня нелегкая в Измайлово. Посмотрел на тамошнюю братию, даже потолкался возле картинок - вот уж действительно на все вкусы, - постоял неподалеку, слушая, как богема с богемой разговаривают, потом даже "упал на хвост" какой-то полубесноватой компании, которой мой четвертной пришелся весьма кстати (торговля не шла, и не удивительно - уж больно в ядовитых тонах девчушка малевала); в спорах я, естественно, не участвовал - о чем спорить, если мы только формально на одном и том же русском говорим, да слова совсем разные, один грузинский чай пьем, только дозы разные. Спорить не стал, не затем пришел; а зачем пришел - сам только к середине вечера понял: вот на какую приманку Денисова изловить можно. Все что угодно даст ему Макей, когда дело дойдет до ухода - а вот обстановки этой, богемы этой, мансард и подвалов, флигелей и времянок, свитеров и распашонок, безумных и мудрых глаз, общей доброты и взаимной ревности, завиральнейших идей и сумасбродных предприятий, полетов фантазии и прозябания по чужим углам, отчаянных выставок и ярчайших лозунгов - дать не сможет. Это - у нас, здесь. Не только у нас, конечно, не бедна Русь Великая, Малая и Белая, но ежели вкусил хоть немного здесь - ни в одном другом воздухе всласть не надышишься.
      Одно только надо было установить по возможности точно: на каком уровне были здесь эдиковы штудии, всерьез ли его тянуло к этому делу, или тогда, на выставке, оказался он как-нибудь почти случайно, влез в это дело ради рекламы или еще чего.
      Устанавливать пришлось еще добрых две недели. Раскопал я ребят, экспонировавших свою мазню на той выставке на Большой Грузинской; раскопал и тех, кто Эдика лично знал. Долго врать пришлось, да и резко портил отношения, высовывая свою неловкую - оказывается - легенду о том, что мол-де купить хочу одну из работ, увиденную тогда по телевизору. Потом только сообразил, что приходить и просить художников, - кстати, были ребята действительно одаренные, - помочь разыскать и купить картину их конкурента (и вообще - другого поля ягода), - не совсем, скажем так, умно и этично. Но худо-бедно, добрался я до парня, два года снимавшего квартирку-мастерскую вместе с Эдиком и теперь продолжающего ее снимать уже в одиночку. Почти все денисовские работы там остались. Да и всех работ-то: пять холстов и три картона, аккуратная стопочка на остекленной лоджии. Вытянул я все это, разложил на полу, смотрел-смотрел... Может, конечно, я чего-то такого не понимаю, но не высокого полета это искусство. А может, и не искусство вообще. Дело не в технике и не в своеобразных отношениях с внешним правдоподобием (в первом я разбираюсь не очень, а что касается второго, так нынче давний _канон_ используется разве как прием эпатажа), в другом. Есть тут у него определенные тонкости в работе с цветом, чего там - ощущается некоторая внутренняя гармония красок, но еще больше - мучительное желание нечто сказать, нечто такое, что быть может не совсем понятно самому Эдику, и совсем непонятно зрителю. А все вместе называется дилетантизм. Или еще проще - халтура. Несамостоятельность. Более чем сомнительная художественная ценность. Единственное - то, что сам Эдик относится к этому достаточно серьезно, как я уже понял - поперся на выставку не рекламы ради и не пари для, даже вопреки советам ребят из богемы, а потому как чувствует нутром нечто - а вот работать так, чтобы это проявилось, не приучен.
      Этот момент мне как раз понятен: приходилось сталкиваться с людьми, у которых _комплекс полноценности_, которым вся наша жизнь, рассчитанная ха возможности очень-очень заурядные, до поры до времени давалась слишком легко, настолько легко, что - по закону компенсации - они привыкли считать маленькие препятствия солидными, а когда сталкивались с солидными - они им, по нетренированности, казались катастрофически непреодолимыми. Если так разобраться, у нас до сих пор стоит установка на некоего среднего, и особо одаренные почти непроизвольно чувствуют себя чем-то виноватыми перед окружающими, хотя надо бы наоборот. Ну да не в этом суть. А в том, что Эдик, привыкнув чуть не с ясельных годочков, что вот чуть-чуть приложить сил да ума - и дело обязательно получится, впервые, наверное, столкнулся с настоящими трудностями; и хотя мог бы, наверное, их преодолеть, но не стал. Очень хорошо, что не стал: я-то теперь точно знаю, в чем его предназначение в жизни, в чем его истинные способности. А то, что он может, угробив лет десять, здоровье и все прочее, намалевать приличное, пусть даже неплохое полотно - разве важно? Все музеи живописи забиты, одной картиной больше или меньше - какая разница? А вот проделывать такие чудеса, вроде выставочного или предлагать такие ходы, как во время недельки в течение практики, когда я допросил помочь зашедшим в тупик ребятам, - это важно. Очень важно. В конце-то концов, сколько мы должны плестись в хвосте, отставать от мирового уровня? Третья позиция - это мало, надо вперед, и желательно обгонять, не догоняя... Но приходилось приготовить совсем противоположный ход. Надо было заставить Эдика поверить, что без живописи, а еще больше без московской художнической богемы, никак он не проживет, никуда он не денется, погибнет в своей Тьмутаракани, и великое искусство зачахнет, неосчастливленное.
      Купил я _ни по чем_ пару картонов, и с помощью развеселого своего соседа, искусствоведа по профессии, кооперативного фотографа по месту службы, сочинил спич. Большой и убедительный, с вариантами, включаемыми в зависимости от степени эдиковой готовности к возвращению.
      И был в спиче один ход, которому я поначалу не придавал никакого значения. Игорек, сосед мои, растрепал что-то насчет влияния и традиций Валентина Седова. Где он такое увидел в двух несчастных картонах, ума не приложу; хотел было вообще пассаж сей купировать, а потом решил - ладно, мол, каши маслом не испортишь.
      А оказалось, что именно это и решило дело. Эдик, заметьте себе, совсем не такой наивный простачок, ясно вычислил, как именно к нему относилась богемная братия, и от столкновения с суровой реальностью выставки, где он был явно _худший_, причем худший не в сторону потрафления массовым вкусам, и худший - не эпатажно - это все могло, как раз, обеспечить хоть какой-то успех, - а худший в косноязычных попытках сказать большое слово. Пусть не совсем новое - но тайное и недоговоренное некогда великим Валентином. Вычислил Эдик - и его отъезд в Юго-Восточный филиал был связан отнюдь не только и не столько с тем, что на распределении на него, с такими баллами и заносчивым видом, покупателей не нашлось. Момент прозрения тогда на парня накатил, завязать раз навсегда хотел с дурным глазом, стать звездою там, где ему и сам бог велел светить.
      Вот только грызла и грызла тихая тайная тоска, и мало что помогало отогнать ее ненадолго, и ничего почти - надолго. Тут могло помочь только время, и могло помочь, конечно, повышение уровня и сложности основной работы. И вот здесь у Макея был прокол, придававший мне убежденности в необходимости сманить Эдика Денисова. Убедился я в этом, когда проторчал под предлогом командировки, обмена опытом и налаживания сотрудничества, в филиале, в макеевском отделе. Себя я постарался, по крайней мере в первые дни, никак не выдавать, а к тому, чем занят Эдик, присмотрелся. На девять десятых - мелочевкой, пустяками, тем, что смогли бы не хуже, а может, и лучше делать аккуратные девочки с техникумовским клеймом. Особого вреда, конечно, Эдик не делал, и работа не очень его угнетала, но не шла ни в какое сравнение с тем, на что он действительно способен и предназначен. Потихоньку, кстати, узнал, как они оказались в Сокольниках. Смешно, и все же факт: пари, обыкновенное - и некрупное - пари, и только змей Макей додумался захватить видеокамеру. Теперь, кстати, на полгода отделу хватит - разгребать ай-би-эмовское матобеспечение.
      Определил я позиции, навалился на Эдика - и уговорил. Дальнейшее было делом техники: с заявлением приехал к себе, собрал все нужные резолюции и выколотил в рекордные сроки приказ. Эдик еще вещи в багажном отделении не получил, а уже ордерок на комнату в малосемейке лежал у меня в кармане. Как Макей воевал, спохватившись! Но поезд ушел.
      Из Юго-Восточного филиала Эдик ушел, а ко мне, фактически-то, и не пришел. Ну что сказать? Должен был, конечно, я предвидеть, к чему приведут мои горячие заверения, что-де главное - искусство, что наша информатика лишь кусок хлеба, временное занятие до тех пор, пока он, Эдик, не станет вровень с великим Валентином Седовым, а может быть, даже чуть дальше пронесет знамя изобразительного искусства. На благодатную почву падали слова, что и говорить - на благодатную. Хотя должен сказать, что и _дело_ в первые месяцы по его возвращению не сильно страдало, даже скажу больше: почти все камни в высокую репутацию Центра, в то, что сейчас - до сих пор - мы практически не ограничены в деньгах, и я второй год шарю по выпускам политехов, подыскивая самых лучших ребят, - заложены именно в те месяцы, много - полтора года, пока длился у нас с Денисовым "медовый месяц". Поступил я, как у нас не было принято, но иногда происходило, явочным порядком: Эдик получил максимально возможную свободу. Ему (представляете, чего это стоило мне!) даже была предоставлена возможность _не ходить_ ежедневно на работу, причем безо всяких записок и предупреждений. И на работе - никаких мелочей, никакой доводки, даже проверку я старался подстраховать еще кем-то, а обычно вообще отдавал в другие руки. От Эдика требовались идеи, требовались ходы, требовалось преодоление тупиков, в которых то и дело увязали наши плановые работы. И надо сказать, справлялся Эдик блестяще. Нет, "справлялся" - недостаточное, канцелярское слово. Не "справлялся" и не преодолевал, а как-то перестраивал проблему - и открывались новые горизонты. Я не раз пытался его расспросить, как это у него внутри происходит; Эдик вроде не стеснялся, рассказывал, вот только мне так и не удалось ничего поймать. Может быть, очень уж мы разной породы люди. Вроде у него перед внутренним взглядом появлялось некое обширное поле, установленное ловкими "превращалками" - это, значит, процессорами, и вот, опираясь на них, Эдик искал маршрут для дрессированного пластилинового человечка, т.е., в его мире, для задания. Почему так, а не эдак - понять совершенно невозможно. Ну да бог с ним. А нейрокомпьютеры он представлял себе еще интересней: четырехмерная живая сеть, и в ней гоняет пушистый голубой мячик нечетный теннисист. Вопрос "почему", естественно, также излишен. Единственная трудность для Эдика состояла в том, что по неведомым ему причинам "поле" вдруг оказывалось выкрашенным в оранжевый, а он на таком человечка гонять не мог, начинались дыхательные спазмы, а четырехмерная сеть имела тенденцию тяготеть к запутыванию, и требовалось время, чтобы наступило прояснение. Да, и еще пару раз нечетный теннисист оказывался четным, и каждый раз это означало срыв сроков и неделю визитов в здравпункт, где Зоинька вкалывала в тощие эдиковы ягодицы курс витаминов. И все же работал Эдик вполсилы; подозреваю даже, что эти игры в чет-нечет и оранжевое вместо зеленого отражали вовсе не утомление и не истощение творческих возможностей, а нежелание выкинуть "седовщину" из головы.
      Конечно, что и говорить, мы здорово рванули в первые полтора года, да и потом долго еще держали инерцию. Иногда прямо кулаки сжимались, когда слышал древние завывания по поводу "незаменимых у нас нет" и вообще "дисциплина у нас одна на всех". Да не же, сто, миллион раз нет, на кладбище только нет незаменимых и требования ко всем покойникам одни и те же. А все хорошее на свете сделано именно незаменимыми; точнее все плохое, разве что кроме остаточного принципа финансирования социальных программ, тоже - ими, но это уже издержки.
      Но все это время Денисов жил своим возвращением в лоно искусства. Компаний, правда, не водил: стал осторожнее, намятые в свое время бока болели еще, наверное, да и вообще, все больше скатывался он к мизантропии. Дамы у него тоже водились, какой же художник без натурщиц, но и этим он не злоупотреблял. Хотя мог - блаженных у нас любят. Мизантропия поначалу к антропофагии не тяготела, только что шумных сборищ Эдик избегал - к вящей пользе для дела и для своего здоровья. Получал он совсем немало, выколотил я персональную надбавку, и в основном все тратил на живописные премудрости, и на книги. Но с книгами он был разборчив: брал только те, где хоть раз, хоть по какому-то поводу упоминался Валентин Седов. Вы думаете, мало таких книг? Ошибаетесь. Седов в нашем искусстве - фигура приметная, а окружение его так и тем паче. И столько уже написано - только у нас, а ведь есть же еще и заграничные издания, и не какие-нибудь там сборные альбомчики репродукций, а целые толстенные монографии, книги воспоминаний, сравнительные анализы. Чего там с чем только не сравнивают! И не только традиционные сравнения, не только рассуждения о каком-то там "Бубновом валете", но и сопряжение то с шагаловской традицией, то со срединным Пикассо, то с поздним Руо, а то и вовсе в преломлении через де Куинга. Забавная бредятина, если не относиться к этому достаточно серьезно. А вот на этот счет - чтобы несерьезно - Денисов никак не мог. Моя вина, конечно, тоже (см. выше - а как я должен был его приманивать?), но главное - в нем самом. Игорек, мой сосед, вписав тогда замечательную фразу в проект моего спича, знал, что делает. Я этого не видел, а ему, профессионалу все-таки, было видно. И в колористике, и в преобразовании пространства, и в том неприметном, но прорывающемся сквозь каждый холст, что составляет великую и неразгаданную тайну Валентина Седова. Неразгаданную не потому, что не нашлось высоколобых, все как есть рассказавших бы - а потому, что настоящая живопись начинается тогда, когда заканчиваются слова. Так говорят и Игорек, и Эдик - не сговариваясь, - а значит, я им верю. Да, слишком серьезно все это шло у Эдика, как нежданный тяжкий рецидив какого-то пустяшного гриппчика. И чем дальше, тем больше я видел, понимал, что всасывает моего золотого хакера бездна, название которой то ли искусство, то ли Седов. Видел, что чем больше времени и сил тратит Эдик на мазню, тем больше убеждается, что вот это и есть настоящая жизнь и единственно достойное в ней, а все остальное - от лукавого.
      Удобная позиция, да? Если б то. Сколько их, талантливых ребят, заморили себя бедностью и каторжным трудом - и представить себе страшно! А преуспевающих художников так мало, и как правило преуспевать они начинают так поздно, что поневоле думаешь: а _плата_ ли это у них или пенсия по старости? Ну, а насчет каторжной работы - я нисколько не преувеличиваю. Никаких от сих до сих - от зари до зари, и больше, и не раз, а каждый раз, и не до звонка, а до звона в ушах, не до отдыха, а до обморока... Вот какой сейчас я умный стал. Знаю, что хорошо живут у нас только академики, да и то, кажется, не все, и умею встать выше над обывательскими разговорами. А тогда, в первый год знакомства и работы с Эдиком, не так все думал, и не понимал, что есть в деле этом некая притягательность большая, нежели во всех нормальных видах деятельности, предусмотренных штатным расписанием.
      Не понимал, что не я уговорил Эдика перейти ко мне и работать как бы в порядке хобби, а он уцепился за это как за лучшую в том положении возможность. Что и говорить, крепко нам в детстве запачкивают мозги дежурными сентенциями насчет хлеба насущного, синицы в руке, и прочих твердых стояний на ногах с последующей любовью собесов. И Эдик - здесь ничуть не исключение, и долго-долго пришлось ему выламываться из бабушкиных предрассудков.
      В то же время я только и думал, как бы это мне потихоньку отвратить Эдика от его "седовщины", так, чтобы он не впал в депрессию, чтобы не пошел сплошняком оранжевый чет. Думал, а он тем временем уходил все дальше и дальше, и картины появились - новые, чуть больше похожие на седовские, но отчаяннее, в стремлении выразить нечто, - и значительно, просто несравнимо беспомощнее во всем, что касалось средств художественного выражения. Так и шло достаточно долго: редкая неделя, когда я не захаживал в мастерскую, иногда водил Эдика к себе - надо же ему хоть иногда нормально наедаться нормальной едой, а не сидеть на консервах и кефире. Цель у меня была, что и говорить, благородная: подарить нашей кибернетике большого мастера, одновременно избавив искусство от неумелого мученика. Но естественно, все это шло через разговоры о движении пространства, о совмещении перспектив, о передаче длительности мгновения, о сочетании движения и покоя, и все это в применении к Валентину Седову и Эдуарду Денисову. И все это шло под постепенное, но чем дальше, тем более очевидное ухудшение результатов _дела_, единственного дела, на которое Эдик был годен по-настоящему, ради которого, собственно, я и затеял с ним эту петрушку. И не знаю, как кого, но меня это радовали мало, а затем стало попросту злить, когда собственная моя дочь, неполных семнадцати лет от роду, стала прохаживаться вокруг да около Денисова, и наконец оказалась моделью для маленького поясного портрета.
      Портрет - далеко не худший, могу предположить, что вполне мог существовать на выставке, не вызывая попреков (и конечно, энтузиазма). И Машка на нем - скромно одетая, собранная, эдакое маленькое разумное существо. Но я-то мог заглянуть и немного дальше, и все, что предполагалось, очень мне не нравилось. Надо было принимать срочные меры, а попросту вышвырнуть Эдика из отдела я не мог. Не такие меры нужны: потому что кто-то его непременно подберет, и хотя бы из благодарности Эдик на благодетеля какое-то время поработает. Или же - что еще хуже - вовсе уйдет в малярство, найдет маленькую халтурку - мало ли таких - будет малевать до упаду, и как специалист через три-четыре года попросту перестанет существовать. Дело наше движется быстро, а теперь после появления нейрокомпьютеров, когда большинство задач для старых аналоговых и цифровых машин стали программироваться автоматически - так тем более. Надо было его ни в коем случае не отваживать от работы, а вот от Машки отвадить - обязательно. Девчонке в институт поступать, и вообще, что за дела?