За нами Москва

Он кивнул в сторону, и Волков, наконец, обратил внимание, что кроме санитарки и комвзвода на поляне присутствуют еще двое. На земле, обхватив руками колени, сидела худая женщина лет тридцати – тридцати трех с тонким красивым лицом. Судя по шпале на петлицах медицинской службы, перед лейтенантом был старший военфельдшер. «Что-то я тут самый младший по званию получаюсь», – подумал ротный. Рядом с женщиной стоял, тяжело опираясь на винтовку, невысокий плотный ефрейтор лет сорока, черные от въевшегося масла руки выдавали в нем шофера. Круглое, скуластое лицо имело какое-то болезненно тупое выражение, и от этого Волкову стало не по себе. Лейтенант подошел к врачу, опустился на одно колено и осторожно коснулся ее плеча.

– Товарищ старший военфельдшер…

Ротный запнулся. Ситуация была явно неуставная, и как тут представляться, он не знал. А еще его очень беспокоило то, что ни женщина, ни шофер никак не отреагировали на появление новых людей. И глаза у товарища старшего военфельдшера были какие-то нечеловечески черные. Приглядевшись получше, лейтенант резко встал: зрачки у врача были расширены настолько, что занимали всю радужку.

– Она в шоке, – тихо сказал Берестов. – Как и водитель. И, честно говоря, мне это очень не нравится. Эта женщина – военный врач, крови и мяса она должна была видеть больше, чем мы с вами вместе взятые. Я же помню германскую: мужики падают в обморок, а сестрички держатся.

– Может, под обстрел попали? – подумал вслух лейтенант. – Когда людей накрывает, бывает, и умом двигаются.

– Не похоже, чтобы их по земле валяло, – покачал головой старший сержант.

– Ладно, сейчас не об этом думать надо, – подвел черту Волков и повернулся к красноармейцам: – Ты и ты, берите санитарку, только осторожно. И чтоб без фокусов. Если придет в себя и опять кричать начнет, просто рот ей зажмите. Ты, давай, веди шофера, он, похоже, смирный. Андрей Васильевич, вы человек опытный. – Ротный запнулся и честно признался: – Ну, во всяком случае, подход к женщинам должны лучше меня знать. Военфельдшер за вами. Поднимайте ее и ведите к нам. Остальные – со мной, мы прикрываем.

– Есть!

Бывший белогвардеец наклонился над врачом, осторожно коснулся пальцами бледной щеки. Затем подсунул правую руку под колени и легко поднял женщину на руки.

– Проще отнести, – сказал Берестов. – Она сейчас даже встать не сможет.

– Хорошо. – Лейтенант кивнул и повернулся к одному из оставшихся красноармейцев: – Ты иди вперед и отводи ветви.

Волков поднял трехлинейку комвзвода-1 и вломился в кусты, отрывая на ходу торчащие ветки, чтобы остальным было проще нести женщин. Обратно шли медленнее, стараясь не потревожить свою хрупкую ношу. На полдороге лейтенанта встретили трое бойцов во главе с комиссаром. Гигант Шумов принял санитарку от запыхавшихся красноармейцев, Берестов осторожно нес военфельдшера. Шофер, похоже, уже пришел в себя, во всяком случае вести за руки его не пришлось.

– Что с ними? – нервно спросил Гольдберг.

– Не знаю, – сквозь зубы ответил лейтенант. – Сейчас будем разбираться.

Рота встретила командиров сдержанным гулом, на ногах были все, кроме тяжелораненых.

– Разойдитесь, – резко приказал Волков. – Да не толпитесь вы, им воздух нужен!

– Шинели давайте, – добавил комиссар.

Несколько красноармейцев сдернули скатки, санитарку уложили на расстеленное сукно, и по совету Медведева, укрыли сверху, военфельдшера белогвардеец осторожно посадил, придерживая за спину. Кто-то накинул ей на плечи шинель, поднес к губам флягу, но разжать стиснутые зубы было невозможно. Лейтенант встал и подошел к шоферу. Глаза ефрейтора уже обрели осмысленное выражение, и выражение это лейтенанту очень не понравилось.

– Фамилия, имя, часть? – коротко спросил ротный.

– Ефрейтор Копылов, двести тридцать пятый отдельный автобат, – хриплым низким голосом ответил водитель.

– Кто эти женщины? Как вы оказались в лесу? – продолжал давить Волков.

– Товарищ лейтенант, – тихо заметил Гольдберг, – вы же не врага допрашиваете, зачем такая резкость?

– Они их сожгли, – внезапно сказал ейфрейтор. – Господи ты Боже мой, живьем сожгли.

Волков с ужасом увидел, что у крепкого сорокалетнего мужика дрожит нижняя челюсть.

– Возьмите себя в руки, – спокойно приказал комиссар. – По порядку: что вы делали сегодня утром?

Шофер посмотрел на еврея, затем торопливо кивнул, зачем-то потер рукавом подбородок. Казалось, он немного успокоился, во всяком случае, больше не трясся.

– В семь пятнадцать поступил приказ эвакуировать медсанбат, – начал Копылов, – ходячие шли сами, тяжелых было приказано вывозить к дороге, к автобусам. По просеке к санбату автобусы не пройдут, только нашими полуторками.

Ефрейтор закашлялся, схватил протянутую флягу и жадно выпил.

– Я шесть ездок сделал, человек сто перевез, да наши все старались. Оленька все время со мной была, туда с ранеными, в кузове, обратно в кабине. Когда в седьмой раз поехали, Ирина Геннадьевна села, там совсем тяжелые оставались, она хотела лично проследить. Только тронулись – обстрел начался, тех, что раньше нас к санбату ушли, на просеке накрыло, а мы из-за Ирины Геннадьевны задержались. Как немцы стрелять перестали, мы дальше тронулись, надо же людей вывозить. – Копылов замолчал, словно собираясь с мыслями, и продолжил медленно:

– Просека вся перепахана, я между воронками ползу, может, километров пять в час. А когда до санбата полкилометра оставалось, и вовсе встал. Там сосну снарядом срубило, она поперек дороги и упала. Ну что мы, втроем, ее оттащим? Побежали так, Ирина Геннадьевна сказала – найдем кого-нибудь, помогут дорогу расчистить.

Ефрейтор снова умолк и через томительные полминуты продолжил:

– Хорошо хоть, я впереди был. Стрельба вокруг, вот я и иду с трехлинейкой. А уже совсем рядом, вот только за поворот свернуть, там еще кусты густые… Слышу, говорят не по-нашему. Я немецкого не слышал ни разу, да кто тут еще-то быть может? Оттащил докторов своих с дороги, сам осторожненько так, ползком, посмотреть, что там да как.

Он сглотнул.

– Те из наших, что у медсанбата оставались, видно, деру дали, а раненым куда деваться? Некоторые и не в сознании даже, лежат рядком… И тягач рядом стоит броневой, кузов – ну вот как гроб, спереди колеса, сзади – гусеницы. Немцев вокруг с десяток, стоят, говорят о чем-то, громко так, не таятся. – Копылов сморщился, как от боли. – Потом трое пошли, с палатки поваленной подтащили брезент, и на наших сверху кинули. Тут и девки мои подползли. А эти…

Шофер снова замолчал.

– Да не тяни ты, договаривай, – глухо сказал Медведев.

– Сняли канистру, – медленно, словно во сне говорил ефрейтор. – Полили их сверху, потом вторую вылили. Потом отошли и гранату кинули.

Волкову показалось, что ему на голову уронили полено. Он, конечно, читал в газетах о зверствах фашистов, докладывал это роте на политинформациях, но одно дело статья, а другое – живой свидетель. Лейтенант знал, что Копылов не врет, достаточно было посмотреть в больные глаза водителя, чтобы понять: в его словах нет ни капли лжи.

– Оленька сразу сомлела, а Богушева как бешеная стала, за наган хваталась, пришлось за руки держать. Они даже кричали тихо, Господи, да что же это…

Ефрейтор вдруг засмеялся странным, лающим смехом, и, лишь посмотрев ему в глаза, ротный понял, что сорокалетний крепкий мужик плачет. Водитель упал на колени и закрыл лицо широкими, мозолистыми ладонями с намертво въевшейся автомобильной грязью. Волков обвел взглядом столпившихся бойцов: на лицах были ужас, недоверие, у Кошелева дрожали губы. Лишь Шумов смотрел зверем, и эта еле сдерживаемая ярость гиганта-рабочего подействовала на лейтенанта как ушат холодной и чистой воды. Жестокость может родить и страх, и гнев. Только в злости, в ненависти было спасение, пора было донести это до людей. Ротный посмотрел на всхлипывающего шофера и решил, что начнет, пожалуй, с него.

– Встать, – громко скомандовал он.

Сорок пар глаз уставилось на лейтенанта, но Копылов, похоже, даже не услышал приказа. Водитель плакал, как маленький ребенок, отчаяние уже одолело его.

– Я сказал: встать, сволочь! – зарычал лейтенант.

Нагнувшись, он схватил Копылова за ворот гимнастерки и резким рывком вздернул на ноги. Шофер, хлюпая носом, смотрел на лейтенанта круглыми мышиными глазами.

– Ты чего ноешь, сука? – Волков уже давился словами, он накачивал себя бешенством, не давая ему уйти, не давая состраданию взять верх над жестокостью. – Кого жалеешь? Наших? Тех, кого сожгли? Не надо их жалеть, они уже мертвые, им не больно.

Среди бойцов послышался ропот, но лейтенант не позволил себе отвлечься.

– Или ты себя жалеешь, а, Копылов? А ну дай сюда винтовку! – Он сдернул с плеча шофера видавшую виды трехлинейку, открыл затвор: – Ты из нее хоть раз сегодня выстрелил? Или в основном по рыданиям у нас будешь?

В глазах ефрейтора появилось осмысленное выражение.

– Отдайте винтовку, – хрипло сказал шофер.

– А зачем она тебе? – удивился лейтенант. – Застрелиться, что ли?

– Отдайте оружие! – срывающимся голосом крикнул Копылов и вцепился в трехлинейку.

Волков резко ударил шофера в грудь, и тот кубарем покатился по земле.

– Товарищ лейтенант, хватит! – тихо сказал Медведев.

Ротный посмотрел на комвзвода-2 так, словно впервые заметил, что кроме него и Копылова здесь есть кто-то еще.

– А что это у вас, товарищ старшина, люди толпятся? – задумчиво произнес Волков.

Он поймал взгляд Медведева и не отпускал, пока тот не отвел глаза.

– Есть, – ответил старшина и повернулся к своим бойцам: – Разойдись! Что, не слышали?

Берестов повторил приказ своему взводу, не дожидаясь, пока ротный обратит на него внимание. Красноармейцы отошли на два десятка шагов, но затем развернулись и как один уставились на Волкова и Копылова. Лейтенант повернулся к лежащему на земле шоферу и, держа винтовку в левой руке, повторил вопрос:

– Так зачем тебе винтовка, Копылов?

– Воевать, – глухо ответил водитель.

– С кем? – продолжил допрос Волков.

– С гадами. Я их… – Шофер, похоже, осознал, как глупо он выглядит, угрожая врагам и валяясь при этом на земле. – Разрешите встать, товарищ лейтенант?

– Разрешаю. – Ротный нагнулся и подал руку ефрейтору.

Несколько секунд Копылов молча смотрел на комроты, затем крепко взялся за протянутую ладонь, и командир роты, лейтенант РККА, во второй раз поставил шофера на ноги. Поднявшись, Копылов встал по стойке «смирно», и Волков протянул ему винтовку. Шофер схватил оружие, словно боясь, что ротный передумает.

– Вот так, и чтоб больше я таких истерик не видел, – подвел итог ротный. – Медведев, этот боец к тебе во взвод. Андрей Васильевич, – повернулся Волков к белогвардейцу, – что с военфельдшером? Орать на нее мне не хочется, но нам нужен врач.

– Кажется, она пришла в себя, – вместо взводного отозвался комиссар.

Гольдберг стоял на колене рядом с женщиной. Осторожно наклонившись, он заглянул ей в лицо, затем повернулся к лейтенанту.

– Глаза, по крайней мере, уже нормальные. Как, вы говорите, ее зовут? – спросил политрук у Копылова.

– Богушева Ирина Геннадьевна, – ответил тот.

– Ирина Геннадьевна… Ирина Геннадьевна, вы меня слышите?

Комиссар, наверное, хотел, чтобы голос у него звучал успокаивающе, но получилось, мягко говоря, не очень. Почувствовав это, Гольдберг беспомощно развел руками.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.