Мальчик

Рита Волкова

Мальчик

© Волкова Р., текст, 2013

©«Геликон Плюс», оформление, 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Посвящается

отцу Антипову Александру Петровичу

и брату Жене…

нашей дорогой и любимой, милой и трогательной Манечке…

Анечке Саперовой —

безвременно ушедшей girl-friend…

А также Андрею Лосюгину

О себе

я хочу собой остаться:

джинсы, свитер,

порох в банке из-под чая,

и уже не чаю: утро!

а в углу моя гитара ждет:

ствол с вечера начищен,

день событьями напыщен,

вечер будет как бальзам

рижский, пражский

(все равно!),

как с охотой повезет!

эл. почта для отзывов и предложений

[e-mail]

Предисловие

Повесть «Мальчик» написана

интересным, красочным языком

в совершенно необычной манере.

Это что-то среднее

между белым стихом и прозой.

Стоит отметить, что написание

самого текста также необычно.

Это даже не текст,

а некий поток мыслей,

записанный на бумаге.

Автор дает читателю

поразмыслить самому.

В повести нет лишних

растянутых описаний,

что вовсе не обедняет ее.

Здесь каждое слово «к месту»

и наполнено глубинным смыслом.

Эта книга предназначена

для вдумчивого чтения

и предполагает

соответствующую обстановку.

Ее нужно не просто читать,

а прочувствовать, осознать,

приложить воображение.

В повести интересна

и социальная тема,

тонко затронутая автором,

как явление немаловажное

для истории страны: 80—90-е годы —

разрушение «старого»

и попытки становления «нового».

Что касается

психологической стороны —

характеры героев изобилуют

чертами обычных людей,

которые не лишены

высоких чувств

и глубоких переживаний.

Любовная тема проходит

сквозь все произведение

легкой мелодией,

и лишь иногда её громкость

возрастает и заглушает течение

центральной мысли.

Эмоции героев,

безусловно, насыщенные

и неотчужденные,

но они не мешают книге

иметь ровный и положительный тон.

Любому человеку,

интересующемуся

интеллектуальной лирической прозой,

которому близки

психологические моменты, такие

как любовь,

оценка и переоценка ценностей,

просто необходимо прочитать

это новое, отличное

от работ других современных авторов

произведение!»

Б. Д.

* * *

Дом у дороги на перехлесте двух улиц —

Липовой и Тополиной,

с зелено-бурой крышей,

которая вот-вот «зацветет» травой,

с антенной-паутиной,

с красной кирпичной трубой

и беленым фасадом.

Вот такой он, наш дом!

Дом в котором железо

называют колчеданом![1]

Его построил мой дедушка,

и я безгранично благодарна ему за все чудеса,

которые он делает для меня,

а для меня он делает многое,

а для меня он не только дедушка, но и отец.

* * *

В этом доме есть комната —

самая маленькая из шести.

Это твоя комната,

которая никогда по сути

и не была моей!

Я здесь, как гость.

Под белоснежным потолком

висит лампочка из фиолетового стекла,

на стенах – портреты девиц-красавиц

в исполнении художника Sara Moon.

Зеленый гипсовый аллигатор

купается в лучах желтого бра

на противоположной стороне стены.

Он уронил свою хрустальную голову

в изголовье кровати

и освещает прямоугольник

атласного покрывала.

За окном под майским солнцем

нежатся «степные голландцы»:

красные, с черным сердцем

в глубине венчика.

Как хочется нырнуть носом

в душистую чашечку

и целовать,

целовать их шелковистые лепестки!

Многие таяли от твоих зеленых глаз.

Многие бывали в твоей спальне.

Старая няня грела в котельной

студеную колодезную воду,

затем стирала на заднем дворике

широкие полотна простыней.

Охая и причитая,

она отстирывала багровые следы,

напоминающие

о вчерашней ночи любви.

* * *

– Ангел мой, хранитель мой,

спаси, помилуй! —

стою я, наклонившись,

над не то иконой, не то портретом,

написанным каким-то

древним мастером на трех досках,

сколоченных позади крестом.

Мой ангел – он в латах,

со щитом и мечом,

за спиной у него огромные крылья.

Художник не следовал

никаким канонам иконописи,

кроме поста, разумеется.

В лице ангела нет ничего

от греко-латинского профиля.

В его лице я вижу знакомые черты.

Да-да, те же глаза на портрете

в золоченой гипсовой раме,

которые часто пугали меня,

потому что следили за тем,

как я играю на фортепиано!

А ещё на моей шее твой крест

из темно-зеленого камня,

обрамленный в металл.

Я его нашла среди других вещей

и сразу поняла, что он твой!

Няня сказала,

что нельзя носить чужой крест,

потому что возьмешь

«лишние» грехи на себя

и испытаешь судьбу человека,

его носившего.

Она по понятной причине

мне такой доли не желала

и велела мне снять

и выбросить эту проклятую вещь.

Мама поведала,

что вы обменялись крестами

со своим лучшим другом.

Этот «названый братец»

впоследствии совершил первый

и самый тяжкий

из семи смертных грехов —

УБИЙСТВО.

Ты же – мелкий,

но более «карательный»

со стороны людей —

воровство чужих сердец.

За что и был тягчайше наказан —

насильственно лишен жизни

своим лучшим другом.

Но это уже не по Ефрону

и даже не по Брокгаузу.

И тем более не по закону Божьему!

«Во всех преступлениях мира

виновата любовь!» —

вещает философ средневековья.

Наталья так любила тебя,

что не давала тебе проходу,

а ты охладел к ней.

«Как так охладел? Так легко?» —

плакала в телефон Наташа.

«Как у вас, у молодых, все просто!» —

ворчала добрая няня.

«Обиженная женщина

готова на многое, сынок!» —

остерегал тебя отец.

Тут девушка проявила

поистине женское коварство:

шепнула твоему лучшему другу,

мол, убьешь его – буду с тобой!

Просил ли он время на раздумье?

Испытывал ли муки совести?

Или его глаза застлала

безумная любовь к этой женщине

и слепая ревность к другу?

«Одному Богу известно!» —

говорила няня.

* * *

Мальчик сказал: хочу быть героем

И звезды чтоб только с неба хватать!

На календаре март, восьмое число.

Солнце плавит серый лёд,

птицы льют трели,

звенят весенние капели!

«Весенний праздник!

Кто же помнит о смерти?!» —

восклицает древнекитайский мудрец.

Ты ушёл из дома с самого утра,

сказал, что скоро будешь,

но что с тебя возьмёшь?!

Ветреный мальчишка

сбежал на свидание!

Но случилось так,

что ушёл навсегда.

Вскоре пропала

и твоя любимая кошка.

Помню, что я совсем крохой

залезала под стол

и гладила её по чёрной

лоснящейся шерсти.

Кошка убегала,

не вынося цепких детских рук.

* * *

Книжный шкаф.

Боже мой, сколько интересного

стоит на его пыльных полках!

Книги в разноцветных

узорных переплетах

для меня пока делятся

на «сказки» и «несказки».

Твой отец лежит на старом диване

и читает для меня сказки.

Мне очень хочется,

чтобы он почитал еще!

У него от усталости слезятся глаза,

он протирает очки

в роговой оправе

полой клетчатой рубашки.

– Ольга! Ну хватит мучить деда!

Он устал, а тебе пора спать! —

вступается за него мама.

– Ну еще одну сказочку на ночь! —

начинаю канючить я.

А еще я прошу деда

нарисовать мне что-нибудь.

Он берет ручку

и рисует «оловянных солдатиков».

Я так не умею,

у меня выходят одни каляки-маляки.

Иногда он учит меня игре в шахматы,

хотя мама говорит,

что в них играют

только взрослые дяденьки!

А мне забавно:

вот король, вот королева,

вот офицеры,

лошади, пушки… солдатики!

Все как в настоящей войнушке

у мальчишек!

А по телевизору другая война:

Влад Листьев.

Поцелуй в лоб контрольно.

Стоп-кадр: пешка утеряна

в лабиринте батареи

центрального отопления.

* * *

Еще не закончилась эра

«голубых» экранов,

социалистически

бумажно-красных гвоздик,

искусственных елок

с пластмассовыми овощами

и космонавтами на ветках,

сервантов с посудой из ГДР

в нежно-августовские астры,

люстр с «сосульками»,

с салатно-зелеными коробочками

выключателей.

Думаете, что за бред?

А это целая эпоха бредовой мысли!

Фаянсовые фигурки —

тогда для меня просто

красивые игрушки,

но, как оказалось,

они довольно хрупкие.

Я грохнула одну из них,

а она оказалась из мела.

Все думали, что это фаянс,

а она была сделана из мела!

Склянки с мамиными духами.

Еще тогда, в детстве,

я питала страсть к французским духам!

Я любила выпускать

из этих флаконов

ароматных «джиннов»,

а открывая, случайно проливала.

Благоухающие капли

предательски расползались

по полировке шкафа и по паркету,

оставляя удушливо липкие следы.

– Fidgi[2]! —

узнавала по следам мама

– Только не Ispahan[3]! —

сокрушалась она.

– Ольга! —

кричит мама в праведном гневе.

– Мама, я пробую мир на вкус! —

оправдываюсь я.

* * *

Вот в глубине

этого «сундука с сокровищами»

я и обнаруживаю

твой блокнот с терракотовой обложкой,

если перелистать странички

на максимальной скорости —

мышка Микки побежит

за мышкой Минни,

но не это

привлекло мой детский ум.

«Кто-то кого-то

кем-то как-то куда-то…

Мир на вкус волокнист,

как сладкая вата…

Я надеваю шинель

погибшего брата…»[4]

Я плыву по волнам

твоих строк и строф!

Я читаю твой дневник…

Богиня первая

Манечка Громова —

моя любимая нянюшка.

Была она из семьи

так называемых «раскулаченных».

Соседи бросали косые взгляды.

– Кулаки! – кричали им вслед.

Манечка испуганно озиралась на мать:

«Что же они им такое сделали?»

Ставни заколотили гвоздями,

со двора увели всю скотину.

Особенно больно

было смотреть на животину,

когда гнали колхозное стадо

мимо родных ворот.

Коровушки рвались домой

и получали от пастухов порцию кнутом.

Василиса – её мать – красивая

и статная женщина умерла,

когда Манечке было лет восемь,

говорят, сердце

не выдержало такого горя.

Старухи судачили наперебой.

– Я ей кричу, надевай всю одёжу на себя!

А Васёна-то стоит

ни жива, ни мертва, как сажа бела,

онемела, голубушка,

язык отнялся совсем! – начала было баба Фима.

– Так и помёрла в пути в Сызране! —

продолжила баба Сима.

– Ой, во чужой стороне

у чужих людей, ой! – заголосила первая.

– Да не причитай ты, дура-баба! —

огрызнулась вторая.

– Ой!.. – отозвалась Серафима.

– А где Степан-то был? – вдруг спросила Евсимия.

– Незнамо где! Неведомо!

Да, и здесь он не кажется!

За Манькой-то Суклетинья смотрит, —

отвечает баба Фима.

– Да не за Манькой, а Манька за Марусей ходит,

нянькаеться! – разъясняет другая бабка.

– А вчерась у Дуньки Манька полы мыла! —

припоминает Серафима.

Степан – ее отец – занялся подработками

и был в вечных разъездах,

потом сбедил где-то ногу

и она запылала «антоновым огнем».

Тот «огонь» и погубил его.

Он не дал врачам отнять конечность.

Манечку взяла к себе

на воспитание тетка.

Та помогала родственнице

по домашнему хозяйству

и няньчилась с ее маленькой дочкой.

– За Марусей ходила,

доченькой ихней, вроде как нянька.

Полы мыла.

Косорезом сначала скребла,

потом полоскала тремя водами.

Сижу, реву,

слезы с лица полушалком утираю! —

пускалась в рассказы Манечка.

Потом, с достижением совершеннолетия

и до пенсии, она работала в колхозе.

Тяжело было видеть

в колхозных оглоблях животину,

которая содержалась

в их родном доме.

– Узнала я «своего» рысака,

своего Соколика!

Понурый, с седой гривой,

стоял он, привязанный к столбу,

и жевал узду, —

говорила она,

а по щекам текли скорые слезы.

В матушкиных нарядах

расхаживали жены начальства.

– Таких шелковых кофт,

шерстяных юбок,

кружевных сарафанов

и цветных полушалков

не было ни у кого в округе!

Господь все видел!

Как эта «одёжа»

не сожрала этих паскуд? —

негодовала порой нянюшка.

К нам в дом

Манечка попала по совету

хорошей знакомой

в качестве няни для меня

и моей младшей сестренки.

Я любил слушать ее рассказы

про «то время»

еще при том «горошенном» царе.

Нянюшка дарила свою любовь,

заботу и ласку нам и…

кошкам, которых,

шибко осерчав,

называла «полосатыми чертями».

* * *

Еще нянюшка рассказывала

про свою сельскую жизнь.

По вечерам

она, бывало,

сидела с прялкой на завалинке.

В летнем, еще не остывшем от зноя воздухе

кружилась мошкара,

на окне «кудрявилась»

розовая герань,

приходила кошка

и терлась о ноги

своей мягкой шерсткой.

Иногда наведывалась подруга Дунька.

– Красивая, как пасхальное яичко! —

смеялась Манечка.

Девушка была видной, но неграмотной.

Она считала, что «маленькие книги» —

так в народе называли письма —

пишут только «князья»,

и вместо подписи в «бюллетене»

ставила крестик.

Когда становилось тошно

Манечка затягивала

старинную русскую песню:

Ты святая Варвара, молю я тябе.

Ты нявеста Христова, услышь ты мяне.

У делах моих блудных мяне обличи.

И молиться ты Богу мяне научи.

Научи ты молиться, избавь от сеты.

И любить мне Бога, как любила ты.

За Яго страдания, за Яго любовь

Ты терпела муки, проливала кровь.

Диаскор в то время правителем был.

Он святую веру страшно не любил.

За купца хотел ён Ваврвару отдать.

Если нет, то дочь свою на муки отдать.

Варвара сказала на яго вопрос:

Мне никто не надо, только свят Христос.

Он Создатель мира, Царь Он и Отец.

Он мне даст нябеснай нятлённый вянец.

Лишь Святую Троицу чту отныне я.

И к зямному счастью непричастна я.

Отец Диаскор жа тут от зла задрожал.

Святую Варвару на муки отдал.

Воловьими жилами раны выбивал.

И жесткаю шерстью кровь он вытирал.

Варвара тярпела и молила Христа,

Чтоб Ён дал тярпения тярпеть до конца.

Варвара охотно в тямницу пошла.

Скоро утяшение в тямнице нашла.

Христос своим светом ее озарил.

Кровавые раны тотчас исцалил.

За её страдания, за её любовь.»[5]

* * *

Прихожу как-то домой,

а Манечка сидит на кухне,

«радиво» слушает и плачет.

Из динамика доносится:

Красивая девчонка,

кричат мне вслед,

красивая девчонка, а счастья нет…[6]

Я спрашиваю:

«Ты чего плачешь?»

А она:

«Красивая, а счастья нет,

ну прям как я,

в чужой сторонушке

у чужих людей…

Сииротинушка!»

* * *

«Белая гвардия – белая стая…

здесь похоронены лучшие-лучшие…

Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа» —

хрипит и трескает виниловая пластинка.

Я повторяю за нянюшкой,

как молитву, их имена:

Акулина, Левонтий,

Авдотья, Степан, Василиса,

Саклетина, Матрена, Степанида.

Она красит оградки в белый цвет.

Только в белый,

потому что

если в какой иной,

то мертвые не простят!

Вдруг начинается гроза.

Гром. Молния. Светопреставление.

Кульминационно-театрально.

Дождь из темно-фиолетовых туч

сыплет на голову

холодными свинцовыми пулями.

Нянюшка просит у Бога пощады,

читает «Богородицу»,

хватает меня за руку

и мечется меж надгробий.

Я-то знаю, как она боится грозы!

Боится, что молния попадет в нее и убьет.

Она выключает все электроприборы в доме,

повязывает «полушалку»

и садится подальше от окна.

Мы ищем укрытие,

но среди мертвых его не так просто найти!

Вдруг нам попадается не то беседка, не то склеп.

Пахнет сыростью,

мокрой древесиной и смертью.

Воцаряется мертвая тишина.

И только дождь

барабанит по крыше в такт сердцу,

как будто, если он прекратится,

и сердце тоже остановится

и мы прекратим свое существование!

И не будет ничего.

Только белый цвет! Белый свет! Небытие.

Богиня вторая

Из пены родилась морской,

Ступила на брег,

Покорила навек

Сердца людей!

Ты, моя Любовь!

Как известно

из римской мифологии,

Венера – богиня любви.

Конечно, моя Венера

не сошла с небес

и не ходила по морским волнам.

Повстречались мы,

я бы сказал, волей случая!

И земля не ушла из-под наших ног,

как бывает у влюбленных

с первого взгляда.

Письма, километры строк к тебе,

несу слова,

несу улыбки,

поцелуи несу,

но как мне вынести

прощание с тобой!

– Сегодня ничего! —

сочувствующе говорит мне почтальон.

И завтра, и послезавтра тоже.

Пишу на магнитную ленту слова,

тебе должно понравиться,

ведь ты так любишь

мой «янтарный» голос!

Но ответа не последовало.

Молчание,

как будто мои слова уходят

в сливное отверстие канализации,

как вода!

У меня такая пустота внутри,

и мне нечем ее заполнить!

Я вою волком ночами!

Я все решил, решился,

хватит, устал!

Сегодня был у тебя.

Просто сел на электричку

и поехал в неизвестном направлении.

Вот так просто:

измучил, истерзал себе душу,

бросил все

и порезал

на мелкие кусочки расстояния.

Под стук колес

я несколько раз прокручивал в голове

нашу встречу.

Какая ты теперь?

Как живешь?

Чем дышишь?

Но знал одно,

что ты будешь рада,

рада мне!

В старом деревянном доме

я застал лишь твою мать,

которая была, конечно,

не в восторге

от невесть откуда

свалившегося гостя.

Но весьма благосклонно

обмолвилась о тебе парой фраз

и предложила остаться на ночь.

Я, в свою очередь, поблагодарив,

направился к выходу.

Дверь оказалась

неподатливой и тяжелой,

словно она,

сговорившись с тобой,

не пускала меня обратно.

Я шёл по узкой проселочной дороге,

а из моих глаз дождем

лились слезы.

Сердце мое было

переполнено отчаянием.

Рядом со скамейкой

на вокзале,

где я дожидался поезда,

сидел пес

и жалобно смотрел на меня.

Я выпотрошил

внутренности своего рюкзака

в поисках хлеба,

зрелище голодных собачьих глаз

для меня было невыносимым!

А ты в Москве и ничего не знаешь…

* * *

Иногда моя память

позволяет мне вспомнить тебя,

но воспоминания

всегда такие обрывочные.

Они как осколки от снаряда

в моей голове:

Ты сидишь на скамейке в парке,

я подхожу и сажусь рядом.

«Привет!» – улыбаешься мне ты.

Я хочу поцеловать тебя,

но вокруг так много людей.

Жаркий день,

медленно переходящий

в удушливый вечер.

На твой вспотевший лоб

налипли золотистые пряди.

Ах, как ты прекрасна

и похожа на «Данаю»

Густава Климта!

Мы разговариваем, смеемся

и заранее грустим

о том, что надо будет прощаться.

В разговоре ты,

жестикулируя руками,

задеваешь сережку

и теряешь ее в траве.

Мы долго ползаем

на четвереньках.

Отчего ладони и коленки зеленеют,

но так ничего и не находим.

Ты, торопясь домой,

огорченно бросаешь:

«Ну и черт с ней!»

Я остаюсь стоять на коленях,

решаю не сдаваться

и через битых полчаса,

нахожу невесомый серебряный шарик,

сотканный ювелиром,

будто кружево.

Это была моя маленькая победа!

* * *

Вчера встретил

твою подругу Юльку.

Та еще стерва,

ну да ладно,

речь сейчас не об этом!

– Пойдем выпьем,

Дорогой, за встречу! —

раскокетничалась она.

Юлька с жаром рассказывала,

что была недавно

в столице и видела тебя.

Да в таком неприглядном виде,

что ни в сказке сказать,

ни пером описать!

Меня распалила досада.

Я с трудом сдерживал слезы

негодования.

Ты, моя любимая, —

девочка на Тверской?

Пили огненную воду,

как полагается, студеной.

Наутро я заболел ангиной.

Я понимал,

что это не болезнь

сковала горло,

а мое чувство,

которое уже не может

держаться внутри,

а рвется наружу!

Я ведь люблю тебя

и поэтому ревную!

Ревную тебя даже к воздуху,

которым ты дышишь!

«Кто не ревнует,

тот не любит!» —

вспомнил я изречение

старой доброй няни.

Но только сейчас понял,

что не тогда человек ревнует,

когда любит,

а когда хочет быть любимым!

* * *

Спустя пару лет

я по делам оказался в Первопрестольной,

где меня встретил мой давний приятель

и рассказал мне планы на вечер.

Нагулявшись вдоволь

по широким московским проспектам,

мы решили скрепить дружбу

крепкими напитками.

Зашли в кафе-бар

«Московские дворики»

раздавить южные коньяки

и вспомнить былое,

а вспомнить, уж поверьте, было что!

В завершение вечера

друг предложил позвонить девочкам

и поехать в сауну.

Я тоже был не против,

потому что был свободен,

как ветер в поле.

Пока мы спорили

кто будет платить по счету,

прозвенел дверной колокольчик,

и в заведение

под стук собственных шпилек

продефилировали

две гогочущие ночные нимфы.

Передо мной предстала ты.

Брюнетка с небрежными локонами,

с ярким вызывающим макияжем,

то ли в коротком платье,

то ли в длинном свитере,

в пошлых черных сапожищах.

Мне почему-то представилась картина

испанского художника Диего Веласкеса,

изображающая

полулежащую обнажённую Венеру.

Она смотрится в зеркало,

которое держит перед ней Амур.

Если сказать точнее,

то перед глазами появилось

демоническое отражение в том зеркале.

Меня передернуло,

и эта судорога сознания

отразилась на моем спокойном лице.

Нет, любовная рана уже затянулась,

остался только шрам от сигареты,

которую я притушил о свою руку.

Случилось это почти машинально.

Раскуренная сигарета

тлела у меня в руке,

огонь жадно ел папиросную бумагу,

пепельный снег

падал мне на брюки.

Я промахнулся,

целясь сигаретным столбом

в пепельницу,

но ожог,

который получило тогда

мое сердце

был болезненнее.

* * *

Неожиданный звонок

посреди ночи спустя несколько дней.

На заднем фоне орут «чурки»,

и твой смеющийся

бархатистый голос в трубке:

– Милый, это ты, милый?

Я тебя сразу узнала!

– Кто тебе номер мой дал? —

как можно спокойнее говорю я.

– Твой друг,

с которым ты в «Двориках» сидел,

помнишь?

Ты так быстро ушел!

Согрей меня, милый,

у меня в душе сквозняки гуляют!

Ты меня уже не любишь? —

продолжаешь ворковать ты.

– Не звони мне больше! —

как можно холоднее говорю я.

Потом достаю

с верхней полки книжного шкафа

белый конверт с надписью,

сделанной когда-то твоей рукой:

«С ЛЮБОВЬЮ,

ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ!»

Я разорвал конверт,

и из него выпал цветок,

но он был настолько хрупкий и ветхий,

что рассыпался у меня в ладони.

* * *

И я не знаю кто ты мне!

И слов обидных

не бросай на ветер!

Больней не будет!

Все равно

земля и небо,

когда горит

торф на болотах.

И я не знаю кто ты мне!

Ты тень из прошлого,

прости,

всего хорошего!

Богиня третья

Ага, вот и твой подъезд.

Все парадные

посадили на замки,

запоры, засовы и захламили их.

Пересекаю энное количество

лестничных пролетов и…

у тебя!

Уже стою перед дверью

и жму указательным

пальцем на кнопку звонка.

За дверью раздаются

соловьиные трели

и стук каблуков.

Твоя мать в прозрачном белом пеньюаре,

на высоких шпильках

открывает дверь с видом хищной кошки,

но осекается, бросая смущенные улыбки.

Ты по обыкновению

стоишь с радиоприемником у окна

и ловишь волну.

Песен так много

и они, конечно, все о любви…

* * *

Ты пришла

ко мне на день рождения

и принесла горсть фейхоа.

Маленькие, зеленые,

с укропным вкусом

больше похожим на фенхель.

Хотя мне и понравилась

эта пряность вкуса,

но позже я познал

истинный вкус фейхоа —

Нежный, незрело клубничный,

но полноценный

в своей зеленой молодости.

Ты говорила мне,

что вы с матерью остались одни,

что у тебя умер отец.

А этот «новопреставленный»

гуляет по вещевому рынку

с какой-то молодой особой!

Ты говорила мне,

что тебя жестоко

избили местные гопницы,

а под бинтами и пластырем

ни синяка, ни царапины!

Ты говорила,

говорила, и опять это были

только слова.

Слова, ничего не значащие!

* * *

«Всего одна осталась

ночь у нас с тобой…» —

плакала в динамике певица[7].

– Я ревную тебя! —

ты кидаешь мне в спину,

словно дротиком в мишень.

– Нет, не попала,

сердце, оно только

на одну четверть слева,

задела, но не попала! —

смеюсь я.

Потому и смеюсь,

что не попала!

Ведь ты надеешься,

что я кинусь к тебе в объятия.

О, как это глупо!

Ты хочешь погреть

свои заледенелые руки

на костре моей любви к ней!

Нет, не дам, ни за что, не смей!

Не смей! Не тронь! Не тронь!

Гитара, моя гитара!

Я же умру без нее!

Нет! Нет!

Можешь забрать все,

гитару не тронь!

* * *

Моя любимая, проститутка,

продажная женщина,

Божия тварь!

Стоит на морозе

в короткой юбке,

стоит и смотрит,

но не в глаза,