Глава 6

ИЩИТЕ И ОБРЯЩЕТЕ…

Однажды меня занесло на незнакомую окраину, очень далеко от нашего дома, и я впервые увидела этот самый глиняный пустырь, заборы и ворота, первый ряд поставленных на землю контейнеров и кучку загорелых работяг, которые врывали столбы и крыли шифером киоски и павильончики будущей ярмарки.

Я, поколебавшись, запустила руку в припрятанные откупные, присмотрела сдававшийся в аренду вольным торговцам совершенно новенький пустующий павильончик, заставила кое-что перестроить, быстренько оформила аренду и права на торговлю и обзавелась всеми бумагами. Это было нечто более надежное, чем просто деньги. Барбосам Терлецкого будет отнять это труднее, чем баксы.

Конечно, ни о какой рыбе я поначалу не думала. Нацелилась на крупы, включая гречку, которая тогда была в хорошей цене. Но первая операция случилась как раз с рыбкой. Я очень удачно перехватила за Окружной фуру из Керчи с партией прекрасной копченой тарани, редкостным балыком из черноморской акулы — катрана, свежими консервами из азовского бычка-песчаника в томате, произведенными на артельном рыбзаводике в какой-то Маме Русской, вблизи Керчи. С товаром у прокаленных солнцем мужиков были большие сложности, на прибыток в Москву их послали такие же рыбачки, и в торговых хитростях они не петрили. К тому же везли они груз нерастаможенно, по сути, контрабандно, потому что ехали в Россию не по территории Украины до сухопутной границы, а втихаря переправили фуру на левой барже через Керченский пролив на российскую Тамань и дальше пошли колесить не по главным трассам, а по проселкам. Правда, это ни в коей мере не спасало их от дорожно-ментовской обираловки. Москвы они боялись, наслушавшись историй про крутых, которые перехватывают фуры на дальних подступах к столичным рынкам и заставляют продавать товар целиком за назначенную цену. А главное, они опасались за артельный КамАЗ, купленный по случаю у татар под Симферополем и недооформленный.

Навел на них меня не кто иной, как Галилей, естественно слупив приличные комиссионные. Он тоже тогда только-только объявился на торжище, но, в отличие от меня, уже все и всех знал. Точку, которую он мне указал, я нашла легко, рыбаки стояли табором в чистом поле под Бронницами, разбили палатку, еду варили на костре и от тоски пили сухое домашнее винцо.

Меня они слушали недоверчиво, по их мнению, я была соплячка, не слишком похожая на деловую бабу, но, в конце концов, сыграли свою роль хрустящие зеленые аргументы, и они согласились. С машиной они в Москву соваться отказались наотрез, и я перевезла весь товар за пару дней на нанятом пикапчике.

Если бы не эта фура, я могла бы заняться чем-то почище, чем рыба, с которой к тому же полно мороки, потому что она могла проскочить законные сроки годности да и просто протухнуть. Приходилось спешно учиться определять «на язык» крепость и соленость тузлука из бочек с сельдью; с одного взгляда понимать, что присоленная семга, выдававшаяся за живо-выловленную, в действительности обработана уже, отметавшей икру и снулой; по смазанности этикеток и блеклости надписей на фирменных упаковках якобы исландского филе океанского окуня видеть, что это чистый фальшак, сработанный какими-то подпольщиками из мусорной рыбы где-нибудь в Гданьске или Риге. Мне пришлось постигать все хитрости рыбной нарезки в фабричной вакуумной упаковке, на которую шел частенько совершенно потерявший свежесть, прогорклый товар; по цвету жабер и глаз «свежачка» узнавать, действительно ли рыба выловлена недавно или ее просто искусно разморозили и опрыснули химическими эссенциями для свежего, почти укропного, приятного аромата.

Случались дни, когда я, умотавшись до бесчувствия, сидела в своей лавочке и тупо завидовала соседкам по ярмарке, занимавшимся кофе или кондитерскими товарами. А иногда вспоминала, как в детстве отец мне пел: «Кукареку, кукареку! Пошла курица в аптеку! Дайте пудры и духов для приманки петухов!», думала, что если бы мне пришлось начинать все сначала, то я бы ударила по парфюмерии, торговала бы фирменными духами, лосьонами и мылом. Аптечное дело было опасным, прежде всего оттого, что имело отношение к наркоте, всем этим «колесам», «кислотке» и иной дури, за которую любой ополоумевший от ломки юный придурок мог и убить.

Впрочем, рыба оказалась поначалу делом на удивление прибыльным, я быстро восполнила в заначке то, что позаимствовала на раскрутку, когда приходилось отстегивать всем этим ярмарочным сосунам, от санинспектора до главного электрика, который мог отключить в лавке освещение и холодильник в любой момент.

Аварийный резерв позволял чувствовать себя независимой и сильной, давал мне ощущение той веселой наглости, что сопровождает каждую наваристую сделку, и мои партнеры точно унюхивали, что я надежна и мне можно сбрасывать товар на реализацию даже без предоплаты, под честное слово.

Терлецкий вел себя прилично, во всяком случае, здоровался вежливо, без подковырок, но видела я его очень редко, на бегу, и иногда мне казалось, что он здесь уже и не живет.

Хотя, если честно, пару раз он заставил меня удивиться. Как-то под Новый год я обнаружила под дверью здоровенную заказную корзину, украшенную свежей хвоей, лентами и игрушечным Санта-Клаусом, державшим визитку Терлецкого в красных игрушечных рукавичках, В корзине был роскошный рождественский набор с шоколадом и марципанами в больших фигуристых коробках, с французским шампанским и номерной бутылкой настоящего «Порто». Еще я обнаружила микроскопический флакончик очень редких духов «Леди Ди». Были и цветы, яркие и жесткие, явно из тропиков, похожие на перья из хвоста попугая. Я изобразила негодование, завелась и хотела отнести подарки назад и оставить их под дверью Терлецких, но тетя Полина решительно воспротивилась.

— Еще чего, Машка! Облапошил кого-нибудь, коммерсант хренов! С него не убудет! Похоже, он за тобой ухаживает или, как вы выражаетесь, под тебя клинья бьет. Ты как думаешь?

— Умоется… — буркнула я.

В другой раз он позвонил и сказал, что к нему в офис доставили билеты на Ростроповича, но всем эти виолончели по фигу, и если я хочу, то могу сходить одна или с подругой.

— Или с другом… — помолчав, добавил он небрежно, но было ясно, что ему интересно, признаю ли я, что друг имеется в наличии.

Я просто попросила, чтобы Терлецкий больше не звонил.

Друг, тот самый спец по гольфу, был, но недолго. Он, конечно, ни о чем не догадывался, но на нем я проверила, не отвратилась ли от мужчин после Терлецкого. С этим оказалось все более или менее в порядке, но разбежались мы как-то незаметно, без видимых причин, просто он был постоянно занят в своем клубе и на тусовках, у меня дел было невпроворот, и все погасло само собой. Теперь я была ничья девица, правда, никаких неудобств по этому поводу совершенно не испытывала.

Глава 7

УЧИТЕЛЯ И УРОКИ

Я не очень верила, что Катя на следующее же утро после нашей встречи выйдет на работу ко мне в лавку. Ей, как и мне, проснуться надо было в полшестого, а к такому каторжному режиму даже я привыкала не одну неделю.

День начинался как-то тускло и сонно, я с трудом вынула себя из-под одеяла. Отец спал, но завтрак для меня, оладышки с пенками от варенья, уже был готов. Варенье было разлито по трехлитровым банкам, которые стояли на полу.

Москва громадна, и если на «Динамо» сумеречный рассвет был сухим, то в районе ярмарки лупил непроглядный сплошной дождь, вовсе не похожий на короткий ливень. Горело еще ночное освещение, было необыкновенно безлюдно, как на стадионе перед футбольным матчем. Потоки грязной воды стекали с асфальта, и возле конечной станции метро лишь две самые отчаянные бабки обречено мокли, прикрыв лучок-чесночок с прочими петрушками пленочными полотнищами и закутавшись в них сами.

Рагозина терпеливо ждала меня возле лавки, в прозрачном дождевике с капюшоном, с чемоданчиком в руках. Меня порадовало, что она такая исполнительная и старательная.

Мы открыли лавку, вошли внутрь и переоделись. Я в свою голубую форменку с пилоткой, она же извлекла из чемоданчика аккуратный, хорошо наглаженный рабочий халат с карманчиками и — что меня удивило — мягкие тапочки почти без каблука. «Выходит, запомнила, что весь день на шпильках не простоишь», — подумала я. Но оказалось, что тапочки ее заставила взять мать, Нина Васильевна.

На мою форменную одежку Катерина смотрела с завистью, но второго комплекта у меня не было, прежний уволокла Клавдия, да и на Рагозиной ее халат висел бы как на шесте. Я сказала, чтобы Катя дала размеры, материал у меня остался, а тетка на даче спецуру сварганит в момент.

Я поставила кофе, протерла залапанное Клавдией зеркало. Рагозина тем временем очень внимательно рассматривала лавку, как бы примеряла ее на себя.

Я разлила кофе по чашкам.

— Ну что, Кать… С чего лекцию начнем? Как стать молодой миллиардершей, торгуя вразвес килькой пряного посола?

— Минуточку. — Она даже не улыбнулась. Серьезно-напряженная, как на экзамене, вынула из чемоданчика толстую тетрадку, ручку. — Извини, Маша, но я всегда все фиксирую… Привыкла!

Ну прямо первокурсница перед профессоршей.

— Ладно, — произнесла я, сдерживая смех. — Начинаем с погодного фактора.

— Погодного? А… понятнее можно?

— Дождь чешет без продыху, — пояснила я. — Замечаешь?

— А еще яснее?

По-моему, она начинала злиться, но по ней это было не заметно.

— Торгаши — как рыбаки или летчики, а также труженики сельского хозяйства, которые пашут! У нас тоже одно из главных условий успеха — погодный фактор! До настоящего осеннего паскудства еще, конечно, далеко, — закуривая, сообщила я. — Но, в общем, сама увидишь, сегодня торговли не будет. Мимозы, а не люди! Без сводки погоды из дому и носа не высунут. А вообще — запоминай! Самые наваристые дни — суббота и воскресенье. Но бывает, и с вечера в пятницу народишку подваливает… После воскресенья идет откат, но в понедельник и вторник еще концы с концами свести можно. А вот среда-четверг — деньки завальные! Все больше старухи шмыгают, им все равно делать нечего. Берут на копейку, а торгу на миллион! Но в такой дождь и они по домам свои ревматизмы греют…

— Не торопи! Я все знать должна… Раз уж влипла….

«Влипла? Во что-то нечистое, что ль? Могла бы и помолчать. Хотя бы из уважения к трудовому народу в моем лице», — подумала я удивленно.

— Слушай дальше, — уже раздраженнее продолжала я. — Главное для нас с тобой — касса! Аппаратик видишь? Смотри на кнопочки. Я сейчас по нолям выбью, для примера… Видишь, чек вылезает? Положено его покупателю отдать, в знак того, что акт купли-продажи произведен. Все суммы фиксируются и в копиях остаются. Для чего? А для обираловки! Эти людоеды из налоговой инспекции чуть что — и лицензию на гербовой бумаге, что вон там в рамочке висит, снимут, и разрешение на торговлю отберут,.. Если по-крупному химичишь, то и тебя прихватят — тут штрафами не отделаешься, могут вообще дело прихлопнуть, всучат волчий билет, да еще в черный компьютер занесут… Это раньше лафа была, никто ни с кого ничего не спрашивал, давали, как баранам, шерстью обрасти, чтобы государству было что стричь. Все равно, конечно, стригли, без этого тут ни чихнуть, ни пукнуть не дают. Свои — те, что рынок держат. Главное — не вляпаться на налоге с продаж, это четыре процента, то есть с каждого рубля четыре копейки отдай. Потом еще налог на добавленную стоимость, двадцать процентов. В общем, каждый тугрик из прибылей должен быть засвечен, понимаешь? Ну ладно, когда вместе суммы считать сядем — поймешь… Вот это вот — моя личная амбарная книга. Что бы кто ни купил, хоть хвост от селедки, записывай сюда и сумму тоже заноси… Вот тут я держу паспорта на каждую крупную партию товара, сертификаты качества… Это чтобы каждый москвич оставался у нас с тобой не травленый, а, наоборот, здоровенький…

Дождь все шел и шел, монотонно шелестя по крыше. С железного ставня, поднятого над торговым окном, стекала и пробрызгивала в помещение вода. За воротами на карусели включили радиомузыку, редкие покупатели в дождевиках и под зонтиками шлепали безразлично куда-то мимо, а Рагозина, посапывая, конспектировала то, что я ей растолковывала. И я не без горделивой усмешки думала о том, что мне-то никто всерьез ничего не объяснял, до всего почти приходилось доходить своим умом. Я, к примеру, долгое время не могла запомнить, чем отличается зубатка свежемороженая с головой, что сейчас мирненько лежит в витрине-холодильнике, от зубатки глубокой заморозки, в брикетах и без головы, которую я держу отдельно.

Мне вся эта писанина надоела.

— Ты что, это все в самом деле зубрить собираешься?

— Конечно… Ты не беспокойся, Корноухова. Я никогда ничего не забываю!

В том, что она никогда ничего не забывает, все продумывает, все аккуратненько раскладывает по полочкам и ничего не делает лишнего, мне еще предстояло убедиться, но в то утро я просто отобрала у нее тетрадку, выдвинула Рагозину к прилавку и сказала:

— Все это ерунда… А главное вовсе не это! Главное — покупатель… Смотри! И помалкивай… Сейчас я тебе кое-что покажу!

От ворот к лавке неспешно приближалась какая-то ранняя пташка. Это была здоровенная, не старая еще тетечка. Она не шла, а несла себя, из-под зонтика поглядывая вокруг с видом некоего превосходства. Одета щеголевато, в распахе тонкого шелкового плаща виднелось трикотажное платье, очень модное, с пояском, на грудь выпущен гарусный шарфик с люрексом. На плече покачивалась хорошая сумка с тиснением, хозяйственную сумку на колесиках, еще пустую, она катила небрежно, будто на прогулке.

— Параграф первый. Как ты полагаешь, Рагозина, она при деньге?

— Конечно, — недоуменно пожала плечами Катя. — Иначе с чего бы на рынок пришла?

— Первая твоя ошибка! — усмехнулась я. — Это особа пришла сюда прежде всего себя показать. Видишь, как вырядилась? Туфли-лодочки, а у нас ведь тут не паркеты… Да еще и дождь! Вся бижутерия на виду. Плащ напялила, перчатки лайковые, а зачем? Теплынь же… А уж косметики, косметики!

Дама явно переборщила с макияжем.

— Первый вывод, — сказала я наставительно. — С ходу она ничего не покупает. Потому что для нее этот выход — как первый бал Золушки. Главное — пошататься по дворцу, себя показать. Второй вывод: деньги при ней есть, но не свои. Она изображает, что сама хозяйка, понимаешь? На самом деле, скорее всего, домработница у каких-то денежных… Между прочим, одежонка на ней с чужого плеча, вся достаточно высокого класса, но уже отставленная, бывшая в употреблении. Плащик тесноват, поэтому она его и держит расстегнутым. Перчатки не по размеру. Бижутерия слишком дешевая. Ну а уж раскрасочка! Можешь мне голову оторвать, но, по-моему, она хорошенько попользовалась набором хозяйки и бухнула на себя все ее духи… Окончательный итог: пройдет мимо, если ее не зацепить.

Катя глазом моргнуть не успела, как я оттерла ее плечом, вытащила из ларя-холодильника здоровенную треску, потрошеную и безголовую, шмякнула на прилавок и, делая вид, что не обращаю никакого внимания на эту дамочку, начала злобно орать на совершенно обалдевшую Рагозину:

— Сколько тебя учить, идиотка, что нельзя брать копейки за то, что стоит сотни рублей! Опять ценники перепутала! Это же уникальная рыба! Это же только по виду обычная треска… Ee, совсем наоборот, миллионеры лопают! Если достается… Ну, повезло! Ну, завезли случайно! Так ты объясни людям, что это не дерьмо стандартное! Такую редкость из Индийского океана тащили, ловили тралами на глубине в километры, самолетами в Москву везли! Ей же цены нету! Тетка приостановилась и стала смотреть на нас с пробудившимся жадноватым любопытством. Я еще раз перевернула тушку, с отчаянием посмотрела в небо и заявила:

— Знаешь что? Снимаем все, к чертовой матери, с продажи! Здесь этого не поймут… Я всю партию в центр отвезу, в ресторан «Савой»… И как они такую редкость прошляпили?

Тетка клюнула.

— Эй, куда убираете товар, девочки? Торгуете — так торгуйте… Мы что вам, не люди?

Она сняла перчатку, ткнула пальцем в тушку, понюхала его и сказала с подозрением:

— Тухлятина? Раз с океана? Далеко ж везли…

— Мимо, мадам. Мы вас не задерживаем, — огрызнулась я, даже не повернув головы, и хотела убрать тяжеленную, килограммов на восемь, тушку.

Покупательница ухватилась за рыбину и потянула к себе:

— Беру! Завешивай! Как оно называется?

— Лабардан мозамбикский, — заговорщицким шепотом ответила я. — Ну, если только для вас… Раз вы разбираетесь… Сразу видно хозяйку с понятием!

— А как его готовят? — спохватилась она.

—А как судачок средней консистенции, — завешивая рыбину и вспоминая кое-что из батиных кулинарных рецептов, уже почтительно-нагло сообщила я. — Лучше всего — на пару! Но самое главное, мадам, с лимоном! Слегка оросить… Подавать в горячем виде. Конечно, они там, в своем Мозамбике, используют тропическую ягоду. Но у нас она не вызревает. Спасает только лимончик! Ну в крайнем случае грейпфрут.

— Запомнила…

Я оборачивала треску бумагой как драгоценность, долго и бережно, — священнодействовала. Пульнула такую цену, что тетка дрогнула:

— Скажи пожалуйста, ну прямо тебе осетрина… И даже больше…

— Так ведь натуральный лабардан! — значительно заметила я и небрежно бросила деньги в ящик.

Страшно довольная тетка отвалила.

А я закурила по новой, переживая триумф.

— С первой покупочкой тебя, Катерина! Хороший день будет! Пошел навар — так и покатится. Хотя и дождь. Похоже, ты везучая.

Мне было весело, но Рагозина смотрела на меня как-то отчужденно.

— Ну ты актриса, Машка! — Она нехотя растянула в улыбке бледные губы. — Ты в Щепку или в Щуку поступать не пробовала? Прямо не Маша Корноухова, а принцесса Турандот! Как же так можно? Ты же ей все наврала!

— Не все, — пожала я плечами. — В основном я не отклонялась от истины. Только слегка… приукрасила! А вот ты ни фига не соображаешь, так же как и эта корова… Лабардан и есть обычная треска! Так ее в ресторане «Яр» купчики называли… Между прочим, до революции она действительно была редкостней волжского осетра… Я ведь тоже книжки читаю. По теме. Темны вы еще, девушка! Впрочем, я тебя не виню… Но раз уж по рыбе двинула — так хотя бы справочник для начала у меня спроси, а не за тетрадочку хватайся… Ладно, все это туфта! А вот теперь — главное! Что ты за мою спину шмыгнула? Что глаза опускаешь, как будто боишься смотреть на человека прямо и честно? Клиенту — любому, даже дуре этой — надо смотреть прямо в глаза! Держать взгляд! Улыбаться, лебезить вовсе не обязательно! Но глаз держать — это первое! Глаза в глаза, руки работают как бы отдельно… Клиенту уже как бы неудобно следить за тем, как и на чем его надувают… В смысле веса и прочего.

— А по-человечески разве нельзя? По-честному?

— По-честному — это не на нашем базаре, — вздохнула я. — Не в этой жизни! Ты что, из чистюлек, что ли? Тогда ты не туда попала, Рагозина! Не хочешь мараться, — значит, это не ко мне! Ты мне не пионерка, а я не педагог, чтобы тебя морально перевоспитывать! Для меня главное, чтобы никто мимо не прошел. Так что давай сразу: или — или!

Она думала долго, потом подняла глаза в потолок и, вздохнув безнадежно, выдавила:

— Хорошо… Кажется, я смогу. Раз у вас тут так надо.

Уже тогда, в тот ее первый рабочий день, что-то пока неясное насторожило меня, Катерина смотрела на меня открыто и почти простодушно, но в глубине ее темно-серых, будто прикрытых непроницаемой кисеей глазищ, как на дне глубокого омута, угадывался не совсем понятный холодный и презрительный смешок. Словно это не я ей, а она мне делала громадное одолжение и именно она спускалась с запредельных высот, брезгливо и высокомерно, в ту скользкую и грязную яму, в которой жизнь заставляет кувыркаться меня.

Но я прогнала возникшее на миг отчуждение и решила, что это у нее из-за смятения и почти испуга, что судьба заставляет ее заниматься таким низменным делом только для того, чтобы выжить…

Кто чего стоит — определить просто. Дай человеку работу и посмотри, что из этого выйдет. Только без нянек. Один на один. Когда-то отец меня так учил плавать. Лет в шесть просто сбросил меня со своих плеч на глубину. Было жутко, я вопила благим матом и рыдала, но поплыла сразу. Так что я сказала Рагозиной, что оставляю лавку на ее попечение и отбываю по коммерческим делам до вечера.