Глава 9

НОВЫЙ ГОД — ПОРЯДКИ НОВЫЕ…

До него дошло.

Он позвонил на следующее утро, выразил мне благодарность за все хлопоты по устройству поминок и, помолчав, добавил:

— Что касается всего остального, Мэри, то я, кажется, сдуру поторопился… Долли меня предупреждала, что мы должны больше узнать друг друга. Притереться… И только тогда… В общем, будем считать, что ничего еще не было… А я… я буду ждать, Маша!

Еще он сказал, что улетает в Брюссель на какой-то симпозиум по программе «Геном человека». Вернется — позвонит.

Ну, как говорится, скатертью дорожка…

На девятый день ко мне пришла Полина, мы сходили к могиле, а потом в церковь.

— Ты прости мать, Машка, — вздохнув, сказала тетка. — Она ж между вами на разрыв жила. Одну родила, другого — растила… Я так думаю, это она и свою вину перед тобой искупить решила. Чтоб тебе лучше жилось. По ее понятию… Что ей еще оставалось-то?

Я промолчала.

У тетки самой рыльце было в пушку. При отце она чихвостила Долли не стесняясь, а сама втихую от нас с Никанорычем бегала к ней все эти годы.

За неделю до Нового года вдруг объявилась Клавдия Ивановна. Я ее с трудом узнала. В каких-то обносках, драном платке, вместо сапожек красные шерстяные носки, вдетые в галоши. Тощая, синюшная и несчастная. Пряча голые руки под мышками, она топталась перед лавкой на хрустком снегу.

— Батюшки! — воскликнула я. — Прямо картина «Не ждали!». Должок притаранила, что ли, Клавдия? Что-то долго несла…

— Виноватая я, Мария Антоновна, — насморочно прогундосила она. — Подожди еще немножко. А пока рыбки не отпустишь? Взаимообразно? У меня ни копья… Хотя бы минтаюшки… А то и Новый год встречать не с чем…

— Я твоего Фимку кормить не обязана! — беспощадно отрезала я.

Клавдия зарыдала:

— Гад проклятый! Ушел он от меня, Машка… Обобрал всю до нитки! Шубу уволок, шапку чернобурую… Ковры снял, даже телевизор вынес, покуда я в бане была! У него, оказывается, жена в Тирасполе и двое детей… Врал, что в разводе. Алкоголик чертов!

Все ясно. Клавдия опять осталась с носом. Но в этот раз зимующий под дармовой крышей в Москве временный муж даже не стал дожидаться весны.

Ну не гнать же женщину? На любви погорела! На страсти нежной! Сама такая…

Я снова ее взяла в лавку. Зарядила авансом, приказала немедленно прибарахлиться, отмыться, сходить в парикмахерскую, в общем, привести себя в более или менее пристойный вид, чтобы не отпугивать людей. Я понимала, что могу оставлять ее на хозяйстве без опаски. Она теперь землю рыть будет. И никаких Фим к себе теперь и близко не подпустит. По крайней мере, до следующей осени.

Программа новогодней ночи в «Якорьке» оказалась исключительной по своей дурости. В обычно тихий и уютный ресторанчик декораторы понапихали слишком много иллюминации, включая лазерные световые пушки; освещение то и дело пригасало, и зеленые лучи кинжально метались в полумраке по столикам и лицам, от чего я просто слепла. Вместо обычных официантов гостей обслуживали декорированные под русалок дебелые, сильно перепудренные девы в трусиках и нагрудничках из серебряной чешуи, которые топали, как лошади, спотыкались на высоченных каблучищах и явно не знали, что им делать со сверкающими рыбьими хвостами, свисавшими с их задниц. Подстраховывали дев гарсоны, но делали это крайне неохотно. Было заметно, что они злорадно наблюдают за тем, как девицы путаются с заказами. Русалки явно имели другую профессиональную ориентацию.

Украшением празднества должна была служить восходящая звезда эстрады. У нее было очень приличное нестандартное контральто, но работала она мощно и неустанно, как музыкальный автомат, который позабыли вовремя выключить.

Но по-настоящему добили меня балетные Дед Мороз и Снегурочка. Отзвонили свое куранты. Все орали, целовались и обливались шампанским. И тут объявились эти сказочные персонажи. Деда Мороза изображала юная писюха в набедренной повязке, с нарисованными вокруг сосков снежинками и в нацепленной бороде и валенках, а Снегурочкой был здоровенный мужик с мускулатурой профессионального культуриста в коротенькой балетной пачке, с привязной косой и сильно набеленным и нарумяненным лицом — этакая новогодняя голубая мечта гомика. Вокруг них заскакали четыре мальчика-зайчика в белых обтяжных трико, и под григовское «Шествие гномов» началась лишь слегка замаскированная под балет групповуха. Я поняла, что больше такого (да еще в навязанном самой себе гордом одиночестве, ибо я была совершенно одна) не выдержу, и поманила гарсона. Через пять минут, загрузив фирменный пакет всем, что я просила, он проводил меня до гардеробной, помог накинуть шубейку и предложил усадить в один из арендованных на ночь для развоза публики экипажей, но я сказала, что хочу пройтись по ночной Москве.

Еще не выходя на заснеженную сияющую Тверскую, я точно знала, куда приведут меня ноги. Но все-таки пыталась остановить себя.

Если бы кто-нибудь мне сказал, что я пьяна, я бы сильно удивилась. Голова была совершенно ясной, мне было не просто приятно-тепло в шубейке, а даже жарко, и я не застегивала ее. Закинув за плечо ласковый шарфик из натурального кашемира, я мела снег подолом вечернего благородно-черного открытого платья. Увидев какого-то заиндевевшего курсантика, бежавшего по запоздалой увольнительной с букетиком в руках, я отдала честь, дурашливо козырнув.

Наконец я решилась. Сошла с тротуара, заложила пальцы в рот и разбойничьим посвистом тормознула левака на задрипанной «Волге».

Я ехала в Теплый Стан. К Трофимовым.

К Никите я ехала, черт бы его побрал.

И ничего не могла с собой поделать.

Посередине громадного их двора была поставлена высоченная муниципальная ель в лампочках. Вокруг нее толклась вопящая молодежь в новогодних карнавальных масках, какие-то толстые тетки визжали, съезжая на задницах с детской горки. Кучка поддатых жильцов толпилась вокруг сугроба, в который были понатыканы шутихи. Их поджигал Трофимов-зять, тот самый, что спец по каминам.

Ракеты со свистом взлетали в небо, лопались и расцветали разноцветной световой лапшой. С одного из балконов кто-то орал, чтобы прекратили это безобразие: сюда уже успели влепить ракетой.

Неожиданно трезвея, я вдруг поняла, что делаю очередную глупость, после которой мне в этот дом уже никогда не будет возврата. Я представила, как обалдеет Никита, как они удивятся мне, все эти Трофимовы, как со значением начнут перемигиваться, похохатывать. И почему я решила, что Никита будет один, а не с какой-нибудь девицей, которую он уже ввел в их семью? Я решительно повернулась, чтобы уходить, но тут закричали:

— Маша! Маша! Это ты, что ли?

Ко мне уже бежал Трофимов-зять. У него была багровая от мороза и выпивки счастливая рожа, шапка на затылке, в кармане распахнутого пальто бутылка. Он облапил меня, вопя: «С Новым годом!», чмокнул в ухо, поскользнулся, и мы с ним оба сели в снег.

— Вот хреновина! — сказал она озабоченно. — А Никитки-то и нету, Маш. У него ездка во Владимир и дальше в Вологду. Валютный заказ! Марками платят! Их целой колонной наняли! По детским домам и больницам гуманитарную помощь, ну, рождественские подарки от немцев развозить!

— Да я просто так, — соврала я. — Тут в гостях не очень далеко была. Только что-то компания липучая… Малоинтересная для меня компания… Вот домой двигаю…

— Какой там домой? — возмутился он. — Наши еще и до холодца не добрались… И Иван Иваныч еще трезвый! Тетя Аня обрадуется… Пошли! Пошли!

Он поднял меня, как пушинку, и ржал от радости.

Я с трудом высвободилась из его лапищ и — заплакала. Уткнулась ему в грудь и ревела, как распоследняя дуреха.

— Понимаю, — бормотал он. — Ты ж не к деду идешь. И все мы тебе до лампочки…

— Ты только не скажи ему. И никому, пожалуйста, не говори… Ну, с новым счастьем тебя! Новых дымоходов и каминов в новом году! С новыми кочережками и топками! Хорошего бизнеса!

Я хотела уйти, но он удержал меня за плечо:

— А тяпнуть? За все на свете? Удачи же не будет, Маш! У меня с собой есть…

Он потянул из кармана початый пузырь, но я сказала:

— И у меня с собой: Спрячь.

Он посмотрел на наполненный фирменный пакет с яркой эмблемой «Якорька» и усмехнулся:

— Значит, говоришь, мимо шла? Случайно? Ты, Машк, почаще мимо ходи…

Все этот черт понимал.

Мы отошли подальше от остальной публики, смели снег и уселись под детским грибком. Я вытащила из пакета винцо, фляжку коньячку, коробки с фирменными рулетами, тарталетками и сухими пирожными, манго, синие сочные инжирины и несколько кистей заморского свежего черного винограда. Стакан у него был с собой. Видно, добавляли они тут с соседями во дворе.

Пили мы по очереди. Из одного стакана. Желая друг другу успехов в труде и счастья в личной жизни.

У него с этим делом было все о'кей! Жена ждала второго ребенка, была уже на седьмом месяце, и он страшно радовался тому, что УЗИ показало девочку. Сын у него уже был, и он жутко хотел дочку — Крестить будем, Маш. В крестные пойдешь? — предложил он вдруг.

— Без проблем, — согласилась я.

Морозец пощипывал, дворовая гульба угасала, становилось безлюдно и как-то очень покойно и очень тихо. Наверное, это снег, как подушкой, глушит звуки.

Окна начинали гаснуть.

И тут он сказал, вздохнув:

— Мы тут толкуем иногда… Тетя Аня жутко жалеет, что ты запропала, дед тоже как-то тебя поминал. Только, если честно, это же не первый случай с нашим Никитой… Прошлым летом, еще до тебя было, в подъезд новые жильцы въехали, по обмену. У них дочка, Тоня, очень даже ничего, без выпендрежа, как говорится, самое то! И трясти дерево не надо, само упадет… В общем, видим, положила она глаз на Никиту, как он дома, по сто раз на дню за солью забегает! Думаю, этой соли у ней скопилось — озеро Баскунчак! А он — ноль внимания… Ну терпели мы, терпели, да и наехали на Никиту. Мать же жалко, понимаешь? Все у нее уже пристроены, а он какой-то неприкаянный… Прижали мы его всерьез. Чего ждешь? В смысле — кого? И знаешь, что я тебе скажу, Маша? Вторую Юльку он ищет! Чтобы точно такая же была, тютелька в тютельку… Других он в упор не видит! Мы-то понимаем, дурость это несусветная, но что с ним поделаешь? Сжег он все свои тормозные колодки, и с места его не сдвинешь! Заклинило парня. Так что ты не злись… Ну, дурак дурацкий…

Ничего себе попраздновала, Корноухова!

Рыдать я больше не собиралась, но и на территории Трофимовых мне, как выяснилось, делать больше нечего. Во всяком случае, Трофимову-зятю дочку придется крестить без меня. Хренушки меня тут еще увидят!

Через несколько дней я случайно посмотрела кусок какой-то передачи. Плешивый дядечка ученого вида утверждал, что каждой самке лишь кажется, что ее привлекает тот или иной самец на сознательном уровне, в то время как на самом деле пламенная страсть рождается на молекулярной основе. И здесь очень важны феромоны, то есть вещества, образующие запахи. Какие-то там бабочки унюхивают друг дружку за десятки километров и стремятся навстречу, чтобы слиться в экстазе для продолжения рода и любовных танцев в небесах.

Так вот в чем суть моих несчастий! Все дело, оказывается, в этих самых феромонах. Для Никиты я не так пахла, конечно. Не так феромонила. И тут уж хоть стой, хоть падай, хоть башкой в стенку, а против натуры не попрешь. Если уж и сама мать-природа против Маши Корноуховой, значит, пора сушить весла.

От папки не было ни слуху ни духу. Может быть, Нина Васильевна каким-нибудь образом связывалась с дочерью, но звонить этой сучке я бы и под пистолетом не стала.

Так что под старый Новый год, тринадцатого января, я загрузила «гансика» под завязку продуктами, куревом и подарками — для бати купила новый транзистор и обалденный бритвенный набор «Жиллет —Mach-3» с суперлезвиями и флаконом парфюма, для Рагозиной оренбургский платок — и порулила в глушь, в журчихинскую резервацию.

И — прокололась.

Ехала я почти шесть часов, но это бы еще ничего. Проселок вдоль железнодорожного полотна был худо-бедно прочищен тракторами: рубчатый след от гусениц был хорошо виден по обочинам, в твердом и белом, как фарфор, снегу. Но сразу после поворота от платформы на тропу в сторону Журчихи мой «гансик» забуксовал. Для цивилизованного, предназначенного для автобанов «европейца» это было слишком. Дороги просто не было. На просеке между матерыми елями сугробов намело выше пупа. И судя по тому, что по нетронутой поверхности снегов тянулись лишь цепочки чьих-то мелких следов, здесь никто не пробивался с началом снегопадов.

Нужен был танк. И желательно самой большой мощности.

Я вспомнила, о чем мне рассказывала осенью болтушка Вера, и решила, что пройду до деревни по льду Журчихи. Отобрала самое нужное, переложила в рюкзак и спустилась к речке.

Но не тут-то было! Сначала я впахалась в снега, навалившиеся на твердый белый лед, но идти еще как-то можно было, наподобие навьюченной альпинистки, штурмующей Гималаи. Однако через полчаса, когда берега стали повыше, а деревья погуще, я увидела, что на темном голом льду снегу нет, а впереди нет и льда. Он истончился до прозрачной корочки, а в промоинах струилась незамерзшая черная вода, над которой курился парок.

Вот уж тонуть я тут не собиралась.

На меня заругалась, зацокала бурая белка, молнией носившаяся по стволам. Я ей высказала, в свою очередь, что я лично думаю о сложившейся ситуации, и поплелась назад несолоно хлебавши.

Дела шли ни шатко ни валко. Новогодние праздники с Рождеством в придачу выпотрошили у народонаселения карманы. У нас всегда как: если гулять, то до последнего копья, а если зубы на полку класть, то всем вместе.

Моя Клавдия жутко простыла, засипела, захрипела, я ее отправила сбивать температуру и отлеживаться и осталась на хозяйстве одна. Гришку брала с собой, чтобы не так скучно было.

И тут откуда-то из небытия вынырнул Галилей. Его на ярмарке уже вспоминать перестали, потому что он как исчез в конце осени, так и не появлялся. Роман Львович на себя летнего, элегантно-изысканного, не походил совершенно. На нем был надет линялый, правда, утепленный спортивный костюм неопределенного цвета, солдатские бахилы и солдатский же бушлат без пуговиц. Он весь посинел, скрючился и все время кашлял в драную перчатку. Отросшие седые лохмы торчали из-под беретки, лицо густо заросло седой щетиной, и только очки оставались прежними — в массивной дорогой оправе, с цейсовскими стеклами. В руках Галилей держал емкий и тоже не дешевый саквояжик.

— Не забыли еще меня, Мэри? — искательно улыбаясь, настороженно спросил он.

Мэри меня называли только два человека на свете. Лор и он. Хотя они никогда друг дружку не видели.

— Где вас носит, Роман Львович? — Если честно, я ему обрадовалась.

— Да так… — сказал он неопределенно. — Вас обо мне, кстати, никто не расспрашивал?

— Вроде нет, — удивилась я.

— Это хорошо, — кивнул он. — А то есть ряд персон, которых почему-то интересует мое местопребывание… А у меня случился роман, Мэри. Такая лав стори с одной милой особой. Она на дровяном складе под Домодедовом дрова отпускает… Я помогал!

Гришка наконец для приличия рыкнул.

— Каков принц! — восхищенно воскликнул Роман Львович. — Ваш? Поздравляю! А как его величают по родословной? Джордж? Ну я же и говорю… Такому только в Голливуде героев-любовников играть!

— Вы поосторожнее с Гришкой, он строгий и чужих не любит!

— Собаки хорошего человека всегда чуют, — улыбнулся гость нежданный. — Безвредного, по крайней мере… Кстати, Мэри, вы не позволите у вас побриться? С кипяточком, если возможно…

Я поставила чайник, и через несколько минут, извлекши из саквояжа бритвенные принадлежности, он брился над раковиной.

Я полезла за коньячком, но Клавдия, оказывается, уже вернулась к прежним привычкам, втихую все выцедила.

Роман Львович был даже по виду так голоден, что я быстренько приготовила ему пару бутеров. Он помялся, потер ладони и произнес сконфуженно:

— Видите ли, Мэри, я, кажется, на грани инфлюэнцы, потек весь… Народная медицина рекомендует по граммулечке микстуры… Не найдется?

— Давайте до обеда потерпим, Роман Львович! — сказала я. — Вы подождите, я Гришку выгуляю, а потом мы с вами в шашлычной посидим! Они харчо наладились готовить… А вам горяченького надо!

Галилей, торопливо дожевывая бутерброд, внимательно посмотрел на Гришку и вдруг предложил:

— А зачем вам покупателей терять? Давайте я с ним пройдусь.

— Он с вами не пойдет!

— Это вы так думаете. — Он бесстрашно взял Гришку за морду, почесал за ухом, потрепал под горлом и по загривку, и пес лизнул ему руку. — У меня исключительно благожелательная аура в отношении всего живого… Кроме человеков. Впрочем, к вам лично, в порядке исключения, я весьма благорасположен, Мэри. И он это почуял! — засмеялся Галилей.

Я пристегнула поводок. И Гришка неожиданно охотно пошел с ним.

— Только вы, пожалуйста, не поменяйте его… На народную микстуру!

— О чем вы, девушка?

Через час к лавке подошел Витька-охранник и, сдерживая смех, сказал:

— Маш, мотнись к метро… Там Галилей с Гришкой, как в цирке, гастроль дают…

Я добежала до подземного перехода и обалдела. У самого спуска в метро, окруженные толпой, расположились Галилей и Гришка. Дог сидел просто так, на заднице, а Роман Львович рядом с ним на корточках — наверное, для того, чтобы все видели, какой Гришка громадный и красивый. Угловатая башка кобеля оказалась гораздо выше седой гривы человека. Где-то хитроумный Галилей раздобыл фанерную крышку от папиросного ящика и на ней черным фломастером очень крупно написал: «СПАСИТЕ МЕНЯ! НУЖНА ОПЕРАЦИЯ! Я ЧЕМПИОН МИРА ИЗ ДИНАСТИИ КОРОЛЕВСКИХ ДОГОВ — ДЖОРДЖ ЭЗРА ФОН КЛИАТОЛЬ ЦУ ГУГЕНХЕЙМ! ПОСЛЕДНИЙ ИЗ БЫВШИХ В СССР! ЛЮДИ! БУДЬТЕ ЛЮДЬМИ!»

Намордник с Гришки был снят, и пес терпеливо держал фанерку в зубах. Казалось, Гришка всерьез стыдится участи, придуманной ему этим типом, и готов разрыдаться и взвыть от унижения, которому подверглась как страна в целом, так и ее лучшие собаки в отдельности. Белая в черных накрапах шкура Гришки подвисала на мощном костяке, ребра выпирали, на здоровенном хвосте можно было сосчитать каждый позвонок, и любой прохожий, не понимающий в собаках, мог подумать, что псу просто нечего есть и он голодает давно и почти безнадежно. В беретку, положенную у лап, то и дело звякали монеты, летели купюры, какой-то ребенок положил на моих глазах шоколадку.

У ног Галилея уже стоял пузырь в бумажном пакете, и я поняла, что у него так горели трубы, что, не получив от меня традиционной микродозы, он решил добыть на выпивку вот этаким манером.

Физиономия у Романа Львовича была приятно-розового, а не синюшного цвета, он скорбно курил, картинно разделяя унижение пса, и словно не замечал, что там сыплется из гуманитарной помощи в его беретку. Ему все время задавали вопросы, отвечал он вежливо, но глухо и будто бы тоже сдерживал рыдания. Всем видом показывал, что он приличный человек и только невыносимые обстоятельства заставили их с безумно любимой собакой обратиться за подаянием.

— А чем он болеет? Какая операция?

— Да все как у человека… Кто же такую жизнь выдержит? Шунтировка сердца. Хирурги могут только в Германии…

— А по какому виду он чемпион мира?

— По породе… Доги из Эльсинора. Раньше он выездной был… На собачьи свадьбы командировали, к зарубежным дамам! Состоял в государственном реестре, как достояние республики… За каждого щенка от него там, на Западе, в Центробанк валюта шла! И сейчас немцы предлагают выкупить… Или обменять. На любую иномарку! Только ведь это там, для них, он — Джордж! А для нас, в России, был и останется — наш Гриша!

— А щенки от него будут?

— Если выживет… Звоните на телевидение, «В мире животных». Там нас знают…

— Послушайте, у меня прекрасные условия… Коттедж на Николиной Горе. Свежий воздух… Усиленное питание. Ну что вы над ним издеваетесь? Он же джентльмен! Ему же стыдно, не видите? Ваша цена?

— Не все в России таким, как вы, мадам, продается! Не все, миль пардон, покупается!