- Ну раз проблемы... - Он развел руками и пошел в переднюю. Я проводила его.
      Когда вернулась в кухню, Элга стояла над раковиной и плескала водой в лицо.
      Я бросила ей кухонное полотенце:
      - Какие еще к чертям проблемы, Элга?
      Она уткнулась пылающим лицом в полотенце и забормотала:
      - У него дырки на носках. Я полагаю, его супруга не тщательно за ним смотрит... Логично?
      Я закурила и сказала беспощадно:
      - Вот вы бы ему эти дырки и заштопали. Для начала!
      Она уставилась на меня своими прозрачно-медовыми янтарями и призналась в отчаянии:
      - Страшно. Я полагаю, как это говорится, мой поезд уже ушел... Я, кажется, значительно опоздала. Или у меня имеется надежда? Как это вами сказано: "Если долго мучиться - что-то там получится"?
      - По-моему, вы просто дура!
      Лицо ее было мокрым, губы дрожали, и я вдруг четко разглядела как бы трещинки на этом безукоризненном гладком личике - волосяной толщины морщинки, в уголках рта, у подкрылий носа, в уголках глаз и на шее, нежной, лотосной, с тем чуть заметным оттенком увядания, который говорит лишь об одном: часики тикают...
      И мне ее стало жутко жалко.
      Меня давно подмывало расспросить ее, чем она заменяет в постели отсутствие присутствия живого мужика - чем-нибудь из того набора, который нынче продается в секс-шопах? Что-то же должно быть. Но и на этот раз я не смогла переступить какую-то грань. Оказывается, мне иногда еще бывает стыдно.
      Потом мы пили чай. Элга сникла и замкнулась, и было понятно, что она чувствует себя неловко оттого, что нечаянно приоткрылась передо мной, и побаивается, что это сделает ее более слабой и беззащитной передо мной, чем было прежде.
      Мы немного потрепались, но больше о ерунде, о том, что нужно сыскать для Гришуни постоянного хорошего детского врача, о том, когда привезут и смонтируют новую кухню... Что нужно купить хорошую гладильную доску... Потолковали о том, прописывать или нет в этой квартире девицу Арину, поскольку нянька наша была аппетитна и свежа и на меня могло грянуть ее неизбежное замужество.
      Заночевать у меня Карловна отказалась, стремилась в свое гнездо и обещала схватить на проспекте такси или левака. Я хотела ее проводить, но она отказалась. Когда она покинула мое новое жилище, я подошла к окну в кухне, чтобы последить, как она пройдет через темный двор, мало ли что?
      В отсветах из редко горевших ночных окон я увидела, как она, выйдя из подъезда, направилась к арке, выходившей на проспект. Крохотная, в серой укороченной норке и меховом берете, прижимая к груди сумку.
      Тут под аркой вспыхнули фары, слепя ее, она вскинула руку, заслоняясь от света, а из арки медленно подъехала к ней и остановилась "Волга" Чичерюкина. Ошибаться я не могла. Тем более что он вышел из машины, открыл дверцу с другой стороны, приглашая Элгу сесть. Та потопталась нерешительно, но потом забралась-таки в салон, на заднее сиденье.
      Вряд ли она это предвидела, просто Кузьма Михайлович оказался гораздо проницательнее, чем я от него ожидала. Он торчал в своей конспиративной засаде не меньше двух часов.
      Мне стало досадно и неловко, будто я увидела и узнала то, что не нужно было видеть и знать именно мне. А может быть, все гораздо проще и наш Чич решил в качестве охраны проводить персону, входящую в круг его забот?
      Впрочем, какое мне до них дело? До меня стало доходить, что со смертью Сим-Сима и моим психо-бзиком что-то очень важное и большое закончилось только для меня. А нормальная жизнь катится, погромыхивая на стыках, все по тем же рельсам, и ей, этой жизни, глубоко наплевать на бывшую Басаргину.
      Спать я не могла и занялась совершенно нелепым делом: отыскала старую ковбойку Сим-Сима, которую зачем-то прихватила из-за города, заношенную, присаленную у ворота, пахнущую лошадиным потом и табаком, и стала ее стирать. Как будто к утру она непременно должна быть чистой и отглаженной, чтобы он мог надеть ее.
      Не знаю, почему я так подробно, до мелочей, запомнила этот мой неудачливый коронационный день. Мне казалось, что он какой-то особенный, слишком перегруженный событиями, прошедший на диком нерве и немного дурацкий. В общем, выпадающий из череды дней, которыми начался для меня этот безумный черный год, первый год моей столичной жизни.
      Но очень скоро если я и вспоминала его, то как просвет в том сумасшедшем навороте, который на меня обрушился, почти раздавил и заставил барахтаться изо всех силенок, чтобы хотя бы выжить.
      ВПОТЬМАХ...
      Наверное, в том марте девяносто восьмого, когда я вторглась, в общем нагло, в офис Туманских и попыталась узнать, что же в действительности находится за его фасадом, я напоминала макаку, в лапы которой попали часики и которая, повизгивая от нетерпения, вертит их так и сяк, обнюхивает, пробует на зуб и пытается дотумкать, кто движет стрелочки и что там тикает внутри.
      Вряд ли я бы в этом разобралась без Беллы, обоих юристов, помог мне и Вадик Гурвич. К Туманским он прилип еще студентом Плехановки, когда Викентьевна поднанимала студентов для левой скупки ваучеров в метро и местах сосредоточения алкашей, но больше в деревнях Подмосковья, где в ваучеры не верили и охотно меняли их на сладенькое: сахар, карамельки и подушечки с повидлом. Я не без удивления узнала, что гениальная моя предшественница занималась и таким. Но это было только начало моих изумлений.
      Вадим прилетел со своего серфинга по первому свистку, коричневый от океанского загара, с выгоревшей шевелюрой, облупленным на солнце носом, и прямо из Шереметьева зарулил на Ордынку. Купальный сезон у аборигенов был в самом разгаре, сравнимом с нашим августом, и обычно лощеный, всегда в строгой одежде Гурвич выглядел смешно в дубленке, надетой поверх гавайской рубахи, в мятых легких брючках и белых теннисных туфлях. Оказывается, его зимнее барахлишко уперли в каком-то отеле австралийские жулики еще в начале поездки и дубленку и теплую шапку ему пришлось покупать во время промежуточной посадки в Риме.
      Первый помощник Туманских припер здоровенную морскую раковину с розовым перламутровым нутром плюс кучу каких-то проспектов и рекламную видеокассету, посвященную потусторонним мериносам, шерстострижкам и шерстомойкам и восхвалению немыслимых достоинств именно австралийских овечьих шерстей как в натуральном виде, так и в виде добавок к синтетике. Я и прежде удивлялась, с чего это Вадим слинял на отдых буквально через неделю после похорон Сим-Сима. На него это никак не было похоже.
      Но теперь, с интересом выслушав мое рычание, он невозмутимо и деловито объяснил, что настоял на этой поездке Кен, который сослался на то, что ее планировал именно Сим-Сим. Для изучения рынка сырой шерсти, предварительных контактов, словом, с разведцелями. Я поняла, что, пока я лежала в психотключке, Кен просто убрал куда подальше Гурвича, который был слишком предан Туманским и, гипотетически, мог возникнуть тогда и там, где ему, Кену, не было нужно. Подозрений и моих лично, и Михайлыча насчет Кена я ему открывать не стала, но попросила немедленно отыскать Тимура Хакимовича, чтобы пригласить его в офис и, буде он откажется, испросить "тет-а-тетный" контакт со мной там, где ему будет удобнее. У меня уже поднакопились к нему кое-какие вопросики.
      Пока лишь по делам.
      Квартирный телефон Кенжетаева не отвечал, мобильник помалкивал, персональная трейдерша Кена, работавшая на него на бирже, сообщила, что не общалась с Кеном уже дней десять. В офисе Туманских на первом этаже у него была своя комнатенка, где он иногда застревал, как партнер и соратник, но она была заперта. Чичерюкин подобрал отмычку и вскрыл комнатку. Здесь было совершенно пусто - Кен не оставил ни бумажки или дискеты, вымел все. Более того: он не просто заглушил свой рабочий компьютер, правда из дешевеньких, но умело устроил замыкание в его потрохах, так что они спеклись и сплавились в обугленный слиток с торчащими из него проводками. Что он хранил в его памяти, теперь ни одному хакеру не узнать. И что за информацию он упер, тоже было неясно. Кен ушел из офиса Туманских, как разведчик из стана врага.
      Увиденное привело Михайлыча в неожиданно веселое состояние.
      - Раз обрубил концы, значит, учуял, что подпекает... - сказал он мне. - Между прочим, если бы не имел рыло в пуху, с чего бы ему за собой так чисто хвостом подметать? Соображаешь?
      Я его оптимизма не разделяла. Впрочем, если честно, мне было не до Кена.
      В здании было непривычно тихо и почти безлюдно, только кое-где затаились человек шесть из тех, кого уже было решено оставить на трудовом посту. Кадровичка притащила мне стопку биографических резюме и заявлений о приеме на прежнюю службу, и я мучительно пыталась определить, кто на самом деле лишний и не выкинем ли мы под горячую руку действительно классного спеца.
      Я прекрасно понимала, как ко мне относятся все эти люди - прилетела на метле со своей Лысой горы какая-то провинциальная ведьма и пошла шуровать этой самой новой метлой, чтобы показать всем, как отныне следует мести. Я вдруг подумала, что то, что я сейчас делаю, смахивает (в микромасштабе, конечно) на то, с чего и начинает любой корифей, дабы утвердить себя на бугре, вроде незабвенного Горбачева с его антиалкогольной программой, в результате которой мужики стали лакать еще больше, виноградники повырубили к чертям, самогонщики и торгаши обогатились, словом, толку от всего этого не было - один вред.
      Первый раз в жизни я должна была решать судьбу других, в общем-то малознакомых людей, а я прекрасно знала по себе, что значит получить под зад коленом, остаться не у дел, погореть только потому, что кому-то вздумалось исполнить роль Главного Кукольника и дернуть за ту самую веревочку. Я уже подумала о том, что педагогического и дисциплинарного эффекта я уже добилась, шороху навела, себя засветила и, может, сейчас разумнее всего спустить всю эту комбинацию на тормозах. Ну уволить лишнего курьера, сократить пару оглоедов из охраны или отправить в отставку хотя бы одного референта по "толлингу", поскольку этими делами, насколько я могла просечь, Туманские не занимались.
      Но тут совершенно неожиданно возбудился и завелся Вадим.
      - Ну наконец-то будет хоть какая-то подвижка, Лизавета Юрьевна... сказал он. Мы с ним были до этого на "ты", а он начал "выкать", мне стало смешно, и я вернула его к "тыканью".
      - Просто Лизавета.
      - Ну да... Понимаешь, сколько раз я к Викентьевне подъезжал, Туманскому плешь проел насчет того, что служащие у нас почкованием размножаются. Частное дело, а строилось по законам совка! Внедрился Петр Петрович, тут же волочет за собой Марью Ивановну, та Капитолину Моисеевну с Машенькой и Алешенькой... И поехало! Даже я в этом муравейнике уже вязну и ни черта не понимаю, с кого и что спросить можно. Если честно, тут человек десять, ну пятнадцать что-то секут, остальные - на прицепе... Театр абсурда. Внешне видимость бизнес-системы, а ковырни - типовой совковый главк! Только вместо госбюджета кошель Туманских и вместо посаженного сверху начальника с партийной биографией - Викентьевна. Или Семеныч... Парткома лишь не хватает с товарищеским судом... А в принципе все то же самое: не возникай, любая инициатива до добра не доводит, не подымай волну, все одно решаешь не ты, а тот, кто сверху! Он умнее! Или она, Туманская в смысле...
      В запале Вадим здорово перегибал палку.
      Конечно, он долгое время, в отличие от меня, был в деле, наблюдал его изнутри, и на его глазах контора разбухала, как квашня в кадке.
      Но что-то во всем, что он рисовал, было неправильным и как-то не вязалось с образом и сутью той Туманской, до которой я докапывалась. Я ее видела холодной, беспощадно-расчетливой, и если и способной на добро, вроде ее благотворительных поездок в сиротские дома или содержания артели церковных богомазов-художников, то только с прагматичной целью. К примеру, иконы, которые она дарила приходам, обходились ей недорого, но о каждом таком акте неизбежно чирикалось в прессе.
      И то, что происходило в главном офисе, здесь, на Ордынке, она видела, знала и понимала.
      - Ты с ней об этом толковал, Вадик? - полюбопытствовала я.
      - Было дело, - кивнул он. - Понимаешь, она выдала такую конфигурацию, что ей морально тяжело, как бы совестно перед народом за то, что вот она обогатилась, вырвалась в этих тараканьих бегах в лидеры, сняла сметану. И конечно, понимает, что тут есть и такие, что не очень волокут. Одни по тупости, другие по возрасту, третьи по необученности. Но, платя им, она вроде бы отдает долг неудачливым, помогает им выжить. И рука у нее не поднимается, чтобы кого-то вытурить.
      - У меня, оказывается, поднимается, - вздохнула я. - Представляю, как меня гвоздят. Конечно, у вас не богадельня, но что-то в этом устройстве не то! Не чувствуешь?
      - Имеет место, - подумав, согласился он.
      - А причина? Ты же приближенный если не к телу, то к делу... Во всех курсах.
      - Это тебе кажется, - усмехнулся Вадик. - Мне было точно отмерено, что знать, чего нет. От сих и до сих. Всего, по-моему, даже Туманский не просекал.
      - Загибаешь!
      - Ни фига! Семеныч с Кеном слишком корешевали. Поддавали, трепались. Туманский, он открытый был. А Кену она не верила, хотя никогда ему это не показывала. Внешне знаешь как у нее с ним было? Не разлей вода, друзья чуть ли не с пионерского детства и все такое... А меня сразу предупредила - от Тимура Хакимовича - подальше.
      - А с Кеном у тебя как?
      - Да подъезжал вначале издалека, на полунамеках. Пробовал приручить.
      Как-то на день рождения мой карточку втихаря всучил, в дополнение к бутыльменту, кредитную, разумеется. На пять кусков. Я, конечно, вернул. Он молча, я молча. На том и разъехались. Я ей ничего не сказал, но она, по-моему, про это узнала. Но как бы ничего и не было. И бровью не повела. Тоже молча.
      - Ближе к делу. Кого бы ты на месте оставил?
      - Не знаю. Я делал, правда, наброски! По схеме...
      - Давай свою схему!
      Мы зарядили кофеварку, изолировались в кабинете и занялись сокращением штатных единиц. Ликвидировали или сливали отделы и направления, ржали над совершенно идиотским отделом связи с парламентом и правительством, девицы из которого занимались тем, что привозили центнеры думских отчетов якобы для изучения и обеспечивали ближайший пункт утильсырья макулатурой из Белого дома. Что-то, конечно, оседало в архивах и шло в работу, но для этого вовсе не надо было шести единиц, кои в основном изучали журналы мод, решали кроссворды и часами торчали в буфете.
      Обеденный перерыв мы с Вадимом пропустили, я звякнула буфетчице, и она принесла целое блюдо горячих пирожков.
      И тут пришла Белла Зоркие. Когда она узнала, чем мы занимаемся, то впала в глубокую задумчивость, повертела пирожок, но есть не стала, что уже само по себе свидетельствовало, что ее до печенок потрясла наша реформаторская энергия.
      - Бросьте ваши игрушки, деточки! Немедленно про них забудьте! И не дергайтесь впредь, пока не придет тетя Белла! Ну она совсем зеленая, Вадик, но вы-то, мне казалось, уже достигли молочно-восковой спелости! Я имею в виду то, что вы называете вашими умными и молодыми мозгами.
      Белла была полна скорби, как на похоронах.
      - Конкретнее, Белла Львовна! - обиделся Вадим.
      - Я уже совсем близко, - вздохнула она. - Конкретно я ничего не имею в виду против вас, Гурвич, и против Лизочки - какие возражения? И то, что в нашей конторе, как в большой куче навоза, лишь изредка попадаются бесценные жемчужные зернышки - я, конечно, имею в виду прежде всего себя, - я не опровергаю. Но есть просвещенное мнение, что говнецо лучше не ворошить. Во всем есть свой смысл, Лизавета Юрьевна.
      - Вы про что, Белла? Все же ясно! Можешь - тяни, не можешь - к чертовой матери!..
      - А запах? - Она иронично изогнула губы. - Это Москва, деточка. Здесь все держат ушки топориком. Застыли и ждут, что будет дальше с хозяйством Туманских. Нинель если и не понимали, то хотя бы побаивались. А что с нами дальше? Куда рулим? Будем ужиматься, персонал разгонять, тут же волна пойдет - мы горим, сворачиваемся, платить людям нечем! Мы выпадем из числа тех, с кем стоит иметь дела. Из искры, как и положено, возгорится пламя. Такое кадило раздуют - нам, и вам в том числе, ни одна из обожаемых вами пожарных команд не поможет! Так что я полагаю, нужно все закручивать с точностью да наоборот. Зафуговать в прессу информашку, что нам уже тесно в этом офисе и толковых людей не хватает! Вы же это умеете, Вадик! Открытый архитектурный конкурс объявить. Пусть картиночки любимые Ниной Викентьевной художники по старой памяти нарисуют. Какой-нибудь сундук этажей на двадцать, из стеклышка, с нахлобучкой из каких-нибудь шпилей и куполов, вот на этом самом месте, такой персональный бизнес-сити Туманских, с торжественным открытием в будущем тысячелетии. Ударить в барабаны и бубны именно сейчас - самое то! Лизочку раскрутить, какая она у нас талантливая и проницательная, несмотря на юные лета... Будущее принадлежит молодым и так далее! Работать на нее, как на лицо всей команды!..
      - Может быть, - с ходу завелась я, - туалетную подтирку выпустить? С моим портретом?
      - Была бы у меня такая мордашка, я бы и на подтирку пошла. В интересах дела, конечно.
      - Значит, что? - поугрюмел Гурвич. - Не колыхаться, ничего не трогать? Пусть оно как катилось, так и катится? Вы с этим согласны, Лизавета Юрьевна?
      - Откуда я знаю, Вадик? Я покуда ничего еще не знаю.
      - Позвольте в таком разе мне свалить. - Он взглянул на Беллу почти с ненавистью и смылся с явным облегчением - отсыпаться и приводить себя в порядок после трансконтинентального перелета.
      Белла задумчиво ела пирожки, аппетитно почмокивая и роняя крошки на свою кашемировую грудь. Я только теперь заметила, что на этот раз она была жгучей брюнеткой. Такая уцененная цыганка Аза или Кармен, не хватало только алой розы в ее отлакированной гладкой прическе.
      Я не выдержала:
      - Вы всегда так? Огнетушителем - по пламени вдохновения?
      - Хороший мальчик, - сказала она. - Умненький. Викентьевна его под каблуком держала, чтобы не дергался... Вот ему и кажется, что теперь, без нее, он все может. Вы поосторожнее с ним, Лизавета. Он себя переоценивает. К тому же торопится, боится не успеть занять свое место на вершине. Знаете, как это бывает? Адъютант главного командующего, который ему карандаши и карты подает, всегда считает, что он тоже может. И даже лучше.
      - А вы злая.
      - Трезвая я... Ну так что вас интересует, золотко? Только всерьез? Как я понимаю, нам теперь жить вместе. Долго и счастливо.
      - И помереть в один день?
      - Все возможно, - печально вздохнула она.
      - Я хотела бы понять, чем занимается ваша бухгалтерия?
      - Которая именно? Я имею в виду цвет...
      - Не поняла.
      - Сейчас объясню. Сначала закурю. Табачок, говорят, способствует похуданию. Я уже сто раз бросаю, начинаю... Можно стрельнуть?
      Я кивнула, она взяла сигарету из моей пачки и закурила.
      - Так вот, в смысле цвета... - начала она. - Главных бухгалтерий со своими системами учета у меня три. Есть бухгалтерия белая, вот в этом самом офисе, где мы торчим. Прозрачная, доступная для любого аудита, открытая для налогового держиморды, которые время от времени нас долбают штрафами, но так, по мелочам, которые, естественно, точно просчитывают. Быть абсолютно безгрешными подозрительно. Параллельно Туманские держали бухгалтерию серую. То есть систему, которая обслуживает круг лиц и фирм, из тех, что имеют проблемы с замыливанием истинных объемов оборота, - с налогами и прочее... Все это достаточно известно и понятно любому, кто не хочет, чтобы его остригли догола. Это, назовем ее так, полулегальная бухгалтерия. Но есть бухгалтерия основная, то есть черная, которую, в общем, прикрывают две первые. Она оперирует поступлениями, которые идут, в основном в рублях, черным налом.
      - Это в мешках, что ли, привозят?
      - Раньше, бывало, и в мешках, - усмехнулась Белла. - Нынче все цивилизовались, больше в кейсах. Поступления перекачиваются в валюту, в основном, конечно, в доллар и марку. Ну а дальше по обстоятельствам.
      - Каким?
      - Это решала Нинель, то есть Нина Викентьевна Туманская.
      - А подробнее можно?
      - Боюсь, что вы многого просто не поймете, Лиза...
      - Ничего, я напрягусь!
      - Вы хотите знать, сколько вам досталось денег?
      - Ну хотя бы это... Что там - в заначке?
      - У вас же есть полный перечень - контрольки, пакеты акций, документация на недвижимость, реквизиты депозитов... Ну и то, что в обороте в игре на бирже, на чем мы гэкаошную сметану навариваем.
      - Ну а точнее? Какие-то цифры?
      - Считать надо, - уклончиво ответила она. - И вот что, деточка. Я понимаю, что сыплю соль на ваши свежие раны и это еще болит, но вы это должны знать точнее, чем кто-либо из нас. Туманский сильно темнил, и мне до сих пор неизвестно, сколько времени он предполагал пробыть в нетях, вне пределов отечества, когда предполагал вернуться.
      - Максимум полгода, - припомнила я не без усилий.
      - Похоже, так. Нострик это подтверждает.
      - Какой еще "нострик"?..
      - Нострик - это как бы кличка, от Нострадамус.
      - Чего?!
      - Ага! - Она смотрела на меня с любопытством. - Значит, вы про наше "бомбоубежище" не в курсе?
      - Это вы про этот... аналитический центр? Где-то возле Рижского? Туманский, кажется, говорил, что, если случится какой затык, там помогут.
      - С этого и начинать надо было! А не с пожарников.
      Повез меня Чичерюкин на своей "Волге", Белла сказала, что на экскурсии у нее времени нет. Несмотря на то что был еще день, на улицах врубили фонари: в этом метеорологическом бардаке, который обрушился на Москву, можно было ослепнуть. В последнем припадке зима швырнула на мартовскую столицу все, что оставалось в ее арсеналах, - липкий мокрый снег вперемешку с дождем.
      Михайлыч, поругиваясь сквозь зубы, время от времени выбирался из "Волги" и очищал застревавшие "дворники". Я изнывала от любопытства и полного обалдения, потрясенная кардинальными переменами, происшедшими в нем за пару дней, в кои я его не видела. Мне и присниться не могло, что наш суперзащитник может быть таким. Он напрочь сбрил сусанинскую бороду, подровнял усы, избавился от прически "под горшок", обзаведясь дипломатическим пробором в каком-то парикмахерском салоне. И стал похож на боксера-полутяжа, празднующего очередную викторию в кулачном бою. Серые глазки его излучали снисходительность победителя.
      От него пахло тонким дорогим парфюмом, с горчинкой.
      Не могу утверждать, что достиг генеральской вальяжности, но его офицерство, принадлежность к службам словно возродились по новой и сквозили во всем: от выправки до манеры почтительно склонять голову к даме, то есть в данном случае - ко мне. В общем, слуга царю, отец солдатам...
      Оболочку он тоже поменял. Избавился от ношеной дубленки типа кожуха, волчьей шапки и унтов. На нем было мягкое коричневое пальто-реглан модного покроя, почти до пят, итальянская шляпа с узкими полями, в небрежном распахе пальто просматривался классный костюм цвета темной ржавчины, умело подобранный галстук брусничного отлива подчеркивал безукоризненную белизну сорочки. Все это настолько гармонировало с его ржаными, как солома, хотя и побитыми сединой волосами на голове и темно-соломенными усами, что сомнений быть не могло: к его переобмундировке приложила руку Элга. Во всяком случае, прежний Чичерюкин в такую слякоть вряд ли обулся бы в полированно матовые, красноватые башмаки, а предпочел бы свои растоптанные мокроступы.
      Но больше всего меня потрясла янтарная, под цвет очей мадам Станке, заколка на его галстуке.
      Я не вытерпела.
      - Ну и как оно, проводили Карловну, Кузьма Михайлыч? - невинно поинтересовалась я. - До порога ее хаты? Или все-таки переступили порожек?
      - Тема закрыта. Развитию не подлежит, - не дрогнув бровью, ответил он.
      - А что это с нею случилось? - не унималась я. - Звонила, что простуда, на службу не выйдет... Может, это в каком-то смысле переутомление, а? Вы ее случайно не... обидели?
      - Без комментариев, - пробурчал он и сменил тему: - Вот он, доехали.
      Мы прокатили по какому-то проулку за товарной станцией, мимо бетонного забора контейнерной площадки с мачтами освещения и причалили к довольно гнусной трехэтажке железнодорожного типа с почерневшими от возраста и сажи кирпичными стенами, окнами, закрытыми щитами. Рядом со зданием стояли микроавтобус, "Ока" и мотоцикл под брезентом.
      - Тебе туда, - кивнул Михайлыч на вход. - Вниз по лестнице, там звонок. Они предупреждены.
      - А вы не пойдете?
      - Я подожду. Там такой гадюшник, любого обсмеют и дураком выставят! Это Викентьевна своих тимуровцев обожала, облизывала, чуть не молилась на них. А я не люблю, когда из меня попку делают! Серверы, сайты, Интернеты... Так что посижу!
      Он вынул из бардачка пачку газет и уткнулся в них носом.
      Я спустилась по бетонной лестнице в подвал. По стенам змеились бронированные электрокабели. Над металлической дверью была коробочка телекамеры. Я позвонила, в двери что-то щелкнуло, и она отворилась.
      Я спустилась еще на несколько ступенек. Похоже, тут действительно когда-то было здоровенное бомбоубежище, судя по низким сводам и тамбуру-шлюзу с двойными дверьми сейфовой толщины со штурвальными закрутками изнутри.
      Где-то шелестела вентиляция, в воздухе пахло озоном, в помещении стояло призрачно-серое сияние от множества мониторов, свет горел только над небольшим столиком, вокруг которого сидели четверо, дулись в преферанс.
      - Проходите, мадам, здесь не кусаются! - обернулся один из них.
      То, что все тут оборудовала прежняя Туманская, объяснять было не надо. Здесь все было в ее излюбленном духе - темно-синие стены, серый ковролин на полу, много холодно-белого, от заказной мебели до стеллажей. У двери в напольной вазе стояло такое же бонсаевское деревце, как и в ее кабинете.
      В конце помещения было две выгородки - рабочие отсеки со столиками, на которых стояли компьютеры. Но основная машинерия была выстроена на длинном столе-стойке, который протянулся вдоль стены.
      В углу был оборудован бар, стеклянно-никелевый, с установкой "эспресо" и тремя высокими сиденьями.
      Эти типы сосредоточенно шлепали картами и не обращали на меня никакого внимания. Как их Чич называл? Тимуровцы? Он был прав, поначалу мне показалось, что они действительно совсем пацаны, один так вообще выглядел, как псих-рокер - с серьгой в ухе, в бандане, из-под его косухи выглядывала цыганская красная рубаха.
      Я сбросила шубу и сказала:
      - Кончайте базар, суслики! Кто из вас Нострик?
      - Слушай, чего им еще надо? - сказал один из сопляков. - Я сводку по "сегодня" у Беллы уже скачал...
      - Всем - брысь! - вскинулась от стола белокурая, пышноволосая, как у девушки, голова. - На весла, рабы! Теперь нашей галерой вот эта дама рулит! Так что гребем дальше. Хотя бы вид сделайте! Изобразите трудовые усилия. А то тетя вас накажет.
      Все расползлись по своим отсекам. Нострик сидел в каком-то чудном кресле на колесиках, ловко оттолкнулся от стола и покатил вдоль стойки, почти не глядя, что-то выключал и включал. Тормознул передо мной.
      - Нострик я только для тех, кому выдано позволение на треп, мадам! Для вас и прочих - Борис Сергеевич Тропарев. Чем обязан?
      - Еще не знаю, - сказала я, закуривая. - Но, в общем, будем знакомы, Борис Сергеевич. Позвольте представиться. Елизавета...
      - Елизавета Юрьевна Туманская, - подхватил он. - В девичестве Басаргина. Двадцати семи лет. "Торезовка". По гороскопу Телец. День рождения шестого мая. Место рождения, кажется, Кимры? О родителях информации еще нет. Дед - действительный член Сельхозакадемии, лауреат и прочее... Что-то по генетике.
      Он бесцеремонно разглядывал меня. Я обманулась насчет его детскости глаза у него были старые, мудрые. Если он и моложе меня, то ненамного. В нем было что-то клоунское. Пышная грива почти белых волос - как парик у рыжего на арене. Узкое бледное лицо, странно прозрачное, истонченное, какое-то квелое, словно он никогда не бывал на солнце, прорезала линия рта, изогнутого в постоянной ухмылке. Он был тощенький, костистый, с острых плеч его свисала вязаная серая кофта с костяными пуговицами. На коленках джинсов были нашиты затертые кожаные латки. Впрочем, все это поначалу я не очень разглядела, пораженная его глазами. Громадные, как озера, они, казалось, не могли принадлежать этому худенькому тельцу. Глаза эти не просто проницали, они с непреодолимой силой затягивали в свою темную бездонность, завораживали. Что-то похожее я видела у отроков на фресках в нашем монастыре. Такую же иконность. Что-то такое, что не имело отношения к земному. Как будто он знал нечто, чего не дано знать никому. И в то же время в них было что-то виновато-пришибленное, как у собаки со сломанной лапой.
      - Я ожидал что-то более уродливое, - сказал он вдруг. - Приятно, что ошибся. Прошу за мной!
      Он снова развернул свое кресло и покатил к стойке с мониторами.
      - Ты что выпендриваешься, Тропарев? - проворчала я, шагая вслед. Устроили тут катание на роликах! Ходить не можешь, что ли?
      - Не могу, - кротко сказал он.
      Краска бросилась мне в лицо. Я думала, что кресло это - для удобства в работе, чтобы гонять на нем от устройства к устройству. Оно же, оказывается, было инвалидное, с кнопками и на аккумуляторах. Только тут я разглядела его ортопедические ботинки и поняла, отчего он горбатится: ему просто трудно держать спину прямо.
      Мне давно не было так стыдно. Я готова была расплакаться. Он понял это, улыбнулся и сказал:
      - Привыкайте, мадам! Куда денешься? Так что вас привело на нашу галеру? Что волнует? Задавайте вопросы, я готов!
      Он-то, может, и был готов, но у меня горло перехватило.
      - Попить найдется? - наконец выдавила я.
      - А вон там. Это еще Нина Викентьевна приучила своих холуев нас заряжать! - кивнул он в сторону бара. - Кофе, минералка, пепси. Пивко есть! Кое-что покрепче. Но в общем-то мы не очень... Отвлекает!
      - Благодарю.
      Я двинула к бару, чуя, как все исподтишка наблюдают за мной.
      Цапнула первое, что попалось, - бутылку пива, сковырнула пробку, вернулась к Нострику.
      Он уже перебирал клавиши на клавиатуре компьютера, как пианист, разминающий пальцы.