22

– Кто это сделал?

Она отвернулась, ссутулившись в кресле. Глаза ее были закрыты, в руке она держала пустой бокал.

– Кто тебя так изрезал? Кто насовал лезвий в губку?

– Я не знаю.

– Я думаю, что знаешь. Тебя выследили. Они знают тебя.

Она колебалась. Ее глаза открылись, смотря куда-то помимо него, печальные, упрекающие.

– Не меня. Они не знают меня – они знали Рика. Можно мне еще?

Она молча держала бокал, пока он наполнял его.

– Они проследили тебя до этого места, черт подери. Вообще, при чем тут бритвенные лезвия? Какое-то предупреждение? Что это было?

Анжелина не мигая смотрела на него, ее язык примерз к горлу, глаза были широко раскрыты. Ее голова поднялась, потом опустилась. «Да, – кивнула она, – да».

– О чем? О чем они тебя предупреждали?

– Я не знаю, – ответила она. И наполнила рот виски.

– Ты должна знать, иначе бы они не стали попусту терять время.

Она помолчала, сглотнув.

– Возможно, они ошибаются.

Он отвернулся с гримасой отвращения.

– Как я могу помочь тебе, если ты не говоришь мне правды?

– Я не хочу, чтобы ты помогал мне. Я не просила тебя о помощи.

– Она нужна тебе, черт подери! Посмотри на себя.

Он вдруг встал, с треском поставив бокал на столик, стараясь справиться с внезапно охватившей его злостью, к которой примешивался страх. Бросившись на кухню, он открыл кран и стал пригоршнями бросать воду себе в лицо, потом наполнил стакан. Прошла минута, он услышал, как она вошла и встала позади него.

– Это опасные люди, – сказала она. – Я не хочу, чтобы ты был к этому причастен.

Он повернулся к ней лицом.

– Я уже причастен, – ответил он. – Я – полицейский, это моя работа.

– Я не хочу, чтобы в этом была замешана полиция.

– У тебя нет выбора. Твой муж убит. Твой друг Филиус отравлен. Кто-то подложил губку, начиненную бритвенными лезвиями, в мою ванную. В мою ванную, в моей квартире. Это незаконное проникновение в дом полицейского. Хочешь ты этого или нет, полиция уже в этом замешана. И, на тот случай, если ты не заметила, я оказался более чем слегка замешанным в твою жизнь сегодня утром. Или, может быть, ты уже забыла об этом.

Она поморщилась.

– Нет, – прошептала она, – я не забыла.

– Хорошо, – кивнул он. – Потому что я тоже не забыл.

На какую-то долю секунду ток нежности пробежал между ними. Потом он вспомнил, что все еще злится.

– Зачем ты поехала к этому Обену? К тому, которого нашли мертвым сегодня днем.

Она села за стол. Если бы ей только дали поспать. Если бы он только оставил ее в покое ненадолго, дал ей время все обдумать.

– Обен... был водунистом, унганом.Я отправилась к нему за помощью.

– Ты сказала, что помощь тебе не нужна.

Она посмотрела в пол.

– Не твоя помощь. Не обычная помощь. Обен понимал. Обен знал, как помочь. Он знал этих люден, был знаком с их методами. Кто-то подготовил expedition de marts[16]против Рика. И еще один против меня. Они заплатили бокоруза pouin chaud.

–Я не понимаю.

– Нет, – "ивнула она. – Ты не понимаешь, не правда ли? Это я и пытаюсь тебе втолковать. Ты – blanc. Ты можешь трахать меня, но ты не можешь оказаться в моей коже, ты не можешь танцевать со мной.

Рубен помолчал, прежде чем ответить.

– Анжелина, – начал он. – Мы оба могли бы играть в эту игру. Я бы мог вывалить на тебя груду всяких забористых словечек на идише, от которых у тебя бы голова пошла кругом, мог бы сказать тебе, что ты schvartze[17]сука, и прочесть тебе лекцию о расовой чистоте на еврейский манер. Но я не собираюсь делать этого, потому что я думаю иначе и не верю, чтобы ты тоже так к этому относилась.

– Какого х... ты можешь знать, что я думаю?

– О'кей, предположим, я ошибаюсь. Ты очень стильная черная леди, и европейскому подонку вроде меня и на миллион миль к тебе не подъехать. Ну, и что же это тебе дает? Ответ: целую кучу проблем. Потому что я не думаю, что ты сама в состоянии справиться со всем этим, и я не думаю, что тебе есть к кому обратиться за помощью. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – А насколько можно судить, помощь тебе нужна, и нужна быстро.

Согласен, есть такая помощь, которую я не могу тебе предоставить, вроде той, которую ты ожидала получить от своего друга Обена. Это не означает, что тебе не нужна та помощь, которую я могу предложить. Вероятнее всего, такая помощь нужна тебе еще больше. Я не знаю, что такое expedition de morts.Но готов поспорить, что эта штука не режет и вполовину так сильно, как губка, нашпигованная бритвами. Так почему бы тебе не устроиться поудобнее в этом кресле и не рассказать мне все, что ты знаешь? Когда ты закончишь, мы сможем перекусить и выпить бутылку французского вина, которая случайно завалялась у меня в холодильнике. После этого – кто знает? Мы могли бы посмотреть «Шоу Для Полуночников».Могли бы сыграть в Монополию. Могли бы лечь в постель.

Она сидела совершенно неподвижно и смотрела на него, видя и одновременно не видя его. Когда она заговорила, ей показалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. Если бы она изо всех сил прислушалась, она смогла бы услышать, как белая цапля складывает крылья в полете.

– Двенадцать лет назад, – начала она, – Рик и я были на Гаити. Рик занимался исследованиями на севере острова, он жил в Кап-Аитьене. Его темой была роль водунв революции 1791 года. Он регулярно приезжал в Буа-Кайман, это немного южнее Кап-Аитьена, где проводилась церемония водун, скоторой и началось восстание.

Однажды кто-то сказал ему, что ему стоило бы наведаться в старый дом на плантации неподалеку от Буа-Кайман, это место называлось Маленькой Ривьерой. Большинство французских поместий в тех краях были сожжены во время революции, но Маленькая Ривьера уцелела. Рику сказали, что в доме сохранились документы времен, предшествовавших перевороту.

Мы отправились туда вместе; это был жаркий летний день.

По какой-то причине она, казалось, помнила все о том дне: погоду, что на ней было надето, фигуры, которые их тени рисовали на стенах, стрекот сверчков в коричневых полях. Под платьем у нее тогда ничего не было, и оно прилипало к телу, как влажная тряпка.

– Мы проехали через Плэн-дю-Нор и Галлуа, затем повернули на запад, в горы. Маленькая Ривьера совершенно отрезана от мира. Я думаю, именно поэтому она и пережила восстание. Дорога была ужасной, наш «джип» постоянно грозил съехать в кювет. Мы добрались до места поздно утром. Стены дома обросли красным лишаем. Кожа у меня была липкой от пота, я злилась на Рика за то, что он затащил меня сюда. Но он хотел, чтобы я помогла ему просмотреть бумаги, которые он, возможно, там найдет: мой французский всегда был лучше, чем его.

Анжелина замолчала в нерешительности, словно преследуемая дефектом языка. Кто-то прошел по полу над их головами – шаги мужчины, тяжелые и обстоятельные. Она подумала о красоте падающих с небес иволг, об апельсиновых и грейпфрутовых деревьях, бросавших тени на выжженную траву, об изгороди sablier,окружавшей дом как плотный забор из ножей, с ее беспощадными и острыми шипами.

– Маленькой Ривьере не чем было особенно хвастаться. То, что не сумели сделать Букман и его повстанцы, сделали вместо них время и климат. Изначально поместье принадлежало ветви рода Пэ де Буржоли, французских колонистов из Ла-Рошели. Во время революции оно принадлежало Жан-Клоду Буржоли, который являлся, помимо прочего, местным агентом «Риди и Тюринже», крупнейшего работоргового дома в Нанте. По сведениям современных ему историков, Буржоли удалось избежать бойни и неизвестно каким образом перебраться с Гаити в Америку.

Теперешние владельцы были бедными мулатами, которые выращивали сизаль и продавали его американской компании в Капе. Они утверждали, что являются потомками первой черной семьи, ставшей владельцами Маленькой Ривьеры после бегства Буржоли, Может быть, это так, может быть, нет. На Гаити все ищут себе каких-нибудь предков. Мы все ti Guinee,дети Африки, но при этом отчаянно ищем свои корни. Мало быть черным, мало говорить по-французски, нам необходимы имена, мы должны иметь родословные.

Она замолчала, думая о переплетении своих собственных корней, о жирной, плодородной почве, в которой они произрастали.

– Они жили в старых комнатах, из которых давным-давно была выдрана вся красота и изящество. Ни воды, ни электричества, одни лишь тени прошлого.

Чьего-то прошлого, чьего угодно прошлого – их оно устраивало точно так же. На длинной веранде снаружи дома два старика играли в шашки, наблюдая, как мир с каждым новым закатом ускользает от них чуть дальше. Они не обратили на нас никакого внимания.

Мы с Риком нашли бумаги на чердаке, заваленном сухим кофе и мышиными испражнениями. Они были набиты в большой металлический сундук. Бумаги на удивление хорошо сохранились – сундук каким-то образом защитил их от влаги, спор и плесени. Разумеется, их состояние было далеко не идеально, но прочесть большинство из них не составляло почти никакого труда.

Весь тот день мы провели, просматривая их и начерно сортируя по нескольким стопкам. За нами наблюдала маленькая девочка – мне кажется, она была младшим ребенком в семье, лет восемь или девять. Она была очень хорошенькой, но настоящей калекой – ее голова висела под углом, наклоненная к плечам, словно шея была сломана, почти как у повешенной. Всякий раз, когда я поднимала глаза, она смотрела на нас из угла. Просто смотрела, не говоря ни слова. Я пыталась заговорить с ней, но она так ни разу и не ответила.

Анжелина умолкла, глядя мимо Рубена на свое воспоминание, бессознательно сплетая и расплетая пальцы рук на коленях. Девочка умерла вскоре после этого; человек, с которым Рик поддерживал переписку, вскользь упомянул об этом в своем письме. Долгие месяцы Анжелину преследовал образ маленькой девочки, лежащей на длинном дощатом столе, где они с Риком раскладывали найденные письма, – мятый комок в тонком белом платьице, шея все так же свернута, девственность разорвана суеверным родителем, который воспользовался для этого толстой деревянной палкой, дабы она не смогла стать дъяблес,дьяволицей, после того, как они похоронят ее. Невинность – это открытые врата для любого зла, стремящегося проникнуть в наш сад.

– Рик предложил семье деньги за сундук и его содержание. Они взяли пятьдесят долларов – американских долларов, не гурдов[18], – и были уверены, что заключили выгодную сделку. Наверное, так оно и было: какую пользу они могли извлечь из этих старых бумажек? Они даже читать не умели.

Она вспомнила, как они с Риком уезжали в осыпавшуюся темень, и обреченную девочку, смотревшую на них с порога, безмолвную, возможно, уже пораженную тем недугом, что скоро убьет ее, вспомнила повороты не туда, дорогу, постоянно куда-то нырявшую из-под колес, огни фар, запутавшиеся в зеленых чудовищных листьях, аромат vetiver вгниющей, липкой темноте. Барабан катасопровождал их на протяжении нескольких миль, пока и он не перестал быть слышен, и тогда их окутала тишина. Далеко, за широким безымянным оврагом, посверкивали огни, вытянувшись в одну линию, как светлячки вдоль невидимой тропы. Люди холмов шли на унгфор,чтобы стать богами.

Оглядываясь назад, она спрашивала себя, были ли в ту ночь какие-нибудь знамения, что-нибудь, что могло бы намекнуть на то, что ждет их впереди, но ничего не приходило в голову. Она пристально всмотрелась в Рубена, в его руки, глаза и лицо. «Как, – подумала она, – он будет выглядеть, когда они покончат с ним? Позволят ли они мне взглянуть на него? Позволят ли коснуться? Позволят ли они мне целовать его, когда он будет умирать?»

23

– Большинство бумаг относилось ко времени Буржоли. Там были письма от арматоров -работорговцев домов – во Франции, письма от друзей из Сан-Доминго и из других мест на Французских Атиллах, коносаменты, копии нескольких roles d'armement,содержавшие данные о кораблях и их командах, протоколы заседаний Провинциальной ассамблеи по северной части острова, даже несколько страниц из одной grimoire...

– Grimoire?

–Книги магических заклинаний. Они до сих пор весьма популярны на Гаити. «Маленький Альбер»очень хорошо продается в магазинах на улице Пост-Маршан. Они используются в церемониях водун.

–Понятно. Продолжай.

Она помолчала, собираясь с мыслями; воспоминания теряли свою остроту и четкость от предчувствия иных, совсем близких по времени истин.

– Понадобилось много недель, чтобы рассортировать и прочесть все. Над бумагами мы корпели вместе – французский Рика не дотягивал до стиля восемнадцатого века. Но он взял на себя всю тяжелую работу – исторические исследования, увязывание разрозненных фактов, выстраивание некой закономерности из самых простых обрывков информации. И он нашел-таки ее, очень убедительную закономерность, которая в течение следующих нескольких лет стала вырисовываться гораздо четче.

Она ненадолго замолчала, потом торопливо продолжила:

– Буржоли оказался втянутым в одно крайне необычное дело. Une affaire tres etrange et effrayante[19], – так он описал его в письме одному из своих друзей в Ла-Рошели.

– Когда это происходило?

Она пожала плечами:

– Тысяча семьсот семьдесят пятый, семьдесят шестой. Мы так и не выяснили точно. Большинство из тех выводов, к которым мы все-таки пришли, были чистой догадкой. Рик, как тралом, прошелся по библиотекам во Франции и на Гаити. Он провел два лета, запершись от всего света в Национальном архиве за главным собором в Порт-о-Пренсе. Его французский восемнадцатого века стал весьма приличным. Он прочесал букинистические магазины Парижа, побывал на аукционе старых рукописей в отеле Друо, потратил целое состояние. В итоге он стал настоящим знатоком французско-гаитянской работорговли.

Рубен ощутил ее нежелание переходить к сути.

– Ты не рассказывала мне, во что именно оказался втянутым Буржоли.

По ее телу пробежал легкий озноб, словно тонкий ветерок отыскал ее одну в его комнате и дохнул на нее холодом: Скрестив руки на груди, Анжелина оперлась подбородком на согнутую кисть, глядя в пол.

Она закрыла глаза ненадолго, потом открыла их снова.

– Что-то... – Она посмотрела ему прямо в глаза. – ...Что-то Попало на Гаити с кораблем, перевозившим рабов. Оно прибыло из Африки – что-то... или кто-то.

– Я не уверен, что я...

Она не замечала его, все ее мысли сосредоточились на событиях двухсотлетней давности.

– Он был испуган. Испуган, но увлечен. Что бы или кто бы то ни было, оно перевернуло его жизнь. В своих первых заметках он лишь вскользь упоминает об этом, но с течением времени его письма и дневники – та их часть, которую нам удалось обнаружить, – стали плодом труда человека одержимого.

Она посмотрела мимо него на стену. Стена начала осыпаться на ее глазах, и она отвернулась. Глупая стена, почему она не может стоять спокойно? Ей приходилось сосредоточиваться, удерживать сознание на том, что происходило здесь и сейчас. Иначе мир, весь мир начнет рушиться.

– Рик так и не понял этого до конца, – продолжала она. – Но я почти сразу догадалась, что именно отыскал Буржоли. Что это было, что приплыло на том корабле из Африки.

Она задумалась на мгновение, потом опять заговорила.

– Был на свете город, – сказала она. – Город в самой глубине леса, в тропических джунглях Итури в стране, которая когда-то называлась Конго. Теперь ее называют Заир. – Она улыбнулась сама себе. Получалось похоже на сказку, одну из тех сказок, которые ей рассказывал отец до того, как его забрали от нее. Он сажал ее к себе на колени, улыбался ей и проводил по ее волосам своими крупными руками, а когда она уютно прижималась к нему, он рассказывал ей разные истории. В постели долгими вечерами он читал ей из «Тысяча и одной ночи»во французском переводе Галана. Только это не было сказкой. Это было на самом деле.

– Город назывался Тали-Наингара, но арабские купцы с севера звали его Мадинат аль-Суххар – Город Колдунов. Тали-Наингара был построен из камня, и говорили, что его стены были почти так же высоки, как самые высокие деревья в джунглях, а ворота сделаны из дерева и железа и покрыты листами чистейшего золота. Это, может быть, и легенда, но обитатели Тали-Ниангары действительно были колдунами.

– Откуда ты знаешь все это? – спросил он.

– Мой отец рассказал мне, когда я была еще очень маленькой. Истории передавались из поколения в поколение, истории древних времен от рабов, привезенных из Конго. В них говорилось, что в самом сердце Тали-Ниангары стояла башня, где жили боги и где они разговаривали с людьми. Жителям города была не нужна армия. Их оружием было самое простое из всех: страх. За воротами люди, обитавшие в джунглях, а за ними крестьяне, селившиеся на краю джунглей, а еще дальше за ними люди, селившиеся вдоль берегов реки Конго, жили в постоянном страхе. Каждый год после сезона дождей они посылали в Тали-Ниангару дань: скот и зерно, кожу, материи и пряности, много золота и серебра, нкисии рабов. И каждый год они посылали для богов Тали-Ниангары молодых мужчин и юньк девушек, никого из которых они никогда больше не видели.

– Но почему? Почему люди безропотно мирились с таким положением дел? Чего они боялись?

– Ты – еврей, – сказала она, – не африканец. Тебе будет трудно понять. В Тали-Ниангаре жили боги. Они дали колдунам города власть над жизнью и смертью. Люди окраин жили в страхе перед этим. Если бы они не посылали дань, их урожаи бы погибали, дичь уходила бы из леса, скот поражал бы мор, дети бы чахли и умирали. Лучше потерять немногих, чем всех. Повелителям Тали-Ниангары были не нужны стены или армии.

Она некоторое время сидела молча, стараясь унять биение сердца. Был ли ее собственный страх тем же самым или чем-то более рациональным? Она не могла сказать.

– Долгие века все шло своим чередом, – продолжала она, пересказывая эту историю так же, как ей пересказал ее отец, как до него ей рассказывали ее дедушка и бабушка. – Джунгли росли и распространялись во всех направлениях, река все глубже прорезала канал к морю, люди Тали-Ниангары танцевали, пели и приносили дары своим жадным богам. Так эту историю рассказывали мне. Жрецы писали книги на Тифинаг, письменности, занесенной к ним торговцами далеких северных пустынь. Они записывали слова своих богов на тонких пластинах чеканного золота. В этом было единственное предназначение их цивилизации: записывать пророчества богов и передавать их из поколения в поколение; каждое новое поколение пополняло работу предыдущего. Говорят, что башня Тали-Ниангары хранила библиотеку из более чем десяти тысяч золотых книг.