39

– Папа, с тобой все в порядке? – Рубен нагнулся и помог отцу сесть у стены. Старик был потрясен, но как будто не ранен.

– Да, – просипел он. – Я в порядке. Позаботься о матери, Рубен. Посмотри, все ли у нее хорошо.

Рубен поднял отца и усадил его в кресло. Он торопливо собрал оружие. Паркера и его партнера можно было больше не опасаться. Смит лежал на полу без признаков жизни. Взяв все оружие с собой, Рубен бросился в спальню. Его мать сидела на корточках на кровати, прислонившись спиной к стене, и тихим голосом молилась. Она подняла глаза в страхе, который тут же сменился облегчением, когда она узнала своего сына.

– Я слышала выстрелы, Рубен. Твой отец не ранен?

Он покачал головой:

– С ним все в порядке.

– Я хочу его видеть.

– Он сидит в моем кабинете. Я не хочу, чтобы ты туда входила. Два человека убиты.

– Я видела мертвых и раньше, Рубен. Еще от двух мне не станет хуже.

– Подожди здесь. Я приведу папу к тебе. – Рубен бросил оружие на пол, оставив у себя только Р7. Он вернулся в кабинет.

Его отец сидел там же, где он его оставил. Смит был на ногах. В одной руке он держал карманный приемопередатчик. Другая рука сжимала стальной кинжал с острым концом и отточенным лезвием. На полу валялись обрывки ленты, которыми кинжал, должно быть, был приклеен к голени. Смит держал его, засунув клинок глубоко в рот отцу Рубена. Старик издавал бессвязные булькающие звуки, он едва мог дышать.

Смит не замолчал, он повернулся, когда Рубен появился в дверях.

– Абрамс только что пришел, – тихо произнес он в переговорное устройство, – Сначала я разберусь с ним. Приезжайте сюда как можно скорее. И передайте группе шесть, чтобы они поторапливались.

Отпустив клавишу, Смит убрал переговорник в карман. Его взгляд был направлен на отца Рубена.

– Мягко брось пистолет в мою сторону, Абрамс, – приказал он. – Очень мягко. – Его голос был спокойным и ровным. Смит, казалось, не испытывал никакого нервного напряжения.

– Я убью тебя в любом случае, Смит. Отпусти его.

Рубен заметил неуловимое движение руки Смита, надавившего острием кинжала на мягкие ткани позади нёба во рту его отца. На губах у старика появились капли крови, перемешавшиеся со слюной. Он давился, пытаясь вдохнуть. Его высохшие пальцы обхватили подлокотники кресла, как тонкие ветви. Рубен капитулировал и бросил Смиту пистолет. Тот упал у его ног.

Едва лишь пистолет ударился об пол, Смит надавил одновременно вперед и вверх. Кинжал был сделан из высокоуглеродистой стали. Он мог продырявить нетолстый лист стали, не погнувшись и не сломавшись. Голова старика была для него все равно что бумага. Удар поднял отца Рубена над полом. Смит держал его на весу; как рыбу на остроге. Кровь широким потоком хлынула из горла. Старик накренился, дернулся всем телом и обмяк. Острие кинжала вышло из макушки черепа.

Рубен закричал и бросился к Смиту. Рука Смита была залита кровью. Он отпустил кинжал, уронив мертвого старика вместе с ним, и, нагнувшись, поднял пистолет с пола.

Рубен был от него в полутора шагах. Он увидел, как ствол замер, словно раздумывая, потом поднялся. Уже не соображая, он отпрыгнул назад, врезавшись с размаху в дверной косяк. Смит выстрелил дважды, горячие пули врезались в штукатурку в каких-то сантиметрах от головы Рубена.

Действуя как во сне, Рубен нырнул в дверь на вытянутые руки, перекатился, поднялся на ноги. Вдогонку ему просвистела еще одна пуля. Он восстановил равновесие, повернулся и увидел мать на пороге спальни. Их глаза встретились.

Рубен схватил ее и потащил к входной двери. Позади он услышал шаги у двери кабинета. В прихожей стоял маленький столик со стеклянной вазой. Рубен схватил ее, повернулся и со всей силы запустил в Смита, выбежавшего из комнаты. Ваза попала тому прямо в грудь, оттолкнув назад и сбив дыхание.

– Беги, мама! Беги!

Полунеся, полуволоком, Рубен повлек мать по коридору к лестнице. Они были на середине первого лестничного пролета, когда он услышал, как Смит проломился через входную дверь. Его мать была легкой, но ею начала овладевать паника, и Рубену было трудно спускаться с нею по ступенькам.

– Аврумель! – кричала она. – Аврумель! – Имя его отца. Она слышала выстрелы и видела кровь. – Аврумель! – продолжала кричать она уже в истерике, страх и скорбь перемешались в ней. Рубен тащил ее вниз, и по его щекам катились слезы, яркие слезы, превращавшие кровь его отца в воду.

Смит настигал их. Его ноги тяжело грохотали по ступеням, словно удары молота. Они добежали до двери на улицу. Смит отставал от них, может быть, на один пролет. Рубен протолкнул мать в дверь.

– Беги! – кричал он. – Не останавливайся!

Наверху на площадке появился Смит. Он сделал два быстрых выстрела, промахнувшись всего на дюйм. Рубен выскочил в дверь вслед за своей матерью. Он догнал ее у обочины тротуара. Дальше бежать было некуда.

Прохожие оглядывались, услышав выстрелы и топот бегущих ног. Где-то совсем недалеко завыла сирена, быстро приближаясь: кто-то вызвал полицию.

Вдруг, из ниоткуда, визжа шинами, на них юзом накатил черный седан. Человек в вязаном шлеме, покрывавшем голову и опускавшимся на плечи, высунулся в окно с заднего сиденья, наводя на них пистолет. Рубен толкнул мать на асфальт, прикрыв ее своим телом, и в тот же миг из двери появился Смит. Машина с визгом остановилась, ткнувшись в бордюр. Послышались пронзительные крики. Люди бросились врассыпную. Сирена стала громче – полицейская машина выскочила из-за угла за полквартала от них.

Смит заколебался. Рубен помог матери подняться и увлек ее за стоявший у обочины «Вольво-760». В следующий миг стекла над ними разлетелись вдребезги: стрелок из черного седана выскочил и открыл по ним огонь. Он держал в руках уродливый дробовик «Франчи SPAS» двенадцатого калибра, загоняя патрон в патронник, нажимая на курок, загоняя следующий, меняя магазин после каждых восьми выстрелов, передергивая затвор и снова стреляя, словно палил по стае уток.

Раздалось пение шин, и рядом остановилась полицейская патрульная машина. Полицейский в форме на заднем сиденье высунулся в окно, целясь в седан из крупного револьвера. Человек с дробовиком повернулся, прицелился и дважды выстрелил, разнеся лобовое стекло патрульной машины. В следующую секунду он рухнул на асфальт, его горло было разорвано пулей из «магнума» калибра 0.357.

Кто-то распахнул заднюю дверцу полицейской машины, крикнув Рубену и его матери:

– Быстрее! Сюда!

Смит бросился вперед, стараясь забежать за «вольво». Человек на заднем сиденье выстрелил, заставив его отступить. Со стороны парка на полной скорости подлетел еще один седан. Полицейский снайпер теперь выскочил из машины и целился поверх крыши «вольво», прикрывая Рубена и его мать. Они засеменили через дорогу, Рубен тащил старую женщину за собой. Она оцепенела от страха, не в состоянии более двигаться самостоятельно.

Рубен толкнул ее на заднее сиденье.

– Увозите ее! – прокричал он. – Мне нужен Смит!

– Оставьте его. – Мужской голос, резкий и непреклонный.

– Он убил моего отца.

Второй седан с визгом затормозил. Еще два человека выскочили из него, стреляя на ходу.

– Позже. Нам надо убираться отсюда.

Раздался звук еще одной сирены. Рубен колебался долю секунды, потом нырнул в машину, придавив мать к сиденью. Автоматная очередь разбила заднее стекло, пули рикошетом ушли вверх, пробив крышу. Водитель уже включил скорость, и машина рванулась с места.

Они свернули за угол, набирая ход. Сирены теперь не было слышно, только рев двигателя и визг шин по асфальту, когда они виляли то влево, то вправо, пробираясь в потоке автомобилей. Машины прижимались к кромке, уступая им дорогу.

Рубен выпрямился и помог матери сесть прямо. Она показалась ему очень тяжелой.

– Все в порядке, мама. Мы выбрались.

Молчание. Он увидел лицо человека, сидевшего рядом с ней. Опустил взгляд на мать, на ее глаза. Им все-таки не удалось выбраться.

40

Вавилон – это тонированное стекло. Затемненное стекло и затемненные жизни. А на темных проспектах – разбитое стекло и разбитые мечты. На бронзовых башнях раскинулись висячие сады, и блудницы легким шагом прогуливаются по улицам, полным пара и звезд, в то время как высоко над ними, на тронах из крашеного кедра, бледные князья, одетые по последней моде, наблюдают, как они проходят мимо.

Автомобиль с черными тонированными окнами ехал на северо-запад к башням Манхэттена по Бруклинскому мосту. Внизу протекал Гудзон, холодная вода блестела в множестве огней, сверкая клинками жидкой стали. Справа от Рубена расползшаяся громада здания Уочтауэр стояла свою немую всенощную над миром неизбранных. Сегодня воскрешения из мертвых не будет.

Полицейская машина оказалась не полицейской машиной. Это все, что ему пожелали сказать. Они оставили ее в частном гараже на Восточной Парковой и пересели в теперешний автомобиль, «шевроле». Другая машина, длинная и черная, без стекол сзади, забрала тело его матери. Его мать казалась слишком маленькой для нее, для ее дурацкой длины. Ее положили на носилки и выкатили на открытый воздух перед тем, как захлопнуть за ней дверцу, словно навсегда. Никакой спешки не было. Рубен смотрел, как автомобиль выкатил на улицу и смешался с утренним потоком машин на Паркуэй; солнце поблескивало в его зеркалах заднего вида.

Сейчас они были на виадуке Южной улицы, направляясь в центр города. Рубен сидел в оцепенении. Он не стал разговаривать с человеком, который сидел рядом, – тем самым, который рисковал своей жизнью, вытаскивая его из-под града пуль. Человек сказал, что его зовут Йенсен.

Рубен гадал, где теперь Смит, что он делает. Рубен видел руку, руку Смита, тонкое кружево крови, покрывавшее ее, крови его отца. Он слышал эхо в своей голове, звук кинжала, протыкающего череп его отца. За забором из металлической сетки справа от него дети играли в баскетбол. Весь мир, казалось, продолжал жить так, будто ничего не произошло.

Они свернули налево на Восточную 34-ю улицу. Еще через несколько кварталов к западу машина остановилась у недавно построенной башни из темно-зеленого стекла. Ее название было написано золотыми буквами над мерцающим входом: Ицумо Тайса Тауэр. Имя было написано и по-английски, и по-японски. Рубену оно ничего не говорило.

Йенсен провел Рубена через многолюдный холл к лифту: два ряда дверей, и по шесть в каждом, друг напротив друга. В шахтах громко завывал ветер. Мягко прозвенел звонок, и двери слева от них открылись. Какие-то люди вышли, но вошли только Рубен и Йенсен. Йенсен достал из кармана ключ и вставил его в специальный замок на панели. Лифт пошел вверх.

Они поднимались в лифте вместе, к облакам, в молчании. Яркие желтые цифры мигали, отмечая их путь. Молчание сгущалось. Цифры исчезли, сменившись лицом матери Рубена, его сдержанной страстностью. Ее лицо и лицо его отца размылись и слились в одно. Рубен потряс головой. Цифры остановились на девяносто девятом этаже, но лифт продолжал подниматься. Наконец прозвенел звонок, и двери открылись.

Пустота, насколько хватало глаз, запертая в тонкие стены из тонированного стекла. Голый бетонный пол без всякого покрытия. Строительное оборудование. Никаких стен, никаких перегородок. Монотонность пустоты нарушал только ряд лифтовых шахт.

Далеко от них у высокого окна стояло несколько фигур. Йенсен показал Рубену, что он должен идти в ту сторону. Когда Рубен направился туда, большинство фигур отделились от окна и двинулись ему навстречу. Трое мужчин, все на середине четвертого десятка, пожали ему руку и назвали себя. Он тут же забыл, как их зовут. В его голове не осталось места ни для одного имени, кроме самого простого: Смит. Его взгляд остановился на последней фигуре, той, которая осталась стоять у окна, глядя наружу. Когда он был от нее всего в нескольких шагах, он вдруг остановился.

– Хелло, Рубен, – произнесла Салли потерянным голосом, голосом чуть громче шепота. – Мне так жаль. Я высказать тебе не могу, как мне жаль. – И он почувствовал боль в ее голосе, и сожаление, и гнев, и он ничего не сказал. Ничего совершенно.

– Подойди сюда, Рубен. Сюда, к окну.

Он опять промолчал, но подошел и встал рядом с ней.

– Посмотри туда, Рубен, – прошептала Салли. – Что ты видишь?

Он посмотрел в окно и увидел низкие облака, проплывавшие мимо самых высоких зданий – Пан Америкэн, Крайслер, Америкэн Брэндз. Людей не было видно совсем. С такой высоты они не были различимы даже как точки. Только его отец и мать плыли в безжизненном воздухе – бесплотные отражения.

– Нью-Йорк, – ответил Рубен.

Салли покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Не Нью-Йорк. Вавилон. Вавилон Великий, праматерь блудниц и всей земной мерзости.

Он не спросил, о чем она говорит, – ему казалось, он знал. Облака двигались над городом лениво, болезненно, распадаясь и меняя форму. Бледный свет просачивался сквозь них на улицы внизу, обнищав теплом и смыслом. Его родители были мертвы.

Салли повернулась.

– Мне действительно жаль, – повторила она.

Неловким жестом она вытянула руку и привлекла его к себе, мягко обняв. Он терпел это объятие какое-то мгновение, потом отстранился. Любое прикосновение было невыносимо для него. Он все еще был в шоке, оглушенный горем. Руки Салли повисли по бокам. В огромном необогреваемом помещении было холодно.

– Давай сядем, Рубен, – сказала она. – Нам нужно поговорить.

Кто-то полукругом расставил пластиковые кресла в центре этажа. Четверо мужчин уже заняли свои места. Рубен последовал за Салли и был усажен в пятое кресло. Салли села напротив, лицом к нему. Она была одета просто, в темно-красную юбку и свитер. В ушах у нее были маленькие серьги в виде крокодильчиков. В ее глазах ничего нельзя было прочесть.

– Рубен, – начала она, – я знаю, что ты хочешь побыть один, но времени нет. Я также знаю, что у тебя должны быть вопросы, но я должна попросить тебя набраться терпения. Я не знаю, смогу ли я ответить на каждый из них: может получиться, что на некоторые мне будет невозможно ответить сейчас, на другие – вообще никогда. Тебе просто придется принять это.

То, что я собираюсь сейчас рассказать тебе, имеет высший гриф секретности. Эти данные относятся к самой чувствительной информации, зарегистрированной на данный момент в Соединенных Штатах. Даже президент не знаком с ними. И он вряд ли узнает о них, если только... – она замолчала в нерешительности. – Если только обстоятельства не вынудят нас проинформировать его.

Рубен прервал ее:

– Кто ты, Салли? Зачем вы делаете все это? Почему вы убиваете этих людей?

Салли зябко поежилась и подалась вперед в своем кресле:

– Пожалуйста, Рубен, дай мне высказаться. Позволь мне объяснить. После этого можешь задавать сколько угодно вопросов.

Рубен кивнул. Пустое пространство, в центре которого он сидел, было ничто в сравнении с великой пропастью, открывшейся внутри него. Его отец стоял у окна, глядя на пустоту снаружи. Он никак не хотел повернуть головы.

– Прежде всего, – продолжила Салли, – позволь мне как следует представить тебе остальных. – Она называла их имена, каждый вставал и пожимал Рубену руку: Крис Лич, бывший профессор психологии, высокий, жилистый, задумчивый; Кертис Колстоу, адвокат, как и Салли, полный, с большими карими глазами и проницательным взглядом; Гастингс Донован, бывший полицейский, рыжий, крепкого сложения, со сдержанными манерами, и Эмерик Йенсен, бывший преподаватель теологии из Дартсмутского колледжа.

– Эмерик, – обратилась к нему Салли, – может быть, тебе лучше сначала рассказать немного о нас.

Йенсен поднял брови. Это был светловолосый мужчина лет тридцати пяти, довольно хрупкий на вид, немного застенчивый.

– Почему ты всегда заставляешь меня отдуваться? – спросил он.

– Ты преподавал теологию, – ответила Салли. – Это твое наказание.

Рубен уловил между Салли и Йенсеном что-то, что не было просто профессиональными отношениями или дружбой. Он внутренне пожал плечами. Какое значение имел теперь такой пустяк?

Йенсен наклонился ближе к нему, уперев локти в колени и положив подбородок на сомкнутые руки. Рубен подумал, что так, наверное, он начинал семинары в дни своего учительства.

– Мы впятером являемся частью более многочисленной группы, базирующейся в Вашингтоне, – начал Йенсен. – Наше официальное название, когда мы им пользуемся, АНКД. Агентство по наблюдению за культовой деятельностью. Я знаю, это звучит несколько причудливо, но могу вас заверить, ничего причудливого в нас нет. Мы являемся официальным правительственным агентством, учрежденным шесть лет назад в рамках экспериментальной программы сотрудничества между ФБР, ЦРУ и агентством национальной безопасности. ЦРУ к тому времени уже несколько лет с тревогой следило за некоторыми фундаменталистскими сектами, с тех самых пор, когда Риосс Монтт сделался президентом Гватемалы в... когда это было?

– В восемьдесят втором, – подсказал Колстоу.

– В восемьдесят втором. Вы, возможно, помните эту историю. Монтт принадлежал к американской секте, которая называлась Церковью Исполненного Слова. Когда он стал президентом, во всей стране насчитывалось не более восьмисот членов, но буквально на следующий день деньги потекли к нему со всех сторон. Все махровые фундаменталисты вознамерились уберечь Гватемалу от коммунизма и безбожия. Если бы он протянул достаточно долго, Церковь Исполненного Слова стала бы управлять страной.

Риосс Монтт был лишь верхушкой айсберга. Разумеется, был еще Хомейни в Иране. Маркое перед самым своим низложением был назначен главой организации трансцендентальной медитации на Филиппинах. Другие ребята того же толка глубоко завязаны с финансированием антикоммунистических движений в ряде латиноамериканских стран.

В восьмидесятых годах религия снова стала мощной политической силой, и, похоже, не имеет никакого значения, принадлежат такие политические фигуры к традиционным верованиям или нет. У ФБР интерес к этому появился примерно в одно время с джонстаунской трагедией в Гайаоне. Здесь, в Штатах, члены различных культов часто входят в конфликт с федеральными властями. Они похищают кого-нибудь, перевозят его или ее через границы штатов; может быть, deprogrammerпросовывает свою голову (в дверь?), забирает ребенка назад в Кентукки или Орегон. Это федеральные преступления. Мне не нужно говорить вам о культовых убийствах.

Все это становилось слишком сложным для одного агентства, особенно учитывая, что большинство этих культовых групп интернациональны. Поэтому в 1987 году был создан президентский комитет, который должен был рекомендовать, какие действия необходимо предпринять в этом плане. Результатом явилось АНКД. Здесь я передаю вас назад мисс Пил.

Салли некоторое время сидела неподвижно. Впечатление было такое, что она расставляла по местам трудные мысли, взвешивая то, что нельзя было взвесить, сопоставляя то, что нельзя было сопоставить. Рубену она показалась уставшей. Уставшей и печальной. Она показалась ему больше печальной, чем уставшей. Словно какая-то тяжесть лежала у нее на сердце.

– Рубен, – начала она нерешительно, – я понимаю, что ты устал. Я знаю, что ты многое пережил и хочешь, чтобы тебе дали побыть наедине с собой и выспаться. Но мне нужно, чтобы ты сначала выслушал то, что мы должны тебе сказать. Затем ты можешь спать или делать все, что сочтешь необходимым.

Проблема заключается в том, что события начинают развиваться быстрее, чем я предполагала. То, что произошло прошлой ночью и сегодня утром, застало меня совершенно врасплох. Мы не знали, что Коминский натравит на тебя своих друзей, что они подставят тебя и миссис Хаммел таким образом. Или что Смит воспользуется этой ситуацией в своих целях. У него могло уйти несколько дней на то, чтобы найти вас. К тому времени мы были бы в состоянии вывести его из игры.

Она замолчала, раздумывая, что ей говорить дальше.

– Может быть, ты скажешь мне, что в действительности происходит, – неожиданно произнес Рубен. Его голос звучал тихо, но был начинен злобой. После того, что случилось, после всего этого кошмара сидеть преспокойно в зеленой тишине над городом, говорить о трудностях, о преимуществах, словно анализируя какую-то шахматную партию! – Две ночи назад был убит мой лучший друг, сегодня утром я видел своими глазами, как зарезали моего отца и застрелили мать, а вы ведете себя так, словно все это случается с человеком каждый день. Черт вас побери, да кем вы, ребята, себя считаете?

Салли встала, взволнованная. Ей хотелось обнять Рубена, успокоить его, согреть. Но здесь было не время и не место.

– Постарайся держать себя в руках, Рубен. Злость тебе не поможет. Ты ничего не можешь сделать, не можешь никого вернуть назад, но ты, черт побери, можешь позаботиться о том, чтобы Смит и его боссы больше ни с кем не могли сделать то же самое. Так мне продолжать?

Рубен кивнул.

– Извини, – сказал он.

– О'кей, слушай внимательно. Меня перевели на работу в АНКД два года назад. До этого я уже работала десять лет на ФБР, последние пять из них – в качестве секретного агента в городской мэрии. Нам нет нужды углубляться в то, чем я там занималась, но ты умный человек и, вероятно, сможешь сам кое о чем догадаться. Два года назад мой босс вызвал меня к себе и познакомил с Эмериком и Кертисом.

Они уже около полугода вели крупное расследование, и многие следы, похоже, вели в мэрию. Это расследование касалось одного религиозного культа, члены которого набирались исключительно из высших слоев общества. Полагаю, ты знаешь, какой культ я имею в виду. – Она сделала глубокий вдох. – Поначалу это было самое рядовое расследование, может быть несколько более причудливое, чем обычно. Потом все стало усложняться. Мы начали ставить на него все больше и больше людей, а сложности только возрастали. Год назад мы получили некоторые нити, которые тянутся в Вашингтон. На самые верхние этажи Вашингтона. Смит, наверное, намекал тебе на это. Он не лгал.

– Кто он? Он сказал, что получает указания «с самого верха». Что он имел в виду?

Салли нахмурилась и посмотрела на своих коллег. Лич покачал головой. Она повернулась к Рубену:

– Мне очень жаль, Рубен, но этого я не могу тебе раскрыть. Я могу только сказать, что за многие годы Седьмой Орден проник в некоторые правительственные ведомства.

– Он сказал: «С самого верха», – сердито настаивал Рубен. Он был зол. Какое право имели эти люди держать его в неведении? – Он имел в виду президента? Это вы боитесь вымолвить? Я должен знать.

Крис Лич вмешался:

– Лейтенант, я понимаю ваше раздражение. Но это вопрос национальной безопасности. Нам нужна ваша помощь, но вы не имеете допуска к этой информации.

– Тогда получите его. Если вы хотите, чтобы я помогал вам, мне необходимо знать, что происходит. Кто такой Смит, кто его хозяева, как высоко им удалось проникнуть. В противном случае – катитесь вы все к чертям собачьим.

Рубена трясло. Всполохи крови складывались в узоры перед его невидящими глазами. Он вскочил и направился к лифту. Салли догнала его, протянула руку, стараясь удержать. Рубен яростно отпихнул ее. Он сам найдет Смита. Найдет его и отправит в ад без посторонней помощи.

Он нажал кнопку лифта. Ничего не произошло. Он потыкал кнопку несколько раз, но лифт все не поднимался. Он осел возле стены, захлебываясь слезами. Всполохи крови. Фотографии на полу в кухне, разорванные и выпачканные в крови. Паук, ползущий по континенту крови.

41

Салли долго обнимала его, пока он плакал. Когда они встречались, она любила его немного, но недостаточно. Жизнь Рубена никогда не была цельной, в ней зияли незатягивающиеся дыры, которые никто не мог заполнить. И вот, в течение всего нескольких дней, они расползлись до невообразимых размеров. Она сомневалась, сможет ли он хоть когда-нибудь обрести покой.

Сейчас она нуждалась в нем по вполне эгоистичным причинам. Национальная безопасность, общественное благо, даже сохранение человеческих жизней были всего лишь фразами. Рубен был нужен Салли, потому что он мог помочь ей в достижении ее целей. Все то время, пока она обнимала его, она не думала ни о чем, кроме целей и средств. Где-то в ней притаилось немного жалости, немного любви, и много печали, но все эти чувства разбито бренчали на дне ее собственной пустоты.

Гастингс Донован, рыжий полицейский, подошел к ним с бутылкой «бурбона» и двумя бокалами. Когда Рубен достаточно пришел в себя, чтобы пить, Донован отослал Салли и присел рядом с ним, усердно потчуя его виски. Он заговорил о своей работе в полиции. Донован проработал одиннадцать лет в полиции нравов, видел слишком много, испытал слишком много. Нынешняя работа была ненамного лучше, но ее было достаточно, чтобы он не сошел с ума.

Колстоу, адвокат, пододвинул стул.

– Я связался с Вашингтоном, – сказал он. – Они одобрили предоставление вам полного допуска. Я знаю, что вы себя плохо чувствуете, понимаю, что сейчас не самое лучшее время, но, думаю, нам нужно поговорить еще. Поговорить по-настоящему. Как вы на это смотрите?