Глава 23

Каирский экспресс пришел на станцию Сиди Габр почти с часовым опозданием. Майкл хотел уехать пораньше, на обычном пассажирском поезде, который обычно отправлялся из Александрии в десять минут седьмого и приходил на Сиди Габр несколькими минутами позже, но в то утро все поезда между Александрией и столицей были отменены. Причины не объявлялись, но люди все равно их знали. Здесь услышишь слово, там — другое, и картина постепенно начинает вырисовываться. Что-то затевалось. В воздухе была разлита нервозность.

Содержание письма Айше встревожило Майкла, и он решил, несмотря на риск, немедленно вернуться в Каир. За долгие часы ожидания на станции он снова и снова обдумывал возвращение. Его знают в Каире, и он станет легкой добычей для Абу Мусы и его людей, если они по-прежнему действуют. Майкл знал Абу Мусу и не сомневался, что тот хочет по-прежнему свести с ним счеты.

Со свинцово-ceporo неба лениво моросил мелкий дождик. Здесь, где море набрасывалось на берег и Африка казалась всего лишь миражом над изогнутым горизонтом, каждую зиму шли дожди, скучные и холодные. Майкл дрожал, ощущая плечами холод. Война в Персидском заливе, произошедшая восемь лет назад, наконец дала о себе знать: в местном неустойчивом климате дым, много месяцев поднимавшийся над горящими нефтяными скважинами, вызвал глубокие изменения в экологии региона. Это была уже вторая подобная зима. Может быть, теперь все зимы здесь будут такими?..

Майкл был одет в поношенный серый костюм с узкими лацканами в пятнах жира — совсем другой, чем тот, что он носил в Александрии. У него имелись документы на имя Юниса Зухди, жителя рабочего пригорода Шубра, выпускника Каирского университета, ныне частного преподавателя английского, образованного неудачника, обучающего беспокойное поколение, которое превратится в таких же неудачников, как он сам. Он носил простые очки и курил дешевые местные сигареты, вызывавшие у него кашель. Его подбородок покрывала трехдневная щетина с проседью.

Чтобы наверняка сесть на поезд, он с двух часов ждал на платформе, и тепло множества людей, окружавших его со всех сторон, немного согревало. Как муравей в центре муравейника, он наблюдал за муравьями, деловито снующими вокруг него. В сыром воздухе разносился говор множества голосов, пронзительных и стрекочущих.

Отдельными группами держались вместе семьи — отцы и матери с плохо одетыми детьми, поджавшими ноги или устроившимися на усталых плечах родителей. Через толпу неуклюже проталкивались разносчики, и воздух раннего утра был пропитан густым запахом бутербродов. Но еще не рассвело, завтракать было рано. В нескольких футах от Майкла устроился со своей стойкой мальчик — чистильщик обуви. Позади него через лес ног уныло пробирался безногий нищий, волоча на сильных руках свое тощее тело. Около края платформы на высокой проволочной клетке, полной диких перепелок, сидел жилистый феллах — он поставлял их в рестораны, которые могли теперь в любой момент закрыться.

Над самыми рельсами промчалась чайка с серыми перьями, побеленными морской солью. Трепыхание крыльев в холодном воздухе привлекло внимание Майкла, и он поднял глаза. Он чувствовал в ветре и унылом дожде запах моря.

Наконец подошел поезд. Его тащил огромный венгерский товарный тепловоз, который должны были списать много лет назад. Поезд был уже переполнен пассажирами, севшими на станции Миср. В вагонах третьего класса почти не осталось мест.

Женщины с корзинами, забыв о приличиях, смешались с мужчинами, тащившими мешки с инструментами. Казалось, здесь не было ни одного человека налегке. Майкл с пустыми руками чувствовал себя чуть ли не голым, но ему, не обремененному багажом, было легче двигаться в толпе. Каким-то чудом он нашел место на одной из деревянных скамеек, между ящиком с цыплятами и стариком, которого одолевал сухой туберкулезный кашель. Откуда-то раздавались назойливые звуки музыки из транзисторного приемника.

Наконец поезд с двадцатиминутным опозданием выполз со станции, оставив на платформе почти столько же пассажиров, сколько сумело попасть в вагоны. Кое-кто примостился на крыше, другие с риском для жизни цеплялись за окна, некоторые висели в опасной близости к колесам. Майкл измученно откинулся на спинку сиденья, пытаясь погрузиться в сон, чтобы отдохнуть от шума и вони. Он дремал, просыпался от внезапных рывков поезда или приступов кашля, находивших на старика, сидевшего рядом с ним, пока наконец, измотанный многими бессонными ночами и физической усталостью, не погрузился в темный и тяжелый сон.

Когда он проснулся, поезд стоял. Слышалось непрерывное шипение пара, как будто рядом находилось гнездо разъяренных гадюк. Дождь закончился. Радио молчало. У Майкла не было часов, и он не знал, который час. Цвет неба изменился, но, видимо, все еще было раннее утро. Майкл оглядел вагон. Люди вокруг него перешептывались или подозрительно притихли. Испуганные взгляды встречались и поспешно отводились. Снаружи раздавались голоса, неразборчиво выкрикивающие какие-то приказы. Они стояли не на станции, а в открытом поле, которое Майкл едва мог видеть со своего места.

Он встал и пробрался к окну на левой стороне вагона. Снаружи над хлопковыми полями дрожал белый туман. Вокруг поезда кишели люди — те, кто ехал на крыше и цеплялись за вагон. Майкл заметил высокого человека в белом таубе, шагающего взад-вперед вдоль полотна. Он размахивал длинной тростью с железным набалдашником, с ее помощью не давая пассажирам разбежаться. Еще дальше на краю поля стояли солдаты, направив на поезд стволы ружей. К первому человеку присоединился второй, одетый точно так же. За полями в тумане едва виднелась полоска воды: либо ирригационный канал, либо розеттский рукав Нила.

Поезд остановила религиозная полиция, новообразованная «шурта динийя» или «мухтасибин», созданная частично по образцу ранних исламских стражей общественной морали, частично — в подражание печально знаменитым саудовским мутавинам. За недолгое время, прошедшее с момента ее основания, слухи об ее репутации разошлись по всей стране, и не осталось никого, кто бы не испытывал ужас перед ней. Мухтасибы клялись стоять на страже религиозных традиций, дабы «насаждать добро и искоренять зло». Как и у большинства фанатиков во все времена, их энергия уходила главным образом на последнее. Они исполняли приказания не нового, урезанного в правах, исламского парламента, а маленькой группы старших шейхов эль-Азхара. Они были вездесущими и безжалостными.

Они вырывали фарфоровых кукол из рук маленьких девочек и шахматные фигурки из пальцев их отцов: и то и другое противоречило закону, запрещающему идолопоклонство. Они обливали экскрементами конфеты с ликером и ломали руки фармацевтам, чьи микстуры от кашля содержали спирт. На узких улицах и в шумных универмагах они набрасывались на женщин с непокрытыми головами и избивали их своими тростями. Они наугад останавливали прогуливающиеся парочки и проверяли их документы: если они были не женаты, их арестовывали и предавали суду. Они надзирали за публичными сожжениями богохульных книг, начиная от перевода «Сатанинских стихов», выполненного Надимом эль-Алави, и кончая романами Наджиба Махфуза.

Забыв об окружающем, Майкл смотрел, как мужчин, женщин и детей небольшими группами выводят из поезда и строят в шеренги под прицелом ружей. То, что столь многих из его спутников могли счесть грешниками, казалось ему одновременно поразительным и чудовищным. Мухтасибы систематически обшаривали поезд, начиная от первого класса с кондиционерами воздуха и кончая переполненными отделениями третьего класса. Майкл никогда не видел, чтобы египетский поезд был таким тихим, а его пассажиры — настолько запуганными. Он подумал, не его ли ищут мухтасибы.

Двое мужчин в белых одеждах вошли в отделение, своими пронзительными глазами уже обшаривая нестройные ряды пассажиров, выискивая грех среди вопиющей нищеты. Майкл решил, что будет в безопасности, если не потеряет головы.

Документы Майкла были тщательно изготовлены для него Абд эль-Фарид Нассимом, самым умелым изготовителем поддельных бумаг во всей Александрии. Они уже помогли пройти ему через множество проверок. Он был уверен в них. Его лицо и одежда тоже не вызовут подозрений.

— Исмак айх?

Майкл поднял голову: усталый, измученный человек, которого легко забыть.

— Твое имя? — повторил мухтасиб. Майкл осторожно рассматривал его из-под полуприкрытых век. Твердый рот, сонные глаза, кожа, натянутая на скулах, тонкая и светлая на висках. Такой не пойдет на компромисс.

— Юнис.

— Юнис кто? Как твоя фамилия?

— Зухди.

— Громче!

— Зухди, господин.

— Покажи документы.

Майкл полез в карман пиджака и достал потрепанный бумажник. Из него он извлек удостоверение личности и другие документы. Несмотря на холод, несмотря на свою уверенность в выдающемся мастерстве Абд эль-Фарида, он чувствовал, что начинает потеть. Мухтасиб внимательно просмотрел документы. Майкл пытался понять, почему к нему проявляют такое внимание. Может быть, его фотография уже разослана по стране?

— Адрес?

Майкл повторил адрес, заученный наизусть.

— Род занятий?

— Учитель. Я преподаю английский. Для поступающих в университет.

— В Шубре?

— Нет, господин. Люди в Шубре не могут позволить себе нанимать учителей. Я главным образом преподаю в домах Миср-эль-Джадиды. Там у жителей больше денег.

— Тут говорится, что ты жил за границей.

— Да, сэр. Два года в Лондоне. Чтобы улучшить свой английский.

— Ты знаешь, что пребывание за границей считается сейчас преступлением?

Майкл почувствовал, как у него переворачиваются внутренности.

— Пребывание за границей?

— За пределами Дар эль-Ислама. Это было объявлено преступлением.

«Дар эль-Ислам» — царство ислама, все страны, где правит мусульманская религия.

— Прошу прощения, — осторожно произнес Майкл. — Яне знал. Это новое правило?

— Поднимайся.

— Прошу прощения?

Мухтасиб схватил Майкла за левую руку и рывком поднял его на ноги. На долю секунды тренировка едва не взяла верх, но Майкл с трудом заставил себя сдержаться. Вместо этого он пошатнулся, как будто пытаясь сохранить равновесие. Мухтасиб повернулся и показал на Майкла солдату, стоящему в конце отделения.

— Этот, — прорычал он.

— В чем дело? — закричал Майкл. — Что я сделал? — Он смутно сознавал, что не он один кричит, что других тоже поднимают и гонят к дверям. Он огляделся. Те пассажиры, которых не забрали, отводили глаза, смотрели в пол, через окна, делая вид, что они немые, глухие и слепые.

Внезапно крики прекратились, как будто кто-то взмахнул жезлом или повернул выключатель. Никто не двигался. Настала полная тишина. Через мгновение она была разрушена. Грохнул выстрел, растворившийся в беспредельных белых полях. Через несколько секунд вслед за ним раздался второй. Крики возобновились, еще более громкие и отчаянные.

Глава 24

Солдат грубо схватил Майкла за запястье и потащил его по проходу. Люди, забившие весь проход, каким-то образом расступались перед ними, как бурные волны перед носом корабля. Снаружи почти одновременно прозвучали два выстрела. Солдат пропустил Майкла вперед и вытолкнул его в дверь, по крутым ступенькам на насыпь.

Здесь стояло две шеренги — одна из мужчин, другая из женщин, а позади них — неровный ряд солдат с ружьями. Майкл только сейчас увидел, что перед каждой шеренгой выкопана неглубокая канава. Двое мухтасибов медленно шагали позади шеренг, не обращая внимания на крики женщин и мольбы мужчин. Каждый из них держал в руке пистолет, который приставлял к основанию черепа новой жертвы. Майкл увидел, как безногого нищего пристрелили там, где он лежал, и сбросили его тело в отрытую канаву. Он увидел, как человека, одетого в тюрбан и платье религиозного учителя, подтащили к краю канавы и безжалостно застрелили. Он видел, как какой-то высокий человек был заколот штыком и прошит пулями.

Майкл оказался прижат к пассажиру из своего вагона, молодому человеку, похожему на студента. На земле у ног юноши лежала книга в бумажной обложке, с измятыми и вырванными страницами. Майкл пригляделся. Название, заляпанное грязью, было едва различимо: «Кисса мадинатайн», арабский перевод «Повести о двух городах». Молодой человек дрожал как осиновый лист, не в силах понять, что происходит. Когда Майкл оказался рядом с ним, юноша схватил его за руку.

— Может быть, можно что-то сделать? — спросил он. В шеренге, еще ближе к ним, прозвучал очередной выстрел.

— Я не понимаю, что тут происходит, — сказал Майкл. — За что вас арестовали?

Юноша показал на книгу в грязи.

— За это, — простонал он. — За то, что я читал книгу. Они сказали, что это «джахилийя», что я испорчен, что все мы испорчены. А я мусульманин, добрый мусульманин. Я повторял шахаду, но они не слушали меня. И все из-за книги!

В то же мгновение Майкл все понял. Он вспомнил Камбоджу, Красных кхмеров, искоренение грамотности, городских пороков, иностранного влияния. Нулевой год. Поля убийства. Прошлое, стираемое ураганом смерти, подобно пейзажу, исчезающему под снегом.

Мухтасиб в белой одежде ходил взад и вперед в тумане, вглядываясь в лица и снова отворачиваясь. Позади шеренг его товарищи выполняли свою жуткую работу. Кровь впитывалась в сырую землю. Поезд медленно тронулся и уехал. Майкл видел в окнах лица, испуганные и облегченные, бледные лица в тумане, уезжающие от него навсегда.

Палач дошел до юноши. Майкл почувствовал, как тот окоченел, когда дуло пистолета прикоснулось к его шее, почувствовал дрожь, прошедшую по телу юноши, услышал выстрел и увидел, как живой человек престает существовать. Кровь брызнула на страницы изорванной книги. Майкл повернул голову. Поезд исчезал вдали, покачивая тусклым красным огоньком в сгущающемся тумане, удаляясь от него, как и жизнь.

Холодный, как ранний мороз, ствол пистолета прикоснулся к его шее.

Эти мгновения, пока на глазах Майкла поезд медленно исчезал в тумане, были самыми длинными. Казалось, что они вместили в себя всю его жизнь. Он умирал и возрождался сотни раз. Но не прошедшая жизнь мелькала перед его глазами, а только смерть.

— Этого не надо! — прозвенел голос. Только сильно позже Майкл догадался, что голос имел в виду его. — Этого не надо. Я хочу с ним поговорить.

Майкл вместо ожидаемой пули почувствовал, как ему в спину между лопатками уперлась грубая рука, толкнув его вперед. Он упал, подумав, что, наверно, жив и мертв одновременно. Боли он не чувствовал. Где-то далеко-далеко прозвучал выстрел, и его тело погрузилось, как будто под огромным давлением, в вонючую грязь. Щека Майкла прикоснулась к щеке юноши, которого расстреляли за чтение книги. Она до сих пор была теплой.

Чья-то рука схватила его за воротник пиджака и потащила вперед.

— Вставай! Ты не мертвый.

Майкл чувствовал, как дрожат у него колени, ноги скользили по сырой земле. Вокруг была темнота. В то же мгновение он понял, что крепко сжал глаза, чтобы не увидеть вспышки, которая так и не состоялась. Разлепив веки, он увидел мужские ботинки, темные на фоне белой ткани тауба.

Человек вытащил Майкла из канавы и поставил на ноги. Это был высокий мужчина с гладким лицом и длинными ресницами над беспокойными глазами. В глазах горела лихорадка, вызванная не болезнью, а внутренним нервным жаром, который испугал и разозлил Майкла: это была свирепость духа, уничтожавшего все, что не было совершенно. Майкл ожидал, что у человека будут тонкие губы, но вместо них увидел очертания широкого, чувственного рта, толстые и пухлые губы, как бы напитанные темной кровью.

Очень долго они оба молчали. Майкл стоял, дрожа от холода, боясь пошевелиться. Он знал, что его жизнь висит на волоске. Мухтасиб, казалось, глядел на него вечность, не говоря ни слова, не делая ни одного движения. Время от времени сквозь неполную тишину прорывался выстрел. Крики постепенно слабели. Майкл слышал детский плач, испуганное, жалкое всхлипывание, неожиданно оборвавшееся. Никогда раньше он не ощущал такой ярости. И такой мучительной беспомощности.

— Идите за мной, мистер Хант, — наконец приказал мухтасиб. — Нам нужно поговорить.

— Меня зовут Юнис Зухди. Я...

— Вас зовут Майкл Хант, вы преподаватель Американского университета, когда-то возглавляли британскую резидентуру в Каире, а сейчас находитесь под моей опекой. Меня зовут Юсуф эль-Хайдари, я Каид-эль-Мухтасибин Нижнего Египта. Пожалуйста, не тратьте зря времени. Отрицая очевидное, вы оскорбляете мою разведку и только унижаете себя.

— Сэр, вы, должно быть, ошибаетесь. Меня зовут Юнис Зухди.

Вместо ответа мухтасиб достал из кармана маленькую фотографию и протянул ее Майклу:

— Это вы, не так ли?

Майкл покачал головой.

— Похож на меня, но... — Он узнал фотографию. Она была сделана несколько лет назад, на приеме в посольстве.

Хайдари беспокойно огляделся:

— Мистер Хант, у нас нет времени на препирательства. Мы не можем говорить здесь. Пожалуйста, пройдемте.

Мужчина повернулся и направился по извилистой тропинке, которая тянулась по пустынным, спящим полям к реке. Майкл оглянулся. Мухтасибы заканчивали свою работу, как фермеры в зимнем поле, совершающие ужасную жатву.

В конце женской шеренги над канавой съежилась девушка лет восемнадцати. В ее лице, из которого быстро уходила жизнь, не осталось ничего, кроме усталости. В руках она неуклюже держала тряпичный сверток — возможно, ребенка. Подняв глаза, она заметила Майкла — человека в гражданской одежде, удаляющегося от места казни. Внезапно пробудившись к жизни, девушка вскочила на ноги и, дико крича, протянула ему сверток:

— Мой ребенок! Возьми его! Во имя Аллаха, возьми моего ребенка!

Ближайший мухтасиб поднял пистолет и выстрелил ей в шею. Во имя Аллаха. Ее огромные глаза застыли в изумлении, рот открылся, но с губ не сорвалось ни звука. Затем на губах выступила кровь, ноги подогнулись, и она упала вперед, в канаву, раздавив собой ребенка. Вдали, за полями, медленно повернулось колесо сакии, поднимающее воду на посевы. Река блестела как стекло. Майкл закрыл глаза, продолжая идти вперед. Он решил, что при первой возможности надо бежать. Он знал, что если не сделает этого, то второго шанса у него не будет.

Его хотят допросить, это ясно. Но почему здесь, в поле?

До реки оставалось недалеко. Желтая вода спокойно текла через темные поля под серым небом. На дальнем берегу около каменного столба росло несколько пальм. Вдали, как мираж, белый парус кренился под ветром.

В этом месте берег поднимался всего на пять или шесть футов над водой. Колесо сакии, приводимое в движение коровой в наглазниках, безостановочно вращалось, окуная широкогорлые глиняные горшки в мутную воду. Вращаясь, колесо тихо поскрипывало.

Хайдари остановился и поглядел на другой берег. Он долго стоял так, думая или молясь — Майкл не мог понять. Наконец он повернулся к Ханту.

— Я очень устал, — произнес он. — Мы все устали, все измучены. Аллах не дает нам передышки, как крестьянин не дает передышке той корове. Но его полям нужна вода.

— Или кровь.

Мухтасиб не отреагировал так, как мог бы, по мнению Майкла.

— Да, — прошептал он. — И кровь тоже. Урожай будет неслыханным.

— Я надеюсь, что она поглотит вас. Надеюсь, что вы утонете в ней.

— А вы, майор, вы никогда не проливали кровь? Разве Англия никогда не проливала кровь? — Он бросил взгляд по сторонам. — Эти поля пропитаны кровью, пролитой английскими солдатами.

— Вы знаете, что это преувеличение. Мы никогда не делали... ничего подобного.

— И может быть, вы бы не были сегодня таким слабым, если бы действовали по-другому. У нас есть причины поступать так, долг, который мы обязаны выполнять.

— Причины? Какие у вас были причины убивать ту девушку?

— Какую девушку?

— Девушку с ребенком. Ту, которая кричала. За что ее застрелили? Что она сделала?

Хайдари размышлял мгновение.

— Теперь я вспомнил, — произнес он наконец. — Она ехала, не имея разрешения мужа. Такие разрешения теперь обязательны. Ребенок мог быть незаконнорожденным, она сама — проституткой, откуда нам знать?

— Какая разница?

— Существенная.

Майкл отвернулся. Он хотел ударить Хайдари, но знал, что это невозможно. Кому-то нужно спастись. Кому-то нужно остаться в живых, поведать миру о том, что здесь произошло. Когда-нибудь придет час расплаты, и в тот час Майкл хотел быть живым и засвидетельствовать то, что он видел.

— Вы ненавидите меня, мистер Хант?

Майкл промолчал.

— Посмотрите на меня. Мы преисполнены любви, как вы можете ненавидеть нас? Мы хотим только процветания нашему народу, всему человечеству. Откуда же в вашем сердце взялась ненависть к нам?

— Почему вы так думаете?

— Может быть, из-за крови? — Мухтасиб вздохнул и бросил взгляд через поле, в сторону железнодорожных путей. Теперь там было тихо. Стрельба прекратилась. Затем он снова повернулся лицом к Майклу.

— Кровь необходима, мистер Хант. Это вовсе не развлечение. Вы думаете, что мы делаем это ради удовольствия?

Майкл прислушивался к едва различимому бормотанию бегущей воды, пению ветра над ледяными волнами.

— Убийство иногда может быть необходимым, — сказал он. — Но только не убийство невинных, действительно невинных людей. Это хуже, чем убийство для удовольствия.

— Мистер Хант, никто из них не был невинным. Они все совершили преступления. Не самые великие преступления, но и не самые маленькие. И все в равной степени наказуемые. — Он помолчал. — А теперь, мистер Хант, перейдем к вам. К вашей невинности и к вашей вине.

Майкл внимательно наблюдал за Хайдари. Он видел тренированное, сильное тело и интеллект.

— Ваши расследования в Александрии не остались незамеченными, мистер Хант. Я хочу, чтобы вы поверили, что я желаю вам добра. Что-то затевается, и я так же обеспокоен, как и вы. Но мои руки связаны сильнее, чем ваши. Вы можете свободно появляться в местах, закрытых для меня и моих людей, задавать вопросы, которые мы не можем задавать без риска для жизни. Я хочу, чтобы вы продолжали. Я хочу, чтобы вы работали на меня. Узнайте больше, узнайте все, что сумеете. И если вы свяжетесь со мной, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам.

Майкл недоуменно глядел на него:

— Для вас? Черт побери, неужели вы думаете, что я буду работать на вас после того, что здесь видел?

— Мистер Хант, ваша жизнь в опасности. Я думаю, что вы вскрыли больше осиных гнезд, чем вы полагаете. Я ничего не могу сделать для вас, — только предупредить. Абу Муса что-то знает. Несколько дней назад ему прислали ваше досье. Его люди ищут вас.

— И все? Вы вытащили меня из поезда только для того, чтобы сказать, что за мной следят?

В ответ Хайдари достал из кармана маленький блокнот, написал что-то на верхнем листке огрызком карандаша, оторвал его и вручил Майклу. На листке было написано имя и телефонный номер.

— Держите меня в курсе, — сказал он. — По этому номеру можно звонить в любое время суток. Назовите это имя, и вас соединят со мной или с кем-нибудь, кому я доверяю. Вы понимаете?

— И вы думаете, что я сделаю это для вас?

Мухтасиб покачал головой:

— Не для меня, мистер Хант. Для себя. Пойдемте, я задержал ваш поезд. Я посажу вас на него.

Майкл взял листок и положил его в карман, пообещав себе, что при следующей встрече с Хайдари будет вооружен.

Глава 25

Станция Рамзис походила на морг. С нее не отправлялся ни один поезд. Те, которые приходили, стояли на месте. Знакомый гул голосов и грохот поездов сменился напряженной и хрупкой тишиной. Билетные кассы закрылись до особого распоряжения. Повсюду были развешены рукописные объявления, извещавшие, что движение поездов прекращается на время чрезвычайного положения. Эти объявления были подписаны Абд эль-Каримом Тауфиком, государственным прокурором и начальником египетской религиозной полиции, — тем самым человеком, которого Майкл и Айше слышали по радио в первый день переворота. Приглушенные голоса отражались стенами и терялись в обширном, пустом здании вокзала.

Шеренга мухтасибов на платформе наблюдала за высадкой пассажиров из александрийского поезда. Он не останавливался ни в Танте, ни в Бенхе, как должен был по расписанию, а прибыл сразу в Каир.

Сойдя с поезда, Майкл ощутил страх, явно витающий на станции. Мухтасибы наблюдали за толпой с надменностью, порождаемой уверенностью в безнаказанности. Им было достаточно взглянуть на человека, и тот съеживался, отворачивал глаза и проходил мимо с опущенной головой, замирая от ужаса.

Пассажиры были свидетелями бойни, но никого не волновало, что они свободно выйдут в город. Это казалось опрометчивым, но Майкл, поразмыслив, понял. Это был отнюдь не опрометчивый шаг. В конце концов, в какой суд могли обратиться со своими свидетельствами эти служащие и крестьяне, владельцы магазинов и прачки? Пускай они все расскажут своим родственникам и соседям, своим товарищам по работе и нанимателям, своим клиентам и случайным знакомым. Они будут говорить, не промолчат. И через несколько дней Каир превратится в город страха.

Как и все остальные пассажиры, Майкл шел, опустив голову и устремив взгляд перед собой. Он увидел, как двоих людей вытащили из толпы, когда они уже подходили к выходу с платформы. Поиск виновных продолжался. Майкл знал, что подвергается опасности с того мгновения, как окажется в Каире. Предупреждение эль-Хайдари только подтверждало то, что он знал сам.

Повернув налево у кафетерия, он вышел со станции на площадь Рамзес и почувствовал, как будто на всем ходу врезался в стену. Ему пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Сочетание шума, света и бензиновых выхлопов застало его врасплох. На мгновение он перестал что-либо соображать.

Мимо прошла вереница изъеденных молью верблюдов с темно-красными полосками на боках — их вели на бойню. На дальней стороне площади группа заббалинов в грязных одеждах и соломенных шляпах сопровождала мулов, запряженных в тележки. Наполненные мусором, они направлялись к большому маклабу, свалке в трущобах Матарийи. Всего в нескольких дюймах от них проехал гудящий автобус.

Майкл решил пойти к Айше, но не сразу. Если кто-то дал знать Абу Мусе, его там наверняка поджидают. Шари-эль-Рувайи располагался к востоку от садов Азбакийи, между автобусной станцией и мечетью Эль-Ахмар.

Он пересек площадь и, по-видимому, не без помощи свыше оказался в относительной безопасности Шари-эль-Джумхурийи. Бедность была не единственной неизменной отличительной чертой Каира: интенсивность и безрассудство уличного движения были двумя другими неизменными. По Джумхурийе Майкл направился на юг, оставив за спиной шум пристанционного района. Чего-то здесь не хватало, чего-то обычного и знакомого, но он не мог определить, чего именно. Он шагал, осторожно заглядывая в витрины и зеркала припаркованных машин, — не следит ли за ним кто-нибудь. Никого. По крайней мере, он никого не заметил.