Глава 19

Перед ней тянулся прямой, узкий проход, лишенный каких-либо украшений. Прежде проход заканчивался грубой голой стеной, как бы тупиком незаконченной шахты гробницы, но грабители разгадали обман много столетий назад, проникнув в эту, как и во многие другие гробницы. По их следам Айше и Махди обнаружили механизм, поворачивающий стену и открывающий лестницу, ведущую вниз.

Сегодня стена была открыта, лестница черным угрожающим зевом уходила во тьму у ног Айше. Она чувствовала страх, зная то, чего не знала раньше: кто-то побывал здесь несколько лет назад. Не грабители, а убийцы. Насколько она знала, они все еще здесь и ждут ее. Она несколько раз окликнула Махди, но когда замерло эхо, услышала в ответ только тишину.

Она проникла через узкое отверстие, держа лампу высоко над головой, и темнота поглотила ее. Свет лампы был жалок в этом царстве тьмы. Тьма была живой, она дышала, глядела и слушала, она протягивала руки, она была тяжелой и плотной. Айше затаила дыхание, проходя мимо колодца справа от нее — шахты, глубину которой еще не измерили и в которую не пытались проникнуть. Стены туннеля были позолочены. Когда она проходила, одно лишь движение воздуха заставляло целые золотые листы отрываться от стен и опадать на пол.

Проход привел ее в переднюю камеру, в которой были найдены мумии. Айше помнила ее живо и ярко: расписанные стены, шеренги богов, сцены жатвы и охоты, подземный мир, принимающий очередного гостя, застывший в ожидании Осирис, весы, на которых лежит сердце Нехт-Хархеби, Первого Пророка Дома Сета.

Айше осмотрелась. Кто-то побывал здесь с тех пор. Стены были ободраны. Кто-то соскреб с них роспись, как обойщик, подготавливающий стены для новых обоев. Кто-то поработал молотком и долотом над плитами с вырезанными иероглифическими надписями, изувечив их до неузнаваемости, как будто ожил древний жрец, чтобы стереть имя своего врага и тем самым лишить его бессмертия.

Она долго стояла в ошеломлении посреди беспорядка в маленькой камере, не в силах решить, что делать дальше. Она подобрала кусок штукатурки, как будто можно было вернуть его на его место. Но Айше знала, что гробница слишком сильно разрушена и не поддавалась реставрации. Ее мозг сверлил единственный вопрос — зачем?

Всю дорогу назад в город она думала над этим, но так и не нашла решения. Держась подальше от района пирамид, она в сумерках оказалась в деревне Назлат-эль-Самман. Абд эль-Джаффар, знакомый по нескольким раскопкам, прораб, накормил ее и привез в Каир в потрепанном грузовичке, в котором возил своих рабочих. Он уже знал, что он и его люди остались без работы, но когда Айше спросила, что они теперь будут делать, только пожал плечами и сказал, что Аллах их не оставит. Она надеялась, что Аллах окажется более милосердным, чем люди, действующие Его именем.

Эль-Джаффар высадил ее у музея. Айше думала, что Махди мог вернуться сюда, хотя и понимала призрачность этой надежды. Начался несильный дождь. Без туристов музей выглядел почти смешно. Комично и печально, как церковь, лишившаяся прихожан.

Она направилась прямо в свой кабинет. Дверь секретаря департамента была широко раскрыта, в кабинете горел свет. Айше заглянула:

— Фатна? Это вы? Это я, Айше.

Секретарша ошеломленно подняла голову. Она стояла посреди кабинета, окруженная кипами бумаг.

— Доктор Манфалути... Я... С вами все в порядке? Мы думали, что с вами что-то случилось.

Айше вошла в кабинет и закрыла за собой дверь.

— Со мной все в порядке, Фатна, — сказала она. — Я решила, что будет разумнее... не показываться несколько дней. Пока все не успокоится. Что вы делаете?

— Нам приказали до завтра покинуть помещение. Вы слышали?

— Да, слышала, — но Айше не сказала от кого. — Куда вы денете всю эту бумагу?

— Ее надо сжечь. Все надо сжечь. Гамаль относит все в котельную.

Айше затряслась от негодования. Сжечь?! Бесчисленные заметки, записи, невосстановимые документы.

— Но...

— Мы не могли ничего поделать. Мы спорили. Все спорили. Но... вы не знаете, какие они, эти мухтасибы. Они думают не так, как вы или я.

Айше взглянула на пустые полки, на картонные папки у ее ног. Они принесут сюда свои книги законов, пыльные тома преданий и комментариев, тяжеловесные проповеди и дремучие ортодоксальные опусы. Она содрогнулась. Она чувствовала печаль, гнев и бессилие.

— Вы видели профессора Махди? — спросила она.

Фатна покачала головой.

— Он не приходил?

— Нет. Сегодня он должен быть в университете, но я думаю, его тоже прикрыли.

— Понятно. Спасибо, Фатна.

Она направилась к двери. Затем, поколебавшись, повернулась.

— Что вы будете делать, Фатна? Куда вы пойдете?

— Понятия не имею. Мой отец говорит, что найдет мне мужа, что мне все равно пора выходить замуж. Больше ничего не остается. — Она помолчала. — Доктор Манфалути, тут кто-то вас спрашивал. Несколько дней назад. Я сказала им... сказала, что не знаю, где вас найти.

— Кто это был? Он представился?

— Их было несколько. Я думаю, религиозная полиция, но не уверена. В наши дни все так изменилось. Никогда не знаешь, кто стоит перед тобой.

— Ясно. Ну хорошо, спасибо. Будьте осторожны, Фатна.

— Да. И вы тоже.

Айше направилась к своему кабинету. Дверь оказалась незапертой. Еще не открыв ее, она поняла, что найдет внутри. Но ее все равно потрясла эта злобная, расчетливая работа. Здесь, без сомнения, поработала та же рука, которая разрушила гробницу. Отсутствовало все: все бумаги, все фотографии, все записи об исследовании верхней камеры гробницы, единственной, которую успели описать.

Он провел здесь весь день, но его смена уже кончалась. Еще через час он сможет выпить чашку кофе и угоститься пирожным. Неплохо бы пивка, а еще лучше женщину, но его новые боссы такие щепетильные, он так и не разобрался в них. Так что надо вести себя осторожно. Не торопясь, как и раньше, оценивая, насколько далеко можно зайти, прежде чем кто-либо что-нибудь заметит.

Если он не наделает ошибок, то распрощается с улицей и получит кабинетную работу, к которой всегда стремился. Этим людям нравится, если вставлять к месту благочестивые выражения — скажем, «салла 'ллах» или «астагфару 'ллах». Скоро они все будут в его руках — вне всяких сомнений. Кроме того, есть и другое железо, которое нужно ковать, пока горячо. Голландец — настоящий золотой мешок, если за него правильно взяться.

Но сейчас ему было скучно, он устал и замерз и не хотел ничего, кроме кофе. Женщина не показывалась уже несколько дней, не говоря уже о ком-либо еще. Очевидно, она учуяла крысу и сбежала. В эти дни у многих людей обострился нюх на крыс. Конечно, часть крыс была с четырьмя ногами и хвостом. Другие же были людьми. Да, нюх у нее что надо.

Внезапно он поднял глаза. Женщина, спускавшаяся по музейным ступеням, вполне подходила под описание. Должно быть, она проскользнула внутрь, когда он устроил себе Перерыв. Ну да, ему надо было облегчиться — а что? Никто ничего не узнает. Когда она проходила под фонарем, ему показалось, что он ее узнал. Да, наверное, это она.

Он вынырнул из тени, в которой скрывался, и направился вслед за ней.

Глава 20

Лондон, вторник, 30 ноября

Темно и в Англии. Глухая, непроглядная зимняя тьма. Крылья черных птиц, летающих под серым небом, ловят капли ночного дождя. Люди забились по домам, слушая монотонный шум дождя.

Равнодушно смотрели «Коронейшен-стрит», «Соседей» и повторение «Далласа», чтобы хоть чем-нибудь развлечься. Они проводили свою жизнь перед голубыми экранами.

Свет фонарей вдоль длинных набережных Темзы плавал на черной воде. Река беспокойно катилась между берегами, спеша вырваться из города. Тут и там на набережной виднелись одинокие прохожие. Туристы пропали, из провинции почти никто не приезжал, половина фонарей была разбита. По реке проплыл прогулочный катер с компанией каких-то ночных кутил. Никто не махал им вслед. Река и ночь поглотили качающиеся огни, громкие голоса и хлопающие пробки, как будто их и не было.

Высокая башня Воксхолл-Хауса из стекла и бетона поднималась над улицами как утес. На девятом этаже в одном из незанавешенных окон горел свет. Вспомогательный персонал разошелся на ночь по домам, кроме группы радистов, шифровальщиков, курьеров и уборщиков.

С девятого этажа открывался широкий вид на Белгравию. Отсюда город казался мирным, красивым, почти живым. Кто-то однажды заметил, что человек может почувствовать здесь себя Богом, видя под собой весь мир.

Но генеральный директор не чувствовал себя Богом; он вообще почти ничего не чувствовал, кроме грызущего сомнения, что его жизнь прожита зря. Он посвятил тридцать лет защите Англии от внешних врагов, и все это время самую плоть Англии разъедало изнутри. Отвернувшись от ночи за окном, он посмотрел на людей, сидящих за длинным столом.

— Джентльмены, — сказал он. — Благодарю вас, что пришли. Прошу меня простить, что так спешно вызвал вас. Я знаю, некоторых ждет важная работа. Но уверяю вас, это совещание абсолютно необходимо.

Головы понимающе закивали. Перси Хэвиленд созвал на совещание заведующих всеми отделами Ближнего Востока и Передней Азии. Собрались все, кто руководил работой по Ближнему Востоку, Северной Африке, Персидскому заливу и субконтиненту (Пакистан), а также главы некоторых секций: Египта, Турции, Сирии, Израиля, Саудовской Аравии, Ирака и Ирана.

Хэвиленд был генеральным директором, «начальником», уже десять лет — солидный срок. Ему приходило в голову, что это назначение было ошибкой. Он был бойцом «холодной войны», он съел зубы на Штази и КГБ, сперва служа в министерстве иностранных дел и по делам содружества, затем как глава отдела по Восточной Германии, Польше и, наконец, России. Его назначение почти совпало с окончанием «холодной войны», падением Берлинской стены и очередным выдвижением Ближнего Востока в эпицентр мировой политики. Через два года разразилась война в Персидском заливе. Он чувствовал себя человеком, вынужденным укрощать зверя, с которым ему никогда не совладать.

«Укротил ли кто-нибудь из них зверя?» — подумал он. Он оглядел комнату, и ему показалось забавным, что все сидящие за столом слишком молоды, чтобы помнить Суэц или Багдадский пакт — по крайней мере, профессионально. Все они не понаслышке знали Иранскую революцию и войну в Персидском заливе; самые старые застали уход из Адена. Разумеется, они знали свой Ближний Восток, они бегло говорили по-арабски и на иврите, по-турецки и по-персидски. Они проводили выходные с оксфордскими профессорами, а по вечерам ходили на лекции в Школу восточных и африканских исследований. Они состояли членами Британского общества по изучению Ближнего Востока и еще полудюжины подобных организаций.

Но его тревожил этот недолгий опыт, вынуждавший даже начальников отделов обращаться к книгам, досье и газетным заметкам.

— Джентльмены, — продолжал Хэвиленд, — все мы помним, что в последний раз совещание в таком составе проводилось месяц назад, когда обсуждался доклад Тома Холли о фактическом уничтожении сети Рональда Перроне в Египте. В частном разговоре со мной мистер Холли должным образом выразил свою озабоченность утечкой информации здесь, в Воксхолл-Хаусе. Я не буду объяснять, почему было сочтено нецелесообразным упоминать об этом подозрении на нашем совещании. Однако я был бы очень удивлен, если бы вы все сами не пришли к такому же заключению.

Выполняя пожелания мистера Холли, я приказал службе внутренней безопасности провести расследование. Разумеется, очень осторожно. На этой стадии нельзя было поднимать тревогу. Как вы все знаете, ребята из внутренней безопасности работают очень тщательно. Их девиз — просеять каждый камешек. Поэтому вы все испытываете такое же облегчение, как я, узнав, что они не обнаружили никаких следов утечки в нашей организации.

— И теперь... — генеральный директор сделал паузу и кашлянул. Он никогда не чувствовал себя легко в подобной ситуации. Его официальная речь и подчеркнутая корректность были барьерами, чтобы держать людей на расстоянии. В конце концов, подчиненные — это подчиненные. Ему не нравилась демократическая неряшливость, заразившая Уайтхолл. Настоящая дискриминация профессионалов в пользу старшеклассников и выпускников политехов. Боже, сейчас даже политические вузы называют университетами! Он внутренне поморщился и продолжал:

— Мы только что получили информацию, из которой следует, что наши американские коллеги потерпели такое же фиаско и примерно в то же время. Оказалось, что они не поделились с нами по так называемым соображениям безопасности. Тем не менее, если бы они поставили нас в известность раньше, это могло бы избавить нас от многих неприятностей. Мы могли бы раньше прийти к заключению, что утечки информации не было здесь, в Воксхолл-Хаусе. Если только не было двух параллельных утечек — предположение, которое лично я нахожу абсолютно абсурдным.

И теперь наша задача — найти связь между обеими сетями или как минимум между мистером Перроне и его американским коллегой. Я попросил мистера Холли начать новое расследование в этом направлении. Мне бы хотелось, чтобы вы оказывали ему всяческую поддержку. Ему могут понадобиться некоторые из ваших собственных арабских агентов. Я знаю, что кое-кому из вас сейчас не хватает времени. Тем не менее, я уверен, что в свете ситуации в Египте работа мистера Холли имеет экстраординарное значение.

Теперь, полагаю, мы можем перейти к докладам о текущей ситуации. Я должен подготовить отчет для завтрашнего совещания в ОРК.

Совещание продолжалось еще два часа. Были сделаны подробные доклады об усилении религиозного фактора в Египетской революции. Единственное, о чем почти никто ничего не знал, были события в самом Египте. Иностранные посольства, правда, функционировали, но под чудовищным давлением. Ввелись всяческие ограничения на деятельность персонала, в частности, на свободу передвижения. Со времени переворота большая часть времени и сил дипломатов уходила на помощь британским рабочим, застрявшим в стране.

Получить информацию из Египта было почти невозможно. Том Холли чувствовал себя слепым и глухим.

На следующий день должно состояться совещание Объединенного разведывательного комитета, на котором будут присутствовать начальники СИС, военной разведки и службы безопасности, а также представители министерства иностранных дел и объединенной организации разведки при кабинете министров. Хэвиленду, как обычно, придется представлять СИС.

И только когда будет выработан и принят проект заявления, можно обращаться к премьер-министру. Затем проект в значительно разбавленном виде будет представлен кабинету. К тому времени, как он попадет в парламент, от него останется главным образом вода. Большинству же британской публики, как обычно, будет сообщено не больше и не меньше, чем сочтет нужным Уайтхолл.

Когда все разошлись, Перси Хэвиленд достал из внутреннего кармана маленький портсигар. Он позволял себе выкуривать шесть сигарет в день. Когда-то их было пять, но он решил, что это слишком круглая цифра, и перешел на шесть. Закурив сигарету, он сделал глубокую затяжку, затем выпустил изо рта дым длинной, тонкой струей. Закрыв портсигар, положил его обратно в карман.

Подойдя к двери, Хэвиленд открыл ее. Над его головой, как предчувствие надвигающейся мигрени, мигала флуоресцентная лампа. В дальнем конце коридора уборщица двигала чистящую машину взад и вперед по бледно-серому линолеуму. Машина тихо гудела. За машиной тянулся длинный оранжевый шнур. До самого утра она будет ходить по длинным, пустынным коридорам. А завтра пыль сядет снова. Хэвиленд подумал, что это превосходная метафора ко всему, что происходит в этом здании и во всех подобных зданиях по всему миру.

Он вернулся к своему столу и набрал номер телефона. Через несколько секунд ему ответили.

— Гордон? Это Перси. Все разошлись. Мне бы очень хотелось, чтобы вы заглянули. Нужно поговорить. — Он сделал паузу. — Я думаю, — добавил он медленно, — что нам удалось найти женщину Ханта.

Часть III