Глава 66

Бутрос, проснувшись, обнаружил, что его плечо туго перевязано, а мучительная боль, ставшая частью его существа, почти прошла. Отсутствие страданий было равносильно одиночеству. До этого момента никогда в своей жизни он не был настолько наедине с собой, со своим телом и мыслями. Боль была настолько всепоглощающей, что его разум отключился. Он почти ничего не помнил из прошедших суток, а если что и вспомнил, что лишь хаос звуков, картин и ощущений без всякой взаимной связи, услышанных, увиденных и почувствованных через пелену боли.

Он глубоко вздохнул. Боль по-прежнему таилась где-то в глубине тела. Он знал, что только лекарства держат ее в узде, что в любое мгновение она может вернуться и наброситься на него. Но пуля, сидевшая в плече, была удалена, и он больше не боялся, что умрет. Теперь выздоровление — это всего лишь дело времени, а времени у него более чем достаточно. Больше, чем прошло от сотворения мира.

Часов здесь не было. Ночь сейчас или утро — Бутрос не имел понятия. Но что-то заставляло его думать, что около полудня. Он слышал, как по коридору катится тележка, как на нее ставят посуду.

Кажется, кто-то сказал ему, что он находится в церкви, но это казалось Бутросу чепухой. Он лежал в госпитале, здесь ходили врачи и сестры в белых халатах, он не видел ни одного человека, похожего на священника. Нет, он не совсем прав: прошлой ночью здесь был священник, которого англичанин называл «отцом», — коптский священник, старик.

Он помнил что-то о путешествии по канализации, но так, как вспоминаются кошмары, — отрывочно, без всякой последовательности и логики: вода, луч фонарика на заплесневелых стенах, узкий карниз, убегающий в темноте, зловоние. Внезапно он понял, что ему нужно сделать, и, помогая себе правой рукой, сел на кровати.

Там был ребенок. Маленькая девочка. На нее еще напала какая-то тварь. Интересно, что с ней. А еще там была Айше и англичанин — ее любовник. Да, подумал Бутрос, он точно знает, что ему делать.

Встать с кровати оказалось не слишком сложно. Он по-прежнему чувствовал себя одеревеневшим и очень слабым и нетвердо держался на ногах из-за наркотика, которым его напичкали, чтобы снять боль. Но боль прошла, а сила воли вернулась. Он может заставить себя сделать это — он знал, что может. Его поместили в маленький альков, вход в который закрывала занавеска. Одежда, по-прежнему мокрая и вонючая, была сложена на стуле. Бутрос снял с себя ночную рубашку, в которую его одели, и, дрожа от холода, заставил себя надеть брюки. Это было все, что ему удалось с одной рукой на перевязи. На шее у него висел маленький металлический крестик. Бутрос вспомнил, что предыдущей ночью сестры успокоились, увидев крест. За ним не будут особенно следить.

Бутрос ухитрился засунуть одну руку в рукав пальто, затем, натянув пальто на левое плечо, застегнул почти все пуговицы. Шнурки из ботинок он вытащил: завязать их он не мог, а если оставить их болтаться, можно споткнуться. Он был рад, что в маленькой комнатке нет зеркала, в котором можно увидеть себя.

С бесконечными предосторожностями Бутрос подошел к занавеске и выглянул. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы разобраться, где он находится. Если это действительно церковь, то здесь, судя по всему, склеп. Лестница напротив должна вести в главную часть здания.

Он видел людей, но, в отличие от обычного госпиталя, здесь не было заметно никакой суматохи.

Бутрос сразу же понял, что ему придется совершить диверсию.

Он стал ждать. Около одной из кроватей стояла группа врачей и сестер, и все их внимание было приковано к пациенту. Но они загораживали Бутросу путь к лестнице. Он неслышно выскользнул из своей комнаты и отодвинул занавеску соседнего помещения.

Отлично. Кто-то лежит в кровати, крепко спит или без сознания, окруженный разнообразной медицинской аппаратурой. Бутрос проскользнул за занавеску, задвинув ее за собой. Он еще не решил, что делать, но знал, что ему в голову что-нибудь придет.

Он не ошибся. К больной — женщине лет пятидесяти на вид — были присоединены капельницы и какие-то трубки. Маленькие зеленые экраны на стойке рядом с кроватью контролировали пульс и работу других органов. От стойки наружу уходил провод. Бутрос решил, что это сигнал тревоги.

На тележке лежал металлический поднос с различными хирургическими инструментами, в числе которых были два скальпеля. Бутрос взял один из них и вытер о пальто. Ему понадобилось мгновение, чтобы перерезать два провода, соединяющих женщину с аппаратурой. Приборы сразу же словно обезумели. Замигали лампочки. Пульсирующая дорожка на экране судорожно задергалась и разгладилась. Где-то зазвенел сигнал тревоги. Бутрос не стал задерживаться. Опустив скальпель в карман пальто, он шагнул за занавеску и вернулся в свою палату. Никто его не заметил, — персонал, отвлеченный сигналом тревоги, пытался разобраться, кому из пациентов нужна помощь. Через несколько секунд в комнате, где только что был Бутрос, раздались шаги. Громкие голоса. Звук тележки, быстро катящейся по полу.

Бутрос дождался, когда все успокоится, и снова выглянул наружу. Путь свободен. Весь дежурный медицинский персонал собрался в соседней палате. Сейчас или никогда. Бутрос выскользнул из-за занавески и поспешно зашагал по длинному залу, не осмеливаясь взглянуть назад. Сердце громко стучало. Кружилась голова. Он был уверен, что у него ничего не получится. До лестницы еще так далеко! Он прошел всего несколько ярдов, а уже шатался как пьяный. Каждую секунду он ожидал услышать за спиной погоню. Он не забыл бегство по переулкам, выстрелы в темноте.

Бутрос добрался до лестницы незамеченным. Здесь он почувствовал себя спокойнее и, прислонившись к стене, перевел дыхание. Головокружение прекратилось. Он уже давно ничего не ел и чувствовал голод и тошноту одновременно. Ладно, пора идти.

Он медленно поднялся по лестнице. Пока что удача на его стороне. Если только удастся выбраться на улицу... Ему хотелось увидеть в последний раз Айше, но, подумав об этом, он решил, что лучше не надо. Это его только расстроит. Бутрос точно знал, что ему нужно сделать. Сжав зубы, он поднялся еще на несколько ступенек. Что, если действие болеутоляющего кончится раньше, чем он доберется до цели? Ничего, кто-нибудь наверняка проводит его.

Лестница привела к деревянной двери. Даже здесь он чувствовал аромат церкви, запах ладана и воска. Чуть-чуть приоткрыв дверь, Бутрос выглянул в щелку. Неф был пуст. Справа от себя он увидел алтарь. Сверху смотрела фигура Христа Пантократора, а над головой статуи по нарисованному небу плыл золотой серафим.

Бутрос пробрался в церковь. Сколько здесь теней! Ему вспомнилось детство, тайна литургии, произносимой на языке, которого не понимал никто, кроме священников. Свечи и тени, тусклый свет, падающий на лица прихожан, на его лицо. Бутрос почувствовал укол стыда за то, что собирался сделать.

Он был на полпути к двери, когда его окликнули. Повернувшись, Бутрос увидел, что к нему со стороны алтаря приближается моложавый человек в джинсах и футболке. У Бутроса не было сил убежать.

Человек подошел и удивленно посмотрел на него, затем вздохнул, как будто с облегчением.

— Простите, — сказал он. — Я думал... Вы — тот человек, которого прошлой ночью привез мистер Хант, верно? Что вы здесь делаете? Неужели доктор Рашид позволил вам уйти в таком состоянии? И в этой одежде?

— Кто вы?

— Извините, вы были почти без сознания, когда вас привезли сюда прошлой ночью. Я отец Юаннис. Это моя церковь. Послушайте, я действительно не понимаю, что происходит. Мне говорили, что вам нужно по крайней мере два дня постельного режима.

— Я должен уйти. У меня важные дела... я должен их сделать.

— Возможно, но вы больны. Ваше плечо еще не залечено до конца. Если вы сейчас уйдете, мы не позволим вам вернуться. Вы понимаете? Вам больше некуда идти. Вы нигде не найдете ни болеутоляющего, ни бинтов, ни антибиотиков.

— Это неважно. Все равно мы все умрем.

— Вы не правы. — Священник потянулся к Бутросу, положил руку на его левое плечо, где под пальто прощупывалась толстая повязка. Бутрос попытался отстраниться, но Юаннис удерживал его настолько крепко, насколько осмеливался.

Бутрос незаметно опустил правую руку в карман пальто и нащупал ручку скальпеля.

— Пойдемте со мной. Когда вы почувствуете себя лучше, вы сможете пойти туда, куда вам нужно.

Бутрос чувствовал, что по его щекам катятся слезы.

— Все в порядке, — шептал отец Юаннис. — Вы были в шоке. Мы можем побеседовать позже — столько времени, сколько вы захотите.

— Простите меня, отец. Мне очень жаль. Она должна была любить меня.

Священник заглянул в его глаза и едва не отшатнулся, как от удара, почувствовав скрытую в них боль.

— Простите меня, отец.

Скальпель был очень острым. Это оказалось не сложнее, чем погладить кошку, — легкое движение руки поперек горла. Острое лезвие сделало остальное.

Глава 67

Этот день походил на любой другой день в Городе Мертвых. Как всегда, солнечные лучи чертили узоры света и тени на могилах. Как всегда, Каир присутствовал здесь всего лишь гулом транспорта. Мертвые были мертвы, как обычно, живые занимались своими делами. Здесь находились лишь те, кому это было нужно: покойники — потому что были покойниками, нищие — потому что были нищими. Все как всегда.

Том Холли слишком много раз бывал здесь раньше, чтобы ему это казалось чем-то странным. Он шел по узкой улочке к северу от Хандак-Марван. В паре ярдов от него две тощие собаки дрались из-за обрезка мяса. Из двери склепа Оттомана широкими, завороженными глазами на него смотрел ребенок. С соседней улицы доносился пронзительный женский голос. С неба безостановочно падал густой снег.

К юго-востоку от Каира между городом и холмами Мукаттам примерно на две мили раскинулись два больших кладбищенских комплекса. Более крупное кладбище, Карафа-эль-Кубра, протянулось к югу от самой Цитадели до границы города. Это был маленький город, похожий на все другие города, с улицами, домами, магазинами, кафе, водопроводом и даже электричеством. Единственное отличие состояло в том, что здания были не жилищами людей, а могилами для мертвых.

Это место вовсе не мрачное, подумал Том. На веревках, протянутых от одного мавзолея к другому, женщины развешивали белье для просушки; задубевшее от мороза, оно казалось вырезанным из картона. Играющие дети наполняли длинные, прямые улицы криками и смехом, в кафе сидели мужчины, попивая кофе и покуривая. Но трудно было забыть о том, что за этой или той стеной, под этим полом, с другой стороны от той двери, лежат груды гниющих костей. По ночам улицы наполнялись тенями. Тенями и мыслями о тенях.

Дом, который искал Том, был маленькой куббой, сводчатым склепом Сиди Идриса эль-Фази, марокканского святого, который в конце восемнадцатого века основал в Каире орден мистиков-суфиев. Его наследник, шейх Ибрагим Ибн Фадл Аллах, в настоящее время возглавлял Идриссийский орден. Главный центр братства находился в Эль-Джамалие, но шейх предпочел жить здесь, в склепе своего предшественника, бок о бок с останками своего отца, деда и более дальних предков. Вечером каждого четверга машина увозила его в город, где он вел занятия в хадре, согласно обычаям, установленным Сиди Идрисом. Раз в году дервиши со всего Египта собирались в Карафе, чтобы отпраздновать мулид — годовщину рождения основателя ордена. Сейчас ордена были запрещены, их обряды объявлены вне закона, отправление ритуалов преследовалось. Новый режим разрешал только самые ортодоксальные формы ислама.

Когда Том нашел шейха Ибрагима в крохотной выбеленной комнате, тот сидел на маленькой циновке, скрестив ноги, и читал книгу суфийских поучений. Том долго стоял в дверях, ожидая, когда шейх заметит его.

Наконец Шейх Ибрагим поднял глаза, его взгляд встретился со взглядом Тома, и он закрыл книгу.

— Я ждал вас, — произнес он.

— Прошу прощения, — сказал Том. — У меня не было выбора. Я должен был прийти.

— Садитесь. Я попрошу Фуада принести кофе.

На зов шейха через несколько секунд появился мальчик лет четырнадцати, подвижный, с гладким, чистым лицом, похожим на лицо девушки. Шейх велел ему приготовить кофе. Мальчик поклонился и вышел из комнаты, улыбнувшись Тому.

Том сел лицом к шейху Ибрагиму, прислонившись спиной к стене. Муршид молчал, разглядывая лицо посетителя. На нем был обычный наряд дервиша — шерстяное платье, чалма, длинные четки вокруг шеи. Другие четки он держал в руке, пальцами медленно перебирая бусины. На стене за его спиной на двух стальных крючках висели гигантские четки. Рядом с ними были развешены религиозные тексты в рамках, стихи из Корана. В нескольких неглубоких нишах лежали книги. Воздух был пропитан благовониями, а парафиновый обогреватель в углу делал его невыносимо спертым. Тому было трудно дышать. Масляная лампа почти не давала света.

— Я пришел один, — сказал Том.

— Но есть Аллах. «Он ближе к тебе, чем нить твоей жизни».

Том кивнул. Он помнил много подобных встреч. Когда-то он приходило сюда в поисках мудрости. Сегодня он пришел в поисках кое-чего другого. «Пора оставить мудрость мудрецам» — подумал он.

— Значит, я пришел с Аллахом.

— Я надеюсь, что вы пришли с Аллахом.

Дверь отворилась, и вошел мальчик, держа поднос с двумя чашками и медным кофейником. Он был одет в одну лишь полосатую джалабийю, но его волосы были аккуратно подстрижены и умащены. Когда он улыбнулся, Том заметил, что у него великолепные зубы, похожие на маленькие белые жемчужины. Его глаза с длинными и шелковистыми ресницами были как оливки. Разлив кофе по чашкам, мальчик поклонился и вышел. Том смотрел, как закрылась дверь, затем повернулся к шейху.

— Вы нашли что-нибудь? — спросил он.

Шейх кивнул.

— Мне очень жаль, — сказал Том. — Яне хотел впутывать вас в это дело.

— Почему вы решили, что вам нужно извиняться?

— Я просил вас помочь. Задавать вопросы. Узнать все, что сможете.

Шейх покачал головой:

— Я когда-то был его учителем. Так же, как какое-то время был вашим учителем, и частично ответствен за то, кем он стал. Если бы я был лучшим пастырем, возможно, он избрал бы другой путь.

— Эль-Куртуби все равно стал бы тем, кто он есть.

Шейх Ибрагим нахмурился. Не отвечая, он поднял чашку кофе с кардамоном. «Бисмилла», — пробормотал он, прежде чем сделать первый глоток.

Шейх рассматривал своего гостя, как будто взвешивал его на невидимых весах.

— Что вы видите? — спросил он.

— Вас. Эту комнату.

Шейх покачал головой.

— Это неверно, — сказал он. — Вы ничего не видите. Вы думаете, что видите это, но то, что вы видите, — просто иллюзия. Ибн эль-Араби говорит: «Фа аль-алам мутавахам, ма лаху вуджуд хакики». Мир — не что иное, как иллюзия. Он не существует на самом деле, это не так... Вы сами — не более чем воображение. И все, что вы видите, — воображение. Все вещи — всего лишь воображение воображения.

Метафизическое мышление Тома не поднималось до таких высот.

— Разве Ибн эль-Араби не говорил также, что мир создан Аллахом? Что его реальность отлична от реальности Аллаха?

— Существует предание, — ответил шейх. — «Все люди спят. Они проснутся только тогда, когда умрут». — Он оглядел полутемную комнату. — Вы говорили, что видите эту комнату? Что вы увидите, если сможете заглянуть за нее, за эти стены?

— Кости ваших предков.

Шейх улыбнулся, как будто услышал шутку.

— Это тоже неверно, — сказал он. — То, что вы видите, — это цепочка инициации, связывающая мня с Пророком. А Пророка — со Святым Духом. А Святого Духа — с Аллахом. Но что вы скажете, если я признаюсь вам, что, невзирая на все это, невзирая на власть, данную мне Аллахом, я все же боюсь этого человека?