Глава 31

Ему снился Карфакс, и во сне у ворот его встречал Уильям. Он увидел его издалека, увидел, как сын машет ему рукой и маленькая белая рука вычерчивает в небе какие-то узоры. Как долго меня не было, подумал он, и как холодно было в Тибете. Как, должно быть, вырос Уильям, и как, должно быть, тепло у камина в библиотеке. С каждым его шагом мальчик становился все больше, и когда Кристофер оказался прямо перед ним, он увидел, что это уже вовсе не мальчик, а мужчина. Волосы Уильяма поседели на висках, как и его собственные волосы, лицо избороздили глубокие морщины, появившиеся то ли от горя, то ли с возрастом. Непонятно откуда до Кристофера донесся детский голос.

— Малыш Уильям, ты старик, — сказал ему отец, — и волосы твои белее снега. Однако вот опять ты уже идешь в кровать. Неужто в таком возрасте все время хочешь спать?

— Долго тебя не было, отец, — произнес Уильям. — Мы думали, что ты умер. Что ты пропал, как дедушка.

— Я был мертв, — отвечал Кристофер. — Но теперь я снова жив.

— Да? — спросил Уильям, слегка улыбаясь.

Он прождал Чиндамани целый день, но она так и не появилась. Никто не появлялся, кроме молодого монаха, который дважды приносил ему еду и оба раза удалялся, не произнеся ни слова. Уже днем ему показалось, что он слышит гневные голоса, но вскоре они стихли, и он остался в полной тишине. На закате труба так и не заиграла. Когда появился мальчик, забиравший грязную посуду, он выглядел испуганным, но не хотел отвечать на вопросы Кристофера и поспешно ушел.

Он рано лег спать, на душе его было нелегко. Он долгое время не мог заснуть. Он пытался услышать в ночи какие-нибудь звуки, но слышал лишь неизменные завывания ветра. Он лежал в темноте и мечтал, чтобы поскорее пришел сон. Или Чиндамани, которая бы развеяла сон. Однако сон пришел первым, и именно в тот момент, когда он совсем не ждал его.

Внезапно он ощутил, что кто-то нагнулся над ним. Это была Чиндамани, ее рука крепко зажимала ему рот. Она приложила губы к его уху и яростно зашептала:

— Ради всего святого, Ка-рис То-фе, не произноси ни звука. Вставай как можно тише и следуй за мной. Пожалуйста, не задавай вопросов, у нас нет времени.

Он почувствовал в ее голосе настойчивость и страх. Не раздумывая, он соскользнул с постели и встал на ноги. На столике у кровати лежал нож, который он два дня назад отобрал у нападавшего. Нагнувшись, он начал шарить в поисках ботинок, но они оказались в ее руках. Обувшись, он засунул нож за отворот.

За дверью его комнаты коридор был погружен в полную темноту. Чиндамани, как и накануне, держала его за руку. Другой рукой она опиралась о стену.

Откуда-то доносились громкие голоса; раздался громкий стук, словно упало что-то большое. Ему показалось, что он слышит звук бегущих шагов, но все стихло. Ему показалось, что он услышал, как кто-то закричал и снова затих.

Чиндамани пошарила в темноте. Она открыла дверь, и они вошли в нее. Он услышал, как чиркнула спичка, и внезапно появившееся пламя прорезало темноту. Чиндамани зажгла небольшую масляную лампу и поставила ее обратно на шкафчик. Ее рука дрожала.

Она была испугана. На лбу ее был длинный порез, достаточно сильно кровоточивший. Кристофер протянул руку, чтобы вытереть кровь. Она зажмурилась и отпрянула в сторону.

— Что происходит? — спросил он низким шепотом.

— Я не знаю, — ответила она. — Я услышала шум и пошла посмотреть, в чем дело. В коридоре был один монах — не знаю его имени. Он... он сказал мне, чтобы я шла обратно в свою комнату и оставалась там. Он говорил со мной так, словно не знал, кто я такая. В руках у него была палка. Тогда я разозлилась; я сказала ему, что он должен научиться вести себя, и потребовала объяснить, что он здесь делает. Никому не позволено находиться на этом этаже без разрешения. В руках у него была палка. Когда я обрушилась на него, он просто поднял ее и ударил меня. Я упала. Думаю, что он собирался ударить меня еще раз, но точно не знаю. Как раз в этот момент кто-то, находившийся поблизости, позвал его, и он ушел. Я направилась прямо в покои твоего отца, ища помощи, но там никого не было. По крайней мере...

Она заколебалась. Он увидел, как отражается на ее лице свет лампы, танцуя какой-то нервный, резкий танец. Глаза ее были испуганными, одну бровь заливала кровь, намочившая тонкие черные волосы.

— Есть несколько монахов, чьей обязанностью является прислуживать настоятелю, — продолжила она, собравшись с силами. — Они были там. Они... — Она сделала паузу, прислонившись к шкафчику. Рука коснулась свернутого в пружину хвоста морской змеи, украшавшей шкафчик. Она заметно побледнела. — Они были мертвы, — хрипло закончила она.

Она содрогнулась, вспоминая. Кристофер шагнул к ней, чтобы обнять и успокоить ее, но она вздрогнула и отстранилась. Пока она не нуждалась в утешении. Возможно, оно никогда ей не понадобится. И кровь, сочившаяся из раны на лбу, пока не засохла.

— Там повсюду... была кровь, — запинаясь, продолжила она. — Вся комната была красной — яркие, яркие лужицы крови в каждом углу. Кровь была на коврах, подушках, повсюду. В углублениях собрались целые лужи, маленькие красные лужи. Их... им перерезали горло. Не аккуратно, не чисто, но чем-то большим и тяжелым, мечом или резаком, без колебаний. Их зарезали как животных.

— Мой отец... Он тоже?..

Она покачала головой, яростно закусив маленькими белыми зубами нижнюю губу.

— Нет, — прошептала она. — Его там не было. Мне было страшно. Но я осталась и искала его. Я обошла все его комнаты, но его не нашла. Возможно, он где-то спрятался. Есть секретные комнаты, места, где он может укрыться. Но я была напугана и не хотела громко звать его. Мне стало плохо от этой крови. Не могу передать тебе... — Она снова поежилась, и воспоминания налетели на нее, как приступ лихорадки, наполняя плоть темным, неизлечимым холодом. — Затем я подумала о Самдапе и твоем сыне, — продолжала она. — Я представила, как они сидят там одни, не зная, что происходит. Я побежала на крышу и по мосту добралась до лабранга, но их там уже не было. Кто-то забрал их, Кристофер. Возможно, они уже убили их. Мне страшно. Я не знаю, что делать.

Он снова потянулся к ней, чтобы успокоить ее, но она снова отстранилась, боясь не его, а того, что он человек. Неожиданно она воочию увидела, что такое мир, а в этот момент он был единственным его представителем.

Кристофер решил, что знает, что происходит. Должно быть, Замятин принял решение действовать. Просто захватить Дорже-Ла было для него мелко и незначимо. Но захватить обоих детей и одновременно базу, с которой он мог бы манипулировать ими, — это бы сделало из его маленькой операции настоящий переворот, способный повлиять на политический баланс в Азии. Но что подтолкнуло его к столь поспешным действиям?

— Ты кому-нибудь говорила о своих планах забрать отсюда Самдапа? — спросил он.

Она заколебалась, потом медленно кивнула.

— Да, — прошептала она. — Сегодня утром я рассказала об этом настоятелю. Я хотела получить его разрешение. — Она замолчала. — Он отказал мне. Он сказал, что кое-что знает о Замятине и его планах, но полностью контролирует ситуацию. Он думал, что может использовать Замятина.

— Использовать его?

Она моргнула и снова кивнула.

— У твоего отца были свои собственные планы, свои собственные... мечты. Думаю, что Самдап в них присутствовал. И Замятин. И я... я думаю, твой сын.

— Что за планы?

Она покачала головой.

— Не знаю точно. Мечты о власти. Не его личной, но власти дхармы, учения Будды. Мечты о создании барьера на пути любого иностранного вмешательства, будь то Британия, Россия или Китай. Есть пророчество, согласно которому пока Дорже-Ла правит чужеземец, Дорже-Ла правит миром. Не в буквальном смысле, но в некотором смысле. Он верил в это. Верил, что у него есть предначертание.

— Он говорил с тобой об этом?

— Немного, — признала она. — Об остальном я догадывалась. Но я думаю, что в любом случае сейчас уже поздно. Если ты прав, то монастырь захвачен Замятиным.

— Этим утром, — продолжал настаивать Кристофер, — тебя могли подслушать? Мог отец рассказать кому-нибудь о вашем разговоре?

Она задумалась, а потом по ее лицу скользнула тревога.

— Какое-то время в комнате находился Лосанг Кхионгла. Он секретарь настоятеля. Он... Я только что поняла, что не видела его среди мертвых, которых нашла в комнатах твоего отца. Ты думаешь, что он?..

Кристофер кивнул.

— Вполне возможно. Но в любом случае это сейчас неважно. Нам надо выяснить, что происходит. У тебя есть соображения насчет того, где могут находиться мой отец и мальчики?

Она на мгновение задумалась.

— Самое вероятное место — комната Тхондрапа Чопхела. Это большая комната около лахкханга. Туда посылают монахов, которые подлежат наказанию. Тхондрап и его помощники как раз этим и занимаются.

— Кто такой Тхондрап Чопхел? — спросил Кристофер.

— Разумеется, геку. Он поддерживает дисциплину в монастыре. Геку должен быть устрашающим. Некоторые монахи выходят из повиновения. Но я не люблю Тхондрапа. Он... — Она замялась.

— Ну?

— Он может быть жестоким, — продолжила она. — Настоятель несколько раз вынужден был выговаривать ему за жестокость. Один раз он сломал монаху обе руки за то, что тот сделал ошибку, когда читал Тангюр.

— Почему его не заменили?

Она слабо улыбнулась ему.

— Это Дорже-Ла, — пояснила она. — Геку никогда не выгонят. Дисциплина важнее всего. Сломанные кости можно срастить.

Он озабоченно посмотрел на нее.

— А как насчет разбитых сердец?

Она вздохнула.

— Сердца — как фарфоровые чашки, — прошептала она. — Если сердце один раз разбить, его никогда не вылечишь. — Улыбка сошла с ее лица, она стала серьезной.

— Отлично, — заметил он. — Надо навестить комнату Тхондрапа Чопхела. Мы можем пробраться туда незамеченными?

Она кивнула.

— Думаю, что да.

Она резко подняла руку ко лбу. Кровь подсохла, и рана начала саднить.

Они шли темными или слабо освещенными проходами, крадучись в тенях, как мыши, прислушиваясь к голосам или шагам. Иногда издалека доносились звуки, а дважды им пришлось прятаться в темных комнатах, чтобы не столкнуться с маленькими группками монахов. Они исходили из того, что двигаться могут только враги. На нижних этажах стали видны следы работы Замятина. Повсюду лежали трупы его жертв, напоминая неопрятные холмики. У некоторых было перерезано горло, у других сломана шея, третьи умерли от ударов по голове. Расправа была тихой, безмолвной и кровавой.

Чиндамани шепотом объяснила ему, что Царонг Ринпоче обучал небольшую группу монахов китайским боевым искусствам. Эти люди были преданы Замятину больше других. Она думала, что монгол каким-то образом контролировал их через Чаронга Ринпоче.

Приблизившись к лха-кханг, они услышали низкий монотонный звук.

— Послушай, — прошептала Чиндамани. — Они поют гимны Яме.

— Кто такой Яма? — поинтересовался Кристофер.

Она как-то странно посмотрела на него, свет далекой лампы вспыхнул в темных зрачках ее глаз.

— Это бог смерти, — просто ответила она, отвернувшись.

Они прошли лха-кханг, но звук преследовал их, словно топая за их спинами тяжелой поступью. В дальнем конце коридора они увидели находившуюся справа дверь, выкрашенную красным.

— Это единственный вход? — спросил Кристофер.

Она кивнула.

Они прильнули к двери, но ничего не было слышно. Кристофер, вооруженный лишь небольшим ножом, чувствовал себя беспомощным.

— Так не пойдет, — заявил он. — Нам нужно оружие. Эти люди настроены серьезно — нам не удастся противостоять им с голыми руками.

Она на мгновение задумалась, потом кивнула.

— Хорошо, — согласилась она. — Подожди здесь.

Поблизости была маленькая комнатка, где хранились одеяния и другие предметы, имевшие отношения к лха-кханг. Чиндамани завела Кристофера в комнатку и куда-то заторопилась по коридору. Она двигалась, как тень, ее ноги беззвучно ступали по холодным камням. Он ждал ее в темноте, волнуясь и нервничая, зная, что ситуация опасна до предела.

Она вернулась через пять минут, неся короткий меч. Она объяснила, что взяла его в гон-канге. Большая часть другого оружия уже была разобрана.

Они снова подошли к комнате геку и прислушались. Там по-прежнему было тихо. Из лха-кханг доносились гимны Яме. Кристофер положил руку на дверь и толкнул ее.

Позже он часто удивлялся тому, что не закричал, когда открылась дверь. Или ужас был настолько огромен, что его мозг не смог сразу воспринять его? Или он в одно мгновение оказался за пределами обычного ужаса, в другом пространстве, где молчание было единственной речью?

Он почувствовал, как Чиндамани вцепилась ему в руку, но у него было такое ощущение, словно его плоть и ее плоть принадлежали миру, который он только что оставил позади. Кто-то зажег лампы и прикрепил их к стенам через определенные интервалы, так что вся комната была отлично освещена.

К потолочным балкам были привязаны веревки, десятки веревок, и они напоминали ползучие побеги джунглей, свисающие с низких ветвей так, что хорошо были видны огромные перезревшие плоды. Веревки были туго натянуты и медленно поворачивались, отбрасывая тени. На конце каждой висело человеческое тело, тяжело раскачивающееся в полумраке комнаты. Тела напоминали манекены на складе портного, безликие, ждущие, когда их установят в витрине далекого города; или тряпичные куклы, ожидающие детей-гигантов, которые срежут их и начнут с ними играть.

Кристофер почувствовал, что его охватил страшный холод. Он наполнил все его тело, а в венах тек лед. Он вспомнил свой сон, в котором видел в приюте повешенных девочек, уставившихся на него широко раскрытыми глазами, раскрывших красные губы. Но это был не сон.

Он шагнул в комнату и пошел между телами, высматривая одно конкретное тело. Он увидел стоявший у стены стул, на который вставали жертвы перед смертью. Он представил, как чья-то нога заученным движением выбивает стул из-под ноги жертвы, как падает тело, как искажается в агонии лицо, когда врезается в шею веревка. Руки повешенных были связаны за спинами. Смерть была медленной и болезненной.

Внезапно он услышал, как вскрикнула позади него Чиндамани, в крике ее были боль и ужас. Он быстро повернулся, готовый кинуться к ней на помощь. Но было слишком поздно. Ее крепко держал Царонг Ринпоче, обхватив одной рукой за горло. В другой руке он держал револьвер, который приставил к ее голове. За ним, в дверном проеме, стояла группа вооруженных монахов.

— Бросьте оружие на пол, Уайлэм-ла, — произнес Ринпоче. — Если вы откажетесь, то богине Таре придется поискать себе новое тело.

Глава 32

— Вас предупреждали, чтобы вы не ходили в Тибет, — сказал Царонг Ринпоче, обращаясь к Кристоферу. Голос его был грустным, словно ситуация казалась ему неприятной, но неизбежной. — Вы предпочли проигнорировать это предупреждение. Погиб мальчик. А теперь ваша собственная жизнь под вопросом. Я мог спасти вас от всего этого. Помните это.

На самом деле Ринпоче был очень доволен собой. Боги улыбнулись ему после стольких усилий. И Русский был доволен — и его хозяева в Москве должны послать обещанную ими помощь. Теперь, когда он контролирует ситуацию, все будет по-другому. Боги с избытком компенсируют ему все лишения и неприятности прошлого. Он повернулся к Чиндамани.

— Мне жаль, моя госпожа, — произнес он, — но у меня есть инструкции взять вас с собой. Если вы будете вести себя соответствующим образом, вам не будет причинен вред. — Он убрал руку с ее горла и дал ей возможность отступить от него. Она шагнула назад, к Кристоферу, и крепко взяла его за руку.

— Ты ответственен за ... это? — Она сделала жест в сторону повешенных.

— Казни были необходимы, — объяснил Ринпоче, — для того, чтобы не было попыток помешать моей работе. Всем руководил Зам-я-тинг. Ему уже приходилось выполнять такие задания.

— А что с моим отцом? — спросил Кристофер. — Он тоже мертв?

Царонг Ринпоче пожал плечами.

— Он был настоятелем, — пояснил он. — Как бы я руководил монастырем, если бы оставил его в живых? Он был трулку. Пришло время ему найти себе новое тело.

Второй раз в жизни Кристофер выслушал известие о смерти отца, не проронив ни слова. Старик пришел к нему из тьмы и снова удалился во тьму, не узнанный, непрощенный, почти забытый. Теперь тьму унаследовал Кристофер. Позади него, в тенях, терялась фигура отца — это и было его наследство, и он знал, что скоро придет время предъявить на него свои права.

— В его смерти тоже повинен русский?

Ринпоче покачал головой.

— Нет. Я сам все сделал. — Он замолчал. — У нас нет времени на разговоры. Зам-я-тинг хотел бы видеть вас. С момента вашего появления здесь он много думал о вас.

Они тут же отправились в путь. Царонг Ринпоче шел впереди, а за ним следовали Кристофер и Чиндамани, окруженные четырьмя монахами. По пути Кристофер обдумывал случившееся. Работа по очистке монастыря была завершена, и Замятин полностью контролировал его — в этом сомнений почти не было. Номинально монастырь возглавил Царонг Ринпоче — как предполагал Кристофер. Но реальная власть, равно как и все нити управления, были в руках Замятина. То есть — нового правительства Москвы.

Они поднимались на верхний этаж, переступая через лежавшие на лестнице трупы.

— Что вы будете делать с трупами? — поинтересовался Кристофер. — Нелегко избавиться от такого количества тел.

Поначалу он подумал, что Ринпоче не ответит. Но он заговорил отстраненно и спокойно, словно был школьным учителем, которого один из учеников спросил по поводу великой чумы: «Как им удалось похоронить их всех, сэр?»

— Будут большие похороны под открытым небом, — ответил Ринпоче. — Небо потемнеет от стервятников. Это займет несколько дней, но птицы любят поесть, а монахи не слишком жирны.

Кристофер догадался, что он имел в виду под «похоронами под открытым небом». В стране, где было мало земли и еще меньше дерева, трупы редко хоронили или сжигали. Вместо этого трупы оттаскивали высоко в горы и искусно расчленяли мясницкими ножами. Мясо отдавали стервятникам, а кости толкли в порошок, смешивали с мозгом и отдавали птицам на десерт. Кристофер однажды видел стервятника после такого пира: птица так отяжелела, что не могла оторваться от земли; ее огромные крылья бессильно хлопали, издавая непристойный звук в тишине гор.

Лестница неумолимо вела их на верхний этаж, и наконец они вошли в длинный зал, где молча стояли гробницы, окруженные полутьмой. Медь, золото и серебро тускло поблескивали, напоминая о смерти. В дальнем конца зала, ярко освещенный свечами, сидел человек во всем черном.

Замятин был одет в самую что ни на есть простую одежду: китайский хлопковый костюм, состоявший из штанов и куртки. Он был коротко пострижен, хотя и не выбрит наголо, как монахи. Он сидел, скрестив ноги, на троне из подушек, как инкарнация какого-то подземного божества. Кристофер вспомнил слова Уинтерпоула, сказанные на прощание, о том, как большевики фактически поклоняются Истории, превращая ее в нечто божественное, руководящее всем во вселенной. Глядя издалека на Замятина, он подумал, что наконец видит Историю на троне, видит мир, воплотившийся в человеке.

Около Замятина сидели двое детей, Уильям и Самдап. Оба они выглядели испуганными, но явно прилагали все усилия к тому, чтобы подавить страх. На Уильяме были тибетские одежды, в которых ему, вполне очевидно, было неуютно. На Самдапе было монашеское одеяние из дорогой ткани, голову венчала синяя остроконечная шапка. Оба молча смотрели себе под ноги.

Кристофер ощутил, как забилось сердце. Приближаясь шаг за шагом к Замятину, он ждал, что Уильям вот-вот поднимет голову и увидит его. Он поднес палец к губам, чтобы предупредить сына, что надо молчать, но сам с трудом сдерживался, чтобы не рвануться к нему и не обнять его.

Они подошли к самому трону. Замятин не сводил с них глаз. Он следил за ними, как хищная птица, которая высмотрела себе очередную жертву и теперь ждет момента, чтобы спикировать на нее. Кристофер заметил, что его длинные тонкие пальцы напоминают когти. Руки его неподвижно лежали на коленях, как руки восковой фигуры, сидящей в музее.