Кристофер рванулся за ним, отчетливо видя его в полутьме и рассчитывая схватить его, но споткнулся о свалившийся с алтаря сосуд и упал. Пока он поднимался на ноги, нападавшего и след простыл. Кристофер подошел к открытой двери и выглянул в коридор. Никого не было видно. Он вынул ключ из замка, запер дверь изнутри и спрятал ключ в ботинок.

Заснуть сейчас было бы безумием. Он бодрствовал до рассвета, затем прибрался в комнате, с максимальной аккуратностью расставил на алтаре упавшие сосуды. Он нашел нож с тонким двенадцатисантиметровым лезвием и спрятал его за голенище высокого ботинка. Он начал понимать, что ночное нападение сослужило ему хорошую службу.

Завтрак принесли, когда рассвет давно наступил и давно закончилась утренняя служба. На этот раз в чашке не было никаких посланий. Когда монах затем вернулся, чтобы забрать глиняную посуду, Кристофер сообщил ему, что хотел бы видеть настоятеля. Тот поначалу утверждал, что это невозможно, но Кристофер намекнул, что, если он не передаст его сообщение, его ждут большие неприятности. Уходя, монах ничего не сказал, но днем к Кристоферу пришел управляющий и сказал, чтобы он следовал за ним.

На сей раз они пошли другим путем, не тем, что вчера. Они поднялись по темной лестнице, которая вела на верхний этаж здания. Кристофер предположил, что его ведут в покои настоятеля. Как и полагалось воплощению, он жил на самом верхнем этаже, и никто не мог сидеть или стоять над его головой.

Казалось, что они покинули не просто нижние этажи монастыря. Здесь, наверху, был другой мир. На верхней площадке лестницы было огромное окно, открывавшее вид на перевал; окно не было затянуто вощеной бумагой, как это было принято в Тибете, но в оконную раму были вставлены самые настоящие стеклянные панели, которые, должно быть, доставили сюда из Индии. Кристофер остановился, чтобы перевести дыхание, и выглянул в окно: вдалеке отдыхал на ослепленных горных вершинах солнечный свет, испещряя белый снег неровными пятнами. Он испытал приступ клаустофобии, он был заключенным в этом мрачном месте, куда не поступали свежий воздух и солнечное сияние.

Управляющий провел его через дверной проем; сама дверь была украшена большими бронзовыми кольцами, сквозь которые были продеты яркие ленточки. Над дверью висело изречение на китайском, смысл которого был Кристоферу непонятен. То ли это было какое-то царственное имя, то ли победная реляция, то ли предупреждение.

Управляющий закрыл за ними дверь, и они оказались в квадратной комнате, заставленной ярко выкрашенными клетками, в которых прыгали и хлопали крыльями самые разные птицы. Воздух был наполнен птичьим пением, жадным щебетом, который отражался от стен и потолка странным, озадаченным эхом. В клетках сидели голубые голуби и горихвостки, серые и красные завирушки, снежные голуби в белых мантиях, дрозды, зяблики и канарейки из Китая, ярко раскрашенные длиннохвостые попугаи из Индии и две райских птицы с перьями, напоминавшими края радуги. Яркое оперение сверкало в свете ламп, отбрасывая тени на некрашеные стены. Но все же эта комната была тюрьмой, темницей, в которой тени, дерево и проволока составили заговор с целью приглушить все яркие тона. Проходя по комнате, Кристофер слышал, как с обеих сторон бьются о проволочные решетки тяжелые крылья; трепетание крыльев материализовалось, накрывая комнату каким-то кошмарным покровом. Управляющий открыл вторую дверь и ввел Кристофера в другую комнату.

Здесь повсюду стояли гигантские бутыли, каждая высотой в человеческий рост и шириной в полтора-два метра, наполненные живыми растениями, доставленными сюда из лежащих внизу джунглей. В каждой емкости была своя, навеки заключенная сюда вселенная, в которой бесконечно повторялся цикл рождения, смерти и снова рождения. Среди растений порхали огромные бабочки, стуча сведенными судорогой крыльями по стеклянным стенам или беспокойно перелетая от цветка к цветку. Еще больше тюрем, еще больше камер. Свет падал на бутыли, пробиваясь сквозь врезанные в потолок стеклянные панели, и растения боролись между собой, а победители жадно высасывали всю жизненную силу из тонких лучей утомленного солнца, попадавших в комнату.

Они прошли еще через несколько комнат, каждая из которых была по-своему причудлива. В одной бегали в стеклянных ящиках гигантские пауки, и их смертоносная паутина напоминала шелковые облака. В другой в огромных емкостях плавали рыбы, бесконечно рыская взад и вперед в темной, спокойной воде, нервно поворачиваясь вокруг себя, никогда не успокаиваясь, никогда не отдыхая, словно акулы, которые умирают, если перестают двигаться. Наконец они оказались в маленькой комнате, наполненной яркими огнями. Повсюду горели лампы, выбрасывая языки огня в инкрустированный тенями воздух. Земля и воздух, вода и огонь — все стихии и их обитатели. Мир в миниатюре.

В конце комнаты огня была дверь, отличная от предыдущих. Она была разрисована мандалами, кругами, в которых были изображены миры воздуха, земли, воды и огня. От реальности к тени, от оболочки к сущности. Управляющий открыл дверь и впустил Кристофера внутрь.

За дверью лежал огромный зал, который, казалось, занимал большую часть верхнего этажа. Лучи наполненного пылью света лениво просачивались через щели в потолке, но сила их была слишком слаба, для того чтобы рассеять таящиеся повсюду тени. Вдали танцевали крошечные огоньки масляных ламп, напоминая светлячков, кружащихся над темным озером. Сзади раздался какой-то звук. Он повернулся и увидел, что дверь за ним закрылась. Управляющий ушел.

Когда его глаза снова привыкли к полумраку, Кристофер увидел, что это за комната. Он много слышал о таких местах, но никогда не рассчитывал увидеть. Это был чортен, зал, в котором у одной из стен стояли гробницы всех предыдущих настоятелей монастыря: огромные ящики, значительно превосходящие по размерам хранившуюся в них смерть, отполированные и покрытые пылью — сверкающие хранилища разлагающейся плоти и гниющих костей. Огни ламп мигали, выхватывая из тени фасады гигантских гробниц, сделанных из бронзы, золота и серебра и украшенных драгоценными камнями и редкими орнаментами.

Каждый чортен стоял на большом пьедестале, возвышаясь почти до потолка. В непостоянном мире они были символами постоянства, как хрусталь во льду или золото в солнечном свете, никогда не тающие, никогда не выходящие за темные, неясные границы перемен и случайностей. Внутри каждой гробницы находились мумифицированные останки одного из настоятелей. Время от времени в гробницы клали соль, чтобы поддерживать относительную сохранность мумий. Через решетки в передней части чортенов потерянно смотрели на мир серых теней позолоченные лица их обитателей.

Кристофер медленно прошел вдоль рядов золотых гробниц. Он слышал, как шепчет снаружи полуденный ветер. Здесь было холодно, холодно и одиноко, и как-то пусто. Всего в зале было двенадцать гробниц. Некоторые настоятели умерли в старости, некоторые в детском возрасте — но, если верить монахам, все они были воплощениями одного и того же духа, одним и тем же живым существом, меняющим одно тело на другое. Каждый живой настоятель проводил здесь всю свою жизнь, по соседству с телами умерших, как человек, живущий воспоминаниями или постоянно помнящий о своих сношенных вещах, и ждал, когда он примет новую форму, — но не новую личность.

Настоятель, как и накануне, ожидал его в дальнем конце длинного зала, сидя на подушках посреди позолоченных теней и подобных огню богов. Здесь, рядом с гигантскими гробницами, он казался каким-то маленьким, почти карликом — бледная фигура, затерявшаяся среди ее собственных прошлых жизней. Казалось, что он сидит здесь, на этом самом троне, на этом самом месте, вот уже много веков, наблюдая за тем, как строятся и заполняются гробницы, ожидая кого-то, кто сообщит ему, что все кончено, что пришло время уходить. Кристофер низко поклонился, и настоятель предложил ему сесть на подушки лицом к нему.

— Вы просили встречи со мной, — произнес старик.

— Да.

— По важному вопросу...

— Да, — ответил Кристофер.

— Говорите.

— Кто-то проник прошлой ночью в мою комнату. Когда я спал. Вы понимаете? Он вошел в мою комнату, когда я спал. Он пытался убить меня. Я хочу знать, за что. Я хочу, чтобы вы сказали мне, за что.

Настоятель ответил не сразу. Казалось, он был потрясен откровением Кристофера.

— Откуда вы знаете, что он хотел убить вас? — спросил он наконец.

— Потому что у него был нож. Потому что у него была удавка и он пытался задушить меня.

— Понимаю. И вы думаете, что я что-то об этом знаю, что, возможно, я несу за это ответственность.

Кристофер ничего не сказал.

— Да. Вы думаете, что я отдал приказ убить вас. — Возникла долгая пауза. Настоятель громко вздохнул. Когда он снова заговорил, голос его звучал по-другому. Он был слабее, старше, печальнее чем прежде: — Я бы не распорядился причинить вам вред. В это вы должны верить, даже если сомневаетесь во всем том, что видите и слышите здесь. Это — правда. Вы понимаете меня? Вы верите мне?

«Вы для меня священны. Я не могу дотронуться до вас». Эти слова внезапно вспорхнули в его памяти, словно сидевшие в клетке птицы, которых неожиданно выпустили на волю. «Но я могу причинить вам вред», — подумал он. Он ощутил холодное лезвие ножа, прижавшееся к его ноге.

— Как я могу поверить вам? — спросил он. — Вы силой забрали моего сына, убив при этом одного человека. Один из ваших монахов убил мальчика, чья единственная вина заключалась в том, что он сломал ногу. А ночью в мою комнату приходит человек с ножом. Как я могу поверить хоть одному вашему слову?

Он увидел, что настоятель пристально смотрит на него.

— Потому что я говорю вам правду. — Он замолчал. — Когда мы встретились в первый раз, вы упомянули человека по фамилии Замятин. Расскажите, что вы знаете о нем.

Кристофер заколебался. Сам он очень мало знал о Замятине, и многое из того, что он знал, было бы непонятно для настоятеля затерянного в горах монастыря, так что он даже не знал, с чего начать. Ему показалось, что легче всего начать с тех основных фактов, которые сообщил ему Уинтерпоул.

Когда он закончил, настоятель не произнес ни слова. Он неподвижно сидел на своем троне, тщательно раздумывая над тем, что рассказал Кристофер. После долгой паузы он снова заговорил:

— Замятин здесь, в Дорже-Ла. Вы знали это?

— Да. Я догадывался.

— Он здесь уже несколько месяцев. Он пришел сюда как пилигрим. Сначала. Скажите, вы думаете, что именно он стоит за покушением на вашу жизнь?

Кристофер кивнул. Это было очень вероятно.

— Вы враги — вы и этот русский?

— Наши страны... если быть точным, они не находятся в состоянии войны. Между ними существует соперничество. Определенная напряженность отношений.

— Не между вашими странами, — произнес настоятель. — Не между людьми. Между философиями. Недавно ваши страны были союзниками в большой войне с Германией. Это так?

Кто бы ни был этот настоятель, подумал Кристофер, он недооценивал его знания о мире за пределами монастыря.

— Да, мы были союзниками... Но затем в России произошла революция. Они убили своего царя и его семью — жену и детей. К власти пришла партия, именуемая большевистской. Они убивают всех, кто стоят у них на пути, — десятки тысяч жертв, и виновных, и невиновных: им все равно.

— Возможно, у них были причины убить своего царя. Он был справедливым правителем?

— Несправедливым, но все же не тираном. — Кристофер задумался. — Просто слабовольный, неспособный к управлению страной человек, символ автократической системы, которую он не мог изменить. Я думаю, что он хотел быть справедливым. Хотел заслужить любовь своего народа, — ответил он.

— Этого недостаточно, — покачал головой настоятель. — Человек может хотеть достичь Нирваны, но сначала он должен действовать. Есть восемь вещей, необходимых, чтобы избавиться от страданий: главной является правильное действие. Когда справедливый человек бездействует, начинает действовать несправедливость.

— Это так, но Замятина надо остановить, — сказал Кристофер. — Большевики планируют взять под контроль всю Азию. Они дотянутся до всех стран и присоединят их к своей территории. А затем двинутся дальше. Никто не будет в безопасности. Даже вы, даже ваш монастырь. Замятин пришел в Тибет, чтобы ускорить этот процесс. Если вы дорожите своей свободой, помогите мне остановить его.

Старик громко вздохнул и снова наклонился вперед. По лицу его промелькнула тень улыбки.

— А вы, — поинтересовался он, — что сделаете вы, когда остановите его?

Кристофер не знал. Это зависело от того, чего хочет Замятин. Может, ему придется остаться... и обратить сделанное Замятиным на пользу Британии. А может, достаточно будет остановить его.

— Я вернусь домой вместе с сыном, — ответил он, остро чувствуя полуправду ответа. Уинтерпоул предложил ему спасти Уильяма — но за определенную цену.

— А что будут делать ваши люди? Они оставят нас в покое, когда большевики будут побеждены?

— У нас нет желания стать вашими хозяевами, — сказал Кристофер. — Мы помогли Далай Ламе, когда он бежал от китайцев. Когда китайцев победили, он спокойно вернулся обратно в Лхасу. Мы не мешали этому.

— Но в 1904 году вы сами вторглись в Тибет.

Ваши армии вошли в Лхасу. Вы продемонстрировали свою силу. Вы открыто вмешались в дела этой страны, чего русские никогда не делали. И вы правите Индией. Если вы могли поработить одну страну, вы можете поработить и другую.

— Индийцы нам не рабы, — запротестовал Кристофер.

— Но и не свободные люди, — тихо возразил настоятель.

— Мы не угнетаем их.

— В прошлом году вы убили сотни человек в Джалианвала Багх в Амритсаре. Если они в один прекрасный день восстанут против вас, как уже делали это раньше, как восставали против своего царя русские, будет ли это потому, что вы хотели быть справедливыми и бездействовали... или потому, что вы были несправедливыми и действовали? Я хочу знать. — В голосе настоятеля чувствовалась резкость.

Кристоферу захотелось отчетливо увидеть его лицо, но тени прочно укрывали его.

— У меня нет на это ответа, — признал Кристофер. В голове его, как мотыльки над огнем, закружились прежние сомнения. — Я думаю, что мы искренни. Я думаю, что в большинстве случаев мы справедливы. Амритсар был ошибкой, офицер, командовавший в тот день войсками, неправильно оценил обстановку. Это было заблуждением.

— Заблуждением?! — гневно воскликнул настоятель. Его самообладание куда-то исчезло, голос стал грубым. — Амритсар был неизбежен в стране, где одна раса управляет другой. Это не было заблуждением, не было ошибкой — это был результат накопившихся за много лет проявлений несправедливости, надменности, дискриминации, слепоты. Амритсар стал символом всего, от чего загнивает ваша империя. И вы приходите ко мне и рассказываете сказки про большевиков, вы пытаетесь напугать меня тем, что в этих горах появился один-единственный русский, вы говорите мне, что у ваших людей нет никаких дурных намерений в отношении Тибета. Вы считаете меня дураком?

Старик замолчал. Возникла пауза, долгая пауза.

Ярость, кипевшая в нем, исчезла так же быстро, как и появилась. Кристофер чувствовал на себе взгляд пожилого человека, острый, испытующий, но по-прежнему грустный. Когда настоятель заговорил, голос его снова изменился.

— Вам не следует так заблуждаться, Уайлэм-ла. Не следует быть жертвой глупых теорий. Разве вас не учили в детстве тому, чтобы вы стали таким же, как индийцы, — ели их пищу, дышали их воздухом, растворили свою индивидуальность в их индивидуальности? Разве вас не учили смотреть на мир их глазами, слушать их ушами, пробовать их языком? А вы говорите мне о неправильных оценках, о заблуждениях, о мертвых царях. Как вы могли забыть то, чему я учил вас? Как вы могли так сильно измениться?

Кристофер почувствовал сильный холод. Он испугался. Он сильно испугался. Все тело его начало трястись от страха. Над настоятелем и его троном шевелились тени, древние тени, тонкие тени, двигающиеся подобно голодным призракам. Огни, освещавшие комнату, замигали. Казалось, комната наполнилась шепчущими голосами — голосами из его прошлого, голосами из очень давнего прошлого, голосами умерших. Он вспомнил распятие, найденное в столе Кормака, как его острые края врезались в его плоть.

— Кто вы? — спросил Кристофер хриплым от страха голосом.

Старик сделал шаг вперед, оказавшись на свету. Тени медленно выпускали его из своих объятий. Он так долго жил среди них, а они так долго жили в нем, но сейчас, на короткий момент, они расстались, и тени отпустили его, живого, на свет. Он стоял, выпрямившись, хрупкий пожилой человек в шафранового цвета одеянии, и начал спускаться с возвышения, на котором стоял его трон. Он медленно подошел к Кристоферу — сейчас он казался выше, чем когда сидел. Он подошел прямо к Кристоферу и опустился перед ним на колени, и его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Кристофера.

— Кто вы? — снова прошептал Кристофер.

Страх стал живым существом, боровшимся в нем, метавшимся в его груди, как запертый в клетку зверь, или птица, или бабочка.

— Разве ты не знаешь меня, Кристофер? — Голос настоятеля был низким и мягким.

Кристофер поначалу даже не понял, что последние слова были произнесены не на тибетском, а на английском.

Мир разлетелся вдребезги.

— Разве ты...

Осколки превратились в пыль и разлетелись.

— ...не помнишь меня?..

В голове его завыл ветер. Мир превратился в пустоту, заполненную пылью, оставшейся от предыдущего мира. Он услышал зовущий голос матери:

— ...Кристофер...

И голос сестры, бегущей за ним в один из долгих летних дней по залитой солнцем лужайке:

— ...Кристофер...

И голос Элизабет, с вытянутыми в приступе боли руками, расширившимися зрачками, на пороге смерти:

— ...Кристофер...

И, наконец, голос отца, раздающийся в самом центре пустоты, собирающий вместе пыль, переделывающий мир:

— ...Кристофер? Ты не помнишь меня, Кристофер?