Я молча уткнулся в свой шашлык, который наконец принесла официантка. Армавирец продолжал витийствовать, время от времени повышая голос, как учитель, который таким образом, не прерывая занятия со всеми учениками, дает знать отдельному шалуну, что он его видит и осуждает.

Я постарался поскорее расплатиться и уйти. Когда я уходил, армавирец говорил, что в Ташкенте в результате землетрясения пятьдесят тысяч сумасшедших. Хотя я не оглядывался, я был уверен, что он при этом смотрел мне в спину.

Мой идиотский разговор о Ташкенте ухудшил мое настроение и довел его почти до того уровня, с которого я начинал дорогу. Моя бессильная злость требовала какого-то выхода, и я решил выйти на ближайшей станции и выпить пива.

Может, я так решил еще и потому, что это был вокзал одного среднерусского города, где я когда-то работал и часто во время командировок, а иногда и независимо от них захаживал в вокзальный буфет.

Я узнал, сколько времени стоит наш поезд, и, когда мы подошли к станции, выскочил на перрон. Под моросящим дождем я добежал до вокзала и прошел в буфет. У буфета стояла большая очередь за пивом. Я пристроился в хвост и стал ждать, прислушиваясь к сообщениям вокзального диктора.

Через минуту в буфете стали появляться пассажиры с нашего поезда. Некоторые из них вглядывались в меня, тускло узнавая, и, узнав, сердито отворачивались, недовольные излишеством этих умственных усилий, когда и так мало времени.

Одни из них садились за накрытые столы, а другие прямо проходили к стойке буфета. Я удивился, что очередь не выражает возмущения, и уже готов был сам возмутиться, но тут заметил на стойке небольшую вывеску, гласящую, что пассажиры с поездов обслуживаются вне очереди.

Бормоча какие-то слова, я вышел из очереди и присоединился к своим попутчикам. Некоторые представители большой очереди враждебно взглянули на меня, как бы изобличая в двуличии.

Когда подошла моя очередь, буфетчица посмотрела на меня и покачала головой.

– Я с поезда, – сказал я, чувствуя какую-то неуверенность.

– Ну конечно, – улыбнулась она, – первый раз вижу.

– Правда, – сказал я, чувствуя, что все пропало, – я теперь здесь не живу, я с поезда…

– Он сюда приезжает пиво пить, – сказал кто-то из большой очереди.

– Мне что, – протянула буфетчица, улыбаясь и подмигивая, – как скажет очередь…

– Ничего, ничего, – согласился я и, быстро повернувшись, вышел из буфета.

Я выскочил на перрон. От раздражения этой маленькой неудачей кровь ударила мне в голову и разлилась теплотой. Я почувствовал, что тело мое теряет вес, вернее, наполняется легким, грузоподъемным веществом веселья. Слегка оттолкнувшись от земли, я влетел в тамбур нашего вагона. Я понял, что раз буфетчица вспомнила меня через несколько лет и даже не заметила промежутка между моим последним приходом и этим, значит, не так уж плохи мои дела и не так бесследны наши отношения с людьми, как нам иногда кажется. И когда, друзья мои, вам кажется, что весь мир отвернулся от вас, вы должны помнить, что в нем всегда найдется буфетчица, которая, презрев пространство и время, вечно держит вас в незримом списке своих клиентов.

В некотором восторженном возбуждении я с полчаса простоял в тамбуре и с удовольствием курил, обсасывая эту не слишком богатую, но приятную мысль.

Когда радость, исходящая от нее, стала во мне слабеть, я вспомнил про моего старичка и решил рассказать ему об этом случае и таким образом, путем агитации другого, поддержать в себе уверенность в важности своего вывода.

Я вошел в вагон. В коридоре его не было. Я приоткрыл дверь его купе.

Старичок сидел в своей шахматной кепке за столиком и обедал. Он ел хлеб, запивая его кефиром прямо из бутылки.

Когда я приоткрыл дверь, он, запрокинув голову, пил из горлышка. Сейчас он был похож на маленького звездочета, сквозь бутылку, как сквозь самодельный телескоп, рассматривающего небесные тела.

Увидев меня, старичок страшно смутился и, быстро поставив бутылку на столик, отряхнул руки, подчеркивая случайный характер своих занятий, в известной мере даже баловство, никакого отношения не имеющее к истинной трапезе, и как бы приглашая меня тут же вместе с ним забыть об этой неловкости.

Я обнял его и прижал к груди, так что козырек его кепки больно уперся в мою ключицу. Смущение старика сменилось испугом, он яростно затрепыхался и, вырвавшись их моих объятий, радостно догадался:

– Водка пил? Ничего! Спи, спи!

Он с шутливой настойчивостью вытолкнул меня из своего купе и втолкнул в мое.

– Спи, спи, ничего! – повторил он, озираясь и знаками показывая, что никто, кроме него, об этом не узнает. Старичок прикрыл дверь и, стоя с той стороны, даже слегка запел, может быть, чтобы рассеять подозрения окружающих.

Утром я проснулся от настойчивого прикосновения. Я повернулся и открыл глаза. Надо мной стоял мой старичок. Теперь он был в кепке и плаще, который сидел на нем еще более широко, чем пиджак.

– Груш, – тихо, как пароль, напомнил он мне. Я вскочил и посмотрел в окно. Поезд подходил к Москве. Я помог старику выволочь сундучный чемодан, попрощался с ним и, схватив полотенце, побежал в туалет. За ночь в вагон набралось довольно много пассажиров, и теперь почти все они стояли в проходе с чемоданами и узлами.

Когда я возвращался к себе, диктор поезда торжественным голосом сообщил, что поезд приближается к столице нашей Родины Москве. И хотя все, безусловно, знали, что поезд приближается именно к Москве, напоминание диктора было приятно; во всяком случае, оно никому не показалось лишним.

Возможно, оно всеми нами воспринималось как символ исполнения мечтаний, совпадения планов с действительностью: вот захотелось приехать в Москву – и приехали, захочется еще чего-нибудь сделать – сделаем еще чего-нибудь.

Поезд мягко, как бы извиняясь, проплыл мимо встречающих, которые, узнавая своих близких и друзей, махали руками, радостно улыбались и, не слишком отставая, бежали за нужным вагоном.

Носильщики, отталкивая встречающих, как потенциальных штрейкбрехеров, первыми врывались в вагоны.

С трудом защитив свой чемодан, я вылез на перрон. Через несколько минут, уже в тоннеле подземного перехода, я увидел, как мимо меня промелькнула шахматная кепка старичка. Впереди него с сокрушительной бодростью вышагивал грузчик с двумя сундучными чемоданами, перетянутыми ремнем и перекинутыми через плечо. Сам старичок волочил третий чемодан. Безумными глазами он следил за спиной грузчика, стараясь не потерять ее в толпе. Рукой, свободной от чемодана, он крепко, как охранную грамоту, держал листок с адресом.

«Коммерсия…» – вспомнил я и, потеряв его в толпе, привычно погрузился в собственные заботы.