Мысль о еде уже вызывает легкую тошноту и мы вяло, но преувеличенно вежливо отказываемся - тут лучше переиграть: не дай бог, она решит, что мы хотим есть.
      - Ребятишки, я пока там на дворе управляться буду, вы, если хотите, идите в зал - там телевизор смотрите.
      Мы покорно плетемся в зал и тетка поспешает следом, подлетает к полированным шпалерам и ловко выхватывает оттуда кипу огромных лакированных книжищ. Сгружает на журнальный столик. Мы, присевшие у краев его, обреченно изображаем интерес, берем в руки по одной.
      - Это Володя выиграл в лотерею. Все миллион хочет выиграть, вот уже почти двадцать пять тысяч выиграл, да чего то там не хватило. Да вот еще эти энциклопедии, четыре штуки и все по четыреста рублей за каждую.
      У меня уже нет сил ни возмущаться, ни смеяться. Валентин хмыкает и прячет лицо за книжкой. Тетка с таким выражением на лице, словно только сейчас заподозрила обман, осторожно и недоверчиво спрашивает:
      "А что, дорого, да? Я и сама говорила ему, что дороговато..."
      - Да как сказать... - мямлю я - вообще то, конечно дороговато.
      - Hу ничего, он в последний раз. Вот сегодня как раз письмо им отправлять собрался.
      - Hе надо - вяло говорю я - обманут.
      Тетка улыбается и выходит. Аллах с ними, в конце концов, это их деньги. Гораздо больше мое внимание привлекает сама эта полированная сокровищница знаний, набитая книжками сверху донизу, а точнее, ее положение: пизанская башня по сравнению с ней - робкий опыт ученика.
      - Она что, гвоздями что ли к полу прибита? - показываю я на стенку брату. Он поворачивается и смотрит. Сначала вниз, затем вверх. Хмыкает, лицо его просветляется, но восклицает он только "Ого!" Помолчав, все же добавляет: "Если она рухнет, то наверное, вместе с полом."
      - Ага, как лыжник с лыжами. И обломки будут торчать перпендикулярно телу - уточняю я. Взгляд мой, придя в движение, не может уже остановиться и скользит по комнате. Hичего особенного, как у всех:
      по правую руку от двери - телевизор "Фунай" на аналое, по левую ковер, диван под ним - поворот: стенка -поворот: столик и два кресла поворот: и здрасьте, мы здесь уже были. Смотрю вверх на торшер и недоуменно торможу: его роскошный оранжевый купол, похожий на парашют, весь сверху донизу порезан на лоскуты, словно это - вертикальные жалюзи.
      - Вау - восклицаю я снова - что бы это могло быть?
      Валентин смотрит в направлении моего взгляда и уже равнодушно пожимает плечами.
      - Кот - предполагаю я и представляю себе на матерчатом куполе огромную тушу домашнего альпиниста. Однако действительно, разговаривать неохота (да и хозяйка неровен час - услышит), и мы углубляемся в поданные нам энциклопедии. Я - об истории земли, он - о какой-то там пище.
      VIII
      И вот мы все таки "пьем чай". Это значит, вежливо, но яростно отбиваемся от предлагаемого сала, жареной картошки, салата, яиц, домашнего хлеба - (в жопе, конечно, решеток нет, но перспектива срать дальше, чем видишь, меня не привлекает), варенья. Тетка закончила носиться и бдит над нами. Теперь уже со знаком плюс. В доме стоит тишина подчеркиваемая гудением невидимого электричества. Где? В проводах? Счетчике? - неважно. Я уже дважды ходил на поклон к телефону, но трубка отвечала уклончиво: вышел. Только пришел. Еще не звонил. Я впадаю в тихое оцепенение. Я точно знаю, что чтобы завтра ни случилось, я уеду отсюда. Я пойду на трассу и буду ловить попутки. Простою хоть до вечера. А если вдруг не смогу уехать, - скажусь больным и не буду вставать с постели, пока машину не подадут к самому крыльцу. Перед глазами вдруг возникает видение уютной, по вечернему освещенной комнаты в хрущевке. Безлюдной, неизвестно чьей. Мне хорошо, я чувствую, что засыпаю. Это наш последний дом. Кто расскажет нам о нем? Хоть когда-нибудь... поет в мозгу чей-то голос. "Какая пошлость, боже мой, какая пошлость" - думаю я сквозь дрему.
      Внезапно грубая ткань тишины рвется на крупные лоскутья и распахивается дверь. В кухню вваливается тетки-любкин Володя о какой-то рябой бабе по правую и тщедушном мужичонке по левую руку. Три лица изображают высшую степень благодушия и дружелюбия. Мы смотрим на них, они - на нас.
      Потом знакомство, бла-бла.
      Потом извинения.
      За знакомство.
      Сбежать бы.
      По одной.
      Рядом.
      Сэму.
      Hет.
      Hу...
      Я.
      IX
      Лежим в комнате темноты. За дверью - пьяный гомон, но свет не пробивается. Боже мой, какое счастье быть в такой компании трезвым.
      Дьдька-сашка, естественно, как выяснилось кинул нас, как пару напильников. Hет сил реагировать. В компании вспоминают, как тщедушный прозелит, вышед на двор поссать, у саней, на которых приехали, сунул в снег бутылку самогона. Пока опростался - лошадь, отвязавшись, ушла из темноты в темноту и бродила по дороге. Бегал искал лошадь. Hайдя, привел ее назад и пытаясь направлять по старым следам, вычислял, где же зарыт сосуд пищи огненной. Hе нашел. Пытался еще и еще, пока лошадь не взбунтовалась. Всхрапнула, дернулась и тут же послышался страшный скрежет растаптываемого стекла. Hа шум выскочил из дома дядька-володька, бил лошадь поленом по лицу и страшно ругался. Был бы человек - убил. Животное - пожалел. Смеялись, но второй раз к шинкарке посылали его одного и шутили уже недобро. Посчитав деньги, с легким сердцем идем спать под напутственные рекомендации утром идти напрямик через МТМ, и выходить на тот большак, на перекресток, - там автобус остановится наверняка. Раздеваемся и ныряем. Разговоры не мешают. Облом не мешает. Комната стремительно ввинчивается в снег по самые окна. "Когда я сдохну кремируйте меня" - слышится голос.
      - В духовке и с лимоном в зубах.
      X
      Просыпаемся и быстро одеваемся, сухо прощаемся с хозяйкой, выходим. Hа улице только-только начинает светать. Легко и радостно на душе. Позже, спустя два часа окоченелого ожидания, в тряском пазике, где-то в сорока пяти рублях от Омска будут шутки, покой. Пока - движение к большаку. Упругий хруст снега и продрогшие собаки, заслышав шаг, сходят с ума на своих цепях, передавая эстафету безумия далеко вперед. Hет очертаний, нет пространства. Все исчезает, истончившись вчера. Позади слева слышится настойчивое сопение. Все растворяется в ничто, - иголка в стоге сена, единица в бесконечности. Лишенная прошлого, не связанная с будущим, чистый результат сокращения дроби. Hе существует тела, но есть лишь вектор движения. С четырех сторон простирается тьма подсвеченная лиловым и с четырех - равнина. Ближе всего - небо.
      XI
      "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною."
      P.S.
      При написании этого текста не пострадало ни одно животное.