ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СОЦРЕАЛИЗМ С «ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ»

В двадцать минут двенадцатого Мурзилка направилась к месту свидания.

Не доходя метров двести до меня, она заметила на асфальте тускло блестящий кулон с цепочкой и, конечно же, подняла его.

Кулон был овальной формы и напоминал те стандартные медальоны, так широко распространенные в первой половине века, вовнутрь которых помещали фотографии любимых матерей и просто любимых, По бокам его были маленькие пупырышки, вроде как на электронных часах, а в центре – выемка как будто для индикатора, только посреди ее находился не очень выпуклый крест. Цепочка была обыкновенная, и все изделие было выполнено из металла, напоминающего бронзу.

К тому же он был элегантен, и Мурзилка его не выкинула. Когда она взяла его двумя пальцами за пупырышки, в центре креста засветился зеленый огонек, похожий на светодиод. Но стоило Мурзилке на мгновение отнять один из пальцев, огонек сменялся на красный. Заинтересовавшись, она еще раз отдернула палец, и опять зажегся зеленый огонек, а когда она убрала пальцы с пупырышек, огонек погас. Ничего не поняв, Мурзик положила кулон в карман…

Я стоял под часами у выхода из метро в том виде, в котором меня меньше всего хотела видеть Мурзилка, то есть одетый согласно того анекдота «в хреновую» одежку. Мурзик сразу оценила мой вид:

– Ты издеваешься надо мной?

– Что ты, дорогая! Я хотел сделать тебе приятное.

– Где ты откопал эти брезентовые штаны?

– Я их лично варил.

– В белилах?

– Нет, в отбеливателе.

– А в этой куртке твой дедушка наверняка выполнил не одну пятилетку, ремонтируя танковые дизеля?

– Нет, в этой куртке я иногда ходил в походы.

– Понятно. Давай быстренько о наших делах, пока тебя не забрали.

– Пусть попробуют! Я начну кричать, что ты моя скупая жена и всю мою зарплату спускаешь на бегах.

– Неужели я похожа на твою жену?

– Конечно же нет. Моя жена должна быть толстая и во всяком случае добрая.

– Конечно же, куда мне! Я ведь злобная окабаневшая Мурзилка!

– Во всяком случае ты не очень толстая.

– Да, я похудела! Мне все это говорят!

– Врут! У тебя второй подбородок скоро родит третий.

– Что ты врешь? Где же ты видишь у меня второй подбородок?

– Я его себе мысленно представил. Ладно, не сердись, я пошутил. Что-то ты какая-то взъерошенная? Спешишь, что ли? Слушай, может ты нашла кошелек и тебе невтерпеж посмотреть – сколько там денег?

Мурзилка сунула руку в карман жакета и заговорщически сказала:

– А я, правда, сейчас кое-что нашла. А что – не скажу. Угадай!

– Кошелек?

– Не-а!

– Ну, я не знаю…

– Вот! – она протянула мне руку и раскрыла ладонь.

– Кулон, – разочаровано сказал я, – и ржавый какой-то.

– Ничего ты не понимаешь в старинных вещах! А у него есть секрет.

– Мурзилка взялась за пупырышки и показала мне зеленый огонек. Потом зажегся красный, а потом опять зеленый.

– Слушай, а может это бомба?

– Такая маленькая?

– Пальцы оторвать будет достаточно.

– Да нет, – нерешительно промолвила Мурзилка, – я уже нажимала на кнопки, и ничего не произошло.

– Тогда это шпионский передатчик, – сказал я.

– А мы его сдадим, и нам дадут по ордену, – размечталась Мурзилка.

– Правда тебе он ни к чему, и нашла его я.

– Ну и Бог с ним, с этим орденом, – рассудил я, – покажи лучше еще раз, как он работает.

Мурзик зажгла зеленый огонек, и я осторожно до него дотронулся пальцем… Грянул гром, на мгновенье наступила кромешная тьма, и… ничего больше не произошло. Мы продолжали стоять на тротуаре у выхода со станции метро «Аэропорт». Все так же светило сентябрьское солнце, и так же мой Мурзик оставался самым кабанеющим!

– Бомба, – сказал я, глядя в испуганные глаза Мурзилки, – что я тебе говорил? А ты – орден…

– Мама! – ответила мне она. – Что это было?

– Глас Божий.

Я оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. Все так же спешили прохожие, бежали по Ленинградскому шоссе «Жигули» с «Волгами», а на часах, висевших над нами, было без двадцати двенадцать.

«Надо купить газету, – подумал я, – там должен быть указан нынешний год. А то слишком близко мы попали в прошлое, и Мурзилка, ничего не заметив, сейчас от меня уйдет, и мы можем потеряться. Ведь здесь у нас никого нет, даже по телефону некуда позвонить».

– Мурзик, я тут тебе кое-что принес.

– Вкусненькое!

– Ага!

– Давай!

– Надо во что-то завернуть. Погоди, я куплю газету!

К счастью, киоск «Союзпечати» работал. Я сунул в оконце пятак и взял «Правду». На первой странице прочитал число – 2 сентября 1979 г.

– Мамаша, – обратился я к киоскерше, – что это вы старыми газетами торгуете?

– Ты чего, парень, – обиделась она, – протри глаза! Только утром получили.

Я ничего не ответил, так как, весь этот диалог предназначался Мурзику, стоявшему рядом, а лишь от досады крякнул, увидев на стекле киоска большой календарь на 1979 год, на котором была фотография мухинской колхозницы, борющейся за сноп сена с пролетариатом и показал на него Мурзику:

– Смотри.

После чего сунул ей под нос газету, ткнув пальцем в число. Мурзик плохо соображала, и я, оттащив ее от киоска, шепотом сказал:

– Это хуже бомбы. Это машина времени!

Мурзик ошарашено глядела то на меня, то на киоск, то на газету и никак не верила случившемуся.

– Ну и влипли мы с тобой!

– Так не бывает, – наконец промолвила Мурзик.

– Я сам знаю.

– Я не верю.

– И я не верю! Но давай проверим, может это букинистический киоск? Пошли в метро! Там продают проездные билеты.

Когда мы были в вестибюле, Мурзик уперлась:

– Здесь нет разменной кассы, она на другом выходе.

Я посмотрел вперед – касса была на месте, и окошко ее было открыто. Мы, как заправские шпионы, ленивой походкой подкрались к нему и заглянули вовнутрь: рядом со столбиками монет стопкой лежали единые проездные и на них синей краской было отпечатано: 1979.

– Ку-ку! – сказал я. – Пойдем, Мурзик, сдаваться!

Уже на улице она меня спросила:

– Куда сдаваться?

– В психушку.

– Это почему же?

– А потому, что если у нас у обоих одновременно крыша не поехала, то нас туда все равно запрячут как чуждый элемент, несущий идеологическую угрозу здоровому развитому социалистическому обществу.

– Это какую такую угрозу?

– Пойдем, Мурзик, в скверик на лавочку, и я тебе все объясню, – сказал я и повел ее через дорогу на лавочку. – Если мы на самом деле в 1979 году, – я раскрыл газету, – то мы узнаем, чем сейчас дышит страна!

Передовица гласила: «Визит Генерального секретаря КПСС тов. Суслова А. М. в Румынию».

– Мать твою! – воскликнул я, теперь уже на самом деле искренне. – Какой еще Суслов? Брежнев Генсек!

– Тут написано Суслов, – подтвердила Мурзилка.

– Ну мы тогда точно влипли! – зловеще прошептал я и уточнил: – Мы не просто попали в прошлое, а очутились в параллельном прошлом.

– Это как это?

– Ну, понимаешь, наверно существуют параллельные миры, которые отличаются от нашего каким-то моментом истории, а раз они существуют, то значит и существует их прошлое, отличное от нашего. Поняла?

– Не-а! – ответила Мурзилка. – Что это еще за момент истории?

– Ну какое-то событие, которое могло иметь несколько исходов. Ну вот, например, как здесь – Брежнев заболел старческой простудой, у нас его вылечили, а у них он помер. Понятно!

– Не понятно! У нас, у них!

– Ну, до того как он заболел, они и мы были одно целое, а когда он изволил у них умереть, а у наших дураков его отходили, тут наши миры разделились.

– Как это разделились?

– А черт его знает!

– Тогда почему они разделились?

– Слушай, откуда я знаю. Вот тебе газета, где сказано, что вместо Брежнева правит Суслов, а остальное я не знаю! Может здесь уже фашизм, а может маоизм!

– Я хочу домой! – констатировала свои мироощущения, возникшие от общения с этим незнакомым миром, Мурзик.

– А об этом забудь. Тебе сейчас по штату должно быть десять лет. Представляешь, ты звонишь в свою дверь, тебе открывает твоя десятилетняя копия и противным писклявым голосом спрашивает: «Вам кого, тетенька?»

Мурзик злобно засопела.

– Ты говоришь, что пришла к маме. Похожая на тебя пигалица бежит на кухню и кричит: «Мама, мама, к тебе пришла какая-то тетя!» Появляется твоя молодая мать, и ты ей кричишь: «Мамочка!», а она тебе говорит: «Какая я вам мамочка?», тут выходит твой папа, влюбляется в тебя, и тут же бросает твою мать, а потом появляюсь я и женюсь на твоей матери, чем убиваю сразу двух зайцев.

– Это каких же?

– Твоя мать ведь красивая?

– Да…

– И сейчас ей где-то как и мне – около тридцати?

– Да…

– Ну вот видишь, все прекрасно, а соблазнить брошенную женщину пару раз плюнуть.

– А с чего ты взял, что мой отец бросит маму?

– Ха! Скажи, ты папу любишь?

– Да…

– А он тебя?

– Ну?

– А вот представь, что перед ним появляется молодая, красивая, похожая на его жену в молодости, и на его дочь в старости, и бросается ему на шею с криком «Папочка!» Если бы ты мне кинулась на шею с криком «Папочка!», я бы тоже что-нибудь бросил.

Мурзилка мне ничего не ответила и еще больше засопела.

– Это первый заяц, – продолжил я, – жирный такой и очень хороший. Потом, я думаю, твоя мамочка намного умней своей дочери и мне с ней будет намного лучше и, главное, спокойней, чем с тобой. А второй заяц – так это ты в молодости! Я буду тебя воспитывать в послушании и постараюсь, чтобы ты во мне души не чаяла. А когда ты подрастешь, ты вспомнишь, что я тебе не папа и отобьешь меня у мамы, – нес я этот словесный понос от того, что на самом деле растерялся, так как не был готов к такому повороту событий.

Ведь по условиям этой игры я был лишен каких-либо каналов информации и совершенно теперь не мог предвидеть что нас ждет, так как совершенно не представлял, что в данный момент творится в этом мире. Ведь мы могли попасться уже у киоска, произойди в этом мире обмен денег. Так что мы на самом деле влипли!

– Замолчи! – через силу прошептала Мурзилка. И тут я заметил, что она горько плачет.

– Маленькая! Ну, не надо! – спохватился я и, нежно ее обняв, начал гладить по голове. – Все не так и плохо! Все нормально. Папа и мама твои живы и здоровы, я с тобой, и все будет хорошо.

Мурзилка уткнулась мне в плечо, но плакать не перестала:

– Я домой хочу, – прошептала она. – А вдруг мы не вернемся назад?

– Обязательно вернемся. Я это твердо обещаю, – на этот раз я сказал на самом деле правду, так как знал, что когда-нибудь мы точно вернемся домой!

– А вдруг не вернемся?

– Вернемся. На хрена мы здесь нужны, а раз не нужны, значит вернемся.

– Если я вечером не вернусь домой, мои родители с ума сойдут.

– Обязательно вернешься. Я читал про машины времени, что они возвращают назад именно в тот момент, откуда они срабатывают.

– Правда?

– Конечно! Судя по тому, какая она у нас миниатюрная, нам попалась совершенная машина.

– Ура! – Мурзик обхватил меня за шею и жарко поцеловал.

– Совсем стыд потеряли, – услышали мы противный старушечий голос. – И куда только смотрит милиция!

Перед нами стояла склочного вида бабка и грозила нам палкой.

– Иди, бабка, отсюда, пока цела, – сказал я и сделал ей козу.

Бабка вприпрыжку побежала от нас и мы, посмеявшись над ней, стали думать как нам жить дальше.

– Димик, ты нажал на зеленый огонек, а если нажать на красный, то может мы вернемся назад? – спросила Мурзилка и протянула мне кулон.

– Молодец! – ответил я и выпятил указательный палец. – Давай зажигай его.

Мурзик проделала известные манипуляции с кнопками, и когда появился красный огонек, я решительно ткнул в него пальцем.

Гром не грянул. И ничего не потемнело. Мы повертели по сторонам головами и, не найдя никаких перемен, дружно посмотрели на кулон. Он был на месте, но у наших ног неизвестно откуда возникли два чемодана.

– Чемоданы, – сказал Мурзик. – Бабка наверное забыла!

– Вряд ли, – засомневался я. – Она была с клюкой, и два чемодана никак не могла нести, тем более они вон какие здоровые!

– Давай посмотрим, что там внутри?

– А вдруг там бомба?

– У тебя кругом одни бомбы.

– Ты самая мощная. Секс-бомба.

– Гнус!

– Сама гнусиха, – не сдавался я и, взяв стоящий около нее чемодан, положил его себе на колени и открыл.

Внутри лежали аккуратно сложенные женские вещи, а сверху был целлофановый пакет с какими-то документами. Я достал из него лежавший первым чей-то паспорт и раскрыл.

– Мурзик, смотри, это же твой паспорт! – удивился я, прочтя первую страницу. На второй странице была Мурзилкина фотография.

– 26 июля 1960 года, – прочел я дату рождения, – Да ты теперь моя ровесница. И выдан он в 1977 году, как и мой, только почему-то в Воркутинском УВД. Слушай, ты что, сидела что ли?

Мурзик попыталась выхватить у меня паспорт, но я не дал и, пролистав его, наткнулся на графу семейное положение.

– Ха! Ты замужем! – воскликнул я, увидев штамп ЗАГСа. – И тут по-русски написано, что я твой законный супруг.

Последнее известие, видно, придало решительности Мурзилке, и она все-таки выхватила у меня этот чудесный документ, но просмотреть его не успела, так как над нами раздался строгий голос:

– Попрошу ваши документы.

Перед нами стоял сержант милиции с двумя мужчинами в штатском, на рукавах у которых алели повязки с надписями «Патруль нравственности», а за их спинами маячила наша знакомая бабка.

Я взял у Мурзика паспорт и отдал сержанту.

– А остальные? – спросил он.

Я быстро сориентировался и протянул ему пакет.

– Так, посмотрим, что вы за птицы, – строго сказал блюститель и начал вслух читать: – Отметка о выезде из Воркуты есть, отметка о прибытии в Москву – тоже есть, справка о прививках имеется, отпускное удостоверение – есть, разрешение на въезд в Москву – есть, направление в гостиницу имеется, справка с места работы – есть, справка об уплате квартплаты тоже есть, талоны на питание – есть, справка о наличии денег есть. Ого, неужели это правда, что на севере так много платят?

– Как работаем, так и платят, – изрек я, не веря своим ушам.

– И все книжки об уплате членских взносов имеются? Так вы еще и члены «Патруля»? И не успели приехать в Москву, а уже нарушаете.

– Простите, а что здесь происходит? – подала голос Мурзилка. – Что вам от нас надо?

Милиционер усмехнулся.

– Это я вас хочу спросить, что здесь происходит? С виду вроде бы приличные люди, не пьяные, в браке состоите, а в общественных местах ведете себя неприлично – целуетесь.

– Вы у этого бугая проверьте документы! – Подала голос бабка. – Уж больно он одет не по-дорожному! В таком виде в Москву не приезжают! Небось она от мужа улизнула и сразу к этому. Развратники!

Милиционер опять усмехнулся и как бы нехотя спросил у меня:

– А правда, хоть в сопроводиловке и сказано, что отпуск проводится вдвоем, и чемоданов у них два, может, чем черт не шутит, муж этой гражданки куда-нибудь отлучился, а вы этим воспользовались? А ну-ка предъявите свои документы и если это так, то мы с вами прославимся, – обернувшись к дружинникам, сказал он. – Давненько в газетах не печатали ничего подобного о нашем образцовом городе!

Моя рука инстинктивно потянулась к левому накладному карману варёнок, где лежал мой родной паспорт, но я вовремя одумался.

«Там же московская прописка. И нет штампа о браке, а только одни штампы о разводах», – пронеслось в моей голове, но вспомнив, что нас должны страховать, я решительно, хотя и со страхом, открыл второй чемодан, достал из него точно такой же пакет с документами и отдал его милиционеру. Тот бегло просмотрел паспорт, и высказавшись в том смысле, что «Не будет тебе, бабка, сенсаций!», все же стал просматривать остальные документы.

– Ого, да ты еще и орденоносец! Смотри-ка, «За Доблестный труд», а этот за поимку особо опасного преступника! – с уважением поглядел на меня сержант.

Дружинники тоже переглянулись, бабка спряталась за их спину и выставила палку, но больше всего удивилась Мурзик и начала с интересом смотреть на меня. Я засмущался и передернул плечами, как бы говоря, что всякое бывает.

– На беглого зека облаву делали? – поинтересовался один из дружинников.

– Ага! – подтвердил я и кивнул на Мурзика. – А теперь вы мне мешаете его конвоировать куда надо.

Все дружно засмеялись, и сержант вернул нам документы:

– Молодцы! – сказал он. – Но это все же не дает вам право нарушать общественный порядок.

– А его никто и не нарушал, – освоившись сказал я. – Моей жене попала в глаз соринка, и я ее доставал, а эта гражданочка нам помешала.

– Врет он все! – взвизгнула бабка. – Я сама видела, как они целовались.

– Ага, и тут же плакали от счастья, а не от соринки, – ехидно сказал я, обратив внимание собравшихся на заплаканное лицо Мурзика. – Старая женщина, а не знает, что посторонние предметы из глаза надо извлекать за неимением хирургического инструмента языком. Вы что, предлагаете мне грязными пальцами заносить в глаз инфекцию?

Бабка аж присела от осознания своего дурацкого положения, и еще более злобно вылупилась на меня, открыв рот и жадно хватая им воздух, набираясь сил для отпора этой гнусной клеветы.

Но я не дал ей его еще больше открыть и продолжил:

– А чем беспокоить честных людей, лучше разобрались бы с этой так называемой старушкой. По какому это праву она сквернословит и обзывается?

– Это ты мне грозился?! – задыхаясь от злости закричала бабка.

– Как я вам «якобы» грозил – никто не слышал, – парировал я, – а вот как вы меня обозвали «бугаем», а нашу здоровую и крепкую семью – «развратниками» – все слышали.

– Было такое, – сказал сержант и строго посмотрел на скандалистку.

Дружинники расступились и встали по ее бокам. Бабка от этой несправедливости зашаталась, и они ее подхватили под руки. Сержант достал свисток и, приготовившись засвистеть, дружелюбно сказал:

– Не надо так волноваться, суд выяснит, и если за вами нет других грехов, может и проявит к вам снисхождение.

Услышав про суд, Мурзилка вцепилась своими когтями мне в руку, что сделала совершенно напрасно, так как я сам не дурак, и эта перспектива меня тоже не особо прельщала. Как можно спокойней я сказал:

– Ребята! А ну ее! Давайте не будем до конца портить нам начало отпуска. Что с нее возьмешь? Это же ходячий пережиток. Пусть живет.

– Ну, если вы не настаиваете… – медленно сказал сержант, – Но все равно я не могу ее так просто отпустить. Ведь она на самом деле сквернословила?

Я незаметно ущипнул Мурзика и та, скривившись в кокетливой улыбке, промяукала:

– Мы ее прощаем. Она больше не будет, – и злобно посмотрев на бабку, нежно промурлыкала: – Бабушка! Вы ведь больше не будете?

Бабушка что-то там невнятно пропердыкала (хотя у меня и хронический насморк, но сделала она это, кажется, с большим чувством), но сержант был непоколебим:

– Ладно, только ради вас я пойду на это. Но в КПЗ она все же до вечера посидит и хорошенько подумает, как в следующий раз отвлекать нас от охраны правопорядка. Тащите ее, ребята, и пусть молит своего Бога, что нарвалась на добрых людей, а то бы шить тебе, бабка, носки задарма до самой смерти.

Когда они удалились, Мурзик ледяным от ужаса голосом произнес:

– Не нравится мне здесь.

Я нервно достал сигареты и твердо сказал:

– Надо сматываться отсюда!

Мурзик механически взяла из пачки сигарету и попыталась у меня прикурить, но я вовремя сообразил, что курение в общественных местах женщинам, возможно, запрещено, быстро выхватил у нее сигарету и бросил ее в стоящую рядом с лавкой урну. Мне очень хотелось нагадить здесь прямо посреди улицы, но за бросание мусора в местах общественного пользования вместо штрафа могли припаять, чем черт не шутит, пару лет каторги.

Мурзик находилась в такой растерянности, что даже не заметила моих манипуляций.

– Но почему он ее все-таки не отпустил? Я ведь так его просила?

– А кто их тут знает. Отпусти он ее, а дружинники его же и заложили бы. Я вообще удивляюсь, как они забыли спросить с меня о моем внешнем виде, оскверняющим светский облик Образцового Коммунистического Города-Героя.

– А что бы было?

– А… – махнул рукой я, – вывернулись бы. Я б им наплел, что перед отлетом в Москву, повинуясь социалистическим порывам, ударно вкалывал сверхурочно в счет помощи голодающим детям Новой Зеландии.

– Дурак! – улыбнулась наконец мне Мурзилка. – Новая Зеландия сама нам сливочное масло поставляет.

– Неважно, сказал бы, – для жертв засухи в Сахаре. Даже несмотря на то, что у них здесь главный Суслов, я думаю это никак не повлияло на изменение климата на планете.

– А вот ты опять не прав! Вдруг он ведет глобальную климатическую войну?

– И то верно. После того, что мы слышали, от них всего можно ожидать. Давай доставай кулон, а я буду до-о-о-лго давить на зеленый огонек!

Но сколько я на него ни давил, ничего так и не произошло. Смирившись с этой неприятной новостью, мы внимательно изучили наши новые документы (я по новому паспорту «постарел» на десять лет и числился передовиком горняцкого дела) и, снабдив Мурзика направлениями в гостиницу «Москва», послал ее ловить такси. Сам я этого сделать не решился, побоявшись, что меня заметут за вызывающий внешний вид.

Мурзик благополучно добралась до стоянки и, как ни странно, очень быстро поймала мотор…

В гостинице долго изучали наши документы, но номер дали без проволочек. Номер был шикарный. Двухместный. С ванной и балконом. С телевизором и телефоном. И простыни были свежими.

Горничная нам подробно объяснила, когда и где мы имеем право кушать и зачем-то повторно заставила нас ознакомиться с правилами внутреннего распорядка, что мы уже проделали внизу при оформлении, после чего любезно удалилась.

Мой Мурзик только хотела прокомментировать происходящее, но я опередил:

– Судя по данному сервису, здесь не только есть система подслушивания, но возможно есть и скрытые камеры.

Мурзик была смышленой и все сразу поняла.

– Помнишь «Семнадцать мгновений весны»? – продолжил я инструктаж. – Ох и тяжело было Штирлицу работать!

– Да уж… – подтвердила Мурзилка.

– И у него не было такой пианистки, как у меня.

Мурзик оглядела стены, ища телеобъективы, а на самом деле выглядывая, где прячется пианистка.

– Жена! – сказал я. Мурзик вздрогнула, – Щи! В постель!

– Вот еще!

– Правильно, – согласился я, подойдя к висящему на стене распорядку дня. – Щи нам положены через двадцать минут, потом прогулка и знакомство со столицей СССР, в шесть часов – политчас, в семь – ужин, с восьми до десяти – вечер в кругу друзей и семьи, а вот в десять – в постель. И раз это здесь написано, то мы как здоровая и добропорядочная советская семья ляжем в постель, только после десяти.

– Гнус! – единственное, что и могла в этой ситуации сказать моя милая и любимая Мурзилка.

Мы быстро вскрыли «мой» чемодан, достали строгий вечерний костюм, надели его на меня, предварительно надев извлеченные оттуда же рубашки и носки, после чего я стал надевать вечерние ботинки, а Мурзика отослал умыться, а на самом деле смывать косметику.

Переодевать Мурзика мы не стали. На ней очень кстати был традиционный для XX века элегантный костюм – жакет с юбкой до колен и обувь была приемлемая.

Снарядившись, мы отправились в ресторан.

Как только метрдотель усадил нас за закрепленный за нами столик, тут же, как ни странно, появился официант и мрачно уставился на нас. Я удостоил его соответствующим взглядом, но довольно скоро спохватился и протянул талоны на питание. Он молча взял их и выдал взамен по экземпляру меню, спросив:

– Пить будете?

– Если положено, то будем, – ответил я.

– Двадцать грамм алкоголя вам и десять – вашей супруге, – известил он нас. – Что будете пить?

В меню был шикарный выбор напитков. Я заказал себе белое «Мартини», а мой милый Мурзик остался верным своим вкусам и заказал любимое «Лыхны».

– Итак, сто грамм мартини и двести вина, – подсчитал халдей. – Вода? Сок?

Нет смысла пересказывать всю длительную процедуру заказа, только надо отметить три момента: комплексные наборы, удивительное разнообразие ассортимента и быстроту обслуживания.

После довольно сытного обеда мы вышли на просторы Москвы и только здесь, наконец, смогли излить, правда не очень громко, друг другу свои чувства по поводу происходящего. При этом я, осмотрительно понаблюдав за прохожими, к своему счастью обнаружил несколько курящих (до этой привилегии они еще не добрались!).

В ресторане был на удивление богатый ассортимент табачных изделий, и я с шиком достал пачку «Кэмэл».

– Я тоже хочу, – жалобно пропищала Мурзилка.

– Я всегда считал, что моя жена ни в коем случае не должна курить, – прокомментировал я. – Маленькая, ну что я могу сделать? Вот заберут нас обоих. Придется тебе бросить.

– Тогда ты не кури, – капризно ответила она.

– Миленькая! Но я же не собираюсь бросать! Так ты уж постарайся привыкнуть к своей незавидной доле.

Мурзик обиделась, а я, чтобы отвлечь ее, начал с главного:

– Вот только теперь я понял, каким хорошим человеком был Леонид Ильич!

– Скорей всего мы узнали, какая сволочь этот Суслов! – отпарировала Мурзилка. – И если мы здесь останемся навсегда, то я не выдержу и повешусь!

– И ты собираешься меня бросить одного?

– А чего тебе-то? Я ведь плохая злобная Мурзилка, а ты уважаемый человек – орденоносец! Ты без жены не останешься!

– А почем ты знаешь, может у них тут каждый второй орденоносец, а каждый первый – зек!

– Которого ты умудрился изловить в Воркуте?

– А-а! Не сыпь мне соль на рану! Как вспомню, что после отпуска придется в забой, так сразу же начинаю сочувствовать организаторам контрреволюции!

– Я без забоя сейчас их здесь всех перестреляла б!

– Будешь кабанеть, то при данной политической обстановке я с тобой разведусь.

– Ты женись сначала на мне!

– А вот это ты брось! Как бы ты меня ни любила, то есть я хочу сказать не любила, а спать тебе со мной придется по-настоящему! Инфракрасные объективы – не такая уж фантастика, а гнить до конца своих дней в лагерях из-за твоей блажи я не хочу!

– Ничего себе блажь!..

– Слушай, Мурзик, я конечно понимаю, что тогда я с тобой переспал пару раз на халяву и твое отношение ко мне в корне изменилось, но ведь ты не девочка и в данной ситуации ломаться просто глупо.

– Только из-за того, что по чьему-то дурацкому желанию я должна с тобой лечь в постель, я ни за что не буду делать этого! Ты меня знаешь!

– К сожалению, я тебя на самом деле знаю. Эх, один черт ехать в Воркуту! Вольным-невольным, а забоя мне не миновать. Правильно, Мурзик! Ни фига! Хоть полчаса, а мы все же будем свободными от чьей-то злой воли. А потом и умереть не страшно, – сказал в сердцах я и громко запел:

«Вихри враждебные веют над нами!»

На нас стали оглядываться прохожие и, наверное, от того, что я пел красиво и с чувством, или же усмотрев в этом новые веяния, они стали, по-моему, тихо мне подпевать.

Мурзик, испугавшись последствий назревающих революционных настроений масс, зашипела:

– Замолчи! Рожа!

– А чего ты испугалась, все равно нас утром возьмут! Лучше уж сейчас, чем после ночного позора!!!

– Замолчи, а то я и в правду с тобой не лягу!

– Все, я молчу, – прошептал я, но Мурзик еще долго злилась, слыша время от времени из уст представителей народа текст «Варшавянки».

– Димик? Может, это все нам приснилось? – спросила меня Мурзик.

– Если бы.

– Но ведь посмотри по сторонам. Москва ведь прежняя. И люди такие же. Может они просто пошутили? Может у них тут игра такая!

– Я бы с удовольствием поверил бы в игру, но ты же видела наши новые документы? «Разрешение на въезд в Москву» и т. д.?

– Слушай! А откуда взялись эти чемоданы?

– Откуда? Мы же с тобой вместе нажимали красный огонек.

– Да… Кажется ты прав… А откуда в них наши документы?

– Да… Вопрос конечно интересный! Ведь и костюмчик пришелся мне в пору. А ведь до сих пор я ни одного костюма себе не мог купить в магазине. Все приходилось шить на заказ.

– Мне страшно, Димик.

– Мне тоже страшно, за тебя.

– Что вообще с нами происходит?

– Знаешь, я недавно прочел роман братанов Стругацких «Отверженные» или как там… И вот там кто-то, вроде инопланетян, проводил глобальный эксперимент над людьми. Они собрали со всей Земли недовольных жизнью людей и, обеспечив их более-менее сносно, предоставили им вариться в собственном соку… Короче, дали им свободу действий на свободной территории, а сами наблюдали за ними…