Ноги и руки совершенно синие и прямо ребристые от мурашек. Горячий пар заполняет дно белого ложа. Самое приятное - это, конечно, ощущение контраста, ведь только ощущение противоположностей может дать полное наслаждение моментом. На улице пусть минус пять, а еще лучше, минус двадцать пять, и после улицы все тело должно задубеть, а пальцы просто не шевелятся и не чувствуют пуговиц и молнии.
      Я осторожно опускаю правую ногу в горячий пар. Несколько секунд ничего не чувствую, а потом сразу вскрикиваю от ожога. Надо все-таки открыть холодный кран на пол-оборота. Сажусь на край ванны, которая еще очень холодна и не успела еще прогреться, и жду, пока ноги привыкнут к кипятку. Скоро пятки становится горячими как кипяток, а голова и руки еще синие от мороза, и по всему телу бегают волны тепла и холода, сталкиваясь друг с другом, проходя до конца тела и обратно. Теперь главное - постараться лечь на дно. Держась руками за края ванны, как за брусья, я пытаюсь коснуться попой поверхности воды, и тут же выскакиваю наружу - ощущение, будто присел на сковородку. Вот где она, святая инквизиция! Но все-таки и попа вскоре привыкает. Медленно сгибая руки, я, наконец, сажусь на дно. Можно перевести дух, а уши еще щипет от жгучего холода, на улице ведь было двадцать градусов мороза!
      Воды набралось пока еще только до коленных чашечек. Не буду долго рассказывать, как мне удалось в тот день лечь на дно ванны. Скажу прямо, это было не легко. Вскоре температура поверхности тела сравнивается с температурой воды, но внутри еще по-прежнему остается холодное ядро. Теперь уже теплые волны гуляют не снизу вверх, а наружу и внутрь. К этому чувству примешивается ощущение начинающейся невесомости, ведь в воде тело становится легче. Неплохо в этот момент вспомнить закон Архимеда. С помощью ванны легко можно измерить такую сложную величину, как объем вашего тела. Мой объем оказался равным примерно 0.07 кубического метра. Хотя, конечно, проще его определить, зная вес вашего тела и удельный вес воды.
      Я закрываю глаза и погружаюсь в воду с ушами. Струя из крана с такой силой лупит по поверхности, что кажется, будто в соседней комнате работает отбойный молоток. А на улице пусть бушует вьюга. И вот я уже представляю себя в волнах Черного моря, будто я ныряю за крабами в маске с трубкой. В ушах немного звенит, и мотор катера, отходящего на Ланжерон, работает близко-близко. Водоросли и трава медленно колышатся, по дну пробегают солнечные волны, и между камней я нахожу маленького краба, который убегает боком в маленькую пещеру. Мимо проплывает жгучая медуза, и я еле успеваю увернуться от ее прозрачных ядовитых щупалец. Воздух кончается, и пора выныривать. Поднявшись вверх, как поплавок, я с силой выдыхаю в трубку, и фонтан воды подымается среди зеленых волн почти на метр. Кстати, ласты всегда мне мешали двигаться, и я обходился без них. Отдышавшись несколько минут, я набираю по-больше воздуху и ныряю снова на дно. Воды в ванне уже совсем много, и она почти достает до верхнего сливного отверстия. Краб забыл про меня и вылез целиком из-под камня. Я хватаю его и вдруг сквозь бурление катера, отходящего на Ланжерон, слышу непонятный звонок.
      Я вынырнул на поверхность и открыл глаза. Звонок повторился. Вот черт, кто это приперся в такой неподходящий момент! Неужели тете Рае опять приспичило смерить давление? Я выключил воду и встал в ванне, чтобы вода с меня немного стекла. Звонок настойчиво повторялся. Обмотав вокруг пояса полотенце, я зашлепал по ледяному полу к двери.
      - Кто там? - я уставился в глазок, ожидая увидеть тетю Раю. - Откройте, милиция! - за дверью стояли два милиционера в бронежилетах и с автоматами.
      "Неужели опять не сработала сигнализация?" - подумал я. С этой сигнализацией сплошное беспокойство. То скорее ее надо ставить, то быстрее снимать, а она еще по несколько раз в месяц не срабатывает, приезжает наряд, потом плати деньги за ложный вызов. Может, плюнуть и отказаться от этой охраны? Воровать-то особенно нечего...
      - Подождите минуту, сейчас открою, - отвечаю я и бегу натягивать джинсы на мокрое тело. В ванне так тепло, хорошо, а в коридоре сквозняк и еще эти морозные милиционеры с автоматами. Надо еще паспорт найти, а то они без паспорта не успокоятся. Паспорт был в кармане куртки.
      - Проходите пожалуйста, опять сигнализация не сработала? - виновато спросил я, стуча зубами от холода. Так ведь можно и простудиться. - Что-то вы на этот раз поздно приехали, прошло уже, наверное, часа полтора, как я дома.
      Милиционер молча рассматривал мой паспорт, потом сказал второму:
      - Ну, Коль, зови Романова. Этот действительно здесь не прописан. А вы, гражданин, что тут делаете в чужой квартире? - и он стал постукивать моим паспортом по своей ладони.
      Действительно, в этой квартире я не прописан, поскольку живу у жены, но и жена тут тоже не прописана, она прописана в другой квартире, на Сретенке, а мы с ней живем здесь в квартире тетки ее первого мужа, которая со Сретенки сюда переселяться не хочет. Жалко все-таки старушку - привыкла к старому месту. Все это в двух словах я попытался объяснить милиционеру. Он недоверчиво посмотрел на мою прописку. Я должен был сейчас быть на улице Тухачевского.
      - Коль, ну где там твой Романов, зови его сюда, а то тут какой-то бомж выступает.
      Какой еще Романов, подумал я, лучше бы нашли мою жену. Наконец, я услышал звук открывающейся наружней двери, и в коридор вразвалку вошел ... мой подземный двойник. Вот это номер! Значит, им просто нужна была моя, то есть, не моя, но моей родственницы, квартира! И ничего им не скажешь! А куда же они дели бедную старушку?
      На двойнике был расстегнутый плащ, дорогой костюм-тройка, галстук, пышные усы (когда он их успел отрастить, или просто наклеил) и запах одеколона. Он мельком глянул на меня, потом обратился к главному милиционеру и стал с благодарностью трясти его руку.
      - Спасибо вам, дорогой товарищ майор (майор был на самом деле капитан), я вам так благодарен, а то вы представляете мои чувства - поднимаюсь по своей родной лестнице в свою родную квартиру, и вижу там - горит свет, в ванне льется вода, и какой-то тип с закрытыми глазами лежит под водой, пускает пузыри и мычит что-то!
      - Не волнуйтесь, господин Романов, ваши документы в порядке, вы ведь здесь прописаны, а этого придурка мы сейчас заберем с собой.
      Второй милиционер пересчитывал пачку денег. Усатый двойник посмотрел на меня с усмешкой. Как я попался, как я попался! И когда это он успел здесь прописаться, ведь еще дня три назад он был на Ваганьковском кладбище! Видимо, у них везде свои люди. Теперь я понимаю, почему здесь не было ни жены, ни мебели, этот гад уже скоро привезет все свое, или вначале переломает все стены и построит себе новые.
      - Давай, друг, вытирайся, и пошли, - милиционер шагнул в большую комнату и принялся изучать голые стены и потолки. Второй продолжал пересчитывать деньги. С мокрой головой на такой холод! Вот гады! Я кое-как вытерся и оделся. Паспорт по-прежнему оставался у "майора". И вот торжественный момент - в сопровождении двух конвоиров я спускаюсь по лестнице. Рядом с милицейским газиком дымился теплыми выхлопными газами черный "Мерседес" Романова с шофером. Двойник смотрел на меня из окна и на прощание помахал ручкой. Хлопнула дверца, и газик запердел к участку. Ну я и влип!
      На улицах было уже совсем темно. Коля, наверное, нарочно выбирал дорогу без фонарей и встречных машин. Газик подскакивал на каждой яме как козлик, и хлюпающий звук его пробитого глушителя долбил окружающие дома, в которых даже не светились окна. Через полчаса езды по таким местам меня затошнило. Наконец нам попалась одна встречная машина. Ее фары осветили лица моих конвоиров, и вдруг в майоре я узнал кладбищенского сторожа, только на этот раз он был гладко выбрит и коротко подстрижен. Я вспомнил, что видел его уже в подземном ресторане, на ипподроме и на даче. И вот теперь он выгоняет меня из моей квартиры да еще везет в участок!
      - Если бы не твоя подружка, мы бы давно пустили тебе кровь, - вдруг сказал он ни с того ни с сего. - Господин Романов, твой дальний родственник, велел тебя кончить как бомжа, и труп выкинуть в мусорный бак. Так что ты ему больше не показывайся. Паспорт мы у тебя забираем. Скажи спасибо твоей подружке, что остался цел. Тормозни-ка, Коль.
      Архип вылез из газика, вытащил меня за шиворот и швырнул в грязь. Кругом была кромешная темень, газик фары не включал. Я услышал щелчок предохранителя, приближающиеся шаги майора, и решил, что теперь-то он меня пристрелит как собаку. И что сказать в свое оправдание? Что господину Романову я не буду мешать в его новой поверхностной жизни? Что обижать бедных нехорошо? Что убийц ждет наказание на том свете? Но ведь они уже там бывали ... Архип схватил меня за мокрые волосы и приставил пистолет к моему виску. - Считай до трех, легче будет! - крикнул он в мое левое ухо.
      Раз. Два. Три. Последнее, что я услышал, был звук пробитого глушителя их старого газика. Так меня убили второй раз...
      И вот я лежу на помойке с простреленным черепом и мокрыми волосами, и снова пытаюсь набрать по-больше воздуха и достать краба из-под большого подводного камня. Надо же все-таки досмотреть этот чудесный сон, так прекрасно начавшийся в горячей ванне, и так гнусно прерванный придурками из охраны.
      Волны становятся больше - днем ветер сильнее, и вода уже не такая прозрачная. Я опускаюсь все ниже и ниже ко дну и уже почти на ощупь хватаю это ужасное животное. Краб шевелится и норовит захватить меня клешней. Теперь скорее на поверхность, и к берегу. Слава Богу, я догадался захватить с собой небольшой целлофановый мешочек, куда теперь отправляется морской зверь. До берега я доплываю вполне благополучно, если не считать темных кругов перед глазами от недостатка кислорода и тошноты от долгого качания на волнах. Краб затих в пакете и готовится к самому худшему. Чтобы он не убежал, я сажаю его в небольшую стеклянную банку с морской водой и водорослями. Пусть отдохнет.
      Мне тоже надо отдохнуть и согреться. Оставив банку с крабом в тенечке, я ложусь на раскаленный песок и блаженно закрываю глаза. Господи, как хорошо! Солнце горячими руками ласкает все тело, ну прямо какой-то эротический массаж, и сразу хочется есть. После купания всегда появляется зверский аппетит. Подсохнув и обогревшись, я подымаюсь с песка, стряхиваю с себя отпечатки пляжа и иду к нашему домику. Там, на тенистой веранде, увитой виноградными лозами с еще зелеными ягодами, уже накрыт стол с простой клеенкой. Мы садимся обедать все голые, только в плавках и купальниках, и воздух такой теплый и соленый, что одеваться дальше совсем невозможно. А наша скромная еда вкуснее, чем в любом парижском ресторане. Это багряные сладкие одесские помидоры, по размерам приближающиеся к небольшому арбузу, крупная соль, хрустящая на зубах, большой круглый хлеб, пусть даже черствый, на море это абсолютно неважно, и еще, может быть, вареная молодая картошечка с укропчиком. Мы едим все это руками, помидорные сок брызгает в мою подругу и стекает по ее плечу, смешиваясь с потом и морской солью. И еще для остроты обязательно добавьте несколько долек крепкого молодого чеснока. И чем запить все это счастье? Дети запивают обед холодным лимонадом, который грустно лежал перед этим по пояс в песке, омываемый зелеными волнами, а взрослые, конечно, пьют легкое красное вино из запотевших стаканов. Такие вот картины возникают в пробитых башках молодых бомжей, валяющихся на московских помойках.
      Глава 11
      Скрипачка
      Наступило утро, и мусорщик чуть не задавил меня своей машиной. Остановившись всего в нескольких сантиметрах от моей головы, он выскочил из машины и толкнул меня носком сапога. Я очнулся. Все-таки опять жизнь победила смерть! Майор лишь пальнул в воздух рядом с моим ухом, и я потерял сознание от страха. Левое ухо до сих пор было заложено. Такое бывает, если слишком много ныряешь на глубину. Мокрые волосы заледенели и покрылись инеем. Грязь, раскисшая вечером, за ночь замерзла, и штаны стали как брезентовые. Мусорщик грязно выругался и оттащил меня в сторону от помойки. Ему надо было подъехать ближе, чтобы достать до баков подъемником.
      Как быстро я, однако, превратился в бомжа! Еще позавчера, выглядывая из окна своей квартиры, я с жалостью замечал нищих, роящихся в помойке. А теперь у меня тоже нет ничего - ни семьи, ни кола, ни двора, ни паспорта, ни работы. Прямо Диоген какой-то. Стоило ради этого спускаться под землю! Вот тебе, идиот, и задание Ваганьковского клуба! Вот тебе и ночные скачки, и дачки с покойничками! Теперь я легко могу начать новую жизнь, и даже ясно, какую. Лучше бы уж соглашался служить у Чинарика, лучше бы пошел бы рабочим на соседнюю стройку, или дворником на ту же помойку! А кто теперь ты без паспорта! Даже на своей машине не сможешь ездить! Кстати, а где права? Я сел и стал лихорадочно ощупывать карманы. Господи, права остались! Значит, я еще жив, я еще человек, а не бомж! Ура, я подпрыгнул от радости и даже забыл на минуту о холоде. Конечно, рассуждал я, не может ведь Он так сразу оставить меня без всякой надежды, без единой соломинки. Мусорщик уехал, закидав меня рваной бумагой с объедками.
      Ледяной ветер стал поддувать под меня колючую снежную крупу. Надо срочно согреться! Я поднялся на ноги и постепенно стал приходить в себя. Штаны захрустели. Попрыгав на месте, как пленный немец под Сталинградом, я решил вначале найти какой-нибудь подъезд с горячей батареей. Кругом были какие-то бесконечные заборы, покрытые черным снегом обочины, помойки и старые гаражи. До ближайшего дома пришлось идти целых полчаса. В этом районе я еще не разу не был. Такое чувство, что это не Москва, а какой-то серый провинциальный город. По дороге я прихватил пустую коробку из-под телевизора "Сони", чтобы в подъезде постелить картон под себя. Коробка была еще теплая, видимо, хозяин выкинул ее всего несколько минут назад. Я часто видел такие картонки на лестницах у батарей и раньше думал, что на них ночуют бездомные кошки или собаки. Нет, это просто следы бомжей.
      Забравшись в ближайший подъезд, я попытался подняться повыше, чтобы меня поменьше беспокоили жильцы, но вдруг в середине подъема открылась дверь, и на меня бросилась огромная овчарка - видимо, хозяин решил вывести ее пописать. Хорошо, что он успел надеть на нее поводок, я то бы она сразу откусила бы у меня кусок ноги. Придерживая ласкового зверя на расстоянии, мужчина оглядел меня с головы до ног, затем посмотрел на коробку, сразу сообразил, что я решил тут прилечь, и сказал:
      - А ну, уе.... быстро отсюда!
      Добрый человек! Он крепко держал поводок, и я быстро побежал к выходу. Как нежно я люблю собаководов! Смотришь, бывало, на старушку с Моськой, которая надрывается от тонкого лая, и думаешь, какая все-таки благородная женщина, старой закалки, что держит такого зверя на привязи! И еще ласково так говорит, улыбаясь:
      - Ну что вы, не бойтесь, проходите мимо, она же совсем не кусается, - как будто на ее Моське это написано.
      А как приятно смотреть на хозяина, который вывел, наконец, свое сокровище на улицу перед окнами, и стоит, заботливо ожидая, пока оно наложит аппетитную дымящуюся горку, да еще приговаривает:
      - Вот молодец, вот умница, какой умный пес, что наклал здесь, а не на диван в гостиной!
      И сразу тоже хочется порадоваться за чистоплотного домоседа. А говорят, собачья еда в банках - мировой закусон! Вы еще не пробовали? Зря, батенька, зря! Зачем только ее дают собакам, лучше бы раздавали пенсионерам ... Вон тот дядя уже с утра принял, закусил собачьими консервами, и - в отличной форме. Я вошел в другой подъезд, там по лестнице мчались трое детишек и кричали "Ура!". Было семь тридцать утра, до начала занятий в школе оставалось еще много времени, но детки радостно спешат на уроки.
      - Опять этот вонючий бомж приперся, - донеслось мне вслед.
      - А я одного побрызгал "Дихлофосом", когда он спал, попал ему прямо в рот, и он к нам в подъезд больше уже не приходил, - сказал другой мальчик.
      Вот умные детки растут, и какие добрые! До открытия булочной осталось полчаса, я решил погреться пока здесь, а потом пойти позавтракать хлебом. В этом подъезде было не очень холодно, хотя батареи на лестницу и не выходили. Я добрался почти до самого верха, там должно было быть теплее, но особой разницы я не почувствовал. Штаны, видимо, частично подсохли на ветру. Что ж, давно я готовился к такой жизни, приглядывался к бомжам, и вот, наконец, "мечта" моя свершилась.
      Как быстро и безболезненно это случилось! Что толку сейчас звонить друзьям! Уже лет пять я ни с кем не общался, у каждого свои дела, дети, работа, а я тут к ним нагряну, да еще в таком виде, нет, так не годится, и так поступать мне совсем неудобно. Родственники остались только в Одессе и Горьком, туда так просто не доедешь, особенно без паспорта. Жена с детьми, видимо, решила жить с новым любовником, а чтоб я не приставал, быстро "оформление в течение часа" - продала квартиру, и след ее простыл. И кому я еще нужен? Подземная герцогиня спустилась вниз, даже чаю не захотела со мной пить, так что остался я голый и босый один на всем свете. Уже без десяти восемь, булочная скоро откроется. Надо пойти на поиски хлеба, авось там мне подадут "Христаради".
      До булочной пришлось пилить почти целый час, удобно у нас все-таки в городе все устроено. Идиот! Я думал, что с утра мне в булочной подадут на хлеб, но не тут-то было! У всех утром настроение плохое, хочется спать, да еще в такой холод и ветер. Объяснять мою историю было глупо, других я придумать не успел, и от хлебосольных москвичей я получал в лучшем случае советы типа "Работать надо идти", "Такой молодой, а уже пьяница", "Иди проспись". Наконец, какая-то бабуля дала мне на четвертинку черного, и я испытал необыкновенное счастье, вонзившись зубами в мякоть своего любимого бородинского. Как мало все-таки человеку надо! Давно мне не было так вкусно! Мысли забегали быстрее, уже захотелось двигаться и немного согреться. В подъезде особенно не согреешься, да и опасно - кругом собаки и школьники. Вот старые бомжи любят греться в метро и на вокзалах. Поеду и я куда-нибудь развеюсь! На метро мне подала приличная тетя, видимо, спешившая на работу в министерство. Я прикинулся рассеянным студентом, забывшим дома кошелек.
      И вот уже я втиснулся в забитый народом вагон метро и начал потихоньку оттаивать. Вскоре подо мной образовалась небольшая лужица. Публика недовольно морщила нос. Пришлось перейти в другой вагон. Сперва я решил погонять по кольцу - интересно, сколько оборотов делает один поезд? Часа через два я определил, что один состав делает в среднем десять оборотов, а потом высаживает всех пассажиров и идет в депо. Штаны уже почти все высохли, и даже не сильно порвались по дороге, но под влажной курткой совсем ничего не было, даже шарфа, и вид был, прямо скажем, не авантажный. Про шапку и перчатки и говорить нечего - их просто не было. Примерно к часу дня я весь высох, прогрелся и захотел есть. В булочных сейчас как раз перерыв на обед, и идти туда рано. Я сделал еще три круга и решил выйти на "Красной Пресне". Где тут поблизости можно было бы купить хлеба? В высотном доме есть хлебный отдел, но там слишком приличное место, и вряд ли удастся разжалобить там кого-нибудь. Кажется, за углом, если пройти мимо кинотеатра "Пламя", есть маленькая булочная, туда я и направился.
      На этот раз мне повезло. Навстречу мне попались студентки, я тоже мог еще прикинуться студентом, и они одарили меня деньгами на целый батон. Хорошо все-таки, что я еще не стал совсем старым и грязным бомжом, тогда бы они мне ничего бы не дали. А тут я даже соврал, что мне давно не платили стипендию. Наверное, у них были богатые родители. Говорят, некоторые студентки ходят на дискотеки, где за вход надо платить 120 долларов. Ах нет, я спутал, девушек вроде пускают бесплатно. На такие деньги некоторые семьи живут два месяца, а то и больше. А тут захотела потанцевать, развлечься - и за пару часов не глядя проплясываешь хлеб для толпы бедняков. Нет все-таки справедливости на свете! Я шел по улице 1905 года, жуя батон, купленный на милостыню, но мысли о девушках и революции не давали мне покоя. Что для них значит этот батон? Да ничего, мелочь, пустяк, одна пуговица с дубленки. А я вот иду, и ем эту пуговицу, и больше ничего у меня нет, и в животе становится полнее. Хорошо, что в холод пить не хочется, и вязкая мякоть боком, без посторонней помощи протискивается вдоль моего пищевода. Но чувства благодарности к этим девушкам у меня не возникло. Скорее наоборот, эта милостыня, эта подачка, пусть даже шутка, лишь показала, на каком расстоянии мы находимся друг от друга. Вполне возможно, что отец этой студентки и выкинул меня из квартиры, чтобы вселить туда свое чадо.
      Жертвы революции 1905 года, и другие жертвы оказались все-таки напрасны! Мимо проскакал чугунный жандарм, похожий на моего майора, за лошадь цеплялась тоже чугунная баба, работница "Трехгорной Мануфактуры". Я бы тоже сейчас кинул в жандарма кусок кирпича и встал бы потом на баррикаду. Ведь когда холодно и хочется есть, сразу видно, кто во всем виноват. После батона я решил немного согреться и посидеть, подумать о своем печальном будущем. На Грузинском валу, точнее, во дворе, я отыскал подъезд без домофона и с батареями, и уселся на картон, постеленный предыдущим борцом за свободу пролетариата. Было уже часа четыре, на улице еще светило солнце, нагревшее воздух градусов до пяти тепла, повсюду с крыш капала вода, мои ноги опять промокли, и денег на ужин в ресторане "Ганг" при свечах не было абсолютно никаких. Захотелось запеть про враждебные вихри....
      Где-то тут рядом есть студенческое общежитие, что, если проникнуть туда на ночь? Скоро ведь уже будет темно, опять собаки пойдут гулять, и в подъезде ночевать совсем не хочется. Тем более можно сделать вид, что я только спустился за хлебом, и не захватил с собой студенческого билета. А общежитие тут, кажется, консерватории, или Гнесинского института, и я смогу даже при случае что-нибудь сыграть, если придется. Хотя давно я не разыгрывался всерьез, только вот тогда, в Ваганьковском клубе, успел посидеть за роялем часа два. Публика в музыкальном общежитии должна быть все-таки приличная, не то, что на вокзале.
      Я довольно быстро добрался до Малой Грузинской. Студенты шли с занятий, кто со скрипкой, кто с контрабасом, кто с флейтой. Хорошо, что сейчас мимо вахтера проходит много народу, и ко мне не прицепятся. Если что, скажу, что я с фортепианного факультета, вышел за спичками. Вахтерша, седая старушка в очках, читала газету "Культура". Надо же быть в курсе культурных новостей и событий! Я сделал вид, что живу здесь уже лет десять, и, не оборачиваясь, прошел сразу к лестнице и стал подниматься вверх. Хорошо бы найти какой-нибудь чулан со старыми матрасами, или кладовку с бельем. Вряд ли здесь есть другие незанятые комнаты. Там можно спрятаться по крайней мере, до прихода кладовщицы. Народу в коридорах было немного. На меня никто не обращал внимания. Вот бы попасть еще на какую-нибудь вечеринку с едой! Я снова представил себя в шапке-невидимке.
      Поднимаясь по лестнице, я вдруг заметил впереди себя идущие стройные ножки, дивно расширяющиеся кверху. На повороте девушка обернулась, и я узнал в ней одну из тех двух студенток, которые подали мне на хлеб.
      - Так вы, оказывается, тоже тут живете? - сверкнув глазками, спросила она, продолжая подыматься по лестнице, крутя попочкой, обтянутой узким платьем.
      От неожиданности я растерялся и сказал "Да". Мы поравнялись и стали подыматься вместе. Некоторое время прошло в молчании. Лестница была довольно широкая.
      - Кстати, а вы, случайно, не играли вторую сонату Бетховена для скрипки и фортепиано?
      - Играл года два назад, - соврал я.
      - Моя подруга с фортепианного факультета пошла к бабушке, а мне ужасно нужно разучить эту дурацкую сонату к завтрашнему дню.
      - Я могу попробовать, - мое сердце забилось в груди.
      На пятом этаже мы свернули в темный коридор, девушка отперла дверь, включила свет и впустила меня в комнату, где были лишь две застеленные серыми покрывалами пружинные кровати, тумбочка, два стула, пианино и стол. Я молчал, боясь что-нибудь испортить. При свете я разглядел ее синее платье с воротником и рукавами на пуговичках, похожее на старую школьную форму. Она выглядела лет на девятнадцать, под платьем, видимо, ничего не было, поскольку ее грудь при каждом шаге колебалась и совершала самостоятельные волнующие движения, упирающиеся в непреодолимую, но мягкую преграду. Мне сразу захотелось помыть руки. Нельзя же дотрагиваться грязью до чистых клавиш.
      Она дала мне мыло в пластмассовой голубой мыльнице, и я с наслаждением подставил руки под горячую воду. Хорошо, что в это время ее еще не отключают! А то у нас как-то отключили горячую воду в январе, и это было ужасно. Да еще пришли гости, была куча грязной жирной посуды, и я мыл ее часов до трех ночи. В коридоре мне, слава Богу, никто не встретился. А то бы потом ее замучили кто у тебя такой был, да где ты такого нашла, да что вы с ним делали и т.д. Хорошо бы, конечно, поесть что-нибудь. Но впереди пока была только духовная пища.
      Я вернулся в ее комнату. Она достала из-за занавески металлический пюпитр и начала его медленно раздвигать. Я сел на стул и залюбовался ее движениями. В стопке нот она нашла своего Бетховена, раскрыла на странице 143 и поставила ноты на пюпитр. Страницы сразу перевернулись. Пришлось зажать их специальными скрепками. Потом она нашла ноты для аккомпанемента и поставила их на пианино.
      - Может, все-таки снимете вашу куртку? - спросила она, раскрывая футляр скрипки.
      - У меня под курткой ничего нет, я только выбежал на улицу на минуту, и ничего больше не одел, - ответил я честно.
      - Как же можно играть Бетховена в таком виде? - тихо спросила она.
      - А что, вон в Париже целые симфонические оркестры выступают без штанов, и ничего, публика счастлива. Может, мне завернуться в простыню? - нагло спросил я. Она засмеялась.
      - Будет неудобно переворачивать страницы.
      - Я сниму ее, только попозже, - я совсем обнаглел.
      - Когда это попозже? - не поняла она.
      - Когда вы снимете ваши черные туфельки.
      - Это почему же?
      - Потому что черные туфельки не будут сочетаться с голым телом.
      - Это как сказать.
      Вот вам и второй курс музыкального училища!
      - А вы давно играете эту вещь? - я решил сменить опасную тему и пододвинулся ближе к пианино.
      - Да нет, дня три всего, но ничего не получается.
      - Может быть, лучше попить вначале чайку? - внутри у меня давно уже все сжалось от голода.
      - Нет, давайте начнем с первой части.
      Она достала из футляра завернутое в синюю ткань крепкое тело скрипки и открыла ее. Я посмотрел в ноты. Что может ощутить человек, первый раз открывающий это произведение? Конечно, будь у меня опыт училища или Консерватории, я бы особенно не колебался. Но девушка была совсем молоденькая и упорно смотрела вперед, надувая щеки и хмуря лоб. Надо было сразу снять куртку. Я попробовал дотронуться до первых нот и сыграл несколько тактов. Видимо, это был облегченный вариант. Она проследовала за мной и мы довольно успешно продвинулись на несколько страниц.
      Чайник на подоконнике к этому времени уже вскипел, и пар из носика растапливал оконный узор, наброшенный последним легким морозцем. Мы прервались и сели пить чай.
      Она все время опускала глаза вниз, и я не понимал, что происходит и как нужно себя вести.
      - А где же ваша соседка по комнате? - спросил, наконец, я.
      - Она уехала домой на неделю. Приедет в понедельник. Давайте поиграем еще часок, а то вторая часть у меня совсем не получается.
      Мы стали играть, и скоро я забыл про все на свете. Чудное Адажио извивалось и скользило вдоль скрипичного силуэта, и Бетховен казался восточным фокусником, гипнотизирующим змею. Под конец я сильно утомился и захотел спать. Хорошо все-таки, что в детстве я занимался музыкой! Первый день моего житья без квартиры заканчивался не так плохо, как могло быть. Но девушка может не понять, что мне негде спать, а ночевать в ее комнате не очень удобно. Хотя, если подумать, пропадает целая кровать, хотя и пружинная! Неожиданно в комнате погас свет. Как на зло темные силы подталкивали меня к пропасти, но я продолжал сопротивляться. - Опять пробки перегорели! Придется зажигать свечи. Все глаза тут испортишь, - она открыла на ощупь тумбочку и зажгла два огарка. Но мне так играть было приятнее, иногда я специально играл в детстве при свечах, воображая, что нахожусь в восемнадцатом веке. Жалко, что на концертах теперь играют с электричеством. Со свечками совсем другое впечатление. Клавиши становятся черно-желтыми, нотные страницы озаряются мерцающим светом, и мы переносимся совсем в другие времена.
      Мы поиграли так еще часа два. Третья часть, Аллегро, была самая трудная. Я врал и спотыкался на каждом шагу. Но для нее это было не так важно, ведь своя партия шла у нее хорошо. Как все-таки замечательно, что не все люди думают о хлебе, деньгах и любви! Вот мы с ней сейчас поиграли, и ради чего? А просто так, для удовольствия. Хотя ей, конечно, надо было готовиться к уроку. Обычно когда есть задание, его надо выполнять через силу, а когда готовиться ни к чему не надо, получается хуже, без всякого толку. А вы замечали, что когда нельзя трахаться, то очень хочется, а когда можно, то страсть уже не та?
      Наверное, она все-таки была не очень красивая и не думала ни о чем таком неправильном. Играли мы часов до двенадцати ночи. Наконец, она закрыла ноты и стала укладывать скрипку. Она была очень старательная и не будет тратить время на пустяки. Я опять сидел молча и наблюдал, как она прижимает скрипку к животу, заворачивая ее в синюю тряпку. На меня она по-прежнему старалась не смотреть. Света в доме не было, в коридоре давно никто не проходил, и на улице было совсем тихо.
      - Может, попьем еще чаю? - спросила она меня, глядя в футляр и укладывая смычок.
      - Давайте, - радостно согласился я, чтобы хоть чем-то заполнить внутреннюю пустоту. Чувствовалось, что ей тоже неловко, и она не знает, что сказать.