Для них интеллигентность - признак слабости. Уловка, к которой прибегают лисицы с загнутыми крючком хвостами.
      Я не садист! Но убежден, что к таким сукам надо входить в спальню только с плеткой.
      В Буквальном Смысле Слова!
      Женщины всего мира! Простите меня за то, что я так непотребно отозвался об одной из ваших соплеменниц. Но суку я могу назвать только "сукой".
      ... Из кабинета Назаровой выходит посетитель. Сейчас моя очередь. Я готов спорить, что дальше произойдет следующее.
      Я (подхватив "дипломат", устремляюсь к двери Назаровой).
      И в тот момент, когда я уже почти касаюсь ее, передо мной гранитным монолитом встает секретарь.
      - Минуточку! - цедит она и, оттеснив меня плечом, исчезает за дверью.
      Я (стою как обоср...ый посреди приемной).
      Мне не остается ничего другого как, переминаясь с ноги на ногу, изучать подтеки на потолке.
      (Конец фантазии.)
      Итак, из кабинета Назаровой выходит посетитель. Сейчас моя очередь...
      С плохо скрываемым злорадством секретарь подается вперед...
      И натыкается на мой взгляд.
      "Рыбка, ты за кого меня держишь?" - беззвучно любопытствую я.
      И тут случается невероятное! Прямо на глазах тигрица начинает стремительно сокращаться в размерах и превращается в домашнюю кошку.
      Затем она в ы п л ы в а е т из-за стола и скрывается за дверью.
      ФантастИк!
      В приемную она возвращается с застенчивым румянцем на щеках.
      - Проходите, - едва слышно говорит она.
      Гретхен! Ей богу, Гретхен!..
      Я подхожу к ней. Близко, очень близко. Почти вплотную...
      И тут наши биополя накладываются.
      Поле пестика накрывает поле тычинки.
      Я провожу рукой по ее бедру...
      Тысячу раз прав Конецкий!
      "Женщины дирижируют нами бедрами".
      Я едва сдерживаю волнение...
      Времени у нас не много.
      От силы тридцать секунд...
      За эти мгновения нам предстоит переместиться в галактику, где время течет в шестьдесят раз быстрее, где секунды становятся минутами, а минуты часами...
      Тридцать секунд - это совсем не много! Но может так статься, что от всей жизни останутся только эти тридцать секунд...
      Волнение не дает мне дышать...
      Я начинаю считать:
      - Семь-шесть-пять-четыре...
      Теперь уже и ее рука тянется к секундомеру:
      - Три-два...
      Один!
      И в этот момент я распахиваю дверь в кабинет Назаровой.
      Назарова старше меня лет на десять. Мне она напоминает одну из дикторш Центрального телевидения. Такие же полутемные очки. Такая же идеальная прическа. Такой же стерильный воротничок.
      "Женщина идеальная во всех отношениях".
      С Назаровой мы на удивление быстро находим общий язык. Она легко идет на компромисс. УБОН принимает отчет, а все замечания мы устраняем в приложении. В течение двух недель.
      Я раскладываю перед Назаровой шесть экземпляров отчета, и на каждом из них она ставит аккуратную подпись...
      Я едва не плачу от умиления. Вот уж воистину: Идеальная Во Всех Отношениях!
      Секретарь встречает меня долгим взглядом.
      Прости, рыбка, я погорячился! Все то, что я тут едва не наплел тебе о типах женщин, не более чем плод уязвленного самолюбия. Забудь и не вспоминай! Науке известны только два типа. Женщины Удовлетворенные (своей жизнью) и Женщины Неудовлетворенные (ею же). Все остальное - от исторического материализма.
      Не думай, мне по-прежнему нравятся твои бедра, твое...
      (Применительно к ландшафту, это место называют "предгорьем".)
      Но видишь ли, в чем дело? Нельзя "гнать картину"! Отношения должны созреть. Мы обязательно вернемся к тем тридцати секундам. Но немного позже. По рукам?
      - Всего доброго, - говорю я и выхожу из приемной.
      3.
      Вечером у меня культпоход в театр. К нему я готовлюсь заранее. Покупаю пиво, жарю арахис с солью. Отключаю телефон и укутываю ноги пледом. Ничто не должно помешать нашей встрече с прекрасным.
      Пьеса называется "Заседание Верховного Совета".
      Как ошибаются те...
      О, господи! Опять это: "Как ошибаются..." Если так пойдет и дальше, каждый свой абзац я буду начинать со слов: "Как ошибаются те..."
      "Как ошибаются те, кто полагает, что солнце встает на западе, а заходит на востоке..."
      Или: "Как ошибаются те, кто думают, что Волга не впадает в Каспийское море..."
      Хотя, возможно, напрасно я все так драматизирую. А что, если это моя манера? Мой творческий почерк?
      И вообще, имею я право на свой стиль?
      Скажем, отыщет неведомый мне читатель в завалах макулатуры мою книженцию без начала и конца. Раскроет, а там: "Как ошибаются те..." Ба, скажет он, да это же старина Ильин чего-то накропал. А ну, дай-ка, читну!
      Итак, как ошибаются те, кто считают зал заседания Верховного Совета местом, где собираются депутаты, чтобы участвовать в законотворчестве. На самом же деле, это школа. Школа драматурга!
      Как начинающего, так и заканчивающего.
      Возьмем, к примеру, трех действующих лиц: 1) Генсек; 2) премьер-министр и 3) депутат с собачьей фамилией из Ленинграда (в дальнейшем, просто Депутат).
      Краткая характеристика персонажей.
      Генсек (см. первые страницы. "Я самый хитрый в мире свин! Траля-ля-ля-ля-ля!..")
      Премьер - "плачущий большевик". Классическая ж е р т в а. Таких зэки берут с собой в бега в качестве ходячей отбивной. А затем по ходу пьесы съедают.
      Депутат - наглый, циничный, самоуверенный (вылитый я в молодости).
      Экспозиция.
      Паровоз Перестройки влетел в гору дерьма и вот уже несколько лет буксует на одном месте: ни взад - ни вперед!
      Начинаются поиски "стрелочника".
      На трибуну поднимается Депутат и начинает полоскать премьера: квоты-льготы, коррупция-шмупция...
      (Крупный план: лицо премьера. В граните!)
      С Генсеком у Депутата, по-моему, джентльменское соглашение. Генсек позволяет ему чаще других забираться на трибуну, другими словами, делает ему паблисити.В обмен на это Депутат активно формирует в общественном сознании образ "стрелочника" и кроет премьера по чем зря.
      Любопытно поведение Генсека. Пока Депутат поднимается на трибуну, Генсек все время что-то пишет. И пишет, и пишет...
      По ходу выступления Депутата он начинает как бы прислушиваться...
      "Так-так-так-так!"
      Так вот, понимаешь, кто торпедирует Перестройку! Кто, понимаешь, главный тормоз на пути ускорения!
      "Вот ты какой, тихоня!"
      Спасибо, дорогой товарищ Депутат! Раскрыл ты нам, понимаешь, глаза! На многое раскрыл! Сердечное тебе от всех нас спасибо!
      "Отстрелявшись", Депутат возвращается в партер.
      И тут происходит непредвиденное.
      В правительственной ложе поднимается премьер и - без приглашения! берет курс на трибуну.
      Он идет тяжелой поступью Командора, всей своей напряженной спиной ощущая поддержку бронетанковой мощи Уралмаша...
      В зале воцаряется тишина.
      Кажется, мы присутствуем при государственном перевороте.
      Премьер поднимается на трибуну...
      Я закрываю глаза от страха.
      "Мишка, пидар! Крови захотел? - как наяву слышу я его рокочущий бас. На кого баллон катишь?"
      Но вместо этого премьер, по-детски всхлипнув, начинает мотать сопли на кулак.
      Ничего не попишешь: партийная дисциплина!
      (Крупный план: лицо Депутата. Он снисходительно улыбается. "Не боец ты, Николай Иванович. Как пить дать, не боец!")
      4.
      Сегодня у Галины Ивановны День рождения. Уже с утра все женщины нашего отдела заняты праздничной суетой. Хлопают двери, бряцает посуда...
      Наконец ровно в двенадцать, минута в минуту с началом обеденного перерыва, за мной посылают гонца:
      - Игорь Александрович, все готово!
      Я откладываю недописанную статью и с удовольствием потягиваюсь...
      "Эх, люблю повеселиться, особенно вкусно поесть!"
      Посреди самой большой и самой светлой комнаты нашего отдела стоит накрытый стол.
      "Молодец, Галина Ивановна, не подкачала!"
      Женщины уже сидят за столом. Я сажусь с торца - напротив именинницы.
      Начинается полет тарелок. "Мне салатика!.. Мне колбаски!.. А мне грибочков, пожалуйста!.."
      Стаканы наполняются к о м п о т о м. Вообще-то, это домашнее вино. Но хитрющая Галина Ивановна называет его КОМПОТОМ. (В институте правило: на рабочем месте ни капли спиртного!) Ну, а тем, кому к а ж е т с я, что это не компот, мы рекомендуем проверенное средство: креститься, креститься и еще раз креститься!
      Итак, закуска разложена по тарелкам. Стаканы наполнены "компотом". Все взоры обращены ко мне:
      - Игорь Александрович, тост!
      (Как никак, я - единственный мужик в отделе.)
      Я встаю из-за стола и начинаю оглядываться по сторонам:
      - А где же именинница? Как-то неловко без нее начинать.
      (Это такая шутка!)
      - Да, вот же она! - смеются женщины.
      (Галина Ивановна сидит пунцовая от смущения.)
      - Галина Ивановна, не узнал! - прикладываю я руку к груди. - Ей богу, не узнал! Я думал, это наша практикантка.
      (К нам как раз должны были прислать на практику двух студенток из университета.)
      "Вот ведь незадача какая!"
      - Да, ладно вам, Игорь Александрович! - машет рукой Галина Ивановна. Совсем в краску вогнали.
      (Она понимает, что я вру, но ей все равно приятно.)
      Я произношу тост и, перегнувшись через стол, чекаюсь с виновницей торжества.
      Вино у Галины Ивановны отменное. И вообще, все очень вкусно!
      (Гастрономическое однообразие - мое самое уязвимое место.)
      - Галина Ивановна, если бы вы не были замужем, я бы обязательно на вас женился, - отпускаю я один из самых рискованных комплиментов.
      (Контекст простой: "Путь к сердцу мужчины лежит через желудок".)
      "От имени и по поручению месткома" я вручаю Галине Ивановне наш коллективный подарок - электрический самовар.
      (Галина Ивановна - "Красная Пашечка" а-ля натюрель! - вот-вот сварится.)
      Дверь приоткрывается и в комнату заглядывает Панюхов.
      "А че это вы тут делаете?"
      - Леонид Дмитриевич! - аж взвизгивают наши тетки.
      Панюхова усаживают за стол. Тут же находится чистая тарелка.
      (Нет, я был не прав, когда представлял Панюхова гибридом вороны и селезня. Тут есть еще что-то и от удава.Да-да, именно: от удава.)
      - Леонид Дмитриевич, огурчик!.. Леонид Дмитриевич, колбаска!.. Леонид Дмитриевич, сырок!..- хлопочут вокруг него женщины.
      "Кстати, МНЕ сырок никто не предлагал!" - ревниво замечаю я.
      Но я без претензий! Я их понимаю. Панюхов - не просто первый зарегистрированный кандидат. Он живое воплощение всего того, что несет в себе слово "перестройка". Равные ПРАВА и равные в о з м о ж н о с т и.
      К тому же, у меня сегодня отличное настроение!
      Есть такой анекдот. В ресторане посетитель, после сытого обеда, спрашивает официанта:
      - Как у вас, братец, поступают с теми, кто, поев, отказывается платить?
      Официант хмурит брови:
      - Бьют и выгоняют!
      - Ну, так, бейте меня и выгоняйте!
      Вот в таком сыто-умиротворенном настроении - "бейте и выгоняйте!" - я разглядываю Панюхова.
      Надо отдать ему должное...
      (Боюсь, что "Надо отдать ему должное..." станет моей второй визитной карточкой.)
      И все же, надо отдать ему должное, по отношению к остальным н е з а р е г и с т р и р о в а н н ы м сотрудникам он ведет себя вполне дружелюбно.
      Тут я промахнулся!
      Конечно, это уже не тот Леонид Дмитриевич, который протирал штаны в отделе информации до своего "самовыдвижения", но еще и не чванливый "завхоз без степени".
      Официозно доброжелательная улыбка, едва ли не аристократические замашки...
      Ни дать - ни взять: посол Нижней Вольты на дипломатическом завтраке.
      "Не прост, Леонид Дмитриевич, ох, не прост!.."
      А может, не зря его в армии на майорской должности мариновали? Такому дай волю - до генералиссимуса дойдет. А то и выше!
      В комнату заглядывает мадам из соседнего отдела (у них там сегодня тоже какое-то торжество).
      - Леонид Дмитриевич!
      "Ну, Леонид Дмитриевич, прямо нарасхват!"
      Панюхов встает со стула и, картинно раскланиваясь, направляется к двери...
      И тут меня осеняет.
      У нас же есть еще одна вакансия! Замдиректора по АХЧ. Одно дело, когда на нее претендует рядовой сотрудник информационного отдела, пусть даже несостоявшийся генералиссимус, и совсем иной коленкор, когда она д о с т а е т с я одному из претендентов, уступившему в упорной и равной борьбе. Тут уж, как говорится, сам бог велел!
      "Силен, Леонид Дмитриевич! Силен..."
      Сколько раз я говорил себе: недооценить - значит проиграть.
      Мы переходим к десерту, и у нас появляется еще один сотрапезник Вольдемар. Вернее, его тень.
      (Любопытно, что о Вольдемаре наши женщины вспоминают обычно под сладкое.)
      На этот раз обсуждают его национальность.
      - Свирский - поляк!- взахлеб утверждает самая осведомленная.Чистокровный поляк.
      - И Виктория - полька!- вторит ей Галина Ивановна.- Ее девичья фамилия - Ясинская!
      Я хлопаю себя по лбу. Мысленно, разумеется! Так вот какая сила влечет меня к Виктории. Голос крови! Дело в том, что моя бабка по отцу - наполовину полька (девичья фамилия - Высоцкая). Осьмушка польской крови, стало быть, течет и в моих жилах.
      Не зря, ох, не зря в Прибалтике аборигены обращаются ко мне только на местном диалекте. Да, и "сусанинцы", несмотря на численное превосходство, чувствуют себя во мне не слишком-то уверенно. Польская кровь нет-нет да и
      заявит о себе. Дикой, необузданной спесью.
      Однако этническую близость к Вольдемару (и его жене) я не афиширую. Мне остается роль капитана буксира, провожающего трансатлантический лайнер в кругосветное плавание.
      "Черт догадал меня родиться в России с русской фамилией" (И.Ильин).
      Незаметно тональность высказываний о Вольдемаре снижается. Разговор переходит в плоскость междометий и полунамеков. Этому предшествует реплика о ГИПЕРбесстрастности Вольдемара.
      Дело доходит до откровенных перешептываний.
      Я ковыряю ложечкой торт и делаю вид, что в данный момент меня занимает только это.
      - Инга? - получив информацию из уст в ухо, недоверчиво переспрашивает Галина Ивановна.
      ("Инга? Есть такая. Двадцатилетняя особа из отдела долгосрочного планирования. Студентка-заочница".)
      - Да, ну...- качает головой Галина Ивановна.
      Опять ей на ухо: шу-шу-шу!
      - Да, мало ли с кем я могу рядом идти...
      "Резонно, Галина Ивановна. Резонно!"
      Домой я возвращаюсь в препаршивейшем настроении. В почтовом ящике меня ждет сюрприз. Разумеется, неприятный. "Отлуп" из "Литературной учебы".
      "Отлупу" предшествует рецензия. Несколько месяцев назад я послал в редколлегию свой рассказ. И вот теперь, так сказать, в порядке обмена любезностями.
      "... если вы не удосужились заглянуть в словарь и посмотреть значение слова "окунуть..."- отчитывает меня рецензент.
      (Речь идет о фразе: "Она окунула ноги в шлепанцы".)
      "Твою мать!" - срываюсь я. Я не заказывал ВАМ рецензию! Мне плевать, что думает о достоинствах МОЕГО рассказа ВАШ мудозвон.
      Я послал вам рассказ, так? Ваше дело - взять его или отклонить. "Берем" - "Не берем"!
      Больше меня ничего не интересует!
      "Ну, как же! А повые...ся?"
      Что за блядская страна, где люди получают удовольствие от того, что унижают других!
      Я раздеваюсь и лезу под душ.
      Обычно холодная вода меня успокаивает. Но сегодня она приводит меня в бешенство.
      Я принимаю упор лежа и начинаю отжиматься на кулаках.
      - ... двадцать семь - двадцать восемь - двадцать девять...
      Адреналин сгорает в работающей мышце. Правда, вместе с ним сгорает и норадреналин - гормон интеллигентности. Но мне это сейчас по фигу!
      - ... пятьдесят восемь - пятьдесят девять - шестьдесят...- из последних сил выдавливаю я.
      "Уф-ф-ф! Кажется, отпустило."
      Я принимаю еще раз душ - теперь уже горячий! - и ложусь на диван.
      Теперь можно заняться самоанализом.
      Итак, что же меня так вывело из себя?
      Начнем по порядку.
      Сначала все шло превосходно.
      ... Я сажусь за накрытый стол, поднимаю тост... Затем вручаю Галине Ивановне самовар...
      (Пока все нормально!)
      ... Потом появляется Панюхов. Я его разглядываю, Панюхов уходит...
      ( Нет, и тут ничего такого!)
      Правда, там промелькнул "сырок". В смысле: "Мне сырка никто не предлагал!" Но это, конечно, несерьезно.
      ... Далее идут пересуды, возникает тень Вольдемара...
      (Так-так, уже горячей!)
      Но и тут ничего особенного. Обычный треп стареющих баб.
      "Что же меня так завело?"
      Стоп! Реакция...
      Да-да: реакция! Реакция окружающих.
      Говоря о Вольдемаре, они тут же забыли о моем существовании. Меня там как бы и не было! Я был для них пустым местом. Помощником директора института по половым вопросам!
      Намотав на палец оголенный нерв, я со сладострастием рванул его.
      "Из всех видов удовольствий садо-мазохические для советского человека являются наиболее доступными" (И.Ильин).
      Теперь можно подумать об этом спокойнее!
      В том, что в присутствии своего непосредственного начальника сотрудники ведут разговоры об и.о. директора, в принципе, нет ничего зазорного. Я - не девочка. Переморщусь!
      Вопрос в другом. Как соотносятся: 1) время, посвященное обсуждению достоинств Вольдемара, и 2) время, уделенное моей скромной персоне?
      Поскольку, чего греха таить, самым надежным критерием з н а ч и м о с т и человека является то время, что ему ( т.е. человеку) уделяют окружающие.
      C учетом того, что мое время равно нулю (согласитесь, на большее пустому месту претендовать трудно), ответ малоутешителен. Если в знаменателе - ноль, частное от деления равно бесконечности. Или близкому к ней значению.
      Итак, я подвожу итог.
      "Партия Свирский - Ильин. Счет: 1 000 000 - 0".
      (Хотя, положа руку на сердце, разрыв должен быть покруче.)
      Теперь меня интересует лишь одно. Сумею ли я - разумеется, если захочу!
      догнать Вольдемара и перегнать его?
      "Вот, в чем вопрос!"
      5.
      Под утро я увидел сон. Тот самый. Он часто мне снится.
      Я иду по аллее парка. Впереди двое - женщина и подросток.
      Женщина рано постаревшая, плохо одетая. Вся какая-то неухоженная.
      Подросток - подстать ей. Типичный "шипцовый" ребенок.
      Синичка и кукушонок.
      "Кукушонок" - мой сын. В этом городе мне довелось быть дважды. Тогда пятнадцать лет назад. И вот, теперь.
      Женщина торопится. Мне почему-то известно, что она ведет мальчика в больницу. У него странноватый, затравленный взгляд, неуклюжие движения следствие родовой травмы.
      Я иду вслед за ними, и мое сердце разрывается на части. Я знаю, что д о л ж е н окликнуть мальчика.
      Я уже вижу, как он оглядывается...
      - Сын!
      И знаю, что никогда в жизни не сделаю этого.
      Синичка и "кукушонок" скрываются из вида, а я остаюсь посреди аллеи один...
      Утром я заезжаю в институт. Ненадолго, буквально на несколько минут. Забираю поправки к отчету и еду в УБОН.
      Солнце сегодня необычно яркое.
      Назарова сидит спиной к окну. Глядя на нее, мне приходится все время щуриться...
      Доходит до того, что я начинаю использовать ладонь в качестве козырька.
      Наконец я не выдерживаю, встаю и подхожу к окну...
      Теперь я у нее за спиной.
      Назарова читает поправки молча. Изредка мы перебрасываемся короткими репликами.
      Теперь другая беда: солнце жарит мне затылок!
      "Как только она выдерживает?"
      Я склоняюсь над ее головой...
      У Назаровой легкое дыхание. Я почти не слышу его...
      Идеальная прическа! Идеальное дыхание! Идеальный воротничок!
      Я наклоняюсь к ней все ниже и ниже...
      Я уже различаю, какие у нее духи...
      Какой знакомый запах!
      "Запах, знакомый с детства!"
      И тут со мной случается солнечный удар.
      Мы лежим в постели. Уже темно. У меня такое впечатление, будто происходящее со мной в эту минуту я уже испытывал множество раз.
      Сейчас я проведу рукой, и будет холмик...
      "Верно - холмик!"
      А сейчас - ложбинка...
      "Правильно - ложбинка!"
      Поневоле начнешь верить в реинкарнацию, параллельные миры и прочую загробную дребедень.
      - Ты знаешь, у меня такое чувство, что мы с тобой уже встречались в прошлой жизни, - говорю я. - Наверняка, мы были мужем и женой.
      - Я тоже думаю об этом, - отвечает она.
      Я не вижу ее лица, но мне не трудно догадаться, что, говоря это, она улыбается. Не сильно, чуть-чуть.
      А как могло случиться, что она старше меня?
      Тут, как минимум, два варианта.
      Вариант первый. Для нее эта жизнь - вторая (начиная с той, где мы были мужем и женой), а для меня - третья. Во второй жизни я был собакой! Я почему-то убежден, что именно собакой!
      Вариант второй. Во второй жизни я умер ребенком.
      Такая участь постигла моего дядю, брата матери. Когда ему было три года. Дядя перегнулся через край высокой бочки, доверху наполненной водой, и лопаткой хотел попугать головастиков...
      - Я был хорошим мужем? - спрашиваю я.
      - Хорошим, - говорит она.
      Внезапно меня озаряет: я умер раньше ее!
      Хотя, нет. Если я умер раньше, то в этой жизни я должен быть старше ее...
      Что-то я вконец запутался!
      - Мне пора, - говорит она. Встает и начинает одеваться...
      Я не останавливаю ее. Я понимаю: у нее семья! Я был у нее в прошлой жизни. А в этой у нее - другая семья, другой муж.
      "Думал ли я, - мысленно восклицаю я, - что у моей жены будет другой муж!"
      6.
      В среду мы всем отделом едем на картошку. На овощебазу. В отделе "на хозяйстве" остается одна Галина Ивановна.
      Посреди гигантского бункера - гора картошки. Ее натаскали сюда до нас. Наша задача предельно проста. Гнилую картошку - в ведро слева, НЕгнилую - в ведро справа. Затем гниль высыпают в специальный контейнер, а той, что справа, затаривают капроновые сетки. Потом сетки грузят на тележку и отвозят
      в ясли. Там картошка будет гнить до следующей сортировки.
      Я сижу на деревянном ящике и перебираю картошку. Гнилую - туда, эту сюда.
      Левое ведро уже полно. Я беру ведро и высыпаю его содержимое в контейнер...
      И тут я замечаю Ингу вместе с подружкой. (Я часто вижу их вместе в институтском буфете.) Она копошится у подножия картофельной горы. Правда, с другой стороны.
      Я беру свой ящик и подсаживаюсь к ним...
      Из ворот овощебазы мы выходим уже втроем. Я предлагаю заехать ко мне домой. Посмотреть "видик". Инга, вроде, непрочь. А вот Юлия отказывается.
      Итак, мы у меня в прихожей. Я помогаю Инге раздеться, вручаю ей тапки Виктории (Виктория, надеюсь, меня простит.) Затем я ставлю кассету с музыкальными клипами и отправляюсь на кухню - готовить бутерброды.
      ... Мы пьем сухое вино. Кислятина редкая. Я обнимаю Ингу, тянусь к ее губам...
      И тут она отстраняется.
      "Неужто облом?"
      Нет, ложная паника. Заминка вызвана необходимостью вынуть изо рта жевательную резинку и прилепить ее к тарелке (надо полагать, в целях дальнейшего использования).
      Я протягиваю пустой стакан, и мне его до краев наполняют родниковой водой.
      Хотя, нет! Что я говорю? "Пепси-колой".
      "Новое поколение выбирает "пепси".
      ... Инга принимает душ. Я лежу на спине и слушаю как барабанит вода по занавеске.
      В электротехнике разъемные соединения называют "папой" и "мамой".
      Я чувствую дискомфорт, причина которого мне не совсем ясна.
      Шум воды стихает. Инга предстает предо мной в чем мать родила. Ни дать - ни взять: "девушка с веслом".
      С очаровательной улыбкой Инга запрыгивает на диван. Мне не остается ничего другого как опорожнить второй стакан.
      А затем, перед уходом, еще один.
      Я провожаю Ингу до самого ее дома. Дорогой мы дурачимся и даже играем в снежки.
      (Четвертый стакан я едва не выпиваю в сугробе, куда мы падаем в обнимку.)
      ... Мы останавливаемся у ее подъезда. Инга показывает свои окна и приглашает в гости - "погреться". Сославшись на тезисы доклада, я отказываюсь.
      Перспектива общения с "тещей" меня сегодня не привлекает. Я не в смокинге. Да, и насчет "четвертого стакана" я, честно говоря, погорячился.
      Домой я возвращаюсь пешком. Уже совсем темно, но город живет полнокровной жизнью. Снуют троллейбусы. Дети играют в снежки. Один из своих будущих романов я так и назову: "Игра в снежки". Эпиграф уже готов: "Игра в снежки - русская национальная забава" (И.Ильин).
      Я люблю женщин!
      Я люблю женщин в том смысле, что хорошо отношусь к ним.
      Я их понимаю.
      Женщины интересны мне как личности!
      Мне нравится наблюдать за ними.
      Как они чистят зубы, как умываются, как морщат лоб, когда считают деньги (особенно, когда их мало).
      Я их жалею!
      В принципе, я бы мог связать свою судьбу с каждой из них.
      Даже с Галиной Ивановной!
      Мне кажется, я был бы неплохим мужем.
      Когда бы мы летали самолетами "Аэрофлота" и вылет нашего рейса задерживался, я бы позволял им, чтобы они спали, положив голову мне на колени...
      Если бы они болели, я бы ходил в аптеку за лекарствами...
      Я бы заботился о них!
      А в пятницу вечером мы бы обязательно мыли малыша. (Мальчика или девочку - роли не играет.) И обязательно в тазу! Малыш бы закрывал лицо ладошками, а я бы лил ему на голову воду из кувшина...
      Кувшин бы я не доверил никому. Вплоть до развода!
      Потом бы мы укладывали малыша спать, а сами, облачившись в хрустящие пижамы, смотрели бы "Взгляд".
      Взамен я бы потребовал совсем немного.
      Во-первых, чтобы моя жена не меньше двух раз в день принимала душ. (Лучше, конечно, три, но я готов согласиться и на два.)
      А во-вторых...
      (Я начинаю переминаться с ноги на ногу).
      У каждой женщины есть такие дни...
      Когда...
      Ну в общем, мне бы хотелось, чтобы в эти дни шнурок от "тампакса" не свисал у нее до колена.
      Вот, и все!
      Я оглядываюсь. Окон Инги уже не видно. Забавный ребенок! В принципе, я мог бы жениться и на Инге тоже. Причем, сделал бы это с несравненно большим удовольствием, чем, скажем, на той же Галине Ивановне.
      Если бы не одно обстоятельство...
      Я опять начинаю мяться.
      Милая Инга! Как бы тебе объяснить поделикатней...
      Есть один секрет (средство, рецепт, назови как угодно), знать который должна каждая девушка.
      Эти слова должны быть начертаны на каждой девичьей закладке...
      С этими словами бабушки должны провожать своих внучек ко сну...
      Эти слова должны стать девизом женских спортивных команд всего мира...
      Я не могу тебе объяснить почему, но звучат они так:
      "Нельзя ДАВАТЬ в первый вечер!"
      Никому.
      6.
      Утро. Я вхожу в вестибюль института. Настроение превосходное. Я - бодр, энергичен. Слышно как спустился лифт (он находится за углом).
      Я ускоряю шаг...
      Кабина лифта качнулась под тяжестью вошедшего: вот-вот двери закроются.
      Я сворачиваю за угол...
      - Подождите!
      Влетаю в лифт...
      И носом к носу сталкиваюсь с Вольдемаром.
      Поднимаемся мы молча. Вольдемар погружен, надо полагать, в свои геополитические планы и пребывает в состоянии внутреннего самосозерцания. Из Москвы он вернулся накануне.
      Вместе нам ехать недолго. Ему выходить на третьем этаже, мне - на седьмом.
      Я стою, слегка навалившись на стенку кабины. Румянец со щек у меня уже сошел. И что это я так раскраснелся? Эка невидаль: директор института. Даже не директор, - "и.о."! К тому же, мой "молочный" брат. (Не уверен, что слово "молочный" - самое точное. Ну, да ладно: проканает!)
      И вообще!
      Я решительно отодвигаю плечом Панюхова, который незримо сопровождает Вольдемара...
      Я (с озабоченным видом):
      - Слушай, старик. Меня беспокоит Виктория.
      В о л ь д е м а р (прищурившись):
      - Что ты имеешь в виду?
      (Дружеский совет, так сказать, по ходу пьесы: "Чаще щурьтесь! Сойдете за умного!").
      Я (дополняя слова жестами):
      - Понимаешь, когда ей засаживаешь, особенно, когда сзади, там как будто что-то мешает.
      В о л ь д е м а р:
      - Да, я что-то не замечал.
      Лифт останавливается. Вольдемар выходит...
      Я (вдогонку Вольдемару):
      - Нет-нет, ты обязательно посмотри!
      В о л ь д е м а р (как бы делая мне одолжение):
      - Ладно, посмотрю.
      "Нет, плохо! Надо еще раз".
      Я:
      - ... там как-будто что-то мешает.
      В о л ь д е м а р (холодно):
      - Не замечал.
      "Нет, никуда не годится!"
      Я - полная бездарь. Я не умею строить диалог. В ответах Вольдемара нет второго плана. Нет стереоэффекта! Реакция Вольдемара предсказуема. 2 х 2 = 4.
      Ох, не зря, видно, меня в свое время бортонули на Высших режиссерских и сценарных курсах. Там люди сидят опытные люди. Профессионалы! Им за версту видно - Кто Чего Стоит.
      Стиснув зубы, я приступаю к третьей попытке. Как утверждают гороскопы, цифра "3" имеет для меня судьбоносное значение.
      Итак, снова я:
      - ... там как-будто что-то мешает.
      В о л ь д е м а р (усмехнувшись):
      - 1 000 000 : 1.
      "Класс! Молодец, Вольдемар. Вернее, я. Попал! Ей богу, попал. Выходит, я - не такая уж бездарь"!
      ... вместе нам ехать недолго. Ему выходить на третьем этаже, мне - на седьмом.
      И тут, сам не знаю почему, у меня срывается с языка:
      - Как Москва?
      - Н о р м а л ь н о, - отвечает Вольдемар.
      "Нормально!"
      Лифт останавливается. Вольдемар выходит...
      "Нормально!"
      Я не сразу прихожу в себя от потрясения. Такой пощечины мне еще никто не давал. Никто и никогда.