- Амстердамская полиция, - промямлил Гроат. - Мы должны заявить в полицию.
      Уилер резко повернулся к нему.
      - Вы что, умом тронулись? Да если мы призовем всех этих чертовых полицейских, нам хана! Конец всяческой безопасности. Де Фроом будет знать все. И он тут же нанесет удар. Нет, только не это. У нас имеются свои полицейские силы. Я собираюсь натравить на это дело Хелдеринга. Поднимаем на ноги всех сотрудников - но только, чтобы никому снаружи ни слова - и на поиски. Каждый кабинет, каждый стол и ящик перевернуть вверх дном. Квартиры, в которых проживают наши люди - обыскать все до тех пор, пока не найдем пропавший папирус. Гроат, вы остаетесь здесь, на подхвате. Охранники тоже остаются здесь. Лично я иду наверх объявлять аварийную ситуацию. А ты, ты, Стив, предупреди Петропулоса, что мы не сможем встретиться с ним, по крайней мере, не сейчас.
      Через десять минут, когда Ренделл возвратился к себе в кабинет, все еще глубоко обеспокоенный, на своем столе, под календарем, он нашел конверт.
      Это была телеграмма, высланная из Афин.
      Подписана она была настоятелем Митросом Петропулосом.
      Он и вправду уже направлялся в Амстердам, с нетерпением ожидая возможности произвести проверку папируса. В телеграмме сообщалось, что он прилетит завтра, в 10:50 утра.
      Ренделл застонал. Этот знаток из знатоков, восстановитель веры, уже был в пути. Его нельзя было никак остановить. А здесь нет того обнаруженного Богардусом прокола, чтобы ему показать, вообще нечего показывать.
      Ренделл чувствовал себя крайне паршиво. И причиной тому было не разочарование, но недоверие.
      * * *
      НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, ПРИБЫВ В АЭРОПОРТ на полчаса раньше, Стив Ренделл сидел в кафе, ожидая прилета настоятеля рейсом Эйр Франс, на который грек пересел в Париже.
      Потягивая кофе - уже третью за утро чашку - Ренделл тупо глядел на празднично выглядящий квинтет белых шарообразных ламп за стойкой.
      Он испытывал депрессию более, чем когда-либо в жизни. Он понятия не имел, что сказать отцу настоятелю, если не считать правды об исчезновении папируса номер девять, о чем издатели не хотели и говорить. Ренделл не мог придумать никакой истории, поэтому он решил говорить правду и бесконечно извиниться перед пожилым монахом за то, что заставил его побеспокоиться и прилететь сюда. Он представлял себе смятение настоятеля при известии об этой потере. Думал он и над тем, не возникнут ли у монаха подозрения, те самые подозрения, которые мучили его самого со вчерашнего дня.
      Всеохватывающая охота, направленная на поиски исчезнувшего папируса, не принесла никакого результата.
      Хелдеринг со своими агентами по безопасности допросил каждого, работающего в Воскрешении Два на всех двух этажах Гранд Отеля "Краснапольски". Они заглянули в каждую щелку каждого кабинета и зала для заседаний. Они сделали список всех участников проекта, которых сейчас не было в наличии, и выискивали их одного за другим, начиная от доктора Найта, усиленно работавшего в гостинице для священников "Сан Лючезио", до Анжелы Монти в гостинице "Виктория", когда та вернулась после поисков в Библейском обществе. Они даже обыскали квартиру господина Гроата, и даже, как слыхал Ренделл, сумели пробраться в квартиру Ганса Богардуса, когда бывшего библиотекаря не было дома.
      Инспектор Хелдеринг со всеми своими агентами не узнал ничего, не обнаружил ни малейшего следа папируса номер девять.
      Издатели, чьи настроения изменялись от панических до наплевательских, орали друг на друга и на Хелдеринга до самой полуночи. Для всех заинтересованных лиц тайна становилась все глубже и глубже. У Ренделла же все более глубокими становились его подозрения.
      Вчера вечером он вернулся к себе в гостиницу, один, чтобы хорошенько поразмыслить. Был только один телефонный звонок, от Анжелы, и он всячески уворачивался от ее вопросов относительно того, что происходит, почему ее так строго допрашивали, притворяясь, что сейчас ему необходимо посовещаться с собравшимися в соседней комнате членами его команды; он пообещал встретиться с Анжелой завтра вечером, то есть, уже сегодня. Предстоящий вечерний разговор с Анжелой был еще одним не сулящим веселья событием, которое, как Ренделл понимал, тоже нельзя было оттягивать.
      Да, весь вечер вчера он размышлял, впрочем, продолжал размышлять и сейчас, сидя здесь, в кафе аэропорта Шипхол. Уж слишком много было совпадений, а тут еще неожиданное исчезновение сомнительного папируса, да еще в самый канун окончательного испытания на достоверность. Ренделл даже представить не мог, каким образом пропал папирус. Он напоминал самому себе, что утрата фрагмента была для пяти издателей такой же катастрофой, как и для его собственной веры. Без этого фрагмента они были уязвимы, равно как и сам он без этого кусочка папируса не мог больше верить. Исчезновение фрагмента не могло быть делом кого-то изнутри. Но, с другой стороны, никто снаружи тоже не мог этого сделать.
      Перекрывая какие бы-то ни было логические построения, в Ренделле нарастала тень недоверия и подозрения.
      Откуда-то сверху, из громкоговорителей, развешанных по всему аэропорту вновь прозвучало сообщение, и, странно, оно касалось его лично:
      - Господин Стивен Ренделл. Господина Стивена Ренделла просят подойти к inlichtingen - информационной стойке.
      Что бы это еще могло быть?
      Ренделл как можно скорее заплатил по счету и поспешил к главной информационной стойке аэропорта.
      Там он назвал свое имя первой же милой девушке-голландке.
      Та передала ему листок с сообщением.
      В нем было написано: "Господин Стивен Ренделл. Немедленно позвоните господину Джорджу Л. Уилеру в Гранд Отель "Краснапольски". Дело чрезвычайно срочное."
      В течение минуты Ренделл нашел свободную телефонную будку и теперь ждал, когда секретарша Уилера соединит его с американским издателем.
      Ренделл плотно прижал трубку к уху, не зная, чего ожидать. Ему было известно лишь одно: рейс 912 из Парижа с отцом настоятелем Петропулосом на борту прибывает ровно через четыре минуты.
      В трубке раздался голос Уилера - не рычание, не потухшие слова - он звенел колокольным благовестом:
      - Стив, это ты? Замечательные новости! Замечательнейшие! Мы нашли его - мы обнаружили пропавший папирус!
      У Ренделла екнуло сердце.
      - Вы нашли?
      - Можешь ли ты поверить в такое, но его никто не похищал, он даже не покидал пределов хранилища. Он был там все время. Как тебе такое? Нашли мы его исключительно от отчаяния. Мы просто не знали, что делать. А час назад я решил обыскать хранилище еще раз. Только теперь я приказал разобрать все эти металлические и стеклянные ящики, вытащить и размонтировать. Два столяра тут же взялись за дело. И когда мы вытащили ящик под номером девять на пол, мы нашли его, мы нашли пропавший папирус! А случилось то, что задняя часть ящика неплотно прилегала к днищу, образовалась щель, и папирус в своих защитных листах из скользкой ацетатной целлюлозы каким-то образом проскочил в эту щелку, и его прижало к стене так, что никто не мог его видеть. Мы его достали, и, слава Богу, с ним ничего не случилось. Ну, и как это тебе все?
      - Здорово, - выдохнул Ренделл. - Просто замечательно.
      - Так что можешь забирать своего настоятеля. Папирус уже ждет. Мы все ждем вас.
      Ренделл повесил трубку и прижался головой к телефонному аппарату. Неожиданная радостная новость лишила его всех сил.
      Тут он услышал сообщение из динамиков:
      - Рейс 912 Эйр Франс из Парижа совершил посадку.
      Ренделл направился в зал ожидания, куда после таможенного осмотра выходили пассажиры.
      Он был готов встретить отца настоятеля, был готов узнать правду и еще раз - встретить веру.
      * * *
      "ВЕСЬМА ЛЮБОПЫТНАЯ СЦЕНА", - подумал про себя Ренделл.
      Они находились в хранилище, все присутствующие, в подвальных помещениях Гранд Отеля "Краснапольски", и по меньшей мере минут двадцать все сохраняли благоговейное молчание. Все внимание присутствующих было сконцентрировано на единственном сидящем - Митросе Петропулосе, настоятеле монастыря Симопетра на Горе Афон.
      Отец настоятель носил все ту же похожую на феску черную шапку, он был закутан в черную тяжелую рясу, его седая борода обметала край стола; сам же он низко склонился над коричневым листом папируса, извлеченным из своего прозрачного конверта и зажатым между двумя стеклами. Монах был полностью поглощен изучением маленьких значков арамейского письма, выписанных узкими колоннами на грубой прессованной сердцевине папирусных стеблей. Время от времени, как бы неосознанно, он протягивал руку к своей толстой лупе и подносил к глазам. Несколько раз он справлялся со своими редкими справочниками, после чего брал чернильную ручку и делал заметки в блокноте.
      За его спиной, на уважительном расстоянии, держали напряженную и нервную вахту доктор Дейчхардт, Джордж Уилер, мсье Фонтен, сэр Тревор Янг и синьоре Гайда. Там же стоял торжественный и несколько успокоившийся господин Гроат.
      Ренделл, в компании доктора Джеффриса, доктора Найта, профессора Собрье, монсиньора Риккарди, тоже находился в хранилище, полностью поглощенный этим напряженным спектаклем одного актера.
      Ренделлу пришло в голову - а не закончится ли эта вахта крахом. Он отметил время. Прошло уже двадцать пять - щелк - двадцать шесть минут.
      Вдруг отец настоятель пошевелился. Его худая фигура выпрямилась на стуле, а потом он вообще откинулся на спинку.
      - Прекрасно, - сообщил Петропулос. Пригладив бороду, он повернулся в сторону издателей. - Я удовлетворен.
      Молчание было прервано, но никто не заговорил.
      Отец настоятель продолжил:
      - Несоответствие теперь может быть объяснено. Тут была небольшая ошибка, вполне понятная, но, тем не менее, ошибка в прочтении оригинального арамейского текста и в его переводе. Как только будет сделано исправление, уже никто не сможет ставить к тексту каких-либо претензий. Вне всяких сомнений, он совершенно подлинный.
      Напряженные, вытянутые лица издателей как одно расслабились, засияли покоем.
      Все они тут же сгрудились вокруг настоятеля, протягивая ему руки, пожимая его худые пальцы в знак благодарности, и поздравляя самих себя.
      - Великолепно, великолепно! - разливался соловьем доктор Дейчхардт. А теперь, расскажите нам относительно обнаруженной ошибки...?
      Митрос Петропулос взял свой блокнот.
      - Наделавшее столь много волнений предложение на арамейском языке ваши переводчики прочли следующим образом: "И Господь Наш, во время своего бегства со своими учениками из Рима, этой ночью прошел через обильные поля Озера Фуцинус, осушенные Клавдием Цезарем, возделываемые ныне и переполненные римлянами." Несколько практически невидимых теперь черточек, закруглений, крючков, были, по-видимому, просмотрены, но, будучи выявлены, предлагают нам другие слова и другое значение. После пересмотра арамейское предложение следует правильно читать следующим образом: "И Господь Наш, во время своего бегства со своими учениками из Рима, этой ночью прошел мимо обильных полей Озера Фуцинус, что будут осушены Клавдием Цезарем, возделываться ныне и переполненных римлянами." Понимаете, "прошел мимо обильных полей" было неправильно прочитано как "прошел через обильные поля", а "будут осушены" по ошибке были прочитаны как "осушенные".
      Отец настоятель отложил блокнот.
      - Итак, ваша загадка разрешилась. Все прекрасно. Господа, хочу прибавить, что лично я рассматриваю встречу с этим папирусом Иакова как одно из самых волнующих событий в своей долгой жизни. Все это открытие является высочайшим достижением в духовной жизни человечества. Текст изменит, надеюсь, лучшему, весь путь Христианства. Благодарю вас за предоставленную возможность узнать поближе личность Господа Нашего.
      - Это мы, это мы благодарны вам, - рассыпался в любезностях доктор Дейчхардт. Он вместе с Уилером помог настоятелю подняться со стула. - А теперь, - объявил немецкий издатель, - мы подымемся наверх, чтобы отпраздновать это событие на торжественном обеде. Вы, отец, обязаны присоединиться к нам до того, как мы проводим вас на совещание совета в Хельсинки.
      - Сочту за честь, - ответил отец настоятель.
      Уилер взял в руки блокнот Петропулоса.
      - А я присоединюсь к вам чуточку позднее. Позвоню герру Хеннигу в Майнц. Необходимо приостановить работы по сшивке. Необходимо внести правильный перевод, исправить весь набор и перепечатать все издания.
      - Да, да, это необходимо сделать немедленно, - согласился с ним доктор Дейчхардт. - Передайте Хеннигу, что мы уже не можем откладывать. Мы конечно же оплатим все необходимые расходы и за дополнительное рабочее время.
      Когда они начали покидать хранилище, Ренделл со своей группой расступились, чтобы дать пройти настоятелю и издателям. Проходя мимо Ренделла грек на минутку задержался.
      - Теперь вы понимаете, мистер Ренделл, что я имел в иду, когда вы показывали мне фотокопию папируса в Симопетре. Фотографии не столь четкие. Взять хотя бы один аспект: в ней нет измерения глубины, поэтому на ней не отражаются все знаки, отпечатавшиеся в папирусе. Очень часто, особенно же для такого типа вроде меня, который живет среди всех этих древних документов, оригинал может дать такое, чего не объяснит никакая самая замечательная фотография.
      - Да, я очень рад, что вы смогли сами увидеть оригинал, отче, ответил Ренделл. - Вы и вправду помогли разрешить очень серьезную проблему.
      Отец настоятель улыбнулся.
      - Вы разделяете эту честь со мной.
      После этого отец настоятель удалился с издателями, за которыми последовали Собрье и Риккарди. Ренделл же остался в хранилище вместе с обескураженным доктором Джеффрисом, блаженствующим доктором Найтом и суетящимся Гроатом.
      - Секундочку, мистер Гроат, - позвал его доктор Джеффрис. - Прежде чем вы уберете папирус, позвольте мне еще раз глянуть на этот запутанный фрагмент.
      Доктор Джеффрис прошаркал к листу папируса, зажатому между двумя стеклами, а Ренделл с Найтом направились за ним.
      Доктор Джеффрис был явно не в своей тарелке. Ответственность наблюдения за работой переводчиков, равно как и за окончательный перевод, как понимал Ренделл, полностью возлагалась на пожилого английского ученого. Пропуск подобной ошибки был серьезным ударом по эго Джеффриса. Сейчас это было особенно заметно, когда он взлохмачивал трясущимися пальцами свои тонкие седые волосы, когда потирал свой нос, из-за чего тот сделался совершенно красным. Джеффрис надел на нос пенсне и склонился над папирусом.
      Ренделл, который до сих пор сам не видел доставившего столько волнений оригинала, также склонился над столом. Папирус представлял собой лист древней коричневой бумаги довольно крупных размеров, весь сморщенный, хрупкий, изъеденный временем, с отслаивающимися краями. В листе имелись две неровные дыры, через которые могла бы проплыть золотая рыбка. Наиболее удивительной была четкость арамейского письма. Невооруженным и неопытным глазом Ренделл мог охватить всю часть плотно заполненных буквами колонок.
      - Хмм... хмм... не понимаю... - бормотал доктор Джеффрис. - Не пойму, как я мог неправильно прочитать это предложение. Сейчас, когда я гляжу на него, оно выглядит таким определенным, ясным, его можно перевести только так, как это сделал отец настоятель. Понятное дело, имеется пара пятен, но, тем не менее, я должен был прочесть все эти слова правильно. - Он печально покачал головой. - Всему виной, должно быть, мои годы. Мои годы и мои глаза...
      - Так это вы переводили данный фрагмент? - спросил Ренделл.
      - Да, - вздохнул доктор Джеффрис.
      - Но ведь в вашей группе было еще четыре переводчика, которые проверяли перевод после вас. Выходит, они тоже прочитали неправильно.
      - Ммм... правда. Тем не менее, ошибка...
      - Ошибка, - с кривой усмешкой сказал доктор Найт, - заключается в том, что коллеги, работающие с таким выдающимся ученым как доктор Джеффрис, слишком полагаются на него. Если он предлагает им какое-то мнение, оно становится обязательным к исполнению, поэтому менее знаменитые исследователи просто опасаются противоречить или перепроверить это мнение. Я говорю это только лишь из глубочайшего уважения к учености доктора Джеффриса.
      Пожилой ученый фыркнул.
      - Ученость требует внимательного глаза. А мои глаза мне уже отказывают. Я уже не могу браться за подобного рода проекты. И действительно, - тут он повернулся к своему молодому протеже, - пришло время для людей помоложе, с более острыми глазами, с более цепким умом. Флориан, довольно скоро мне прийдется освободить свой пост в Оксфорде. Мне прийдется переехать в Женеву, где на меня возложат другие обязанности, совершенно иного толка. Когда я подам в отставку, меня обязательно спросят, кого бы я рекомендовал на свое место. И я все еще помню свои обещания вам, Флориан. Опять же, я просто не могу вспомнить никого иного, столь квалифицированного.
      Доктор Найт склонил голову.
      - Единственное, чего я желаю, это сохранить ваше доброе мнение обо мне, доктор Джеффрис. Сегодня у нас благоприятный день. - Он указал на папирус. - Самое главное - это чудо и знамения нашего открытия. Как уже говорил отец настоятель, оно изменит путь всего Христианства.
      Ренделл и сам указал на лист.
      - Доктор Джеффрис, скажите, это те самые строки, которые переводил отец настоятель?
      - Строки, доставившие нам столько неприятностей? Да, они самые.
      Ренделл передвинул свою голову на несколько дюймов над папирусом, стараясь рассмотреть малюсенькие значки.
      - Удивительно, - произнес он вслух. - Они гораздо более выразительные, их гораздо легче различить, чем на фотографии, сделанной с этого же листа. - Он поднял голову. - Как может такое быть? Мне казалось, будто фотография в инфракрасных лучах восстанавливает старинные надписи, которые невозможно прочитать обычным путем, делая их более читабельными, чем в оригинале. Разве это не так?
      - Боюсь обобщать. - Доктор Джеффрис уже не интересовался данным вопросом.
      - Мне кажется, что об этом мне рассказывал Эдлунд. Но если это верно, тогда фотографии должны быть более четкими и с них гораздо легче читать, чем с оригинала.
      - Ради точности, всегда необходимо свериться с оригиналом, нетерпеливым тоном заметил доктор Джеффрис. - Нет никаких искажений. Ладно, хватит обо всех этих неприятных делах. Давайте подымемся наверх и пообедаем, причем, в моей бочке меда будет хорошая ложка дегтя.
      Все трое поднялись лифтом на первый этаж, где Ренделл, решив пропустить праздничный пир, оставил двух оксфордских ученых и направился в свой кабинет. Заходя в секретарскую, он чувствовал себя неуютно при мысли необходимости встречаться с Анжелой до наступления вечера. Но ее стол был пуст, в комнате никого не было, после чего только Ренделл вспомнил, что вчера вечером дал девушке еще одно задание в Библейском обществе.
      Радуясь мысли, что какое-то время можно побыть одному - без Анжелы, Уилера и всех остальных - он прошел к себе в кабинет, сбросил пиджак, ослабил галстук, закурил трубку и начал медленно ходить по комнате.
      В зале С, в общей столовой, издатели праздновали.
      Находясь у себя в кабинете, один, Ренделл вовсе не испытывал настроения для празднования - пока что такого чувства у него не было.
      Его мысли были заняты вроде бы мелкими сомнениями, предчувствиями чего-то малоприятного, и ему хотелось получше их все определить. Ганс Богардус навел тень на проект, показав неточность в Евангелии от Иакова, теперь же самый лучший из лучших, прибывший из Греции специалист эту неточность убрал и еще раз заявил, что новая Библия ничем не запятнана и совершенно подлинна. Все это было так. Тем не менее, все, что случилось между этими двумя событиями, продолжало беспокоить Ренделла.
      На Горе Афон настоятель не хотел давать оценку спорному папирусу по его фотографии, но в то же самое время он считал, что перевод текста был сделан правильно. Если дело обстояло именно так, указал при этом он, весь этот новообретенный Новый Завет следовало бы подвергнуть сомнению. Теперь, несколькими днями спустя, настоятель изучил тот же самый папирус, уже в оригинале, и сделал заключение, что арамейский текст не был переведен совершенно точно, и, таким вот образом, Новый Завет оказался вне всяких подозрений.
      Что же изменило оценку Петропулоса? Новый взгляд на папирус - или новый папирус, на который ему дали взглянуть?
      Самым безумным во всем этом деле было исчезновение папируса номер девять, невероятная пропажа, случившаяся в тот самый момент, когда было жизненно важно увидеть его. Совпадение, так? Хорошо. Тогда вторым безумием стало появление папируса, невероятно счастливая его находка, в самое времечко к приезду греческого настоятеля. Еще одно совпадение, верно?
      Ну хорошо, возможно.
      Возможно.
      Неясности были и в стертых арамейских значках на древнем папирусе; даже странно, как маленькая черточка, сдвинутая на миллиметр туда или сюда, могла решать о разнице между безбожной подделкой и божественной истиной. Размещение какого-то маленького крючочка, не замечаемого ранее, а теперь увиденного, восстановило богатства пяти религиозных издателей. Как сильно будущее и доходы людей зависит от такой мелочи.
      Но более всего Ренделла беспокоили фотографии. Если настоятель не мог различить знаки, образующие слова, по фотографии, насколько же труднее было бы ему различать их на оригинале. Черт побери, все это попросту не имеет смысла, сказал Ренделл сам себе. Он сам был практически уверен в том, что фотографии, сделанные в инфракрасных лучах, переносят на фотокопию то, что не может быть четко видимым в оригинале. Тем не менее, слова на фотографии были намного сильнее размытыми и затертыми, чем на оригинале, который он только что видел.
      Нет, все это не имеет смысла. Или же, возможно, имеет слишком много смысла.
      Ренделл остановился перед собственным шкафом-сейфом. Он открыл его ключом, опустил защитную решетку и вытащил ящик, куда в последний раз, после настояний Уилера, положил фотографию папируса номер девять.
      Папка из манилы, содержащая сделанные Эдлундом фотографии находки профессора Монти - единственный имеющийся во всем здании набор - лежала спереди. Ренделл взял первую же фотографию и вытащил ее из папки. Это был снимок не папируса номер девять, но номера первого. Обескураженный - ему казалось, что ложа снимок папируса номер девять на место, он клал его сверху - Ренделл просмотрел всю пачку фотографий. Оказалось, что фотокопия папируса номер девять была последней, в самом конце комплекта.
      Ренделл решил, что пока что никаких поводов для подозрений не имеется. Ложа фотографию в последний раз, он не слишком обращал внимания, на какое место ее кладет. Вполне возможно, что он просто сунул снимок ко всем остальным.
      Он выложил увеличенную, глянцевую фотокопию размерами одиннадцать на четырнадцать дюймов на свой стол, после чего сам уселся на свое вращающееся кресло, чтобы получше изучить ее.
      Когда все они были сегодня в хранилище, доктор Джеффрис уже показал, какими были спорные строчки на арамейском языке. Теперь Ренделл высматривал эти строки и нашел их довольно быстро. Его взгляд зацепился за них, как будто те гипнотизировали его самого.
      Такие же, как и раньше, но, тем не менее, каким-то образом, и не такие.
      Ренделл моргнул. Строки сделались более резкими, более четкими чем те, как ему вспоминалось, которые он видел на Горе Афон. А может так только казалось. Черт возьми, эти строки были такими же четкими, да что там, более четкими, чем на папирусе, который он буквально только что видел в хранилище. Вот если бы вот эту фотографию, что сейчас лежала перед ним, он показал отцу Петропулосу на Афоне, настоятель без труда прочитал бы текст, намного легче, чем расшифровывать оригинал.
      Ренделл сбросил фотографию со стола и потер глаза.
      Может его глаза изменяют ему? Были ли эти фотографии теми самыми, что и раньше? Или же это был его старый цинизм, тот самый цинизм, который его жена Барбара, его несчастный отец да и он сам всегда ненавидел, то самое саморазрушающее неверие в что-либо ценное, вернулось и вновь раковыми метастазами расползалось по его мыслям? Ренделл попытался оценить свои чувства.
      Было ли то самое недоверие, что точило его изнутри, честным желанием узнать правду или же гнилой привычкой отторжения веры?
      Была ли у него причина воскрешать подозрения, или же он потакал себе в знакомом, дешевом и ничем необоснованном скептицизме?
      Черт подери, имеется только один способ выяснить это.
      Ренделл вскочил со своего кресла и поднял фотографию с пола.
      Один человек будет знать ответ. Единственный, абсолютно единственный человек, который и сделал все эти фотографии. Оскар Эдлунд, фотограф Воскрешения Два. И как раз Оскара Эдлунда он хотел увидеть прямо сейчас.
      * * *
      ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА РЕНДЕЛЛ повернулся спиной к такси, которое привезло его к местожительству Эдлунда, представлявшему собой четырехэтажный голландский дом девятнадцатого века неподалеку от набережной, известной как Нассаукаде.
      Как было известно Ренделлу, это был дом, арендованный Воскрешением Два в качестве жилого для некоторых участников проекта. Альберт Кремер редактор издания, Педди О'Нил и Элвин Александер - публицисты, были среди жильцов, занимавших восемь спальных комнат. Эдлунд тоже жил здесь, но тут же находилась и его лаборатория.
      Такси, на котором Ренделл прибыл сюда, не смогло высадить его прямо перед зданием. Паркинг перед домом был занят официально выглядящим красным седаном с сидевшим за рулем водителем в незнакомой униформе. Подходя к дому, Ренделл изучал красный автомобиль, пытаясь понять, что означает изукрашенный крест на двери. Над крестом были слова: Heldhaftig, Vasteraden, Barmhartig.
      Казалось, водитель прочитал в мыслях Ренделла, поэтому, когда тот подошел поближе, он выглянул из окна и добродушно спросил:
      - Вы американец? Эти слова здесь значат: Героические, Решительные, Несущие Помощь. Это девиз амстердамских пожарных. А эта машина комманданта - командира пожарной бригады.
      - Спасибо, - поблагодарил его Ренделл и тут же задумался над тем, что делает здесь командир пожарников.
      Ренделл как раз подошел к главному входу к дому, как дверь распахнулась, и Оскар Эдлунд - его прыщавое лицо выглядело более меланхоличным, чем обычно - появился вместе с плотно сложенным офицером, явно коммандантом, на котором была фуражка с высокой тульей и красным щитом посредине, а также темно-синяя униформа с золочеными пуговицами, на рукавах которой было четыре золотые полосы.
      Даже будучи поглощен разговором, Эдлунд увидал Ренделла и поднял палец, давая понять, чтобы тот минутку подождал. Ренделл ожидал, все еще рассуждая в мыслях, но тут Эдлунд наконец-то обменялся рукопожатием с пожарным, который быстро покинул недавнего собеседника. Проходя мимо Ренделла, офицер вежливо кивнул, сел в свой автомобиль, и уже через несколько секунд его не было.
      Все еще заинтригованный, Ренделл направился к дому и на пол-пути встретился с фотографом-шведом.
      - Мне, наверное, вначале следовало бы позвонить, чтобы узнать, не заняты ли вы, - извиняющимся тоном сказал Ренделл. После этого он указал жестом на удаляющуюся красную машину. - Что случилось?
      Эдлунд провел пальцами по своей рыжей шевелюре.
      - Неприятности, ничего кроме неприятностей, - несчастным тоном сообщил он. - Вы уж извините, если я кажусь рассеянным. Джентльмен, которого вы видели со мной, это командир над всеми амстердамскими пожарниками. Он приезжал, чтобы дать мне отчет. Его onderbrandmeester...
      - Его кто?
      - Его заместитель и несколько помощников были здесь еще до рассвета, проводя инспекцию. - Он недоуменно глянул на Ренделла. - Вы не знали? Извините. Вчера вечером тут у нас на задах дома был неожиданный пожар...
      - Кто-то пострадал?
      - Да нет, ничего подобного. К счастью, когда пожар начался, в доме никого не было. Все были в "Красе" на специально созванном вечернем совещании.
      - Специальное вечернее совещание? По какому вопросу?
      - Вообще-то, его созвали издатели, но их представляли только доктор Дейчхардт и мисс Данн. Говорили нам о необходимости работать побыстрее. Ничего серьезного, пустая болтовня.
      - И когда вас не было, начался пожар?
      - Да, - мрачно ответил Эдлунд. - Сосед заметил дым и позвонил в центральную пожарную часть на Ниуве Ахтерграхт. Пожарные машины приехали буквально через пару минут. К тому времени как Педди, Элвин и я вернулись, огонь уже потушили, но я не мог лечь еще несколько часов, пока брандмейстер со своими людьми пытались найти источник возгорания.
      Ренделл махнул рукой на дом:
      - Не похоже, чтобы дом особенно пострадал.
      - Огонь фактически был только на месте возгорания. Горела моя лаборатория. Ее загасили еще до того, как огонь успел распространиться. Но пожар нанес серьезный вред моей лаборатории и складу.
      - Вы хотите сказать, что сгорела только ваша лаборатория, а больше ничего?
      - Где-то так. Разрушена практически половина ее и немного в других помещениях. Давайте я вам покажу.
      Они прошли через узкую прихожую, пропитанную кухонными запахами, затем вошли в высокую гостиную с зелеными бархатными кушетками и резным буфетом, где до сих пор не развеялась характерная вонь дыма, после чего попали в изолированную комнату на задах квартиры, где запах чувствовался еще сильнее.
      Тяжелая дубовая дверь, разбитая ударами топоров, с поврежденным наборным замком, похожим на замок в хранилище отеля "Краснапольский", была распахнута настежь. С внутренней стороны дерево почернело и потрескалось.
      - Моя лаборатория и склад, а точнее, то что от них осталось, - сказал Эдлунд. - Особо много вы и не увидите, пока не починят электричество. Красный фонарь сейчас не работает. Но эта часть комнаты как раз предназначена для проявки снимков, их подвешивания и сушки. Вон там, у стенки, стол, на котором я вынимаю пленку. Вот эти бачки предназначены... Впрочем, вам это неинтересно. Но вы видите? Вся правая стена и оборудование обуглились. Передняя стенка практически сгорела. Занавеска, отделявшая эту часть комнаты от соседних помещений, сгорела полностью. Вы сможете пройти за мной?