Помнишь, сынок, зимнюю рыбалку? - Отец не стал ожидать ответа. - Каждый должен был пробить несколько лунок, до самой воды. Потом мы устанавливали пружины и спускали лески, по пять на человека, все по закону. Это уже много времени прошло, как я приезжал сюда рыбачить. Нужно было взять с собой пешню, сачок, чтобы вылавливать лед, потом удочки с настороженным флажком. Мы втыкали рогульку у края лунки, и через нее спускали леску с наживкой. А потом все возвращались на берег, где стояли машины, хлопали друг друга по спине, чтобы восстановить кровообращение в замерзших руках, после этого разжигали костер, сидели вокруг него, пели, шутили, но при этом не забывали следить за флажками. Как только рыба клевала, флажок дергался вверх, а мы орали будто краснокожие индейцы и бежали к лунке. Ведь интересно же было, что там поймалось: окунь или щуренок. Чаще всего, ты прибегал первым, ведь у тебя были молодые ноги.
      Ренделл живо представил себе подобные моменты.
      - Надо будет опять как-нибудь съездить на рыбалку, папа.
      - Нет, только не зимой. Уже имеются такие вещи, которые зимой мне делать противопоказано. Но знаешь, что я тебе скажу. Доктор Оппегеймер обещал, что я снова могу отправиться на рыбалку, когда погода станет потеплее. На прошлой неделе мы как раз обсуждали это с Эдом Периодом. Когда наступит весна, мы поговорим о том, чтобы отправиться на рыбалку. Здесь еще есть замечательные местечки.
      Потом они помолчали, когда Ренделл свернул на дорогу, отходящую от озера.
      Через какое-то время отец продолжил свой разговор:
      - Ты подумай только, прошлое никогда не уходит, оно всегда остается в настоящем. Подумать только, каким чудесным и значительным было мое прошлое - моя юность, вся жизнь с твоей матерью, мое служение Господу - и все от этой новой Библии. Я просто живу в этом открытии, в этом новом евангелии. Вместе с твоей матерью я читал и перечитывал его уже раз десять. Удивительно, истинное чудо и откровение. Иисус гонит своих овец на пастбище. Иисус над могилой отца своего, Иосифа, говорящий от Его имени. Никогда еще не слыхал я ничего более значительного. Даже если человек и неверующий, после такого он обязательно поверит. Он просто обязан знать, что Сын Божий находится среди нас, и отсюда черпать силы. Это дает жизни смысл.
      - Если это так, папа, тогда это очень важно.
      - Нет ничего более важного, Стив, - с задором ответил на это отец. Можно процитировать Колриджа<Самюэл Тэйлор Колридж (1772-1834) - знаменитый английский поэт и философ - Прим. перевод.>: "Я верю Платону и Сократу". Я же верю в Иисуса Христа. Расскажу тебе, о чем я думал сегодня утром, в церкви, во время проповеди Тома. Я никогда не сомневался в собственной вере, поэтому правильно пойми то, что я сейчас скажу. Несколько прошлых лет мне было больно видеть, как молодежь - не только она одна, но и их родители - отходят от церкви и от Писания. Они обратились к фальшивым идолам, к "Покажи Мне" и "Докажи Это" науки, как будто голая видимость одна может подтвердить истину, как будто в самой науке нет абстракций и тайн. Люди ловились на то, что они могли схватить и чем могли владеть, но все равно, в каждую секунду они желали иметь цель и значимость в жизни. Ты не считаешь, сынок, что такое было?
      - Я согласен с тобой.
      - Они не могли найти волнующие их ответы в Господе и Его Сыне, поскольку не могли видеть Христа только лишь посредством веры, потому-то они и не могли воспринять послание от того, в кого не верили. Потому-то они и повернулись к Нему спиной. Думаю, подобное произошло и с тобой, Стив. В различной степени это обязательно случилось в большинстве семей нашего прихода.
      - Знаю. Мы говорили об этом с Томом Кери, когда ты болел.
      - Так вот, я был лично благославлен, узнав, что все это кончилось. Ведь я и вправду думал, что Иисусу это тоже хорошо ведомо. Вот почему он снова открылся нам в это время. Находка в Остиа Антика не была случайной. Она была послана нам свыше.
      "Остиа Антика", - подумал Ренделл. "Нет, это не было случайностью. Вот только, как трудно начать говорить отцу про нее".
      - И вот теперь мы можем ответить, к всеобщему удовлетворению, на два вопроса нашего символа веры, - продолжил отец. - Верим ли мы в Иисуса Христа как нашего Спасителя и Господа, равно как и в Его царствие? Получаем ли мы и исповедуем христианскую веру в нашего Господа, Иисуса Христа, как говорится о нем в Новом Завете? Те, кто до сих пор не мог ответить на них утвердительно, наконец-то могут сказать: Да. Благодаря Иакову Юсту, сегодня они могут сказать: Да. Для них это - по всем научным критериям - видимое доказательство бытия Спасителя. Что же касается меня, то мои личные суждения и сомнения тоже завершены. Я вижу свою церковь в порядке. Я вижу, что, благодаря Тому Кери, кафедра остается в хороших руках, и к ней вернулось уважение. Я вижу небеса для сомневающихся молодых людей, как моя внучка Джуди, как моя дочь Клер. Ведь ты же видишь, насколько они изменились, Стив?
      Ренделл кивнул.
      - Я рад за них. Даже не могу сказать, насколько рад.
      - Говоря же обо мне, я никогда не боялся уйти, когда прийдет время. Я всегда испытывал глубочайшую веру в рай на небесах - не рай с золотыми шпилями и улицами, но в рай, где спасенные - мыслями, духом, вечной душой могут присоединиться к Господу и Его Сыну. Вот каким был для меня рай, но теперь я дожил до дня, когда вижу возможность построения рая на земле, где добро победит стремление к наживе, насилие и беззаконие. А далее, добро, в экуменическом смысле, мир и любовь охватят весь мир. Нынешнее Воскрешение сможет объединить в единое целое две сотни протестантских сект, сблизить нас с католиками, сделать нас ближе с нашими еврейскими родичами, ведь не следует забывать, что и Господь наш поначалу был евреем. - Старый Натан замолчал, ослабил шарф. - Что-то ты позволил мне разойтись. Это зима заставила меня сделаться таким болтливым. Хватит. А теперь я хотел бы услышать о тебе, Стив. Ты говорил, что собираешься рассказать про то, как провел лето.
      - Ничего интересного, па. Может, в другой раз.
      - Да, нам нужно будет поговорить.
      Ренделл глянул на отца и увидал, что тот откинул голову, а глаза старика закрыты. "Не Спиноза, но Натан Ренделл, воистину отравленный Богом человек", - подумал он.
      - Наверное, ты устал, па, - сказал он, выворачивая на свою улицу. Ничего, сейчас отдохнешь.
      Он притормозил, пробиваясь сквозь сугробы.
      - Нет, сынок, я прекрасно себя чувствую, - услышал он бормотание отца. - Никогда еще не испытывал я такого божественного умиротворения. Надеюсь, что теперь и ты его тоже сможешь найти.
      Ренделл остановился перед домом и выключил зажигание. Он повернулся, чтобы сказать отцу, что тоже верит в то, что тоже может найти для себя умиротворение, тем или иным образом, но может - а еще сказать отцу, что они уже приехали.
      Но глаза отца были плотно закрыты, и при этом он совершенно не двигался.
      Еще до того, как Ренделл схватил руку отца, чтобы отыскать пульс, у него уже были неясные подозрения, но теперь он уже точно знал, что отец умер. Он подвинулся к сидящему старику, поскольку эта мысль казалась ему невозможной. Его отец вовсе не походил на мертвого. Легкая улыбка на застывших губах была той же, что и при жизни.
      Ренделл прижал к себе тело, положив седую голову на грудь.
      - Нет, папа, - шептал он, - не уходи, не оставляй меня. - Он качал отца в объятиях, и голос его детства молил откуда-то из прошлого: - Погоди, па, пожалуйста, не оставляй меня.
      Он прижимал отца все сильнее и сильнее, отказываясь поверить в неизбежное, пытаясь удержать его при жизни.
      Его отец не мог умереть, просто не мог, но через какое-то время Ренделл смирился с очевидным и наконец отпустил тело.
      * * *
      ТРАУРНАЯ СЛУЖБА В КЛАДБИЩЕНСКОЙ ЧАСОВНЕ закончилась, и все пришедшие проститься с отцом, отошли от гроба, и теперь собирались кучками наружи, и Ренделл, поддерживая мать, смог отвести ее к выходу, чтобы там передать Клер и дяде Герману.
      Он поцеловал ее в лоб.
      - Все будет хорошо, ма. Он теперь покоится в мире.
      Ренделл не стал идти дальше, глядя, как мать выводят наружу, где перед катафалком ее ожидали Джуди, Эд Период и Том Кери.
      Оставшись в часовне, Ренделл беспомощно осматривался по святилищу последнего прощания: ряды пустых теперь лавок, опустевшая кафедра священника; орган молчит; комната для членов семьи ожидает следующих посетителей. Но в его сердце все еще звучали слова траурной службы. Он все еще слышал гимн "Господь Милосердный, Господь Славный". Он все еще слышал слова Тома Кери, читающего из Писания: "Иисус сказал: "Я есмь воскрешение и жизнь; кто верит в меня - пусть и умрет, будет жить. И каждый, кто живет и верует в меня - вовеки не умрет"<Иоанн, 11.25-26>. Ренделл все еще слышал, как все присутствующие хором поют: "Слава Отцу и Сыну, и Духу Святому; и ныне, и присно и вовеки веков. Аминь."
      Его глаза остановились на открытом гробе, стоящем за кучей цветов.
      Практически бессознательно, будто загипнотизированный, он направился к гробу, встал над ним и всматривался в смертные останки своего отца, преподобного Натана Ренделла, лежащего в своем последнем сне.
      Ренделл думал про себя: "Ты не можешь быть мужчиной, пока твой отец не умрет. Кто это сказал?" Потом вспомнил: Это сказал Фрейд.
      Ты не можешь быть мужчиной, пока твой отец не умрет. Ренделл всматривался в гроб. Его отец умер, умер окончательно и бесповоротно, тем не менее, сам он вовсе не чувствовал себя мужчиной, но только сыном, сыном, что был маленьким, потерявшимся мальчиком.
      Ренделл переборол это чувство, вспомнив, что он все же мужчина, но из глаз покатились слезы, и он почувствовал их соленую влагу во рту, а в груди - страшную сухость, после чего отчаянно разрыдался.
      Прошло немало долгих минут, пока рыдания ослабели, и Ренделл вытер глаза. Он уже не мальчик - это было ему известно - он и вправду был мужчиной, нравилось это ему или нет, но к нему пришло тепло и уверенность того, что все, что он переживал только что как потерянный мальчонка, теперь осталось позади.
      Один последний взгляд. Покойся в мире, папа, покойся в своем раю разума и души с Господом и Иисусом Христом, которых ты уже видел и так хорошо знал. Я оставляю тебя, папа, но оставляю тебя не одного до того дня, когда мы снова будем вместе.
      И после этого, после единого недолгого момента страха, Ренделл оставил часовню, чтобы присоединиться к траурной процессии.
      Весь последующий час, на кладбище, он прожил как в тумане.
      Возле могилы, бросая горсть земли, он прочитал молитву за своего ушедшего отца.
      "Отец всех милостей, глаза видящие и уши слышащие, о, выслушай мольбу мою о Натане, пожилом человеке, и пошли Михаила, главу ангелов своих, и Гавриила, светлого посланника, и армии ангелов своих, чтобы они шли с душой отца моего, Натана, пока не приведут они ее к тебе, в небеси".
      Вплоть до того момента, когда все они в двух лимузинах покинули кладбище, возвращаясь домой, чтобы там принять друзей и родственников, прибывших высказать свое сочувствие, Ренделл все повторял и повторял эту молитву, пока не вспомнил, откуда ее знает.
      Это была та самая молитва, которую Иисус читал возле могилы своего отца, Иосифа, как сообщало об этом евангелие от Иакова.
      Та самая молитва, о которой сообщил нам Иаков Справедливый или же Роберт Лебрун.
      Только для Ренделла это было совершенно безразлично. Эти слова утешили бы его отца в его последнем пути, и, каким бы ни было их происхождение, они были святыми и самыми верными.
      В голове у Ренделла прояснилось, а удавка, сжимавшая горло, тоже исчезла. Когда до дома оставалось проехать еще с половину мили, он попросил шофера остановиться и выпустить его.
      - Не беспокойся, ма, - сказал он. - Я только хочу немного подышать воздухом. Через несколько минут я снова буду с тобой, с Джуди и Клер. Со мной все будет хорошо. Ты только сама береги себя.
      Оставшись на тротуаре, Ренделл подождал, пока лимузин не исчезнет из виду, затем, обойдя катавшуюся на санках ребятню, он снял перчатки, сунул руки в карманы пальто и пошел вперед.
      Через пять кварталов, когда можно было уже видеть их серый деревянный дом, снова начал падать снег. Легкие, летучие снежинки холодили щеки Ренделла и придавали окружающему праздничный вид.
      К тому времени, когда Ренделл подошел к белой от снега лужайке перед домом, он чувствовал себя полностью отдохнувшим и готовым вновь присоединиться к обществу людей. В этом незавершенном году у него оставались кое-какие недоделанные дела, и их обязательно нужно было закончить. Он направился к центральному крыльцу и через окно увидал, что лампы в гостиной все горят, а десяток пришедших окружает его мать и Клер; он мог видеть, как Эд Период разливает пунш, а дядя Герман обходит собравшихся с блюдом, наполненным бутербродами; и он знал, что с его матерью все будет хорошо. Вскоре он присоединится к ней. Но вначале, как сын, ставший мужчиной, он должен кое-что сделать и для себя.
      Ренделл обошел крыльцо и по дорожке, окружавшей весь дом, направился к задней двери. Ускоряя шаг, он добрался до двери, прошел через кухню и по задней лестнице поднялся в спальню.
      В спальне для гостей он нашел Ванду, укладывающую свои вещи в дорожную сумку. Вчера он позвонил ей в Нью-Йорк, чтобы рассказать, что произошло, и чтобы сообщить, что его не будет в офисе до первого января. Не говоря ни слова, она просто приехала вчера, не как личный секретарь, а как друг, чтобы быть рядом и помогать чем только можно. Сейчас же она готовилась к возвращению домой.
      Он подошел к ней сзади, обнял, прижал к себе и поцеловал в щеку.
      - Спасибо тебе, Ванда. Спасибо за все.
      Она отошла на шаг и озабоченно посмотрела на него.
      - С тобой все в порядке? Я вызвала такси, чтобы отправиться в аэропорт, но если я нужна здесь, то могу и задержаться.
      - Ты нужна мне в Нью-Йорке, Ванда. Есть кое-какие вещи, которые хотелось бы сделать. И я хочу, чтобы все было закончено еще до Нового Года.
      - Завтра я буду на работе. Хочешь, чтобы я все записала?
      Ренделл улыбнулся.
      - Думаю, что ты все прекрасно запомнишь. Для начала... Ты же знаешь ту книгу, про которую я говорил, что написал в Вермонте, и которую положил в сейф?
      - Да.
      - Она в старой картонной коробке, с этикеткой, на которой написано "ВОСКРЕШЕНИЕ ДВА".
      - Ну знаю, шеф, я же сама печатала эту этикетку.
      - Прекрасно. Комбинация сейфа тебе известна. Завтра выложи коробку из сейфа, пусть она будет у тебя под рукой. Я собираюсь заняться ею.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Старые мосты сожжены, Ванда. Мне они уже не нужны. Назад я возвращаться не собираюсь. Я хочу идти вперед...
      - Но, босс, после такой кучи работы над рукописью...
      - Погоди, Ванда, я же еще не сказал тебе, как я собираюсь с ней поступить. Через несколько минут узнаешь. Теперь следующее. Я хочу, чтобы ты позвонила Тэду Кроуфорду. Ему известно, что Огден Тауэри и "Космос" ждут моего ответа до Нового Года. Пусть он сообщит Тауэри, что я свое решение принял. Ответ таков: мистер Тауэри, идите к черту. Я не собираюсь продаваться "Космосу". У меня имеются более интересные идеи.
      - Вау, босс! - воскликнула Ванда, обнимая Ренделла. - Даже молитвы грешников иногда бывают услышанными.
      - И еще одно дело. Его ты можешь сделать прямо сейчас. Ты не знаешь, где можно найти Джима Маклафлина?
      - Я разговаривала с ним на прошлой неделе. Он хотел знать, когда вы вернетесь.
      - Прекрасно, свяжись с ним. - Он показал на стоящий на тумбочке телефон. - Передай ему, что я вернулся. И что я хочу переговорить с ним прямо сейчас.
      И вот он уже разговаривает с Джимом Маклафлином, находящимся в Вашингтоне.
      - Самое время, - сказал тот. - Мистер Ренделл, я уже думал, что мы совсем потеряли друг друга. А дела по-настоящему закипают. У нас имеются неопровержимые факты про всех этих воров, обманщиков и лицемеров. Мы собираемся сделать свободное предпринимательство снова истинно свободным, и нельзя терять ни минуты, поверьте мне. Следующий шаг за вами. Готовы ли вы рассказать всему миру про Рейкеровский Институт? Готовы ли вы идти вперед?
      - Только при двух условиях, Джим. И, кстати, называйте меня Стивом.
      - Ну конечно, Стив. - Но голос на другом конце линии прозвучал обеспокоенно. - Что это за условия, Стив?
      - Первое. Когда я был в Европе, у меня был небольшой шанс поиграть в ваши игры. Я был включен в испытания, пытаясь проследить - в каком-то смысле - чисто деловые вещи. Я пытался узнать, является ли кое-что - вы могли бы назвать это потребительским продуктом - подделкой, представленной обществу ложью, или же это было честным предприятием. У меня имелись причины считать это подделкой, только мне никак не удалось полностью это доказать. Люди, занимающиеся продажей этого продукта в основном считали его истинным и честным. Возможно, что они и правы. Тем не менее, имеются разумные сомнения. Я составил длинный отчет о своем участии в данном проекте, и я поручил своему секретарю выслать вам его завтра. Вы получите коробку с этикеткой "Воскрешение Два"...
      - Воскрешение Два? - перебил его Маклафлин. - Что вы имели общего с ними? Не хотите рассказать прямо сейчас?
      - Не теперь, Джим. Опять же, рукопись расскажет вам все, что необходимо знать на текущий момент. А после этого мы сможем и поговорить. Если вы решите продолжить дело с того места, в котором я его оставил... посмотрите на все это, обдумайте все пути и средства поисков правды, если посчитаете, что это в интересах общества, куда бы не привели поиски - все будет замечательно. Я лишь забочусь о том, чтобы вы все обдумали и рассмотрели. А уже после этого - я в вашем полном распоряжении.
      - Первое ваше условие принято. Можете не беспокоиться. - Маклафлин помялся. - А каким будет ваше второе условие, Стив... ваше второе условие присоединения к Рейкеровскому Институту?
      - Я подключаюсь к вам, если вы подключаетесь ко мне, - просто ответил Ренделл.
      - И что это означает?
      - Это означает, что я тоже решил заняться делом борьбы за истину. У вас имеется рука для проведения расследований, но нет голоса. У меня нет такой руки, зато есть зычный голосина. Так почему бы нам не объединить силы, поработать вместе, чтобы попробовать очистить эту страну и сделать жизнь получше для каждого? Именно сейчас, и прямо здесь, на земле.
      Джим Маклафлин издал громкий вопль.
      - Так вот что вы имели в виду, Стив? Вы и вправду так считаете?
      - Вы чертовки правы, именно так я и считаю. Мы отправляемся вместе, либо я вообще никуда не иду. Вы можете оставаться президентом, я же буду вашим вице-президентом и пресс-атташе. Вы меня слышите?
      - Конечно же слышу, парень! Ну вы и заварили кашу! Вот это подарочек к Рождеству!
      - Для меня это тоже подарок, Джим, - спокойно сказал Ренделл. Встретимся на баррикадах.
      Когда он повернулся к Ванде, чтобы взять ее сумку, он мог видеть, что щеки у нее мокрые, и вся она буквально горит.
      - Ах, Стив, Стив... - только и сказала она, после чего всхлипнула.
      - Возвращайся к своей пишущей машинке, девочка, - грубо отозвался он, - а все глупости оставь мне.
      Ренделл провел Ванду вниз и посадил на такси. Когда машина уже собиралась уезжать, Ванда выглянула из заднего окна.
      - Хотела сказать, шеф, что мне очень нравятся обе ваши девчонки, очень нравятся. Выигрышная ставка, без всяких сомнений. Разыгрывайте ее. Они на заднем дворе, лепят снеговика. Счастья в Новом Году, босс!
      И такси уехало.
      Ренделл повернулся к дому, раздумывая, не пойти ли вовнутрь, но на это еще время будет.
      Оставалось еще одно неоконченное дело, последнее, и оно находилось на заднем дворе.
      Ренделл медленно шел вдоль дома, смахивая легкие снежинки со щек и со лба.
      Он знал, что наконец-то отыскал для себя ответ на классический вопрос Пилата, тот самый что волновал его все лето и до сих пор.
      Вопрос Пилата: Что есть истина?
      Вначале Ренделл считал, что на этот вопрос нельзя найти ответ. Теперь он знал, что был неправ. Ответ имелся.
      Радуясь снегу, он проговорил этот ответ про себя: "Истина - это любовь".
      И в любви нужно верить: в себя, в других, в невидимые никому цели существования всех живых существ, в план, лежащий за самим существованием.
      В этом истина, говорил Ренделл себе.
      Он вышел на покрытое снегом пространство за домом, впервые чувствуя себя так, как желал ему его отец: умиротворенным, ничего не боящимся, и не одиноким.
      Впереди виден был огромный, смешной снеговик, и его дочь становилась на цыпочки, приделывая ему нос картошкой.
      - Эй, Джуди, - позвал Ренделл.
      Она наполовину развернулась, махнула рукой и крикнула в ответ:
      - Привет, папа!
      А потом вернулась к своей забаве.
      А потом Ренделл увидал еще одну девушку, с вязанной лыжной шапочкой на темных волосах, выходящую из-за огромной снежной фигуры, заботливо пытающуюся придать ей человеческий вид.
      - Привет, Анжела, - позвал он ее. - Я тебя люблю, ты же знаешь!
      Она побежала к нему, спотыкаясь в снегу.
      - Дорогой, - крикнула она в ответ, - мой милый!
      А потом она наконец очутилась в его объятиях, и Ренделл знал, прекрасно знал, что никогда не позволит ей уйти.
      КОНЕЦ