Но когда прибыль выступает синонимом патриотизма, для удержания этих прибылей годятся любые средства. На словах все делается на благо общества на самом же деле, на общество плюют. Так вот, чтобы защитить это общество, чтобы выявить всяческую ложь и обманы, нам приходится действовать партизанскими методами. Во всяком случае, пока. Когда-нибудь мы сможем выступить в открытую, через вас, честно и откровенно, и тогда люди восторжествуют, а мы сможем поддержать их и дать им уверенность. Я буду с вами на связи, мистер Ренделл. Во всяком случае, постараюсь. Но, что бы там ни было, будьте готовы выступить с нами - и с вашей помощью - месяцев через шесть-семь, в ноябре-декабре, это окончательный срок.
      - О'кей, - согласился Ренделл, испытывая душевный подъем, - через шесть-семь месяцев приходите. К этому времени я буду готов и буду ждать совместных действий.
      - Мы надеемся на вас, мистер Ренделл, - сказал Маклафлин уже направляясь к дверям.
      Период ожидания, связанный с Рейкеровским Институтом, совпал для Ренделла с началом перемен, заставивших забыть о прошлой жизни. В жизнь Ренделла ворвался "Космос Энтерпрайсез", международный конгломерат, ворочающий миллиардами и управляемый Огденом Тауэри III. Будто колоссальный магнит "Космос Энтерпрайсез" прочесывал Штаты и весь мир, выявляя и заглатывая относительно небольшие, но процветающие предприятия, укрепляя ими собственную программу по вложению капиталов в различные отрасли. Ведя разведку, куда бы зацепиться в области коммуникаций, команда Тауэри положила глаз на "Ренделл Ассошиэйтез" как на многообещающую рекламную фирму. Были проведены пристрелочные переговоры на уровне юристов. Соглашение было достигнуто на удивление скоро. Перед окончательным подписанием документов оставалась только личная встреча Тауэри и Ренделла.
      И вот сегодня утром, очень рано, Тауэри лично потрудился прибыть в "Ренделл Ассошиэйтез" вместе со своими секретарями, чтобы закрыться с Ренделлом один на один в кабинете, обставленном мебелью XVIII века в стиле "Хепплуайт".
      На вид Тауэри - легендарная в финансовых кругах личность - походил на процветающего хозяина ранчо. Усаживаясь в глубокое кожаное кресло, он положил на колени свой стетсон. Да, это был истинный оклахомец, цедивший слова сквозь зубы и привыкший, чтобы его во всем слушали.
      Ренделл слушал своего гостя лишь потому, что видел в нем ангела свободы. По милости этого миллиардера буквально через несколько лет могла исполниться его самая сокровенная мечта - личный рай, личное счастье с зелеными деревьями, где нет никаких телефонов, есть только пишущая машинка и безопасность до конца дней.
      Только в самом конце монолога Тауэри появился один неприятный единственный по-настоящему пугающий - момент.
      Тауэри напомнил Ренделлу что, хотя Ренделл, возможно, и станет совладельцем "Космос Энтерпрайсез", сам он сможет работать здесь только на условиях контракта, заключенного с ним на пять лет. Согласно этого контракта, у Ренделла будет право выбора: остаться в компании или же уйти с приличной суммой наличными и ценными бумагами, которые сделают его богатым и независимым.
      - Все время, пока вы будете с нами, ваше дело остается вашим делом, объяснял Тауэри. - Вы продолжаете заниматься им, как и до сих пор. Нам нет никакого смысла вмешиваться в приносящий доход бизнес. Я всегда придерживался политики невмешательства.
      Но в этот момент Ренделл уже не слушал его. У него зародилось некое нехорошее предчувствие, и он решил испытать ангела свободы.
      - Я принимаю ваше отношение, мистер Тауэри, - сказал он. - Насколько я понял из нашей беседы, мое предприятие может само решать, что предпринимать в связи с пожеланиями клиента, и корпорация "Космос" здесь не при чем.
      - Абсолютно верно. Мы только просмотрим список ваших клиентов, ваши контракты. Если у нас не будет разногласий, поступайте как хотите.
      - Ладно, только, мистер Тауэри, в просмотренных вами контрактах имеются не все клиенты. Появилось несколько новых, которые формально клиентами еще не стали. Я всего лишь хочу удостовериться, что мы будем работать с ними так, как захотим сами.
      - Естественно. Почему бы и нет? - ответил на это Тауэри. Его кустистые брови поморщились. - С чего это вы взяли, будто нас это будет занимать?
      - Иногда мы работаем с клиентами по таким соглашениям, которые могут показаться необычными, странными. Вот я и поинтересовался...
      - Что же это могут быть за соглашения? - неожиданно перебил его Тауэри.
      - Пару недель назад у меня была устная договоренность с Джимом Маклафлином относительно первого сообщения его Рейкеровского Института.
      Тауэри уселся в кресле так, будто проглотил аршин. Он и так был высок, это было заметно даже тогда, когда он сидел. Внезапно его лицо сделалось как бы отлитым из бронзы - таким же темным и застывшим. Ковбойский сапожок стукнул по полу.
      - Джим Маклафлин? - Тауэри произнес это имя как нечто непристойное.
      - Да, и его... его Рейкеровский Институт.
      Тауэри резко вскочил.
      - Анархо-коммунистическое кодло, - свирепо рявкнул он. - Этот Маклафлин... Знаете, этот свой долбаный Институт он притащил из Москвы. Или вы понятия не имели?
      - Мне так не показалось.
      - Послушайте, Ренделл, уж я-то знаю. Это радикалы, тут нет никаких сомнений. Он собирается устраивать здесь беспорядки, мы же хотим погнать их к чертовой матери. И я обещаю, что так оно и будет. - Он покосился на Ренделла, потом на его лице появилась слабая улыбка. - Просто у вас нет той информации, которая имеется у нас, так что я могу понять ваше поведение. Теперь же я сообщил вам факты, и вам нет смысла забивать себе голову подобным дерьмом.
      Тауэри сделал паузу, чтобы проследить за озабоченной реакцией Ренделла. После этого он совершенно неожиданно сменил свой напористый стиль и начал уже успокаивать:
      - Да не беспокойтесь. Все будет так, как я и обещал. Никакого вмешательства в ваши дела - разве что мы обнаружим нечто, пытающееся помешать вам или делу "Космоса". Я уверен, что никаких больше проблем не возникнет.
      Он протянул свою лапищу.
      - Ну что, мистер Ренделл, договорились? Насколько я понимаю, вы уже часть семьи. Остальным займутся наши юристы. Недель через восемь мы могли бы все закончить и подписать наш договор. После этого я приглашаю вас на банкет. - Он подмигнул Ренделлу. - Вы собираетесь сделаться обеспеченным человеком. Богатым и независимым. Верю, что так оно и будет. Мои поздравления.
      Вот как все это произошло, и уже после ухода Тауэри, сидя в своем поворотном кресле с высокой спинкой, Стив Ренделл понял, что у него нет никакого выбора. Прощайте, Джим Маклафлин и Рейкеровский Институт. Приветствуем вас, Огден Тауэри и "Космос". Совершенно никакого выбора. Когда тебе тридцать восемь, а чувствуешь себя на сорок лет старше, ты уже не играешь в честную игру, призом в которой - тот самый единственный в жизни шанс. И понятно какой он - свобода и деньги.
      Момент был паскудный, один из поганейших за всю жизнь, и теперь Ренделл сидел с привкусом блевотины во рту. Он пошел в свою личную туалетную комнату и прополоскал рот, уговаривая самого себя, будто съел что-то несвежее на завтрак. Потом он вернулся к столу, хотя лучше ему не стало, и как раз в этот миг по интеркому с ним связалась Ванда, сообщая о междугородном звонке Клер из Оук Сити.
      Именно тогда ему стало известно, что у отца случился удар, что сейчас его отвезли в больницу, и что никто не знает, останется ли отец в живых.
      После этого день превратился в суматошный калейдоскоп: какие-то встречи и дела следовало отменить, заказать билеты, устроить личные дела, сообщить о случившемся Дарлене, Джону Хокинсу и Теду Кроуфорду; была куча звонков в Оук Сити и толчея в аэропорту Кеннеди.
      И только теперь до него дошло, что в Висконсине ночь, что сам он находится в Оук Сити, и на него смотрит сестра.
      - Ты что, задремал? - спросила она.
      - Нет.
      - Вот и больница, - показала она пальцем. - Ты даже не представляешь, как я молилась за папу.
      Ренделла занесло вправо, когда Клер свернула машину на заставленный машинами паркинг, узкой полоской протянувшийся вдоль фасада Больницы Доброго Самаритянина. Она заметила пустое местечко и направила машину к нему. Ренделл вышел и потряс руками, чтобы расслабить мышцы. Стоя возле автомобиля, он только сейчас заметил, что это был блестящий новенький седан "Линкольн Континенталь".
      Когда Клер подошла, он указал ей на машину:
      - Шикарная тачка, сестренка. Как это тебе удалось спроворить на зарплату секретарши?
      - Если тебе так уж хочется знать, то я получила ее от Уэйна. широкое, веселое лицо Клер пересекла морщина.
      - У тебя замечательный босс. Надеюсь, что его жена хотя бы наполовину так же щедра к приятелям мужа.
      - Да, с тобой тут ухохочешься, - Клер хмуро глянула на брата.
      После чего она поспешила к окружной дорожке, ведущей меж рядами дубов к входу в больницу, а Ренделл, которому стало стыдно за то, что бросил камнем в стеклянный дворец сестры, поплелся за ней.
      * * *
      РЕНДЕЛЛ СИДЕЛ В ОТДЕЛЬНОЙ ПАЛАТЕ, куда уже час назад из отделения реанимации поместили его отца. Он сидел на стуле с неудобной прямой спинкой, над ним на полке стоял неподключенный телевизор, и на стенке висела обращенная к кровати сепия в рамке - репродукция изображения Христа. Сейчас, практически полностью лишенный эмоций, одна нога на другой, он почувствовал, что правая нога затекла, и сменил позу. Ренделл чувствовал себя уставшим, и еще ему страшно хотелось курить.
      С огромным усилием он попытался включиться в суету, происходящую у отцовской кровати. Но взгляд его, как бы притягиваемый магнитом, возвращался к кислородной палатке и лежащему внутри, покрытому простыней телу.
      Самым потрясающим и ужасным был первый взгляд на отца. Ренделл входил в палату, храня в памяти образ отца, оставшийся после того, когда виделся с ним в последний раз. Его отец, преподобный Натан Ренделл, оставался импозантной фигурой даже в свои семьдесят с лишним лет. В глазах сына он всегда представлялся личностью, не менее величественной, чем патриархи со страниц Исхода или Второзакония. Подобно Моисею в его последние годы "глаза его были незатуманены, и силы не отпускали его". Его буйные белоснежные волосы покрывали крутой лоб, у него было длинное, с правильными чертами, открытое, всепрощающее лицо со спокойными синими глазами; вот разве что нос был кривоват. Ренделл никогда не помнил отца без глубоких морщин, которые покрывали его лицо и сейчас, но они лишь придавали ему значительности, хотя сам он никогда не был авторитарным типом. Преподобный доктор Ренделл обладал чем-то неуловимым, его окружала некая аура трудноопределимая, но в чем-то очень личная, таинственная и мистическая, уверяющая вас в том, что ее обладатель один из избранных, находящихся в постоянной связи с Господом Нашим, Иисусом Христом, посвященных в Господню мудрость и намерения. Его прихожане - методисты, во всяком случае, некоторые, верили, будто их преподобный Натан Ренделл обладает этими достоинствами, а через них верили в него самого и его Бога.
      Таким был витражный образ отца, с которым Ренделл вошел в палату, но сейчас представление это рассыпалось на глазах. То, что Ренделл видел за пологом кислородной палатки, было развалиной, издевкой над человеческим существом, нечто похожее на ссохшиеся и морщинистые головы египетских мумий или же чудовищные людские оболочки в Дахау. Блестящие белоснежные волосы посеклись, потускнели и сделались желтыми. Лишенные разума глаза были полуприкрыты пронизанными сосудами веками. С лица были стерты всяческие эмоции, оно было запавшим и тусклым. Дышалось старику с трудом, в груди что-то хрипело. Казалось, что из всех возможных мест на теле торчат иглы и трубки.
      Для Ренделла было ужасным видеть этого близкого, родного ему по крови и плоти человека, на которого он так надеялся, которому так верил и любил сейчас же вынужденного вести столь беспомощное, растительное существование.
      Но через несколько минут Ренделл собрал всю волю в кулак; борясь со слезами, он уселся на стул и за целый час даже не шелохнулся. Возле кровати суетилась медсестра со славянскими чертами лица, возможно полячка, все время она была занята трубками, висящими на штативах сосудами и настенными графиками. Через какое-то время, Ренделл не мог сказать точно - минут через тридцать или что-то около того - в сопровождении личной медсестры пришел доктор Морис Оппенгеймер. Солидный, полный мужчина, уже переваливший за свои средние лета, двигался с отработанной легкостью и уверенностью. Ренделла он встретил скорым рукопожатием, словами сочувствия и обещанием вскоре сообщить о состоянии пациента.
      Какое-то время Ренделл следил за тем, как врач обследует его отца, а потом, уже совершенно обессилев, он закрыл глаза и попытался вспомнить соответствующую обстоятельствам молитву. Но в голову пришло только "Отче наш иже еси на небеси, да святится имя Твое...", а больше ничего он вспомнить не мог. Его мысли, перебирающие события сегодняшнего дня, совершенно неожиданно остановились на фантастической груди его секретарши Ванды, после чего вернулись ко вчерашнему вечеру, когда он целовал совершенно реальные груди Дарлены, но потом, устыдившись, Ренделл заставил себя подумать об отце в его нынешнем состоянии. Он вспомнил, что в последний раз проведывал отца и мать два года назад, а перед тем не виделся с ними тоже целый год.
      До сих пор еще он испытывал уколы чувств, сохранившихся после этих двух приездов: отец был им недоволен. преподобный не одобрял разбитое супружество сына, его стиль жизни, его цинизм и неверие.
      Вспоминая отцовское недовольство Ренделл про себя попытался оправдаться: Да кто такой отец, чтобы осуждать его, если по всем стандартам общества, его отец был неудачником, а сам он добился успеха? Но потом он продолжил свои размышления: сам он добился всего лишь материального успеха, разве неправда? Его же отец применял к сыну совершенно иные мерки, которыми его преподобный отец привык мерить себя и всех других людей, и, согласно этим стандартам, выходило так, что сын его испытывает нужду. И Ренделл понимал это. У его отца была одна человеческая черта, которой не было у сына: вера. Его отец верил в Слово, а через него - в гуманность и значимость самой жизни. У его же сына такой крепкой и слепой веры не было.
      Это так, папа, рассуждал Ренделл. Ты прав. Веры нет. Нет убеждений. Я ни во что не верю.
      Да и как мог он верить в Доброго Боженьку? Само общество было беззаконным, лицемерным, прогнившим до мозга костей. Все люди - большинство из них - были хищниками, которые обязаны были таковыми оставаться, и тем самым выжить, либо же укрыться где-нибудь и тоже выжить. И человек уже никак не мог придумать себе сказочку о благословенных небесах над головой, равно как не надо было придумывать преисподнюю - она уже существовала на земле, с ее фальшивыми богами, способными превратить реальность повседневности в ничто, которое стало бы закономерным концом всех человеко-зверей. Все это напомнило Ренделлу старинное еврейское присловье на идише, которое кто-то рассказал ему очень давно: "Если бы Бог жил на земле, люди обязательно побили бы ему окна".
      Черт, папа, неужели ты не понимаешь?
      Хватит спорить, сказал Ренделл сам себе, - отец уже давным-давно утвердился в Нем. Хватит спорить с прошлым.
      Он открыл глаза. Губы пересохли, легкие горели, начал побаливать позвоночник. Его тошнило от палатных запахов: лекарства, антисептики, умирающая плоть - типичная больничная вонь. Кроме того, он устал от внутренней напряженности и печали, от ничегонеделания и сознания этого ничегонеделания. Ренделл был расстроен навязанной ему ролью зрителя. Здесь для наблюдателей не было места. И он решил, что с него достаточно.
      Ренделл поднялся со стула, собираясь сообщить врачу и медсестре, что покидает палату и будет ожидать с остальной семьей в комнате для посетителей. Но доктор Оппенгеймер был занят изучением анализов пациента, в это же время техник подкатил к кровати портативный кардиограф.
      Прихрамывая, поскольку кровь еще плохо циркулировала в отсиженной ноге, Ренделл вышел из больничной палаты, прошел по коридору, где молодой человек в белом халате мыл пол, и добрался до комнаты ожидания. Уже у самого входа он закурил свою любимую английскую трубку из специальным образом обработанного вереска и несколько секунд жадно втягивал наркотизирующий дым, прежде чем вступить в обитель для скорбящих родственников. Он уже готов был войти, но на самом пороге задержался.
      В комнате, освещенной трубками дневного света, оживленной веселенькими занавесками с узором из листьев, обставленной диванами, плетенными стульями, устаревшим телевизором и столиками, на которых стояли пепельницы и валялись потрепанные журналы, находились только его собственные родственники и приятели отца.
      Клер сгорбилась на своем стуле, прикрывшись журналом по кино. Рядом с нею, снизив голос, звонил своей жене по таксофону бывший одноклассник Ренделла и выбранный его отцом новый пастырь местной методистской церкви преподобный Том Кэри. Неподалеку от него, за столом, играли в джин-рамми Ред Период Джонсон и дядя Герман.
      Ред Период Джонсон был лучшим приятелем преподобного Натана Ренделла. В незапамятные времена он основал "Рожок Оук Сити", общинную газету, выходящую шесть раз в неделю; он до сих пор оставался ее издателем и главным редактором. "Единственный способ, чтобы газета небольшого городка была на ходу, - говорил он как-то Ренделлу, - это следить за тем, чтобы каждый горожанин видел там свое имя хотя бы пару раз в год. Если вы придерживаетесь этого правила, вам уже нечего бояться конкуренции со стороны шикарных, но снобистских чикагских газетищ". Настоящее имя Джонсона, насколько помнил Ренделл, на самом деле было Лукас или Лютер. Несколько лет назад один из его репортеров стал называть его Редом, от слова Редактор, а когда это имя принялось, кто-то из ученых-грамматиков прибавил к нему еще и Период. Сам Джонсон был толстым шведом с рябым лицом и загнутым будто конец лыжи носом; его никогда не видели без толстенных очков с трифокальными линзами.
      Напротив Джонсона неуклюже обмахивался картами дядя Герман, младший брат матери Ренделла. Он был похож на круглую вакуумную упаковку маргарина. Ренделл смог назвать одно занятие, за которое дядя Герман получал зарплату: какое-то время он работал в магазине по продаже спиртных напитков в Гэри, штат Индиана. После того, как магазин сгорел, дядя Герман перебрался в гостиную дома своей сестры. Это произошло, когда Ренделл учился в колледже, с тех пор дядя у них так и застрял. Он поливал газоны, отыскивал потерявшиеся мелочи, бегал по неотложным делам, смотрел футбол по телевизору и поедал домашние пироги. Отец Ренделла никогда не замечал его присутствия. Дядя Герман был для него воплощением той благотворительной деятельности, о которой часто говорил преподобный: "Если у тебя имеется два пальто, поделись с тем, у кого его нет; если у тебя есть еда - поступи так же." Именно так преподобный и поступал, и все, аминь.
      После этого Ренделл перевел взгляд на мать. Ранее он уже обнялся с нею и утешал, но недолго, так как та настаивала, чтобы сын поспешил к отцу. Сейчас же она дремала, забившись в угол дивана. Ей удивительным образом недоставало мужа, рядом с которым все привыкли ее видеть. У нее было доброе, полное личико, почти без морщин, хотя ей было немногим меньше семидесяти лет. Ее выглядящее бесформенным тело было одето в знакомое простенькое, чистое, поношенное платье из голубого хлопка; на ногах ортопедические башмаки с толстой подошвой, которые мать носила уже несколько лет.
      Ренделл всегда любил ее, любил и сейчас: терпеливую, нежную, не лезущую вперед; никогда и никому она не сделала ничего плохого. Стив надеялся, что Сара Ренделл, уважаемая супруга уважаемого пастора имеет собственное положение в обществе. Внешне к своему взрослому сыну она относилась довольно-таки отчужденно, оставаясь при всем при том матерью. Едва ли он мог составить о ней представление, адекватное здешним ее отношениям, если не считать того, что помнил о ней с детских лет. Став мужчиной, повзрослев, Ренделл узнал ее в большей степени как человека, который умеет выслушать, отозваться на нужды другого, главным делом которого было находиться в самом нужном месте. Ее всегда смущали успехи сына в мире большого города, но втайне она им гордилась. Ее любовь к собственному сыну была непоколебимой, слепой, не знающей никаких сомнений и не задающей вопросов.
      Ренделл решил присесть рядом с ней и подождать, пока она проснется.
      Когда он пересекал комнату, голова Клер вынырнула из-за журнала.
      - Стив? Где ты был все это время?
      - Сидел с папой.
      Ред Период Джонсон заерзал на своем стуле.
      - Док ничего не говорил?
      - Он был слишком занят. Как только он закончит, сразу же встретится с нами.
      Резко отошедшая от дремоты Сара Ренделл отпрянула от боковины дивана, одновременно поправляя платье. Ренделл поцеловал ее в щеку и обнял одной рукой.
      - Не бойся, мама. Все еще будет хорошо.
      - Где жизнь, там и надежда, - ответила та. - Остальное же в руках Господних. - Она глянула на Тома Кэри, который как раз вешал телефонную трубку. - Разве не так, Том?
      - Все именно так, миссис Ренделл. Наши молитвы будут услышаны.
      Стив Ренделл заметил, что взгляд Кэри устремился к двери; он сам последовал за этим взглядом и схватился на ноги.
      Кутаясь в свой халат, занятый какими-то своими мыслями в комнату для посетителей вошел доктор Оппенгеймер. Он порылся в карманах в поисках сигареты, вытащил одну и, только сунув ее в рот, как будто увидал всех присутствующих и ту напряженность, которая повисла в воздухе после его появления.
      - Я надеялся, что смогу сказать вам что-либо новое, - проговорил доктор, не обращаясь ни к кому в отдельности, - но не могу, пока что не могу.
      Жестом руки он попросил Ренделла сесть на место, сам же схватил стул, поставил его напротив дивана и плюхнулся на сидение, успев, наконец-то, прикурить, в то время как Клер, Джонсон, дядя Герман и преподобный Том Кэри сгрудились вокруг него.
      - Так вот, говоря медицинскими терминами, мы сошлись вот на чем, начал доктор, в большей степени обращаясь к Ренделлу и его матери. Сегодня утром у Натана произошла внутричерепная закупорка сосудов непонятного происхождения. Удар был вызван тромбом в артерии - закупорка питающего мозг сосуда. Обычные последствия церебральных поражений такого типа - это потеря сознания, следствием же, в самом крайнем случае, может стать временная хемиплегия.
      Он прервал свой доклад, чтобы затянуться сигаретой.
      - Что такое хемиплегия? - спросил Стивен Ренделл.
      - Односторонний паралич - лица, руки, ноги; чаще всего с той стороны, которая противоположна той доле мозга, где случился инсульт. В нашем случае - это левая сторона. Еще до того, как Натан впал в кому, на его левой половине признаки паралича уже отмечались, но все внутренние жизненно важные органы действуют. Ухудшения состояния не наблюдается. - Он поочередно оглядел все обеспокоенные лица. - Вот, пожалуй, и все на это время.
      - Доктор, - нетерпеливо заметил Ренделл, - вы так и не сказали, как с отцом сейчас. Какие у него шансы?
      Тот пожал плечами.
      - Стив, я не могу предсказывать, поскольку не работаю Нострадамусом. Просто еще рано что-либо говорить. Положение у него критическое, отрицать не стану. Мы делаем все возможное. Если инсульт не осложнится, скажем, сердечным приступом, я бы дал ему хорошие шансы выбраться из этой передряги.
      После этого он обернулся к Саре Ренделл:
      - Сара, у вашего мужа отличная конституция. У него имеется желание жить. У него есть вера. Это не мелочи. Только я не могу скрывать от вас правду за розовыми очками. Сейчас он в тяжелейшем состоянии. Мы должны понимать это. Хотя, в нашем случае есть и свои положительные моменты. Пока что мы можем бодрствовать, следить и ждать. Многие люди, в том числе и знаменитости, были жертвами подобных церебральных ударов, но они выживали и после случившегося с ними жили обычной жизнью. Возьмем, к примеру, доктора Луи Пастера. В возрасте сорока шести лет он пережил удар и паралич, подобный тому, что у вашего мужа. Тем не менее, он выздоровел, продолжил свою научную и практическую деятельность и стал знаменитым. Это он выделил чистый возбудитель холеры, изучал сибирскую язву, стал пионером вакцинации, открыл способы лечения водобоязни и дожил до семидесяти трех лет.
      Оппенгеймер затушил сигарету и поднялся с места.
      - Так что, Сара, можно надеяться на лучшее.
      - Я буду молиться, - твердым голосом заявила Сара Ренделл, в то время как Клер и Ренделл помогли ей подняться.
      - Вы сможете сделать даже более того, - сказал доктор. - Сейчас вы отправитесь домой и поспите. Теперь самое главное - сохранить ваши силы... Клер, проследите, чтобы ваша мать приняла на ночь успокоительное, одну из прописанных мной таблеток... Стив, ты уж извини, что мы встречаемся в подобных обстоятельствах. Но, как я уже говорил, можно надеяться на лучшее, я же все время буду в контакте с больницей и специалистами. Если за ночь что-либо изменится, можете быть спокойны, со мной свяжутся. А завтра утром мы встретимся опять.
      Врач взял Сару Ренделл под руку и повел ее к выходу, говоря ей что-то успокаивающее.
      Все остальные пока оставались на месте. Дядя Герман топтался возле Ренделла.
      - Что ты собираешься делать, Стив? Мы можем постелить тебе в твоей старой спальне.
      - Спасибо, не надо, - быстро ответил тот. - Моя секретарша заказала мне номер в "Оук-Ритце". Я собираюсь звонить кое-куда и не хочу мешать вам отдыхать. - Он и вправду обещал созвониться с Дарленой в своей нью-йоркской квартире, потом хотел переговорить со своим адвокатом, Тедом Кроуфордом, относительно сделки с "Космос Энтерпрайс" и Тауэри, но весь день и вечер был настолько замотанным, что сейчас падал с ног. - Опять же, мне хотелось бы позвонить Барбаре и Джуди в Сан Франциско. Они всегда были близки с папой и, думаю, им следует...
      - Господи, я же совершенно забыла сказать тебе, - перебила его Клер, пробившись поближе к брату. - Они здесь. Барбара и Джуди здесь, в Оук Сити.
      - Что?
      - Я совсем забыла. Прости меня, Стив, у меня в голове все перепуталось. Ничего уже не помню. Я позвонила им в Сан Франциско сразу же после того, как позвонила в первый раз тебе. Они так переволновались, что вылетели на восток первым же рейсом. Дядя Герман говорил мне, что они были здесь к обеду, приехали в больницу прямо из аэропорта. Они посидели с папой, немного подождали тебя, но Джуди что-то нездоровилось, так что Барбара забрала ее в гостиницу буквально перед тем, как я поехала встречать тебя.
      - И где они остановились?
      - В "Оук-Ритце", где же еще? Разве тут есть еще какая-нибудь приличная гостиница? - ответил на это дядя Герман. - Да, еще одно. Барбара передала, что хотела бы поговорить с тобой - если только не будет слишком поздно. Ей хотелось встретиться с тобой сразу же, как только ты приедешь из больницы.
      Ренделл глянул на часы. До полуночи время еще оставалось, так что было еще и не поздно. Должно быть, Барбара не спит и ожидает его. Сам же он всем сердцем желал, чтобы этот чертов день уже закончился. У него не было никакого настроения встречаться с женой после такой долгой разлуки, но никакой возможности избежать этой встречи тоже не было. Опять же, его Джуди тоже была здесь, и ему захотелось увидать ее еще сегодня.
      - Ладно, - сказал он, - кто подбросит меня до гостиницы?
      * * *
      ДВЕРЬ В ЕЕ НОМЕРЕ НЕ БЫЛА ЗАКРЫТА - Барбара ждала его.
      - Привет, Стив, - сказала она.
      - Привет, Барбара, - ответил он.
      - Мне так жаль Натана, - сказала его жена. - Я люблю его как собственного отца. С хорошими людьми всегда так получается, разве неправда?... Ладно, чего это ты остановился на пороге? Проходи, Стив. Я рада, что ты смог заскочить к нам.
      Она не собиралась целовать Ренделла, так что и он не сделал никаких попыток поцеловать Барбару и прошел за ней в гостиную. Комната была чистенькая, но совершенно безликая: сборище разномастных стульев, два кофейных столика, кушетка, открытый секретер, используемый вместо бара - на верхней полке несколько стаканов и непочатая бутылка шотландского виски. Было ясно, что жена его ожидала.
      Прошедшая в центр комнаты Барбара была удивительно спокойна и собранна. С того момента, как они начали жить по отдельности, его жена почти что и не изменилась. Можно было сказать, что в чем-то даже стала лучше: ухоженные, блестящие волосы, одежда получше качеством и не такая заношенная. У Барбары были каштановые волосы и небольшие карие глаза на некрасивом лице; в ее тридцать шесть у нее была соответствующая фигура грудь небольшая, бедра маленькие. Сейчас на Барбаре было шитое на заказ платье, копия чего-то очень дорогостоящего. Она выглядела истинной обитательницей Сан Франциско, по ней не было видно, что она чем-то расстроена, что само по себе было необычным.
      - Мы сразу же отправились проведать Натана, - продолжила Барбара. Представляю, Стив, как ты себя чувствуешь. Когда мы глядели на него, сердце кровью обливалось. Джуди так рыдала. Ведь мы его очень любим.
      Возможно, Ренделл и ослышался, но все-таки он подумал, что Барбара все время акцентирует это "мы" - мы проведали, мы так любим. Сейчас в это мы была вмешана Джуди, так как все относилось лишь к матери и дочери, а ты чужак-муж-отец можешь валять отсюда. Барбара знала Ренделла довольно хорошо, знала его уязвимые местечки и этим мы проворачивала нож в ране; а может ее стратегической целью и было - напомнить, что дочка принадлежит матери, хотя, может ему так лишь показалось.
      - Ужасная сцена, - заявил Ренделл, разглядывая жену в упор. - Ведь прошло уже столько времени. А ты, похоже, выкарабкалась.
      - Где-то так, - усмехнулась Барбара.
      - Как там Джуди?
      - Сейчас уже в постели. Перелет дался ей тяжело, опять же, больница, так что ей захотелось отдохнуть. Наверное, она уже спит. Но тебя она видеть не хотела. Разве что завтра...
      - Я хотел бы увидеть ее прямо сейчас.
      - Как хочешь. не желаешь, чтобы я сделала тебе чего-нибудь выпить?
      - Я думал, что мы могли бы вместе спуститься в бар. Он еще работает.
      - Если ты не против, Стив, я бы лучше осталась. Так будет чуть душевнее. Я надеялась, что мы сможем немного поговорить. Обещаю, что много времени это не займет.