Глава тридцать третья

Выйдя на улицу, Клейтон замер на миг, вслушиваясь, как где-то далеко в прерии рыщет ветер. Что-то было в этой тишине, в том, как лениво дремали, едва дыша, бревенчатые дома, засыпанные снегом, что-то, подчеркивающее звук ветра и даже хруст наста под ногами. Темные улочки города, тихие и уютные, были сама невинность. Тишина окружала его, как сложенная ковшиком рука, готовая сомкнуться. Над головой сквозь серую вуаль облаков замигали звезды, и далекий плач ветра внезапно смолк.

Клейтон повернул налево и не спеша зашагал вверх по улице, мягко ступая по нетронутому снегу. Миновав темную веранду «Великолепной», где как будто до сих пор жил призрак, он свернул в переулок. Прежде чем уехать отсюда навсегда, нужно сделать еще одно дело. Помедлив, чтобы напоследок глотнуть свежего ночного воздуха, Клейтон поднялся по ступеням; доски прогибались и вздыхали под ногами.

В темном коридоре он помешкал. Перед ним была дверь в комнату — раньше здесь жила Телма. Снизу выбивалась тонкая полоска света. Он постучал тихонько, чуть подождал — и вошел. На стуле возле окна, опустив голову на грудь и сложив руки на коленях, сидела Лорел. Он услышал запах жасмина.

— Лорел, это я, Клей, — сказал он.

Его поразило ее спокойствие. Она сидела, словно красавица из старинной баллады, которая семь долгих лет ждала возлюбленного в своей комнате, ни секунды не сомневаясь, что в назначенный час он придет. Клейтон подошел ближе — но любовь не проснулась, и сердце билось по-прежнему ровно.

Лицо ее стало тоньше, четче прорезались губы, подбородок лишился детской припухлости, которую он так хорошо помнил. Она стала еще красивее. Но теперь это была красота пресмыкающегося: кожа утратила перламутровый оттенок и сильнее обтянула скулы. В глазах уже не было прежнего света… Он подошел совсем близко, а она спокойно, не отводя взгляда, смотрела ему в лицо.

Клейтона захлестнула волна печали и утраты, захлестнула — и одновременно промыла его душу.

— Ты приехал за Гэвином, — тихо сказала она.

— Нет. Я приехал с братом — искать его сына.

Она не поняла, свела брови в недоумении. Клейтон махнул рукой, не желая объяснять.

— Мне захотелось просто зайти, повидаться с тобой. Надеюсь, ты не против. Если против — я уйду.

— Я не против, — улыбнулась она. — Ты изменился, Клей, я бы тебя не узнала.

— Это из-за растительности, — сказал он, дернув себя за бороду. — Я ее скоро сбрею.

— Нет, не только это. Ты повзрослел, возмужал. Я помню тебя мальчиком.

Он вдруг понял, что совершенно свободен от Лорел. Страсть прошла давным-давно, даже память о ней умерла и погребена, вот он снова здесь — но она не воскресла. В первый раз он увидел в Лорел взрослую женщину, самостоятельную личность, понял и принял ее присутствие здесь. Она отказалась искупать грехи Гэвина — как и сам Клейтон семь лет назад. Он не мог осуждать ее, прикованную цепью брака к старику, которого она не в силах была полюбить.

Она первая заговорила о главном.

— Ты знаешь, что они собираются сделать с Гэвином?

Клейтон кивнул.

— И куда же ты пойдешь? — спросил он.

— Не знаю. У меня ничего нет, только несколько акций, которые он мне подарил. Но, говорят, они ничего не стоят.

— Может, ты вернешься домой, туда, откуда приехала?

Лорел покачала головой.

— Нет. Слишком много времени прошло. Я слишком стара для этого. — Она бросила на него быстрый взгляд, потом улыбнулась. — А может быть, останусь здесь. Странно… но теперь это мой дом. А ты, Клей?

— Поеду в Калифорнию, куплю кусок земли. Это будет мой дом.

Она потянулась вперед и ледяной рукой коснулась его щеки.

— Ты знаешь о моем ребенке?

— Да, мне сообщили. Можешь себе представить, что я чувствовал. Но все равно, из этого ничего не могло получиться, Лорел.

— Да, теперь я понимаю, но… — она сжала голову руками. — Это той ночью, в хижине, в горах… Я точно знаю, что той ночью. Ты помнишь, я почувствовала это? Когда он узнал, то поклялся, что никогда не допустит. Он держал меня взаперти, морил голодом. О , Клей! — в ее глазах снова вспыхнуло пережитое страдание. — Ты понимаешь, я почувствовала, когда он у меня внутри умер! Ты можешь понять, каково это для женщины?

— Лорел, не надо об этом.

— Я хотела бежать за тобой следом. Но он клялся, что найдет меня. Он совсем обезумел.

— Я знаю. Я даже хотел поехать за ним сейчас, попробовать увезти его отсюда, но понимаю, что ничего не выйдет.

— Не ходи! — твердо сказала она. — Даже не думай об этом. Он сошел с ума. И ты за него не отвечаешь.

— Если не считать, что я его сын, — тихо проговорил Клейтон.

— Нет, Клей, больше нет.

Что-то в ее голосе поразило его.

— Что ты хочешь этим сказать?

С улицы донесся шум: несколько человек пробирались сквозь сугробы. Клей хотел было встать, но она схватила его за руки и удержала.

— Куда ты?

— Мне пора.

— Клей, ты любил меня когда-то. Возьми меня с собой, забери отсюда. — Она больше не владела собой, Клейтон чувствовал, как дрожат ее пальцы.

— Не могу, Лорел. Не проси. Между нами давным-давно все кончено.

— Ты собираешься к Гэвину. Я по глазам вижу. Не ходи к нему, Клей!

— Не собираюсь я к нему, — сказал он удивленно. — Я уезжаю отсюда навсегда. Хватит с меня Гэвина, я свободен от него.

Она покачала головой.

— Нет, ты не свободен. Никто не может освободиться от дьявола, пока он сам не отпустит. — В глазах ее вспыхнула злая мудрость, она еще крепче стиснула его руки. Клейтон почувствовал, что покрывается холодным потом. — Послушай, что я скажу, Клей, — шептала она. — Я могу освободить тебя от него! Я расскажу тебе правду. И ты будешь свободен, сможешь забрать меня отсюда, и тебе нечего будет бояться…

— Мне и так нечего бояться. Я не боюсь его.

— Тише, — сказала она, оглядываясь через плечо. — Он может услышать. Он не человек — он дьявол. И он тебе не отец.

Клейтон оттолкнул ее от себя и шагнул к двери. Она бросилась за ним, вцепилась в куртку, повисла. Глаза горели диким огнем.

— Выслушай меня, — молила она. — Я могу освободить тебя! Жизнью твоей заклинаю, выслушай! Ты знаешь, за что он убил Сэма?

Клейтон попытался вырваться — она испугала его, ему не терпелось скорее уйти.

— Слушай же! Он думал, что я не могу иметь детей, повез меня в Денвер, к врачу. Помнишь? Доктор должен был лечить меня от бесплодия, а выяснил, что я, — она смущенно улыбнулась, — беременна. Тогда он сделал анализ Гэвину — и сказал, что это он не может иметь детей, и никогда не мог. И не сможет. Это неизлечимое! Доктор сказал, что это у него от рождения. И сделать ничего нельзя. И тогда я, наверное, просто лишилась рассудка. Я рассказала ему, что это был ты — в ту ночь, в хижине…

— Ты говоришь, от рождения… — Клейтон наконец понял — и замотал головой. — Не мог иметь детей… Но как же я…

На лице Лорел теперь играла улыбка — ехидная, злорадная.

— Гэвин вышел от врача бледный, как покойник. А я радовалась! Он был убит, поражен в самое сердце, у него свет померк в глазах, — ее трясло. — А я думала о твоей матери, как она должна была его ненавидеть — наверное, так же, как и я.

Она продолжала говорить, и теперь ее била мелкая дрожь:

— Потом мы вернулись домой, в долине шел дождь, и Гэвин пошел искать того человека. И он нашел его, нашел Сэма — выбирать-то ведь было почти не из кого. А потом он заставил меня поклясться, что буду молчать. Он говорил, что если я скажу хоть слово, хоть одной живой душе, он отведет меня в горы, голую привяжет к дереву и так бросит. И с того самого дня он больше не живет, понимаешь? Он сидит в своей комнате, как больной зверь в клетке; уже семь лет он не спит со мной. И знаешь, Клей, после всего этого… мне стало жаль его. И я хотела его…

Клейтон шагнул за порог на неосвещенную улицу… Взглянул направо, налево, но не заметил в темноте никаких признаков жизни. С крутой крыши банка — напротив, через дорогу — сорвался ком снега и, обрушившись на тротуар, поднял легкое пушистое облачко.

И вновь воцарилась тишина, город спал. Ветер вырвался из-за угла и шлепнул его по щеке. Клейтон слышал, как в конюшне, чуть выше по улице, еле слышно переступают лошади. Двадцать один год ему был тогда, девять лет назад, когда он прятался в конюшне, а Билл Кайли хотел его убить и поджидал на улице. Там он впервые сражался за Гэвина. Там — в каких-то двадцати ярдах отсюда — терпеливо покачивался в своем кресле Риттенхауз, спрятав револьвер под одеялом, прикрывающим его бессильные ноги. Казалось, по пустынной улице бредут призраки давно ушедших людей. Вот Сэм Харди — всегда добрый, заботливый, умолявший его в Таосе не губить в себе мужчину. Сэм Харди, который любил его мать, но не мог на ней жениться, который стоял у ее могилы с сухими глазами. Теперь Клейтон думал о своей матери — и не испытывал стыда за нее, только грусть. Он никогда не понимал ее по-настоящему, и теперь гадал, возможно ли это вообще — понять в человеке его глубинную суть, самое сокровенное в нем, то, что никогда не должно выйти на свет.

Клейтон попытался вырваться из тисков оцепенения, более сильного, чем объятия холодного ночного ветра. Куда-то идти? Что-то делать? Некуда, незачем… Он медленно побрел к конюшне. Из дверей салуна Петтигрю доносились сердитые голоса, ветер подхватывал их и уносил прочь. Когда ущербная луна скроется на рассвете за гребнями Сангре, эти люди толпой поскачут к дому человека, который тридцать три года держал их в узде. — Господи, чем же я обязан ему сегодня? — спрашивал Клейтон сам себя. — Мы оба жили словно в темноте, ни один из нас не знал о другом, кто он такой, и говорили друг с другом на разных языках. Он убил моего отца, а я похитил жену у него из постели, отнял навсегда. Так что мы квиты: долг был велик, а расплата — страшна.

Из темноты конюшни тихо вышел конюх-мексиканец и так неожиданно тронул Клейтона за руку, что тот нервно шарахнулся.

— Уезжаете, мистер?

Клейтон зажмурился, тряхнул головой и кивнул. Вдохнул крепкий запах конюшни и вспомнил молодую женщину, которую нашел на поляне. Тихий голос из тьмы, созвучный его собственному голосу. Он обещал Телме, что приедет за этой девочкой. Детям тьмы не найти дела лучше, чем быть поводырями у слепых, думал он, у слепых и стариков…

Конюх похлопал кобылу по боку.

— Она хорошо поела, — сказал он. — Голодная была очень.

Клейтон вскочил в седло, уселся поудобнее и выехал из ворот. Низкая луна просвечивала размытым пятном сквозь облака, как будто затонула и медленно опускалась на дно, куда-то за хребты Сангре.

Глава тридцать четвертая

Ветер стонал на краю заснеженной прерии, словно скорбящая мать: тихо, печально, неспешно. Этот скорбный голос как будто молил Клейтона о чем-то, и он придержал кобылу, чтобы вслушаться. Нет, только ветер. Но все равно, теперь он знал: ребенок Эсперансы мертв. Явственно, словно она лежала здесь, рядом с ним, он увидел, как медленно ползут по смуглым щекам слезы из невидящих глаз. Боль рванулась внутри. Он задрожал и привалился к стволу дерева, а ветер все выл и выл во тьме.

Сколько он оставался у этого дерева, Клейтон не помнил. Было очень холодно. Жалобно заржала кобыла, он положил ладонь ей на бок и почувствовал, как она окоченела — и только тогда ощутил холод, тронул ее и двинулся вверх, через пригорок. Из темноты возник, мерцая окнами, такой знакомый прямоугольник хозяйского дома. В окнах гостиной горел свет, перед верандой стояла запряженная двуколка, лошади были старательно укрыты попонами. Подъехав поближе, Клейтон услышал, как из дома донесся хриплый кашель, потом смех. Он кивнул сам себе. Повел кобылу к конюшне, открыл крючок, завел ее в стойло. В конюшне было темно и влажно — лошади надышали. Клейтон снял со стены две попоны и укутал кобылу получше. Даже здесь, в конюшне, было холодно, и лошади жались одна к другой, чтобы согреться.

Он вышел во двор и в темноте направился к дому. Его уже услышали и теперь умолкли, поджидая. Клейтон поднялся по ступенькам и открыл дверь, не постучав.

Гэвин лежал в кресле — тощий, пожелтевший призрак. Глаза его горели, как осколки агата с черными блестящими точками посередине. Костлявые, как у скелета, пальцы свисали до самого пола. У камина стоял доктор Воль. Увидев Клейтона, он сузил глаза, потом перевел взгляд на Гэвина. Тот закудахтал, как старуха.

Было что-то нелепое в этих двух людях, что-то уродливое и смешное. Клейтон прошел на середину комнаты и остановился между ними.

— Я вернулся. Не насовсем, а чтоб увидеть тебя и предупредить.

— Не трудись, — сказал доктор. — Я специально прискакал сюда, чтобы предупредить его. Все без толку. С тем же успехом я мог сидеть дома, в тепле.

Гэвин продолжал тихонько посмеиваться, кивая головой, но постепенно начинал осознавать, что это действительно Клейтон.

— Ты вернулся…

— Да. Мы с Лестером приехали в город из нижней долины. Мы искали его сына, Кэбота… Они все в городе, но на рассвете будут здесь.

Глаза Гэвина блеснули. Он снова пробормотал:

— Ты вернулся…

Клейтон повернулся к доктору Волю.

— Он понимает, что они хотят сделать? Вы ему говорили?

— Я все ему объяснил. Ему надо садиться в седло и скакать отсюда.

— Куда он поедет?

— Никуда не поедет — он хочет остаться здесь. Говорит, что не уедет с ранчо. Если они заявятся — он их встретит.

— Не может он их встретить, их слишком много. Ему надо уезжать.

Воль презрительно усмехнулся.

— Говори с ним сам. Он никуда не поедет. Он упрямый старик.

Снова глаза Гэвина сверкнули, голова медленно повернулась, как на шарнире. Кожа так обтягивала острые кости лица, что, казалось, готова была вот-вот лопнуть, а под подбородком она протянулась вертикальными складками.

— Да, я старый и упрямый, — спокойно сказал он, — и никто на свете не будет указывать, что мне делать. Пусть приходят эти шакалы. Посмотрим, какого цвета кровь у шакалов.

— Это будет твоя кровь, — нахмурился Воль. — Старик, что ты хочешь доказать? Вот твой сын, он вернулся Бог знает через сколько лет, чтобы сказать тебе то же самое, что и я говорю. Уезжай с ним. Когда все закончится — вернешься.

Гэвин впервые взглянул на Клейтона и поднял от удивления брови.

— Ты что здесь делаешь? — требовательным голосом спросил он.

— Поехали со мной, — сказал Клейтон. — Я знаю одно место здесь, в долине, где можно спрятаться на время.

— Не собираюсь я нигде прятаться. Я остаюсь здесь. Это они тебя подослали?

— Они дали мне приехать сюда потому, что не смогли остановить. Ты прав: они шакалы и трусы. Но они прийдут всей толпой и будут подталкивать друг друга в спину.

Гэвин презрительно захохотал.

— Так значит, ты приехал, чтобы спасти мне шкуру. А с чего ты взял, что я хочу ее спасать?

— Вот видишь, — сказал Воль, — он хочет здесь умереть. Ну, что ж, наверное, это его право. — Он вздохнул. — Твоя жена у меня. Передать ей что-нибудь?

— Скажи ей… — начал Гэвин со свирепым видом и осекся. — Скажи ей, что мне нечего ей сказать напоследок. Скажи ей просто… нет, — пробормотал он, — ничего не говори.

— Я сделал все, что мог, — доктор положил руку Клейтону на плечо и заглянул ему в лицо снизу вверх. — Пойдем, Клей.

Клейтон покачал головой.

— Нет, я задержусь немного.

— Нельзя тебе задерживаться. Шакалы не станут разбираться.

— Я должен остаться.

— Это бесполезно, — сказал Воль нетерпеливо. — Ты что, не видишь, он хочет умереть здесь?

Все это время Гэвин молча пялился на них, будто не понимая, о чем они говорят. Потом на лице его заиграла какая-то странная мягкая улыбка, обнажив желтые зубы и испещрив кожу возле глаз паутиной то их морщинок. Но взгляд был все так же устремлен в пустоту.

— О чем ты думаешь, парень? — настаивал Воль. — Тебе что, жизнь не дорога?

Клейтон улыбнулся.

— Вы всегда были умным человеком, доктор. Вы же вроде всегда все понимали. Неужели сейчас вам не понятно?

— Я понимаю одно: с тех пор, как я сюда приехал, ты, единственный из всех, совершил разумный поступок — когда уехал отсюда. До меня доходили разговоры, где ты, что ты, чем занимаешься. И я радовался за тебя — тебе хватило мужества уйти, другим — не хватало. Так найди же в себе мужество сейчас, уходи отсюда!

— Вот этого я как раз и не могу сделать. Я должен поговорить с ним.

— С ним? — Воль кричал, не обращая внимания на Гэвина. — Не с ним ты будешь говорить, а с толпой маньяков, жаждущих крови. Ты молодой и сильный парень, Клей, не то, что я, калека. Хватай его и тащи отсюда, привяжи к лошади веревкой и скачи во весь дух, увези его куда-нибудь подальше, где он сможет помереть в мире и покое — если он хоть что-нибудь для тебя значит.

— Тащить меня? — вдруг проговорил Гэвин. — Черта с два! Он может оставаться или уходить, мне наплевать, но меня из этого дома он не вытащит. И ты, Воль, уходи. Ты сделал все, что мог.

Доктор взял с каминной полки свою черную шляпу и нахлобучил на голову.

— Вот что, Гэвин, я вам скажу. Вы получите завтра все, что заслужили. Вы убийца — вы убивали людей, не моргнув глазом, вы убивали бы и дальше, если б могли. Я презираю вас. Я пришел только затем, чтобы спасти жизни людей, — тех в кого вы завтра утром будете стрелять. Может быть, они дураки и шакалы, но все же они не так порочны, как вы.

— Я знаю, Воль, — тихо ответил Гэвин. — Но ты меня не презираешь, сам знаешь. Уж это мы с тобой понимаем, да. Тебе всегда хотелось быть таким, как я. А теперь ты думаешь, что можешь стать даже лучше, выше, чем я — стоит только спасти мою жалкую жизнь. Ну, так у тебя это не выйдет. — Он говорил тихо и отчетливо, потом умолк, продолжая улыбаться.

Доктор, горбатый, уродливый, повернулся и пошел к выходу. Он бросил последний укоризненный взгляд на Клейтона и вышел, даже не закрыв дверь. Они услышали, как он ворчит на лошадей во дворе, а те храпят и никак не могут развернуться, потом он звонко щелкнул языком, и лошади побежали — копыта глухо застучали по мягкому снегу.

— А теперь попробуй вытащить меня отсюда, — сказал Гэвин Клейтону, — и я пристрелю тебя на месте.

Клейтон пожал плечами и закрыл дверь.

— Не уходишь, так садись, — продолжал Гэвин, — бери табак, закуривай. — Ты тут не чужой, знаешь, где я его держу.

Клейтон нашел на каминной полке трубку, набил и не спеша раскурил. В трубе завывал ветер. Гравюры криво висели на горбатых стенах из адобы, когда-то гладких и ровных, а теперь потрескавшихся и осыпающихся. На французском диване зияли дыры, прожженные окурками. Дощатый пол из полированной сосны покрылся слоем грязи, грязь набилась во все щели и въелась в дерево. В воздухе стоял запах старого сала. Запах упадка и разложения.

Когда Клейтон вновь повернулся и взглянул на старика, в нем уже не было прежней твердости, он начал оттаивать. Он почувствовал жалость, и это чувство сближало его с Гэвином больше, чем кровная связь, в которую он когда-то верил. Он подошел к старику совсем близко и опустился на одно колено — теперь ему была видна каждая пора на сухом желтом лице Гэвина.

— Я виделся с Лорел. Она рассказала мне, за что ты убил Сэма. Она сказала, что я — не твой сын.

Гэвин помолчал минуту, и по пустым глазам невозможно было понять, что он чувствует, потом вздохнул.

— Она мне никто. Пусть говорит все, что хочет.

— Поехали со мной, — порывисто сказал Клейтон. — Не бросай свою жизнь под ноги людям, которые того не стоят. Я собираюсь в Калифорнию, едем со мной. Это новая страна, Гэвин, нетронутая, как когда-то эта долина. Ты сможешь там жить в мире и умереть в мире.

— Я готов умереть сейчас, — сказал Гэвин. — Я старый усталый человек. Когда я приехал сюда, меня звали ехать дальше, в Калифорнию. Я не поехал. Я не родился здесь, как ты, но здесь я стал человеком. Это моя долина, она всегда была моей, моей и останется. Моя по праву — никому ее не отнять! — Он взглянул на Клейтона — почти нежно. — Ты не мой сын. Я растил тебя двадцать три года, и любил как мог, но это тебя ни к чему не обязывает. Я убил Сэма Харди, и ты мне ничем не обязан. Я убил твоего отца… как и отца Лестера. Теперь вы оба ничего мне не должны.

Он уронил голову на грудь и из-под редких бровей смотрел на Клейтона каким-то странным взглядом, в котором вызов смешался с чем-то более глубоким — с печалью. Он как будто хотел засмеяться, но смех не получился, только хрипло забулькало в горле. Медленно опустилась рука, он растопырил пальцы, словно хотел оттолкнуть Клейтона, хотя тот не двигался с места.

— Я знаю, — сказал Клейтон. Старик отвернулся к окну и устремил взгляд в темноту. — Гэвин, я не позволю, чтобы ты сидел здесь один и ждал, пока они прийдут по твою душу. Нельзя, чтобы они вот так, тебя взяли. Одинокого…

— А я и есть одинокий, сынок. Всегда я был одинокий. — Теперь он говорил чуть громче.

— Да, я тоже. Но теперь я остаюсь с тобой. Не могу я, чтобы ты встретил их один.

— Ну и дурак, — проворчал Гэвин. Он опустил голову и сложил руки на коленях, медленно покачиваясь в кресле.

— Если ты не поедешь со мной, я останусь здесь.

— Незачем тебе быть здесь. Им нужен только я. И я хочу встретить их сам.

— Нет, меня они тоже хотят убрать. Они не знают правды про нас… про Сэма. Они думают, я вернулся, чтобы помочь тебе.

Гэвин, пошатываясь, встал. Руками он осторожно водил вверх и вниз по ребрам, будто надеялся найти там что-то еще кроме хрупких костей.

— Так зачем?.. — он колебался, — так зачем ты вернулся? Может, я не расслышал, когда ты говорил. Я не слушал… Скажи мне еще раз, Клей, зачем ты вернулся сюда…

— Не за тем, чтобы опять причинить тебе зло. Хватит зла. Мы уже все сотворили, что может сделать злого один человек другому… Кроме убийства…

— Человек живет мечтами, — тихо перебил Гэвин. — А мои мечты мертвы — убиты.

— А мои — только родились. Все эти годы я слишком боялся, чтобы мечтать, — я был переполнен ненавистью. Но теперь у меня не осталось больше ненависти, она умерла, не знаю уж почему. На это ушло семь лет, но теперь ее нет, ненависти, и я чувствую себя свободным. Во мне больше нет ненависти к тебе, Гэвин… — голос его дрогнул. Гэвин привалился спиной к стене, словно пытаясь защититься.

— Я тебе не отец, а ты мне не сын. Твой отец мертв… и мой сын тоже.

— Ну и ладно, — вскрикнул Клейтон. — Между нами нет прошлого. Все это ложь, ничего этого не было! Я просто незнакомый тебе человек — и вовсе не испытываю к тебе ненависти.

Гэвин устало помолчал.

— Нельзя оставаться здесь со мной. Уже поздно, а ты сам сказал, что они прийдут на рассвете.

— Ты не заставишь меня уйти.

Гэвин вновь опустился в свое кресло и начал раскачиваться. Он думал о Риттенхаузе, о том, как бросил его там, на гостиничной веранде, качаться в кресле до самой смерти. Это было единственное в жизни, чего он не мог себе простить… Тощие плечи под черной рубашкой затряслись, из горла вырвалось хриплое карканье, накопившаяся в груди боль душила его и рвалась наружу — это было жутко. Клейтон попытался вызвать в памяти лицо прежнего Гэвина, которого он знал когда-то. На того человека он готов был обрушить свой гнев. Перед этим, скорчившимся в кресле, он был безоружен.

Губы Гэвина шевелились, и Клейтону пришлось склониться к нему, чтобы расслышать.

— Помнишь Большого Чарли? — шептал он. — Он был со мной все эти годы. Просто апач-полукровка, говорил мало, ничего он для меня не значил, но он был со мной. Так вот, он подрался с Томом Инглишем, сыном твоего брата. Это была честная драка, Том первый начал — Большой Чарли мне потом сказал. А я ему верил… Они убили Большого Чарли и швырнули труп ночью в мой розовый сад два дня назад. А мои люди — они все меня бросили. Просто исчезли. Я так и не понял, почему, Клей. Просто взяли и исчезли. А ведь я с ними по-честному обходился…

Он вытер губы рукавом, потом взглянул на Клейтона по-детски удивленно.