Глава тридцатая

Закат полоснул по краю неба. Багровая рана кровоточила над землей, заливая снег алым и розовым. Потом эта рана затянулась, и ночь обрушилась, как смерть, одним сотрясающим ударом. Шквалистый ветер трепал сосны, сшибая с ветвей комки снега, и куртки двух всадников были испятнаны белым там, где на них налипли летящие хлопья. Ночь была темная — луна еще не взошла. Лошади осторожно ступали по тропе. Всадники всматривались в темноту, вслушивались в шум ветра, ощущали, как холод льнет к лицу и запястьям.

Вскоре они спустились с перевала к подножию и остановились на ночлег. Здесь был такой же густой лес, а дальше лежала долина. Они уже видели огни какого-то ранчо. Но им не хотелось прийти туда затемно. Лучше спать у своего костра.

Клейтон нашел сухую сосну, наломал охапку веток и свалил их на поляне. Лестер снял с лошадей вьюки, достал еду и котелки. Он привязал лошадей, оставив длинный повод, и они тут же принялись разгребать снег, отыскивая траву.

— Они замерзнут.

— Ничего не поделаешь, — сказал Клейтон. — Если хочешь, накрой чалого одним из своих одеял, а я своим укрою кобылу.

Он развел костер, отблески пламени упали ему на лицо, видно было, что он улыбается. Семь лет он не ночевал у костра. Семь долгих лет прошло с тех пор, как он уехал из дому, — и не в Калифорнию, о которой всегда мечтал, а на восток, в Техас, в те самые края, которые когда-то покинул Гэвин, чтобы найти себе королевство. Это как расплата, думал Клейтон, да, круг должен быть замкнут. Туда, в Техас, его прогнало чувство стыда за то, что он — сын Гэвина Роя, человека, который убил Сэма Харди. И он никогда не стремился узнать, почему Гэвин сделал это; поступок говорил сам за себя. Человек, способный на такое, не заслуживает жалости. Он заслуживает возмездия — но не от руки собственного сына. Клейтон изменил всю свою жизнь, сменил имя, облик. Семь лет одиночества в другом мире, где его никто не знал, где он был свободен. Он глядел в огонь и улыбался, думая, как иронична судьба. За свободу, за право жить без родины, он заплатил одиночеством. Он добровольно заплатил эту цену. Он отбыл свой срок, семь долгих лет, и вот теперь пришла пора снова собираться в путь — чтобы быть одиноким где-то в другом краю. Братья приготовили еду, не спеша поели, а потом закурили трубки, сидя на корточках у костра. Лошади уже перестали щипать траву и теперь тянулись поближе к костру, чтобы согреться. Снова ухнула сова. Взошла луна, она как будто чуть растолкала облака, и теперь сквозь паутину ветвей сверкали звезды… Они сидели и курили, думая каждый о своем, говорить им не хотелось… как вдруг Лестер положил трубку на одеяло и, наклонив голову, прислушался. Клейтон молча наблюдал за ним.

— Слушай…

Клейтон приподнялся на корточках. Он напряженно вслушивался, брови у него сошлись.

— Просто ветер, наверное, — сказал Лестер. — Или снег осыпается с верхних ветвей.

— Нет. Это что-то живое.

Лестер подошел к своему коню, вытащил из чехла винтовку и большим пальцем отвел защелку предохранителя.

— Винтовка не понадобится, Лес. Там кто-то раненый. Прислушайся получше…

Они услышали далекий пронзительный стон, похожий на завывание ветра в соснах, но более живой и какой-то сдавленный, будто человек — или зверь — стонал сквозь зубы.

— Где-то там, — сказал Клейтон и показал кивком головы вправо, — и не очень далеко. — Он двинулся вниз по склону, в темень леса.

— Подожди.

— Зачем?

— Мы не знаем, что там такое. Лучше, чтоб никто не знал, что мы здесь.

— Я не говорю, что это Кэбот, — сказал Клейтон, — ну, а вдруг? Потом будешь жалеть, что не пошел. Хотя, конечно, это скорее просто раненый олень или рысь…

Они вошли в лес; снег под ногами был рыхлый, нетронутый, вокруг сомкнулась тьма. Клейтон шел первым. Пройдя с полсотни шагов, он вдруг выпрямился.

— Это не человек.

— Ну, тогда пошли назад, — с нервным смешком отозвался его брат.

— Но это и не зверь. У тебя спички с собой?

Лестер зажег спичку, поежился от холода. Он угрелся возле костра, и теперь, удалившись от огня в морозную мглу, сразу озяб. Будь он один, ни за что не отошел бы от костра. Он почти не сомневался, что Кэбота нет в живых. Но угрызения совести, ненависть к собственному малодушию, презрение за то, что жил с постоянной оглядкой на жену, заставляли его идти.

Они вышли на прогалинку, похоже, кем-то расчищенную — ветер не оставил бы такой резкой границы между белым снегом и темной землей. Они услышали дыхание, приглушенный стон — человеческий… Лестер вытащил из кобуры револьвер, но держал его как-то неуверенно. Он сделал еще шаг вслед за Клейтоном, и тут под ногой оглушительно треснула сухая ветка. Лестер присел и застыл на месте. Клейтон обернулся к нему.

— Дай-ка мне спички.

Первая спичка не зажглась. Вторая вспыхнула, и они увидели на полянке женщину. Она лежала на земле. Платок на голове развязался, волосы запорошило снегом. Голова была запрокинута назад, шея резко выгнута; она металась, упираясь ногами, от каблуков остались глубокие вмятины в земле. Ее юбки были задраны выше пояса, при свете спички живот проступил вспухшим белым горбом. Огонек пыхнул на ветру и погас. Клейтон опустился на одно колено и зажег еще одну спичку. Женщина повернула к ним лицо. Глаза ничего не выражали, от боли они подернулись пленкой. Она была молодая, смуглая и черноволосая. Матово-красные губы разжались, женщина вскрикнула. Обхватила руками живот и начала месить его, как тесто, погружая пальцы в мягкое тело. А потом принялась колотить себя по бедрам сжатыми кулаками.

— Боже правый! Что она здесь делает?

— А ты что, не видишь? — негромко сказал Клейтон.

— Я хочу сказать, почему здесь, в лесу? Боже правый, она что, сумасшедшая?

— Может быть. — Клейтон склонился над женщиной. Она, казалось, не видит его, но все равно он сразу увидел, как она замерзла — ее так трясло от холода, что он никак не мог понять, начались у нее схватки или нет, и сколько еще до родов. Он осторожно положил ладонь ей на живот. Женщина отпрянула, прикрыла губы тыльной стороной руки и прикусила костяшку пальца. Но Клейтон не убирал ладонь, хотя и касался живота как можно легче — он хотел поймать под ней биение жизни. Только теперь он заметил, что женщина лежит на одеяле, и понял, что она пришла сюда специально.

— Она не залезет на лошадь, — он повернулся к Лестеру. — Седлай и скачи туда, вниз, к ближайшему ранчо. Может, у них еще горит свет. Подними с постели женщину, любую, какую найдешь, и тащи сюда. Объясни, в чем дело — она сообразит, что взять. Будет отказываться — не слушай. Если придется, припугни револьвером, но притащи ее сюда. — Он стиснул крепкую руку Лестера. — Справишься, Лес?

— Справлюсь. — Он тяжело дышал. — А может…

— Говорю тебе, Лес, иди! Седлай и скачи что есть мочи. А то она умрет. Скажи женщине, пусть возьмет одеяла, а если у нее повозка, подгоните ее к подножью. Туда я ее донесу, когда родит. Ну, давай, шевелись!

Женщина вскинула голову и закричала. Лестер бросился бежать и сразу исчез в темноте кустарника, как будто нырнул в чан с нефтью. Клейтон снова повернулся к женщине и опустился на колени рядом с ней. Он натянул свои перчатки на ее руки со скрюченными пальцами и принялся растирать ей запястья.

— Сейчас кто-нибудь придет и поможет тебе, — сказал он, но она не слышала. Он снова положил ладонь ей на живот. Он был горячий, внутри по-прежнему что-то пульсировало. Клейтон поспешил убрать руку.

Женщина высоко запрокинула ноги, дергая ими. Клейтон руками прижал их к земле. Они были холодные как лед, и он попытался согреть их, растирая икры. Он заглядывал ей в лицо, но звезды давали слишком мало света, ничего нельзя было разглядеть. Он вздохнул, отпустил ее, и, наклонившись к земле, начал метаться вокруг поляны, собирая хворост. Набрал охапку, вернулся и разжег костер. Когда огонь разгорелся, Клейтон смог наконец рассмотреть ее. Женщина была молодая, красивая, несмотря на худобу — скулы резко проступали под кожей. Полукровка — наполовину мексиканка, наполовину белая. Глаза темные, но тусклые. Она его не видела. Неровное пламя костра осветило ее лицо, и Клейтон понял, что она слепа.

Лестер вернулся через час, тяжело продираясь через кусты. Луна уже скрылась за верхушками костра. Он пришел один.

— Женщина не захотела подниматься сюда, — выпалил он, когда отдышался. — Она со мной пошла, ждет там, внизу, с двуколкой — но наверх подниматься не хочет.

— Но ребенок еще не родился! — сердито сказал Клейтон. — Чего она ждет там, внизу? Она что, хочет, чтобы я принимал роды?

— Она говорит, чтобы мы отнесли ее вниз… если она родит здесь, в холоде и темноте, так оба погибнут — и ребенок, и мать.

— Она одна или с мужем?

— С ней работник. Она толстая, не хочет лезть на гору.

Клейтон выругался. Он снова повернулся к роженице. Все время, пока Лестера не было, он разговаривал с ней — ни о чем, просто говорил негромко, чтобы успокоить ее. Он рассказывал ей, как пылает костер — зная, что она хоть и не видит, но чувствует его тепло, описывал ей месяц, который смотрит сквозь лапы сосен. И женщина успокоилась — он видел, как разжались ее пальцы в теплых перчатках. Клейтон сбегал к их первому костру, затушил его, принес фляжку с виски и смочил ей губы. Потом выпил глоток сам — и опять говорил и говорил с нею шепотом, едва слышным сквозь потрескивание костра, убеждая, что все будет хорошо. И нетерпеливо ждал, когда придет Лестер с женщиной.

— Слишком толстая, говоришь? Тогда похоже, придется самим тащить ее вниз. Но как? На руках мне ее снести? Или усадить ее на лошадь перед собой? Как, Лес?

— Не знаю, — нервно ответил Лестер. Он уже понял, что женщина слепая, разглядел, что она полукровка, и ему было не по себе от этих невидящих глаз, в которых отражалось пламя костра.

— Узнаешь ее, Лес?

Лестер медленно покачал головой.

— Откуда мне ее знать?

— Помнишь старика-навахо, который вечно сидел напротив парикмахерской Фреда? С ним была девчонка — я бывало останавливался посмотреть, как она плетет корзины. Старик умер. А это — та девчонка.

Клейтон подошел к роженице и стал возле нее на одеяло, широко расставил ноги.

— Ты меня слышишь? — спросил он. — Сможешь ехать на лошади со мной? Тебе нельзя здесь оставаться.

Женщина кивнула, губы приоткрылись — она улыбнулась.

— Она не понимает, что делает, — прошептал Лестер.

— Все равно ей придется ехать, — сказал Клейтон. — Побудь с ней, Лес — хотя нет, я побуду с ней, а ты иди, оседлай мою лошадь и приведи сюда. Тут не очень далеко спускаться. Так ты говоришь, женщина будет ждать?

— Обещала. Когда я уезжал от них, они запрягли пару.

Через десять минут все было готово. Они собрались, затушили костер и подняли женщину на лошадь перед Клейтоном. Она села боком, обхватив его руками за шею, а лицом уткнулась в меховой отворот его овчинной куртки.

— Постой-ка, — пробормотал он, кое-как стащил куртку с себя и завернул в нее женщину.

— Поезжай вперед, — сказал он Лестеру. — Я ведь не знаю, где двуколка ждет.

Женщина положила голову ему на грудь, одной рукой он обнимал ее, а в другой держал поводья. Его кобыла шагнула во тьму вслед за чалым Лестера, и лошади двинулись, петляя между сосен, бесшумно спускаясь по рыхлому снегу вниз по склону, в долину.

У подножия горы ждала женщина в двуколке, в руке она держала фонарь, чтоб ее можно было найти. Они увидели ее сразу, как только выехали из леса на открытое место. Роженица держалась за шею Клейтона и стонала. Когда они, двигаясь на свет фонаря, добрались до двуколки, Клейтон соскользнул с лошади, осторожно снял женщину и опустил на землю. Низким мужским голосом женщина с фонарем спросила:

— У нее уже началось?

— У нее уже давно началось. А когда кончится — я не знаю.

Тут свет фонаря упал на ее лицо. Клейтон шагнул к ней, наклонился и взял за руки, удивленно подняв брови.

— Телма! — сказал он, — это я, Клей.

Она долго смотрела на него, потом улыбнулась.

— И верно, Клей вернулся.

Он с трудом оторвал от нее взгляд и, кивнув в сторону роженицы, спросил:

— Можно, я усажу ее в двуколку?

Подхватив роженицу сильными руками, Телма помогла ему усадить ее в двуколку. Рядом с Телмой сидел мужчина, держал вожжи и зевал. Луна светила ярко, и Телма напряженно вглядывалась в лицо Клейтона.

— Это твоя жена?

— Нет, Тел. Мы только что нашли ее. Разве брат тебе не сказал?

— Он поднял меня с постели, я спросонок ничего не поняла.

— Мы нашли ее в лесу — там, наверху, — он показал головой.

— Я видела ваши костры. У вас ведь было два костра?

— Да.

Клейтон был уже в седле и развернул лошадь. В миле от них ярко и тепло светили окна в доме Телмы.

— Мы с Лестером поедем вперед, а вы — за нами, ладно, Тел?

Она что-то сказала своему работнику, и он щелкнул бичом. Лошади тронулись, двуколка, накренившись, круто развернулась на заснеженной полянке, и лошади легким галопом понесли ее к ранчо, оставив братьев позади.

— Ты помнишь Телму? — тихо спросил Клейтон.

— Я никогда ее не знал, — ответил Лестер. — Что она за человек? Хорошая женщина?

— На нее можно положиться.

Здесь, на равнине, братья погнали лошадей, наклонившись вперед и сжимая шенкелями их твердые бока. Куртка Клейтона осталась у роженицы, и теперь грудь его оказалась в холодных объятиях ветра. Братья легким галопом скакали за двуколкой, не отставая, а когда она неожиданно притормозила, вырвались вперед.

Они привязали лошадей к столбу. Клейтон бросился к воротам, распахнул их, и тут храпящие кони подкатили отставшую двуколку.

Клейтон поднял руки, чтобы принять у Телмы роженицу, но она подала ему что-то, завернутое в шерстяное одеяло, и предупредила:

— Осторожно!

— Что это еще…

Но тут же понял сам — еще прежде, чем она успела прошептать:

— Ребенок!

— Родился! — проговорил он, поворачиваясь к брату. — Родился, пока они ехали! Как тебе нравится? Родился!

— Замолчи и стой спокойно, — сказала Телма. Теперь свет из окон падал ей на лицо, и Клейтон увидел, как она постарела: лицо оплыло книзу, из ноздрей торчали пучки черных волос. Глаза сверкали, но, казалось, стали меньше.

Тут только он заметил, что от свертка, который он держит в руках, тянется нить — пуповина — к закутанной фигуре роженицы, лежащей на сиденье двуколки.

— Она в порядке, — сказала Телма. Тут же, не заходя в дом, она наклонилась, при ярком свете луны подхватила пуповину — и откусила. Телма сразу перевязала ее шерстяной ниткой из своего шарфа. Клейтон по-прежнему держал в руках младенца и чувствовал, что он уже отделен от матери, но не ощущал в нем никаких признаков жизни.

— Мертвый?

— Иди в дом, — мягко приказала Телма.

Лестер открыл щеколду и распахнул дверь. Клейтон вошел внутрь и оказался в просторной комнате с дощатыми стенами, очень похожей на большую комнату в хижине Лестера, если не считать, что здесь все было как-то мягче, во всем была заметнее женская рука — желтые крахмальные занавески, которые тут же подхватил ночной ветер, ворвавшийся в комнату вслед за ними, соломенные циновки индейской работы, гравюра над камином; в очаге на ложе седого пепла тлеющие угли еще хранили тепло угасающего огня. Значит, кроме нее и работника здесь никого нет, заключил Клейтон, был бы еще человек — догадался бы подбросить дров в камин.

Он осторожно опустил сверток на длинный сосновый стол и приподнял краешек одеяла. Красное, сморщенное существо, которое каких-то пять минут назад пришло в этот холодный мир, лежало и дрожало перед ним. Головка была покрыта какой-то слизью, похожей на свернувшееся молоко. Крошечный ротик кривился и морщился.

— Живой! Лестер, Тел, он живой!

Телма и Лестер подошли сзади. Она рассмеялась низким, грудным, теплым смехом.

— Да! Это девочка!

Лестер с работником внесли молодую мать и усадили на скамью. Она сидела, широко расставив ноги, и тяжело дышала, роняя голову на грудь.

— Она слепая, ты знаешь? — тихо спросил Клейтон.

— Я вижу. Отнесите ее в ту комнату, — Телма указала коротким толстым пальцем. Мужчины вдвоем подняли роженицу и, ногой открыв дверь, внесли в соседнюю комнату и уложили на кровать, на яркое покрывало, наброшенное поверх разобранной постели. Это была постель Телмы. Она спала здесь, когда появился Лестер.

— Теперь уйдите отсюда, — сказала она, — нам надо остаться с ней вдвоем.

Клейтон и Лестер вернулись в гостиную и уселись на скамью. Работник, невысокий жилистый мужчина лет пятидесяти, посмотрел на них в упор. До сих пор он не проронил ни слова, но теперь потряс головой, как будто хотел сбросить сон, и спросил:

— Что вы делали там, наверху, в горах?

— Укладывались спать, — улыбнулся Клейтон.

— Вы нездешние?

— Нет.

Он опять тряхнул головой.

— Лучше бы вам держаться подальше от этой долины.

Прежде чем Клейтон успел ответить, в дверях показалась Телма и поманила пальцем. Лестер, который сидел ближе, вскочил.

— Нет. — Она кивнула Клейтону. — Ты иди.

Он шагнул было вперед, но она добавила:

— Можешь и этот узелок захватить с собой, Клей.

Он осторожно поднял малютку и понес, бережно держа ее на руках. Молодая мать лежала под покрывалом. На столике возле кровати горела керосиновая лампа, и при ее свете Клейтон смог лучше рассмотреть лицо женщины: гладкую кожу, высокие скулы, темные дуги бровей, большой рот, черные глаза. Невидящий взгляд был устремлен вверх, к деревянным балкам крыши. Волосы выбились из-под платка и, обрамляя лицо, разметались по простой белой наволочке. Телма откинула покрывало и овчинную куртку. Обнажилась тяжелая набухшая грудь.

— У нее будет полно молока. Клади сюда ребенка.

Клейтон сделал, как ему сказали. Малышка поймала сосок и принялась слабо посасывать. Минут пять Клейтон молча наблюдал за этой картиной, потом Телма забрала ребенка.

— Еще рано.

Клейтон наклонился, присматриваясь. Ни на соске, ни на губах младенца он не увидел молока; была лишь какая-то бесцветная жидкость.

— Смотри, — сказал он озабоченно. Телма улыбнулась.

— Так и должно быть. Молоко появится позже. У тебя что, своих детей нету?

Он отрицательно покачал головой. Вид этой полной смуглой груди как-то странно тронул его. Он смотрел на нее долго, не отводя глаз, и ему не было стыдно. Телма, кажется, поняла, что он испытывает в эту минуту — так нарочито медленно она прикрыла эту грудь.

— Она спит. Пойдем отсюда.

Она уложила младенца под покрывало рядом с матерью. Потом сходила в другую комнату и принесла кирпич, нагретый в камине; завернула его в полотенце и положила в ногах у спящей матери.

Когда они вернулись в гостиную, Телма зевнула и опустилась на стул.

— Устала, — сказала она. — Один из вас может лечь здесь — в комнате у Чоли есть свободная койка, — она кивнула на своего работника. — Другому придется спать на полу — или во дворе, если есть желание. Буду рада, если вы позавтракаете со мной утром — тогда и поговорим. А сейчас я слишком измучилась. Ну как, устраивает вас это?

— Конечно, — сказал Лестер, — вы очень добры, мэм.

— Кто из вас ляжет здесь?

— Я буду спать во дворе, — сказал Клейтон и встал. — Можно поставить лошадей в конюшню?

Телма кивнула, и Клейтон сказал Лестеру, чтобы тот ложился спать, а о лошадях он позаботится сам, утром можно будет пустить их на выгон. И вышел за дверь, на морозный ночной воздух.

Устроив на ночь лошадей, он расстелил свои одеяла возле кораля, под стенкой сарая, где не было ветра. Горы высились зазубренными черными горбами, лунный свет и тени украшали их, как отделка из перьев. Ночь, молчаливая и беззвучная, плыла к рассвету в чистой и прозрачной тишине. Какое-то время Клейтон неподвижно лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел на звезду, потом услышал шаги Телмы. Он знал, что она придет.

— Я подумала, ты замерзнешь, — сказала Телма. — Ты же отдал ей свою куртку. Возьми мое пальто — оно теплое, шерстяное.

— Подожди, Тел. Не уходи. Посиди со мной.

Она медленно опустилась, села рядом и подняла глаза к луне, избегая его взгляда.

— Сколько лет прошло, Тел… Сколько воды утекло.

— Да, Клей, много лет.

— Как ты жила все это время?

— У меня все хорошо, — медленно проговорила она. — Но я стала старше. Много работала, откладывала деньги — и вот, купила это ранчо. Теперь у меня есть ранчо — а больше у меня нет ничего…

Он сжал ее руку, но не нашелся, что сказать в ответ. Ему хотелось только сказать, как он рад снова увидеть ее, быть рядом и вспоминать, как много она значила для него — тогда. Но он чувствовал, что она и так все знает, и не хочет, чтобы он об этом говорил.

— Время — жестокая вещь, — сказала она. — Теперь ты понимаешь, почему я не пошла за тобой, когда ты звал меня?

— Тел…

— Но это было давным-давно, Клей. Тебе не надо про это думать.

— А я думаю. Часто.

— Я жалею, что ты вернулся и увидел меня — такую. Лучше бы ты помнил меня, какой я была тогда.

— Ты чудесная женщина, Тел. Лучшей Господь не создавал.

Она вздохнула и встала.

— Клей, не хочу я больше говорить с тобой сейчас. Я устала и хочу спать. Понятно?

Он молча кивнул и взял ее пальто. Она вошла в дом, осторожно закрыла за собой дверь и задвинула засов. Пальто было мягкое и уютное, хранило ее женское тепло. Клейтон надел его. Телма была крупная, широкоплечая, и пальто ему только чуть-чуть жало под мышками. Ощущая ее тепло, он вспомнил о том, что его собственная овчинная куртка согревает эту полукровку — молодую мать, и при мысли, что она приняла частицу его тепла, он глубоко вздохнул, набрав полные легкие холодного ночного воздуха. Когда он вновь поднял глаза, ночь уже начала истончаться на острых гребнях Сангре.

Глава тридцать первая

Клейтон проснулся еще до рассвета и сейчас стоял, опершись на ограду кораля. Первый свет утра подогревал снизу пузатые серые облака, сонно льнувшие к вершинам гор, и подталкивал их кверху, в уже раскрывшееся небо. На фоне светлых кучевых облаков вдоль хребта низко и быстро неслись чередой клочки туч серо-сального цвета. Первое хрупкое свечение залило склоны западного хребта, утренний бриз пробежал по долине, всколыхнув верхушки сосняка — это было как глубокий вздох, будто горы с шумом втянули в себя остатки ночного ветра.

Клейтон стоял, облокотившись на ограду, запрокинув голову. Чувствовал он себя хорошо, хоть и мало спал. Руки охватывали ограду, заскорузлые пальцы поглаживали гладкое дерево. Сапог запутался в кустике полыни. Прокричал петух, в конюшне завозились лошади. Заскрипели ржавые петли, задняя дверь дома распахнулась. Массивная фигура Телмы в сером толстом салопе заполнила дверной проем. Глаза у нее были мутноватые и встревоженные, будто она не спала ночь или была внезапно разбужена. Вслед за ней из раскрытой двери потянулась струйка дыма — едва ощутимая, но Клейтон почуял ее и сообразил, что Телма разожгла камин. Дымок завился и растаял в светлеющем небе.

Телма была женщина крупная, но полное тело ее выглядело крепким, тугим, ничуть не дряблым, а на красном лице проступали вены. Еще не старая, никак не старше сорока, она казалась усталой и потрепанной, словно все, что было в ней мягкого и нежного, отпало давным-давно, а снаружи осталась лишь грубая корка, как защита от новых болезненных ударов.

— Она спит? — спросил Клейтон.

— Да.

— Как по-твоему, она в порядке?

— В порядке. Еще рано говорить.

— Не буди ее пока, пусть отдохнет как следует, ладно?

Телма подняла брови и молча посмотрела на него. Минуту-другую он стоял в той же непринужденной позе, потом вспыхнул под ее взглядом, отвернулся и, опершись локтями на перекладину изгороди, шумно потянул воздух носом. Она подошла ближе и взглянула на него, прищурив один глаз. На вылинявшем смуглом лице ее желтые глаза светились словно крупицы золота.

— Она точно не жена тебе?

— Нет.

— А отец — ты? Или он? — спросила, имея в виду Лестера.

— Нет, Тел.

— А как ты думаешь, кто отец?

— Не знаю. Мы просто услышали, как она кричит, там, на горе, в лесу. Мы там остановились на ночь, хотели спуститься в долину утром. Потом нашли ее, и я послал брата вниз за помощью.

— Клей, Чоли — просто работник, понимаешь? Конечно, понимаешь — я знаю, что ты все понял, извини. Просто не люблю, когда обо мне думают Бог знает что. Не хочу, чтобы ты рассказывал в городе, что, мол, у Телмы живет мужик, который вроде бы работник, а на самом деле — вовсе нет.

— Я ничего такого не думал, — сказал Клейтон.

— А зачем ты едешь в город? Или просто проездом в Санта-Фе?

— Нет, — сказал он, помедлив, и убрал ногу с перекладины. — Мы ищем сына моего брата. Может, ты его видела… Он должен был где-то тут проезжать, примерно неделю назад. Парень лет девятнадцати, но, может, выглядит и постарше.

— Рыжий?

— Да, — сказал он, не скрывая удивления. — Он здесь останавливался?

— Он не останавливался. И я его не видела, но Чоли видел, там, наверху. В это время года редко кто ездит через Проход, вот мы его и заприметили.

— А как это Чоли разглядел, что он рыжий? Он что, без шляпы был?

Телма медлила с ответом. Она сорвала травинку, выросшую под столбом, и жевала ее в задумчивости.

— Ты не первый его ищешь, его уже спрашивали и описали получше, чем ты. Описали, как он может быть одет, какая у него лошадь. Они сказали, что он коренастый, рыжий, на подбородке ямка, у него жеребец в яблоках.

— Это он. Это сын моего брата. А кто же искал его?

— Помнишь Большого Чарли? Это тот апач-полукровка, которого Гэвин держал при себе. Вот он и искал.

Потом они завтракали на кухне в тепле и уюте. Работник уже поел и пошел в курятник покормить цыплят; в его отсутствие Телма, казалось, почувствовала себя спокойнее, как-то расслабилась. Она приготовила яйца, нарезала большими ломтями бекон и сварила овсянку, мужчины неспешно поели и дочиста вытерли тарелки кусками черного кукурузного хлеба.

— Спасибо Вам, мэм, — сказал Лестер, — что терпите нас. Вломились к Вам посреди ночи, полукровку эту притащили Бог знает откуда.

— Хорошая, крепкая девочка, — сказала Телма, — только, может, слишком худая. Я видела ее в городе. Вечно она сидела на циновке возле той развалюхи, где старый навахо жил. Я ее запомнила, подумала еще, — какая красивая девочка. Я тогда не догадалась, что она слепая — она сидела и плела циновку.

Клейтон закончил есть, вытер губы рукавом и достал из кармана нож. Подцепив лезвие ногтем большого пальца, раскрыл его, потом из кармана чепсов вытащил березовую палочку. Пока Лестер и Телма разговаривали, он начал ее строгать; стружки падали на плотно сдвинутые колени, он строгал, не глядя, только время от времени опускал глаза. В Амарилло он часто вырезал что-нибудь из дерева, вечером, когда солнце сядет.

Они говорили о долине, о погоде, и когда говорил Клейтон, Телма внимательно смотрела на него и не обращала никакого внимания на Лестера — а тот барабанил по краю стола заскорузлыми пальцами, и нервный ритм только подчеркивал плавное течение беседы.