Может, его страсть у него на лбу написана? Может, уже все это знают? Может, Гэвин распознал, что скрывается за его угрюмостью и грубостью… Ну и пусть, — подумал он, свирепея, — плевать я хотел. Пусть видят, какой я на самом деле.

Он постоянно избегал ее, страстно желая — и в то же время страшась увидеть. Но больше всего он боялся оказаться с ней наедине. Как в тот вечер, когда он лежал с нею рядом на одной кровати, когда он думал, что ей плохо, и сам свалился от жары… Желал снова пережить эту минуту — ненавидел это свое желание, гнал его прочь, как будто это осязаемый предмет, который можно вышибить из головы ударом кулака. Он ненавидел это свое желание, и все же оно жило в нем и терзало его. Оно всплывало ночью, когда он, усталый после целого дня работы, валился на кровать. И всякий раз, вместо того, чтобы рухнуть в черный сон, как в пропасть, он видел в полудреме, как тянется к ней, а она к нему, их тела встречаются, ее губы терзают его плоть… И эта боль была реальнее настоящей раны.

Часто он кричал во сне, случалось, просыпался в темноте, и напряженно прислушивался к чему-то. К чему? Неужели он осмелился подумать, что она к нему придет? Наяву он этого не хотел; он бы двери закрыл на засов, если бы заподозрил, что это может случиться…

Когда Гэвин уехал по делам в Санта-Фе, он уехал тоже. Он не хотел оставаться вдвоем с нею на ранчо — уехал на неделю в горы, охотился. Наедине с самим собою, уставившись в сумерки леса, он опять грезил о ней: он видел ее лицо, волосы на подушке, белое тело. Запах хвои превращался в аромат жасмина. Он в бешенстве вскакивал и принимался топтать сапогами костер, расшвыривать дрова, пока не оставались одни тлеющие угли.

После выздоровления он все реже и реже виделся с Телмой. Он ловил себя на том, что с отвращением смотрит на ее грубое тело, и сам себя за это ненавидел. Он хотел сказать ей все и избавиться от омерзительного чувства, но не решался. Такого не простила бы ни одна женщина. Вместо этого он крепко сжимал ее тело и старался отогнать подальше то, другое чувство.

Вновь где-то у подножия гор завыл койот. Клейтон поднялся и медленно побрел в ночной темноте к хижине Лестера.

Когда на следующее утро Клейтон возвращался в долину, его мустанг захромал. Клейтон слез с коня и, прощупав его подколенок, обнаружил, что распухло сухожилие. Был уже почти полдень; на небе ни облачка; дул легкий ветерок. Клейтон вытер пот со лба, выпрямился. Неподалеку было ранчо Первиса, и он спокойным шагом направил мустанга туда, следя, чтобы конь ступал по ровному, и все время одной рукой управлял им, похлопывая по толстому загривку и разговаривая с ним тихо и ласково. В окно его заметил Джо Первис и вышел на порог.

Приблизившись, Клейтон сказал:

— Вот, наверное, подвернул ногу где-то на камнях, возле перевала. Никогда с ним такого не бывало. Джо, можно поставить его пока у вас в конюшне и одолжить другого?

— Конечно же, Клей. Рад буду тебе помочь. Как там твой отец и его красавица-жена? Все еще воркуют как голубки?

Клейтон никогда не любил Первиса. Это был дюжий здоровяк лет под пятьдесят, с красной бычьей шеей и резким неприятным голосом, раздражавшим как визг щербатой пилы. Тут на порог, старательно изображая удовольствие, вышла миссис Первис. Глазки у нее были узкие, серые и хитрющие.

Работник Первиса принес ведро теплой воды. Клейтон встал на колени на теплой соломе конюшни и, смочив в ведре полотенце, принялся растирать ногу лошади.

— Делай это два-три раза в день, — наставлял он работника, — и через неделю все будет в порядке. Я тогда заеду, заберу его. И еще: держи его в тепле и хорошо корми. Ты уж постарайся, ладно?

— Конечно, мистер Рой.

Клейтон вернулся к дому, где его, улыбаясь, поджидала миссис Первис:

— И не вздумайте отказываться, мистер Рой, — она взяла его под руку. — Обед уже на столе, стынет. Пожалуйте, мистер Рой! И Нелли тоже просит вас остаться!

Он последовал за ней в дом. У окна на стуле сидела Нелли, томно глядя куда-то вдаль, на горы. Она успела переодеться: вместо джинсов надела цветастое ситцевое платье с глубоким вырезом на груди и тщательно причесалась перед зеркалом в спальне. Когда Клейтон, негромко хлопнув дверью, появился на пороге столовой, она вскочила:

— Ой, Клей Рой? Как ты оказался в наших краях?

— Я тебе уже говорила, — пропела мать с кухни. — У него захромала лошадь, когда он ехал через перевал.

Нелли раскраснелась и поднесла ладошку ко рту:

— Мама шутит. Я не знала, Клей, что ты здесь. Правда не знала!

— Я помогал Лестеру Инглишу строить хлев и рыть колодец, — объяснил Клейтон. — Не был в городе дней десять.

И повернулся к Первису, шедшему в столовую:

— Как дела, Джо? Как твой скот?

— Ну, я как раз хотел поговорить об этом. Садись, Клей, поедим…

Клейтон сел к столу. Первис прокашлялся и застучал ножом по тарелке:

— Рад, что вы, сэр, заехали. Очень рад.

Подали еду, и Первис просто набросился на нее. Набил полный рот картошки и изобразил улыбку. Он был из числа тех людей, которым легче делать два дела сразу: тогда меньше отвечаешь за каждое из них.

— Так, значит, я вот про что… скот, понимаешь… э-э-э… то есть вода. Ну, в общем… коровам мало воды… понимаешь… а река… видишь ли, кхе, твой отец… — тут Первис откашлялся и отправил в рот большой кусок мяса, — Гэвин, он вроде как не понимает… э-э-э… что скот надо поить… а он в толк не возьмет… ну, а мы…

Клейтон нахмурился. За столом стояла тишина, слышалось только, как Первис с хрустом разгрызал мелкие косточки.

— Просвети меня, Клей. Я имею в виду, что мне остается делать? Сидеть и смотреть?

— Джо, — сказал Клейтон, — я не понимаю, о чем вы говорите.

— Не понимаешь?

Первис глянул ошарашенно.

— Точно не понимаешь? — глупо повторил он.

— Конечно же. Вы говорите о скотине, воде, верно? Тогда в чем дело — воды-то в реке полно, разве нет?

— Так об этом я и говорю!

— Ну, и?..

— Но Гэвин ведь говорит иначе…

— Тогда это вы просветите меня. Что произошло? Я был в отъезде. Я гляжу, стоит мне отлучиться, как в долине что-нибудь случается.

— Только на этот раз дело в другом. — Первис откинулся на стуле, и лицо его постепенно приняло изумленное выражение. Дряблая красная кожа собралась уродливыми жирными складками.

— И это с нами Гэвин так поступает… С кем? С нами! — прошептал он. — Мы же всегда были с ним, Клей… и что же…

Неделю назад колодцы на пастбищных землях Первиса пересохли. Ветер и засуха лишили воды всю долину. Остались только река да два-три небольших ручейка в предгорьях. Первис со своими людьми пять миль гнали триста голов скота из предгорий в долину, к реке. Земля у реки принадлежала Гэвину, но рекой пользовался любой, чья скотина сюда забредала. За милю до берега Первис наткнулся на ограду. На расстоянии в шесть футов друг от друга в землю были вогнаны свежие сосновые столбы, а на них натянута новенькая колючая проволока. Первис и его пастухи молча ехали вдоль ограды, пока не встретили надпись от руки:

«Проход запрещен по распоряжению Г. Роя.»

Навстречу им скакал какой-то всадник. Приблизившись к Первису, он натянул поводья. Это был молодой Боб Хэккет.

— Что, черт побери, все это означает? — спросил у него Первис.

— То что написано. Вчера днем мой отец пригнал сюда стадо. Смотрит — они уже протянули эту ограду до фактории. Скотина так хотела пить, что просто на проволоку лезла и рвала себя в кровь. А сейчас она вся в крови, бродит по горам, воду ищет.

— Что это Гэвин надумал?! — взревел Первис.

— Мы съездили к нему вчера вечером. Он говорит, что его скоту тоже нужна вода. Говорит, вода в реке упала на два фута и опускается с каждым днем. Поэтому, пока не пойдут дожди, здесь прохода не будет. — На лице молодого Хэккета появилась кривая усмешка. — Другими словами, мистер Первис, держитесь подальше.

— И что твой папаша собирается делать?.. так и стерпит? — вскричал Первис.

— Он будет делать то же самое, что и вы, мистер Первис. Что мы всегда, сколько себя помню, делали в этой долине. Конечно, будет злиться, а сделает то, что ему сказано. Или вы считаете, что можете сорвать эту проволоку и погнать стадо к реке?

— Но коровам надо пить, — пробормотал Первис.

Хэккет кивнул в сторону гор:

— Пожалуйста, вон там ручьи есть…

Первис подумал немного.

— Но если я погоню туда своих коров, твой папаша — своих, если все хозяева туда пригонят свои стада, так воды там не хватит.

— Что ж, тогда вам лучше поторопиться, — сказал Хэккет.

— А эта изгородь охраняется?

— Нужды нет. Никто ж ее не тронет. Или, может, вы тронете, мистер Первис?

— Но не могу ж я допустить, чтоб мой скот подох, — сказал Первис Клейтону за обедом. — Как ты думаешь, Клей, могу? Скажи, ты на моем месте допустил бы такое?..

Клейтон откинулся на стуле. Запустил руку в карман, выудил кисет и принялся скручивать сигарету. Разровнял волокна горчичного цвета так, чтобы по концам было побольше, а в середине оставалось небольшое углубление. Потом большим пальцем скрутил бумажку в трубочку, прижал, наклонился и провел языком по свободному краю бумаги. Пальцем пригладил шов — и лишь после этого поднял глаза на Первиса. Ему было тошно.

— Знаешь, почему никто в этой долине не полезет через ограду, которую поставил Гэвин? — спросил Первис.

Клейтон едва заметно кивнул.

— Нет, — сказал Первис, — ты не все знаешь. Гэвин имеет все законные права поставить эту ограду и не пускать наши стада на свою землю, даже если нам придется гонять скотину на водопой в горы за пятнадцать миль. И кто же будет защищать его законное право? Кто будет следить и призовет к ответу человека, который загонит свое стадо на землю Гэвина? Ты понял, Клей? Ты понял, кто?!

Клейтон медленно опустил руку в карман и сжал пальцами серебряную звезду — он всегда держал ее там, не на виду. Он носил ее в кармане, чтобы не думать о ней, но что толку обманывать себя? Другие знали, что она там, и всегда имели это обстоятельство в виду.

Теперь глаза Первиса не улыбались:

— Да — ты! И я тебя, Клей, спрашиваю, за себя и за других: что ты собираешься предпринять в связи с этим?

Клейтон встал:

— Спасибо, Джо. Спасибо за гостеприимство, я имею в виду. Похоже, мне пора домой. — Первис вскочил на ноги, лицо его покраснело.

— Подождите, Клей. Я ведь вас не обидел, нет? Что я такого сделал? Я просто…

— Нет, вы меня не обидели, — ответил Клейтон на ходу, кивнув на прощание миссис Первис и Нелли. Но дойдя до порога, остановился. Совсем забыл про мустанга… Он покраснел и опять повернулся к Первису:

— Джо, я вынужден попросить у вас лошадь, — сказал он тихо.

— Конечно, возьмите моего вороного мерина. Но погодите, Клей, что вы так торопитесь?

— Вы спросили, что я намерен делать насчет этой ограды, что Гэвин поставил. Так вот, для начала я намерен поговорить с ним об этом.

— Только не рассказывайте ему, что это я вас втравил, — засуетился Первис. — Я же просто хотел ввести вас в курс дела. Я вовсе не напрашиваюсь на неприятности.

— Понятное дело. Вы хотите, чтобы я напрашивался…

— Просто поговорите. Скажите ему, у нас скот пропадает. Я знаю, у него большое стадо, а мы мелкие ранчеры, но у нас тоже ведь…

Но говорил он в пустоту. Клейтон повернулся и чуть не бегом кинулся в коралю. Поймал вороного, оседлал его и открыл ворота. Из дома выскочила Нелли и подбежала к ограде.

— Клей!

Он пристально посмотрел на нее и увидел во взгляде нечто такое, что прежде замечал в других глазах — мольбу и обещание. Но он тут же выбросил это из головы, коротко кивнул Нелли и дал коню шенкеля. Вороной вылетел из кораля и пустился легким галопом. Клейтон предоставил коню самому выбирать аллюр, только направил его к ранчо Гэвина.

Гэвин сидел в тени, под навесом веранды, и наблюдал, как на горизонте появилось небольшое облачко пыли, которое постепенно приближалось и увеличивалось. Он довольно улыбнулся и подумал: «Вернулся. Он всегда возвращается, когда у меня есть в нем нужда…»

Он напустил на себя строгий вид и крикнул через плечо:

— Лорел, вели служанке приготовить кофе. И принеси к нему коньяк.

Клейтона он мог узнать за милю, даже на чужой лошади. «Конечно, он ведь точно такой, как я тридцать лет назад… Все равно что смотришь на самого себя, скачущего сюда из тех давних времен, — думал он. — Да-а… сколько горя он мне принес — а все равно он мой. Домой возвращается… знает, здесь его место».

Вышла Лорел с бутылкой коньяка. Глянула на приближающегося всадника, кивнула:

— Он от перевала едет. Я его через окно увидела.

— Я хочу поговорить с ним один на один, — сказал Гэвин. — А ты ступай в дом и ложись. Тебе ведь сейчас отдыхать надо, а? Так вроде доктор говорил?

— Так, так… — Она застыла в дверях и не уходила.

Но когда Клейтону осталось всего несколько сот ярдов, Гэвин приказал:

— Иди ложись!

Она ушла, и он снова повернулся лицом к прерии. Клейтон остановился у ворот кораля и пустил вороного внутрь. Вытер с лица пыль, не спеша подошел к веранде и кивнул Гэвину. Гэвин кивнул в ответ.

— Чей конь?

— Первиса. Мой мустанг потянул сухожилие на перевале, пришлось его у Первиса оставить.

— У Первиса, говоришь? — по лицу Гэвина промелькнула усмешка. — Так ты, значит, девчонку видел?

— Какую девчонку?

— На прошлой неделе заметил ее в городе. Она в магазин заходила. Да-а, быстро она выросла, эта девчушка… Бьюсь об заклад, если б ты уделил ей малость внимания…

Клейтон поднялся по ступенькам и стал перед Гэвином, опершись руками на перила веранды у себя за спиной.

— Я видел Джо Первиса. Он говорит, ты огородил землю вдоль реки. Я видел изгородь, когда проезжал.

— Верно, сынок. Я это сделал сразу, как ты уехал. Как-то утром пришло в голову, я и послал парней на всю ночь сделать эту работенку, сказал им, что можно потом спать весь день. Так они шустро управились.

— Ну, а дальше что?

Гэвин налил коньяку в два стакана, один поставил для Клейтона на поручень перил.

— Сынок, у меня после весенних перегонов осталось пять тысяч голов. Пока дул этот проклятый ветер, мы потеряли восемь сотен. Те, что остались, — это лучшие наши коровы, самые плодовитые и породистые, и самые лучшие быки. Единственный способ сохранить стадо в хорошем состоянии — это давать пить вволю. Воды в речке хватит на месяц, если поить пять тысяч голов. Если к тому времени не пойдут дожди, то стаду конец. И если я разрешу всем подряд гонять сюда стада, то они за три недели всю воду высосут. Смотри, вон уже цветы сохнут. Не могу я рисковать скотиной.

— А как насчет других коров в долине? Коров Первиса и прочих ранчеров?

Гэвин пожал плечами:

— Когда жареным пахнет, тут уж каждый за себя.

Клейтон задумался. А потом медленно проговорил:

— А если другие так же начнут рассуждать?

— Наплевать! Ты что думаешь, если я позволю им поить их скот в реке вместе с моим стадом, так они мне спасибо скажут? Черта лысого! Ты думаешь, люди понимают доброту? — Он наклонился вперед, и глаза его стали колючими. — Ни черта, вот что я тебе скажу! Они одно понимают — закон и порядок, и кто их законно за глотку схватит, того они и уважают.

Клейтон глотнул из стакана, коньяк неприятно обжег желудок. Слишком жарко было, чтобы пить. Над прерией не по сезону нещадно палило солнце, выжигая деревья и кусты; даже воздух стал белесым от зноя. Над горами стояло марево, четкие очертания хребта расплывались в нем.

— Круто берешь, — сказал спокойно Клейтон.

Гэвин усмехнулся:

— А я и есть крутой человек.

В глубине души Клейтон понимал, что в словах Гэвина есть доля правды. Здесь не существует такого понятия, как благодарность. Вот благонадежность — это да, есть такая штука; благонадежность и верность, которые сохраняются до тех пор, пока власть заботится о человеке и расплачивается сполна за его лояльность. Он знал эту истину всю жизнь, и до сих пор с нею мирился, даже принимал ее. Он сам был частью этой системы. Но Лестер прав: эта долина — место недоброе и гиблое.

И конечно, дело не только в Гэвине. Никто не смог бы властвовать так, как он, если бы ему не спускали с рук.

Долина представлялась Клейтону миром людей, которые всю жизнь неуклонно и жадно стремятся к одному: к собственному благу… как они его понимают. Никто не знает, в чем оно, но каждый за него из кожи вон лезет и бьется до крови. В таком мире Гэвин может править, потому что он его понимает, принимает и ни перед кем не отчитывается. Он никогда не опускался до объяснений и оправданий. Он с этим миром обходился по справедливости и расплачивался за то, что получал от него, выполняя свои обязательства — это люди понимали и уважали. А боялись его вот почему: он не лицемерил и не возносил хвалы фальшивым божествам, которым молились другие, которые боялись открыто признаться в своих желаниях…

Клейтон взглянул на Гэвина и на минуту ощутил какое-то странное уважение.

Но оно постепенно угасало, когда он вновь задумался о себе. Что-то в нем изо всех сил рвалось на свободу. Кажется, он уже когда-то почувствовал такое, когда был с Телмой. Ощущение — но такое скоротечное, что он не успел остановить и осмыслить его. Только светлое мгновение, спрятанное в глубинах памяти, смутное и более недостижимое. Оно ушло: Лорел его нарушила. Но не погибло — его можно будет отыскать вновь, где-то в тайных глубинах души…

Гэвин наблюдал за ним молча. Наконец Клейтон поднял на него глаза и мотнул головой в сторону прерии.

— Но ведь эти изгороди никто не сторожит.

Блеклые голубые глаза Гэвина сверкнули.

— Верно, сынок. Так нужды нет. Если кто-то погонит скот к реке, я просто обращусь к закону, пусть власти этим занимаются.

— К закону, — задумчиво сказал Клейтон. — Ко мне, значит.

— К тебе, сынок.

В кармане у Клейтона лежала серебряная звезда, которую два года назад передал ему Риттенхауз. Он вытащил ее, ощутив пальцами стершиеся затупившиеся концы. Несколько раз подбросил осторожно на ладони, а потом положил на перила рядом с пустым стаканом из-под коньяка. Звезда блеснула на солнце.

— Нацепи ее на кого-нибудь другого, Гэвин.

Гэвин пристально смотрел на него.

— Или делай сам эту грязную работу. С меня хватит.

— Хватит? — Гэвин задохнулся.

Клейтон тяжело вздохнул:

— Так или иначе, ты это не принимай как личную обиду. Я никогда не хотел быть шерифом. Старина Эд меня чуть не силком заставил надеть звезду. А ты сегодня заставил ее снять.

— Я?.. Я?!

Клейтона охватило чувство жалости. Он понимал отца. Ну, да, как это он осмелился посягнуть на сыновний долг?! Только что ж это за долг, который требует такого? Это уж слишком! Нельзя сделать то, что требует от него этот долг. Если действительно каждый за себя, то он бы боролся. Боролся и уничтожал… но если он уничтожит Гэвина…

— Ты, похоже, не понимаешь, как это человек может хотеть чего-то другого, не того, что хочешь ты…

— Человек может, — медленно произнес Гэвин. — Это я понимаю. Но не мой собственный сын.

— Ну что ж, значит, я плохой сын. Мне не нужно ничего такого, чего хочешь ты. Жалкая у тебя жизнь, ты только о себе думаешь. Я терпеть не могу…

— Замолчи! — взревел Гэвин, приподнявшись со стула. Лицо его побледнело. — Плевать я хотел, чего ты терпеть не можешь! Я не хочу… Мне не надо твоей любви… Потому что, мальчишка, теперь я вижу, ты ничего не можешь мне отдать! Ты безжалостный, — сказал он, понижая голос. — Видит Бог, ты еще хуже меня. Мальчик, — сказал он еще тише, — ты слишком жесток…

— Я хотел только сказать, — Клейтона трясло, — что я терпеть не могу подчиняться тебе. Не знаю почему. Может, не будь ты мне отцом, я бы спокойно принимал твои приказы. Это глупо звучит, я знаю, но я так чувствую. Гэвин…

— Замолчи! — повторил Гэвин. — С меня хватит!

Клейтон дышал прерывисто, как будто воздух силой нагнетали ему в легкие, против его воли:

— Да, я жестокий. Я более жестокий, чем мне хотелось бы. Но не настолько все же, чтобы с этим примириться… ты-то о себе такого не скажешь. Разве ты не видишь, что я не хочу быть таким? Разве тебе не понятно, что я пытаюсь сделать?

— Ты просто хочешь разбить мне сердце, — глухо сказал Гэвин, — вот что ты пытаешься сделать. Только, мальчик, — он поднялся, и в глазах его блеснул металл, — силенок у тебя для этого мало. — Он шагнул к перилам и резко смахнул наземь серебряную звезду — она, вращаясь волчком, полетела по дуге и упала в пыль.

Клейтон повернулся и пошел по ступеням вниз. Он слышал позади шаги Гэвина, слышал, как за ним захлопнулась дверь. Клейтон присел на корточки и долго сидел, ничего не видя перед собой. Потом подобрал звезду и спрятал в карман. Закусил губу, жалея о каждом сказанном слове, и о тех ужасных вещах, которые он начал открывать для себя. И вдруг он увидел в окне женский силуэт: Лорел, зажав штору в маленьком кулачке, наблюдала за ним. Мы все против него, — подумал он, — все… А он нас все еще любит…

Он отвернулся, чтобы не видеть этих страстных горящих глаз, и быстро зашагал к коралю.