— Я же сказала, клиентов брать не буду, — наверное, ответила тут Алиса.
      — А знаешь, иногда легче согласиться, чем сказать "нет", — вставила Саския. — Взять хоть девственников — с ними обычно очень весело.
      — А еще они не отнимают у тебя много времени, — улыбнулась Элс.
      — Не надо при Джеке.
      — Только запомни, Алиса: твоим девственникам должно быть нужное количество лет, — нахмурил брови Нико Аудеянс.
      — Спасибо вам большое, — сказала Алиса напоследок. — Если вы вдруг захотите сделать себе татуировку...
      Она оборвала себя; наверное, решила, что предложение сделать бесплатную татуировку полицейский сочтет за взятку. А он был отличный парень, этот Нико Аудеянс — голубоглазый, на левой щеке небольшой шрам в виде перевернутой буквы "Г".
      Выйдя из участка, Алиса поблагодарила Элс и Саскию за помощь — без них она ни за что бы не получила в полиции разрешения стать на один вечер проституткой.
      — Я просто решила, что нам будет проще уговорить Нико дать тебе разрешение, чем отговорить тебя от этой затеи, — объяснила Саския.
      — Саския в своем репертуаре, она всегда выбирает путь наименьшего сопротивления, — сказала Элс. Все три женщины громко рассмеялись. Они шли по улице на голландский манер, шеренгой, взяв друг друга под руки, Алиса посередине, а Элс вела Джека.
      Улица Вармусстраат служила одной из границ квартала красных фонарей. Джек с мамой шли домой, в отель "Краснапольски". Элс и Саския намеревались помочь Алисе выбрать нужную одежду — она хотела выходить на панель только в своем. Саския говорила, что Алисины юбки не годятся для Блудстраат, да и все ее блузки с неправильным вырезом, слишком закрытые, а надо такую, как у Элс, она же знает, как привлекать нуждающихся в совете на улице Стоофстеег.
      Часам к одиннадцати утра они оказались на углу улицы Синт-Анненстраат. На посту стояла всего одна проститутка, но она узнала их издали, помахала им рукой, они помахали в ответ. Пока они смотрели на Синт-Анненстраат, выяснилось, что по Вармусстраат им навстречу шагает не кто иной, как Якоб Бриль; времени скрыться от него у них не было, да и ему было некуда деться — девушки все так же шли стеной, уцепившись друг за друга. Он что-то громко крикнул им по-нидерландски — то ли выругался, то ли проклял их на веки вечные. Саския что-то рявкнула ему в ответ. Бриль понял, кто перед ним, хотя на Саскии с Элс не было "спецодежды", — роттердамский татуировщик знал всех тружениц квартала в лицо.
      Женщинам пришлось опустить руки и расступиться, чтобы дать Брилю пройти; наверное, в тот день его впервые заставили остановиться посреди квартала красных фонарей. Разумеется, он узнал и Алису, она стояла между Элс и Саскией, прямо у него на дороге. Мальчика Бриль не видел, точнее, смотрел сквозь него, казалось, Джек для Бриля — человек-невидимка.
      — Знай, у Господа тебе уготована такая же судьба, как тем, с кем ты водишь дружбу! — провозгласил Якоб Бриль, обращаясь к Алисе.
      — Я обожаю всех, с кем вожу дружбу, — ответила Алиса.
      — И почем тебе знать, какая у Господа для кого уготована судьба! — сказала Элс Брилю.
      — Никто не знает, что там себе думает Господь, — добавила Саския.
      — Он видит все, даже мельчайшие грехи! — возопил Бриль. — Он помнит каждое прелюбодеяние!
      — Подумаешь, великое дело! Это все мужчины помнят, и с большой точностью, — открыла ему глаза Элс.
      Саския пожала плечами:
      — Наверное, а вот я почему-то забываю.
      Якоб Бриль заторопился прочь от них вниз по Синт-Анненстраат, с видом кошки, гонящейся за мышью, они же глядели ему вслед. Одинокая проститутка пропала — должно быть, заметила, что Якоб направляется к ней.
      — Вот и причина, по которой мне надо бы убраться с улицы до полуночи, — сказала Алиса. — Я вообразить боюсь, что будет, если Якоб увидит, как я сижу в витрине и пою гимны.
      Она громко рассмеялась тем самым резким смехом, который, как хорошо знал Джек, всегда переходит у мамы в рыдания.
      — Есть и другие причины убраться с улицы до полуночи, посерьезнее Якоба Бриля, — сказал кто-то, то ли Элс, то ли Саския.
      Они вышли на площадь Дам.
      — Что такое прелюбодеяние? — спросил Джек, когда они подошли к отелю.
      — Это такое слово, означает то же самое, что "давать совет", — ответила Алиса.
      — Но очень хороший совет, — сказала Саския.
      — Уж во всяком случае, остро необходимый, — добавила Элс.
      — А что такое грех? — спросил Джек.
      — Что угодно, — ответила Алиса.
      — Бывают хорошие грехи и плохие грехи, — сказала Джеку Элс.
      — Не может быть! — сделала круглые глаза Саския, удивившись не меньше Джека.
      — Ну, я хочу сказать, бывают хорошие советы, а бывают и плохие, — объяснила Элс. Джек пришел к выводу, что грех — более сложная штука, чем прелюбодеяние.
      Войдя в номер, Алиса сказала сыну:
      — Главное в грехе это вот что, Джек, — одни люди думают, что эта штука очень важная, а другие думают, что ее и вовсе не существует.
      — А ты как думаешь? — спросил мальчик. Кажется, в этот миг Алиса споткнулась, хотя вроде бы было не обо что; она просто вдруг ни с того ни с сего начала падать, хорошо, Элс ее поймала.
      — Чертовы шпильки, — сказала Алиса, только вот ведь какая штука: туфли на ней были без шпилек.
      — Послушай-ка меня, Джек, — перехватила инициативу Саския. — Нам тут нужно кое-что сделать, подобрать твоей маме правильную одежду, это очень важно. Поэтому будь добр, не отвлекай нас — грех слишком сложная штука, чтобы обсуждать его, выбирая одежду.
      — Но мы обязательно поговорим про это потом, — успокоила мальчика Элс.
      — Да-да, только без меня. Дождитесь, пока я начну петь, — сказала Алиса, но Элс уже тащила ее к шкафу.
      Саския тем временем рылась в Алисином комоде, вынула оттуда лифчик — для Саскии ну невозможно велик, а для Элс явно мал. Саския сказала что-то по-нидерландски, Элс рассмеялась.
      — Моя одежда вас разочарует, — сказала Алиса проституткам.
      Насколько помнил Джек, после этого мама перемерила буквально весь свой гардероб. При Джеке Алиса всегда следила затем, чтобы быть прилично одетой — он никогда не видел маму ни голой, ни полуобнаженной, и в те полтора часа в "Краснапольски" он впервые увидел маму, на которой были только трусики и лифчик, и то она обхватывала себя руками, прикрывая грудь и живот. Правду сказать, Джек больше смотрел на Саскию и Элс, чем на маму, они все время прыгали вокруг Алисы, одевая и раздевая ее и не замолкая ни на минуту. За чем другим, а уж за советом эти две дамы в карман не лезли.
      Наконец нашли нужное платье, Джеку показалось, что оно чересчур простое, хотя очень красивое, точь-в-точь как его мама — простая и очень красивая, особенно если сравнивать с тем, как одевались женщины в квартале красных фонарей. Платье было черное, без рукавов и почти без выреза, не очень обтягивающее, но точно по фигуре.
      У Алисы не было настоящих шпилек, но она нашла у себя туфли на среднем каблуке (она-то сама считала, что для нее это высокий каблук), а еще надела жемчужное ожерелье. Оно принадлежало ее маме, папа подарил его Алисе, когда она отправилась из старой Шотландии в Новую. Алиса считала, что жемчуг искусственно выращенный, но наверняка не знала, впрочем, это было и не важно — так много ожерелье для нее значило.
      — Я не замерзну в платье без рукавов? — спросила Алиса Элс и Саскию; те тут же нашли в шкафу черный шерстяной кардиган.
      — Он мне мал, я не могу его застегнуть, — пожаловалась Алиса.
      — И не надо, — сказала Элс, — просто надень, если рукам станет холодно.
      — Да-да, распахни его как следует, а руки опусти, — поддакнула Саския и показала Алисе, как это надо делать. — Если женщина выглядит, будто немного замерзла, мужчинам она кажется сексуальнее.
      — Я не хочу выглядеть сексуально, — ответила Алиса.
      — А что значит "сексуально"? — спросил Джек.
      — Когда женщина выглядит сексуально, мужчины сразу понимают, что она может дать им очень хороший совет, — объяснила Элс.
      Проститутки трудились над Алисиной прической, а нужно было еще решить насчет помады и косметики.
      — Не хочу ни помады, ни косметики, — сказала Алиса, но они и слушать не хотели.
      — Поверь мне, без помады никак нельзя, — сказала Элс.
      — Да-да, и потемнее, — сказала Саския. — И еще тени для глаз.
      — Я ненавижу тени для глаз! — едва не заплакала Алиса.
      — Ты же не хочешь, чтобы Уильям заглянул тебе в глаза и узнал тебя, правда? — спросила Элс. — Это если предположить, конечно, что он вообще появится.
      Эта мысль успокоила Алису, и она позволила накрасить себя.
      Джек просто следил за тем, как меняется мама. Черты ее лица стали резче, словно высечены из камня, выражение губ — бесстрашнее, но самым странным была тьма вокруг глаз; казалось, у нее умер кто-то из близких и теперь она единственная, кто стоит между Джеком и смертью. Плюс ко всему мама стала выглядеть куда старше своих лет.
      — Ну как я выгляжу? — спросила Алиса.
      — Сногсшибательно! — ответила Саския.
      — Да какая там толпа, я не я буду, если весь, я говорю, весь город не сбежится на тебя посмотреть, — заявила Элс. Кажется, впрочем, эта мысль не очень-то обрадовала Алису.
      — Джеки, теперь ты мне скажи, как я выгляжу? — спросила мама.
      — Ты очень красивая, — сказал он, — но на маму мою не похожа.
      Это ее обеспокоило.
      — С моей точки зрения, ты та же Алиса, что была, — уверенным тоном сказала Саския.
      — Ну разумеется, еще бы, — поддакнула Элс. — Джек, мы просто сделали так, что твоя мама стала немного таинственнее.
      — А зачем мне быть таинственнее? — спросила Алиса.
      — Элс хочет сказать, мы решили немного тебя замаскировать, — объяснила Саския.
      — Понимаешь, Джек, нам надо было немного замаскировать в твоей маме маму, — добавила Элс.
      — Ведь только тебе позволено видеть в ней свою маму, правда же, — сказала Саския и взъерошила Джеку волосы.
      — Спасибо, чувствую, все будет отлично, — сказала Алиса и отошла от зеркала, не обернувшись.
 
      Амстердамский квартал красных фонарей меньше, чем представляют себе туристы. Просто в нем такая паутина мелких улиц и улочек и в горячие часы там такая толпа народу, что те, кто попадает туда в первый раз, чувствуют себя словно в лабиринте, и им кажется, будто дома с проститутками в витринах и дверях уходят в бесконечность. На самом же деле из конца в конец — от Дамстраат до Зеедейк — квартал можно пройти шагом за десять минут, а от Аудекерк до комнаты Саскии на Блудстраат, а равно от комнаты Элс до Стоофстеег — менее пяти минут пешком.
      Субботним вечером новость о новой девчонке распространилась быстро, мол, появилась какая-то новенькая, на вид не проститутка, стоит то на Стоофстеег, то на Блудстраат и поет что-то, вроде церковный гимн. Не прошло и часа, как весь квартал только о ней и говорил. Еще до заката пожилые дамы с Аудекерксплейн взяли друг друга под руки и отправились послушать своими ушами, как поет Дочурка Алиса. Пришли Аня с Аннелис и Гадкой Нандой, и Катя со Злючкой Анук, и Миссис Мис, ближе к ужину появились Рыжая Роос и Старуха Иоланда. Пожилые проститутки ничего не говорили и слушали недолго. Они надеялись увидеть, как по-дурацки выглядит Алиса на панели, но оказалось, что если у красивой женщины к тому же еще и красивый голос, она никак не может выглядеть по-дурацки.
      На мужчин, проходивших мимо, Алисино пение действовало так же сильно, как звон браслетов на руке у Саскии, однако от Алисы все получали отказ. Да, она была женщина и стояла в витрине, где стоят проститутки, и все же отрицательно качала головой каждому, кто бросал на нее вопросительный взгляд; порой ей приходилось прерывать на время пение и говорить "нет" более внятно. Одному особенно назойливому господину на Стоофстеег ей пришлось даже сказать, что она ждет своего друга и не хочет пропустить его; что, если он появится, пока она будет занята с клиентом? Тот не сразу понял, Саскии пришлось перевести, только тогда господин отстал. Чуть позже Алиса дала от ворот поворот группе молодых людей, те обиделись и принялись горланить хором какую-то свою песню, не отходя от Алисы.
      Тогда она зашла внутрь к Саскии, закрыла дверь и села в окне, не переставая петь гимн, хотя ее уже никто не слышал. Элс сказала ребятам, чтобы те шли своей дорогой, они не хотели и стали ругаться, только один был готов уйти. Тут как раз появился Нико Аудеянс, они нехотя засобирались, Нико пришлось прикрикнуть на них, они побежали прочь; тот, который не ругался с Элс, бежал спиной вперед — так ему не хотелось терять из виду Алису.
      Нико улыбнулся Джеку, а тот помахал маме в окне рукой. Она все пела и пела.
      — Я за вами слежу, не беспокойтесь, — сказал Джеку полицейский.
      Конечно, легче было бы пригласить мужчин в комнату; все они были чрезвычайно разочарованы отказом, у иных это вызывало недоумение, у других ярость, иные просто принимали растерянный вид и как бы украдкой шли на другие улицы, иные громко выражали свое недовольство. Алиса же все пела и пела, она не хотела делать перерыв даже на круассан с сыром и ветчиной, который ей принесли Саския и Джек. Вскоре после заката к Алисе зашел Тату-Тео, он принес целую корзину с бутылкой вина, фруктами и сыром, но Алиса отказалась принять ее, лишь поцеловала и обняла Радемакера, а потом подозвала Элс и Джека и отдала корзину им, а они тут же отнесли всю снедь вечно голодной Саскии.
      Появился и Робби де Вит, вид у него был самый разнесчастный, а увидев, как Алиса беззвучно поет в витрине у Саскии, он совсем пал духом. Зато Алиса взяла у него две самокрутки с марихуаной, закурила и затягивалась между строчками гимна.
      Лишь много лет спустя Джеку пришло в голову, что об этой ночи Боб Дилан мог бы написать совершенно сногсшибательную песню.
 
      Около десяти часов вечера, когда в квартале стало особенно людно, Саския, Джек и Элс провожали Алису от Блудстраат до комнаты Элс на Стоофстеег. Элс несла Джека на руках, он почти спал, положив ей голову на плечо. Алиса шла молча.
      — Как думаете, Уильям появится? — вдруг спросила она.
      — Я думаю, он никогда не появится, — сказала Саския.
      — А я думаю, Алиса, на сегодня хватит, — сказала Элс и отперла дверь в свою комнату. Алиса встала в проем. Она уже было собиралась запеть, как вдруг увидела Фемке, та шла к ним по Стоофстеег.
      — Ну и где же обещанное пение? — спросила Фемке.
      — Он не придет, я правильно понимаю? — вопросом на вопрос ответила Алиса.
      Тут на Фемке накинулись Саския и Элс, обе были очень на нее злы и не собирались этого скрывать. Джек проснулся, но не понял ни слова из перепалки — женщины ругались на голландском. Только Фемке так просто не возьмешь, она и не думала отступать, хотя Элс и Саския кричали все громче. Джек думал, что сейчас Элс повалит Фемке на землю, но тут Алиса начала петь, и все три дамы мигом замолкли. Никогда еще Джек не слышал, чтобы мама пела "Приди ко мне, дыхание Господне" так красиво. Кажется, ее голос лишил Фемке сил. Наверное, она сказала так:
      — Я не думала, что ты в самом деле на это пойдешь.
      Алиса все пела и пела, только теперь чуть громче. Джек, правда, почти спал, так что на самом деле Фемке могла сказать и так:
      — Я не думала, что он в самом деле на это согласится.
      Джек понял так, что вроде бы его папа устроился играть на пианино на круизный лайнер — а может, и не папа, а вовсе кто-то другой. Новость про пианино удивила Алису, но обычно органисты начинают образование с того, что учатся играть на фортепиано, во всяком случае, Уильям начинал именно так. Возможно, маму удивило решение Уильяма отправиться в Австралию и сделать себе татуировку у Синди Рей.
      Алисе, видимо, наскучило "Дыхание", но петь она не перестала, правда, перешла на повторение одной и той же фразы "Мой пастырь — вся моя любовь". Казалось, ей совершенно наплевать и на Уильяма, и на то, что он, возможно, уже в Австралии.
      Интересно, почему он туда поехал, может, он подумал, что Джек с мамой не решатся отправиться за ним в такое далекое плавание? Джек снова заснул у Элс на руках, на этот раз положив голову на ее гигантские мягкие груди. Алиса снова сменила пластинку, теперь она повторяла "О сладость Тела Твоего". Фемке ушла, ее преследовал безупречно чистый Алисин голос. Когда она скрылась из виду, Алиса вернулась к "Приди ко мне, дыхание Господне", и тут Джек проснулся.
      — Алиса, ну теперь-то ты можешь остановиться, — сказала Саския, но Алиса и не думала ее слушать.
      — А где это, Австралия? — спросил Джек у Элс. Он знал лишь, что Австралия не значится в их маршруте.
      — Не бойся, Джек, Австралия тебе не грозит, это слишком далеко, — успокоила его Саския.
      — Она на другом краю света, — сказала Элс. Джек подумал, ага, папа сейчас, наверное, на другом краю света, и почему-то сразу почувствовал себя лучше, но это не помешало ему воображать, что папа каким-то образом все равно наблюдает за ним из толпы.
      — Так, Алиса, в самом деле, пора кончать, — сказала Саския.
      — Мой пастырь — вся моя любовь, — снова затянула Алиса, словно нехотя.
      Им было так приятно смотреть, как прочь по улице уходит побежденная Фемке, что они не заметили, как рядом появился Якоб Бриль. Время еще не перевалило за полночь, но вот он, тут как тут, собственной персоной, и вовсе даже не идет, а стоит как вкопанный, парализованный религиозной яростью.
      — Это же!.. Это же гимн, это же молитва! Ты!!! поешь молитву!!! — завопил Бриль, обращаясь к Алисе.
      Она глянула ему прямо в глаза и сменила пластинку на "О сладость Тела Твоего". Наверное, она пребывала в таком состоянии, что могла вспомнить только эти три гимна, точнее, их первые строчки.
      — Богохульство!!! — вопил Бриль. — Святотатство!!!
      Саския что-то сказала ему по-нидерландски, что-то не слишком уважительное в религиозном смысле, а Элс подскочила к Якобу и хорошенько толкнула его плечом; он упал на одно колено и оперся рукой о мостовую, пытаясь подняться. Это ему удалось, но Элс снова толкнула его плечом, как следует приложив о стену здания. На этот раз, правда, он удержался на ногах.
      — Не надо при Джеке, — холодно сказала ему Элс и сделала вид, словно собирается приложить его еще раз. Бриль отступил.
      — Ну и где этот Нико, когда нам нужна его помощь? — с деланым возмущением (Элс отлично справилась самостоятельно) заметила Саския.
      Алиса снова затянула "Приди ко мне, дыхание Господне". Тут-то они его и увидели — того самого юношу, который ранее не стал ругаться с Элс на Блудстраат и уходил оттуда спиной вперед. Ему очень хотелось еще раз поглядеть на Алису, потому-то он и пришел — но на сей раз без компании. Элс обратилась к нему по-нидерландски, казалось, она и его намерена приложить о мостовую, как Бриля.
      — Не трогай его, он же единственный вел себя как подобает, — сказала Алиса, прекратив наконец свои песнопения. Она улыбнулась юноше; тот стоял перед ней с совершенно беспомощным видом.
      — Кажется, ему срочно нужен совет, вы не согласны? — спросила Алиса.
      — Алиса, ну зачем тебе это, — сказала Саския.
      — Но мне кажется, ему очень нужен совет, — сказала Алиса.
      — Ну, он может получить его от меня или Саскии, — резонно заметила Элс.
      — Нет, он хочет получить совет от меня, — сказала Алиса.
      — Алиса, на сегодня хватит, — настаивала Элс.
      — Эй, хочешь ко мне? — обратилась Алиса к юноше. Тот не понял, наверно, не говорил по-английски. Элс перевела, он кивнул.
      — Так, Джек, нам пора, — сказала Саския и взяла мальчика за руку, — умираю без круассана. А ты?
      Бросалась в глаза кожа оливкового цвета и очень черные, коротко стриженные волосы юноши, он был небольшого роста, с круглыми глазами и тонкими чертами лица, вылитая девушка. Его пригласили зайти, но он все стоял как столб посреди улицы. Он только хотел еще разок посмотреть на Алису и никак не ожидал, что ему хватит смелости попросить ее снова, что ему выпадет такая возможность (это если считать, что в тот, первый раз он уже ее просил — судя по его лицу, он был жутко перепуган, и тогда, наверное, к Алисе обратился кто-то из его приятелей).
      Элс зашла ему за спину и подтолкнула к Алисе, та взяла юношу за руку и завела в комнату; он едва доставал ей до подбородка. Алиса закрыла дверь и задернула занавески, Элс подошла к Джеку и Саскии.
      — Он что, девственник? — спросил проституток Джек.
      — Вне всякого сомнения, — ответила Элс.
      — А ему нужное количество лет? — вспомнив слова Нико Аудеянса, полюбопытствовал Джек.
      — В это время суток всем нужное количество лет, — уверенно ответила Саския.
      Джек уже немного поспал в этот день — сначала часок или вроде того в комнате у Элс, потом у Саскии, а потом еще на руках у Элс, пока та таскала его по кварталу, — и все равно он очень устал, до изнеможения. Дойдя до своей комнаты, Саския положила Джека на кровать и задернула занавески — пусть спит, а сама встала в дверях как часовой. Элс же каждые пятнадцать-двадцать минут совершала рейды к себе, проверяла, как там Алиса, все еще дает советы юноше или тот уже ушел.
      Джек усилием воли не дал себе погрузиться в сон, пока Элс совершала первые два рейда.
      — Элс же говорила, что девственники не отнимают много времени, — заметил он.
      — Спи себе, Джек, — сказала Саския. — Этот юноша не понимает по-английски, поэтому он задерживается так долго. Твоей маме приходится все ему повторять по два, а то и по три раза.
      — Вот оно что.
      — Спи, Джек.
      А потом он услышал шепот и проснулся; прошло, кажется, довольно много времени. Три женщины сидели на кровати, освещенные красным светом лампы; Джеку почти не осталось места, но он не подал виду, что проснулся. Мамино ожерелье порвалось, Элс и Саския помогали ей нанизать жемчужины обратно.
      — Вот всегда так с этими молокососами, — сказала Саския. — Руки-крюки, одно расстройство.
      — Он не хотел, просто он никогда в жизни не снимал с женщины ожерелье, — шепотом ответила Алиса. — Я думаю, это не настоящий жемчуг, а выращенный. Как по-вашему, можно починить?
      — Алиса, надо было тебе сказать, чтобы он не снимал ожерелье.
      — Он был так мил, так нежен — он еще никогда ничего такого не делал, — прошептала Алиса.
      — Зато у него полные карманы денег, раз он так долго тебя занимал, — сказала Саския.
      — Да ты что, я ни гроша с него не взяла — я же не проститутка какая-нибудь!
      Они расхохотались.
      — Тсс! Мы разбудим Джека.
      — А я не сплю, — сказал мальчик. — Ты дала этому юноше хороший совет?
      Мама обняла и поцеловала сына, а Элс и Саския продолжили попытки починить ожерелье.
      — Думаю, я дала ему отличный совет, — ответила Алиса.
      — Лучший совет за всю его жизнь, — сказала Саския.
      — Уж точно лучший бесплатный совет, — добавила Элс. Они снова рассмеялись.
      — Алиса, придется тебе эту штуковину снести к ювелиру, — сказала Саския, возвращая Алисе порванное ожерелье и кучку жемчужин, которые им не удалось нанизать. Алиса убрала все это в сумочку.
      Саския и Элс вызвались проводить Джека с мамой в "Краснапольски", но Алиса захотела пойти кружным путем, через Аудекерксплейн, просто чтобы показать этим старухам, что она все еще на ногах.
      — Уже поздно, они давно разошлись по домам, — сказала Элс.
      — Нет, почему же, — возразила Саския. — Кроме того, даже если на посту осталась всего одна, она обязательно расскажет остальным.
      Было то ли два, то ли три часа ночи; повернув с Аудекеннисстеег, они услышали музыку, лучше сказать, она камнем упала на них. На мосту через канал звук был даже громче, чем на набережной. Этот орган в Аудекерк в самом деле что-то вроде чудовища, хотя и священного.
      — Это Бах? — спросил Джек маму.
      — Верно, Бах, — сказала Алиса, — но играет не папа.
      — Откуда ты знаешь? — спросила Элс. — Фемке же такая сука, надо нам зайти и посмотреть самим.
      — Это Бах, фантазия соль мажор, — сказала Алиса, — очень популярная мелодия для свадеб.
      Видимо, Алиса имела в виду, что Уильям редко играет свадебную музыку, но Элс и Саския настояли на проверке.
      Алиса хотела пройти по Аудекерксплейн прежде, чем войти в церковь, они так и сделали. На улице и в самом деле оставалась одна-единственная проститутка, из молодых, по имени Маргрит; она стояла в дверях и слушала музыку.
      — Джеки, что это ты не спишь в такой час? — спросила Маргрит.
      — Да мы тут все не спим, такая наша судьба, — ответила Элс. Они вошли в Аудекерк. На скамье сидели две старые проститутки, одна из них, Гадкая Нанда, уже спала, другая, Злючка Анук, увидев Алису, отвернулась.
      Они дошли до лестницы, ведущей к мануалу, но наверх пошли только Элс, Саския и Джек; Алиса осталась внизу.
      — Он уже в Австралии или на пути туда, — упрямо сказала она. — Только подумайте, сколько там на корабле дамочек, то-то он повеселится!
      Сначала они учуяли запах пудры и только потом увидели Франса Донкера, от неожиданности он перестал играть — что это вдруг Элс и Саския делают у него за спиной? Но тут он заметил Джека.
      — А, понимаю, ты подумал, играет твой папа, — сказал Франс.
      — Вот уж нет, — ответила Саския.
      — Ты не говори, ты играй, — сказала Элс. Юный гений продолжил исполнять Баха, а визитеры отправились восвояси.
      — Это малыш Донкер, не так ли? — спросила Алиса; получив в ответ три кивка, она продолжила: — Ну еще бы! Вот он-то играет как самый настоящий настройщик.
      Фантазия соль мажор донимала их даже на самой Тромпеттерстеег, где все еще работали несколько проституток помоложе, и только в конце Синт-Анненстраат оставила в покое.
      — Ты же не поедешь в Австралию, правда? — кажется, спросила Элс у Алисы.
      — Нет, Австралия слишком далеко, для Джека это чересчур тяжелое путешествие, — вероятно, ответила Алиса.
      — Верно, и не только для Джека, порой не выдерживают и люди постарше, — поддакнула Саския.
      — Наверное, вы правы, — только и сказала Алиса. Она говорила очень тихо и неразборчиво, что было для нее необычно, да и на ее лице — Джек заметил это сразу, как проснулся в комнате у Саскии, — было какое-то необычное выражение, мечтательное, беззаботное. Джек потом решил, что все дело в самокрутках из марихуаны, ведь до Амстердама мама травой особенно не баловалась, а в ту субботу и наутро в воскресенье очень близко с ней подружилась.
      Саския и Элс проводили их до отеля, но не потому, что считали опасным ходить ночью по кварталу, нет, — они не хотели бросать Алису одну на Якоба Бриля, они знали, что он тоже живет в "Краснапольски".
      Женщины обняли и поцеловали Джека с мамой, пожелали им спокойной ночи и ушли, а те отправились спать. Впервые на памяти Джека мама пошла в душ первой. Что-то ее там очень развеселило, из ванной донесся ее смех.
      — Почему ты смеешься?
      — Кажется, я забыла свое белье у Элс!
      Давать советы, оказывается, непростое занятие, забываешь про все остальное, решил Джек, — когда он вернулся из ванной, почистив зубы, мама уже спала. Джек выключил свет в спальне, но оставил в туалете, немного приоткрыв дверь, пусть будет такой импровизированный ночник. Насколько он помнил, мама впервые в жизни заснула раньше его. Он лег рядом, а мама даже во сне продолжала петь. Слава богу, подумал Джек, это уже не гимны. И еще она поет с шотландским акцентом, давненько я его не слышал, наверное, дело в марихуане, акцент у мамы появлялся, только если она была под кайфом или выпила лишнего.
      Песню Джек не узнал, может, это старинная народная баллада, заученная мамой, когда она была еще девочкой, а может, что-то ее собственного сочинения, и стихи, и мелодия (скорее последнее). В самом деле, она же пела целый день, наверное, сочинила что-нибудь по дороге.
 
Вот что Алиса пела во сне:
Ни за что не стану шлюхой,
я ж не вовсе без ума,
знаю точно — хуже Доков
только Литская тюрьма.
Нет, нет, шлюхой я не стану,
это клятва вам моя,
никогда не быть мне в Доках,
на панель не выйду я.
 
      Джек решил, что это колыбельная — мама всегда пела ему колыбельные, и пусть сегодня она заснула первой, все равно: не могла же она не спеть сыну песенку?
      Джек помолился на ночь за них обоих — как обычно, с закрытыми глазами, но громче, чем обычно, ведь мама спала, так что ему пришлось отдуваться за двоих.
      — День, что ты даровал нам, Господи, окончен. Спасибо тебе.
      Они проспали до полудня, а там Джек спросил маму:
      — А что такое шлюха?
      — Ты где услышал это слово? Я его во сне сказала?
      — Да, ты пела песенку, там было это слово.
      — Шлюха — это вроде проститутки, она тоже дает мужчинам советы, Джеки.
      — А что значит выходить на панель?
      — Это тоже значит давать советы, Джек.
      — Вот оно что.
      Они шли рука в руке через квартал красных фонарей к Тату-Петеру, и мальчик снова спросил маму:
      — А что это за Доки такие?
      — Это место, где мне никогда не быть, — только и ответила мама, сколько он ни переспрашивал.
      — А как Тату-Петер потерял ногу? — в сотый раз спросил Джек.
      — Я же сказала тебе, спроси у него сам.
      — Наверное, с велосипеда упал.
      Было часа три пополудни, многие дамы уже вышли на панель давать советы. Все они здоровались с Алисой и Джеком, называли их по имени — даже старухи из района вокруг Аудекерк. Алиса специально прошла по Аудекерксплейн, мимо каждой двери и каждой витрины, словно Якоб Бриль, только медленнее. Никто не пропел им ни нотки гимна "Приди ко мне, дыхание Господне".
      Они шли на Синт-Олофсстеег прощаться с Тату-Петером.
      — Алиса, я всегда рад тебя видеть, если захочешь, приезжай снова ко мне работать, — сказал ей одноногий. — А ты, Джек, смотри не теряй ног, их у человека всего две! Ты уж мне поверь — передвигаться на двух ногах куда удобнее!
      А потом они шли на Зеедейк прощаться с Тату-Тео и Робби де Витом. Робби захотел, чтобы Алиса сделала ему татуировку.
      — Ладно, идет, только не очередное разбитое сердце, мне сердца уже осточертели, что целые, что разбитые.
      Робби согласился на ее автограф у себя на правом плече; изящество букв произвело на Радемакера такое впечатление, что он не отстал от Алисы, пока она не вывела свою подпись и у него на теле — на левом предплечье. Радемакер сказал, что это место он берег для чего-нибудь особенного. Буквы шли от локтевого сгиба до запястья, а поскольку Тео носил часы, то отныне всякий раз, когда он смотрел, сколько времени, перед его глазами оказывалась "Дочурка Алиса".