Девятого ноября 1939 года Лит пережил первый налет Люфтваффе. Порт не пострадал, но в переполненном бомбоубежище у матери Алисы случился выкидыш. Алиса всегда говорила:
      — Вот в тот-то день я и должна была появиться на свет.
      Если бы она появилась на свет именно в тот день, то, глядишь, ее мама не умерла бы при родах и Алиса, возможно, никогда не встретила бы Уильяма Бернса — или же, встретив его, оказалась бы ему ровесницей.
      — А в этом случае, — утверждала Алиса, — его чары не произвели бы на меня никакого впечатления!
      Впрочем, Джек даже в детстве почему-то в это не верил.
 
      Мальчик не запомнил, как звали суринамскую проститутку, что подарила ему шоколадку то ли на Корсьеспоортстеег, то ли на Бергстраат, зато он помнил, где находились эти две улицы — между каналами Сингель и Херенграхт, то есть на некотором отдалении от квартала красных фонарей, примерно в четверти часа ходьбы, в более жилой и менее злачной части города.
      Почему Алиса отправилась расспрашивать про Уильяма в этот район? Наверное, потому что ей посоветовали — то ли Блондинка Нель, то ли Черная Лола — поговорить с Велосипедистом, он же дядюшка Геррит. Черная Лола, из пожилых, вообще-то была белая, просто волосы красила в чернильно-черный цвет, а дядюшка Геррит был ворчливый старичок, который ездил проституткам за покупками на велосипеде. Он таскал с собой блокнот, и там проститутки писали, чего хотят на обед или просто так, закусить. Он очень не любил, когда списки делались слишком длинными, а прокладки и презервативы покупать отказывался вообще. Джек решил, что наряду с Велосипедистом в квартале есть, наверное, еще и Прокладочник с Презервативщиком, но ни он, ни мама ни разу этих персонажей не встретили.
      Женщины постоянно дразнили дядюшку Геррита. Если какая-то девушка чересчур сильно донимала его, он отказывался делать для нее покупки в наказание за острый язычок — но обычно всего на пару-другую дней. В квартале жила одна проститутка по имени Саския, тощая, как стиральная доска. Когда у нее кончались сэндвичи, она обычно просила о помощи Алису и Джека — есть она хотела постоянно, а дядюшка Геррит за что-то ее просто терпеть не мог. Почти каждый раз, что Джек и мама проходили мимо, Саския давала им деньги на круассан с сыром и ветчиной, который они приносили ей на пути назад. Правда, если у Саскии был клиент, вручить сэндвич не удавалось, и его приходилось съедать.
      Саския была очень популярная проститутка, так что круассаны с сыром и ветчиной доставались Джеку с большой регулярностью. Кроме того, Алиса с удовольствием покупала для Саскии бутерброды и из собственного кармана. У работниц квартала обычно очень интересные истории, а Алиса обожала слушать истории — правда, только женские. Женщины, у которых в жизни случались несчастья, каким-то образом узнавали, что Алиса подходящий для них слушатель, — возможно, потому что у нее самой в жизни случилось несчастье.
      История Саскии была о двух мужчинах. Первый мужчина, сделавший ей больно, был клиент, он поджег ее прямо в номере, где она работала, на Блудстраат, пытался плеснуть ей в лицо жидкость для растопки каминов, но Саския закрылась рукой. Она получила серьезные ожоги, но лицо осталось нетронутым, обгорела только рука от запястья до локтя. Когда рана зажила, Саския стала носить на руке браслеты — она даже придумала такой способ привлекать клиентов: становилась в дверях своей комнаты на Блудстраат, вытягивала руку на улицу и звенела браслетами. Мимо такого никак нельзя было пройти, и клиенты текли рекой.
      Хорошенькой ее назвать было нельзя, слишком худая, а еще она никогда не открывала рот, улыбаясь очередному клиенту, — такие ужасные у нее были зубы.
      — Хорошо, что клиенты не ждут от проституток поцелуев, — объяснила Саския Джеку, — ведь меня никто не захочет целовать.
      И тут она улыбнулась мальчику своей щербатой улыбкой; выяснилось вдобавок, что из имеющихся зубов половина сломанные.
      — Не думаю, что об этом надо говорить при Джеке, — намекнула Алиса.
      Было в Саскии, однако, что-то необыкновенно привлекательное, дикое — на одной руке арсенал звенящих браслетов, другая обнажена до плеча. Может быть, мужчины думали, что эта женщина легко теряет контроль над собой, а может быть, их притягивала аура раненого существа, раненного скорее даже духовно, чем физически, — они видели внутреннюю боль в блеске ее глаз.
      Второй мужчина в истории Саскии избил ее за то, что она отказалась снять с правой руки браслеты. Он знал о ее ожоге и хотел на него посмотреть. Услышав об этом, четырехлетний Джек решил, что это был мужчина, который особенно остро нуждался в добром совете.
      Саския подняла такой вой, что ей на помощь прибежали четыре ее соседки по Блудстраат и еще три девицы с угла Аудезейдс-Фоорбургвал. Они вытащили мужчину, нуждавшегося в добром совете острее других, на улицу и принялись избивать его вешалками и вантузами, а потом одна из помощниц сбегала в туалет за цепочкой, на каких висят затычки для ванн, и тоже пустила ее в ход. Когда приехала полиция, несчастный, чья нужда в добром совете явно не была удовлетворена, был весь в крови, без сознания и в бреду.
      — А, так вот почему у тебя такие зубы, — догадался Джек.
      — Верно, — ответила Саския. — Кстати, я показываю свой ожог только тем, кто мне нравится. Хочешь, покажу тебе и маме?
      — Еще бы, — ответил мальчик.
      — Только если ты не думаешь, что мы специально тебя подначиваем, — добавила Алиса.
      — Нет, ни в коем случае, — ответила Саския.
      Она провела их к себе в маленькую комнату, закрыла дверь и опустила шторы, словно Джек и мама были ее клиенты. Джек удивился, как мало в комнате мебели — одна-единственная кровать и ночной столик и всего одна лампа с красным абажуром. Еще в углу стоял платяной шкаф без дверей, набитый в основном нижним бельем; среди белья лежал массивный хлыст, каким в цирке пользуются дрессировщики тигров.
      Еще в комнате обнаружилась раковина и белый эмалированный столик, больше подходящий для больницы или для приемной врача. На нем лежала целая гора полотенец, кровать была застелена явно одним из них — наверное, подумал Джек, это если мужчина, пришедший за советом, промок. Сесть в комнате можно было только на кровать, разве советы удобно давать на кровати, подумал Джек, но Саския явно не находила тут ничего необычного — уселась сама и пригласила Джека и маму присоединиться к ней.
      Она сняла один за другим все браслеты, отдала их Джеку, и в тусклом красном свете единственной лампы они увидели сморщенную, словно до сих пор кровоточащую кожу на руке Саскии; больше всего она походила на вареную куриную шею.
      — Не бойся, Джек, потрогай, — сказала Саския. Джек против воли повиновался.
      — А тебе все еще больно? — спросил он.
      — Нет, что ты, все давно прошло, — ответила Саския.
      — А зубы у тебя болят? — спросил Джек.
      — Те, что выбиты, — нисколечко, — ответила Саския и попросила Джека надеть ей браслеты обратно, один за другим. Джек все аккуратно исполнил в нужном порядке, начал с браслетов побольше, закончил самым маленьким.
      Ну как можно отказать такой тощей, голодной девушке в просьбе принести ей бутерброд? Джек теперь презирал дядюшку Геррита, который отказывался покупать для Саскии еду, — нет, решительно не за что на нее так обижаться. Но у капризного старика на побегушках имелись свои резоны. Он частенько оставлял свой велосипед у Аудекерк среди ночи, садился на скамью и слушал возвышающую душу музыку. Он был большой почитатель талантов Уильяма Бернса, а Саския, видимо, нет.
      — Вам надо с Фемке поговорить, — сказал Алисе Велосипедист. — Ведь это я посоветовал Уильяму пойти к ней! Фемке знает, как сделать лучше для мальчика!
      Джек не понял из этого ни единого слова, но заметил, что Велосипедист за что-то очень зол на маму. Они с мамой стояли на Стоофстеег, а Велосипедист удалялся от них. Он повернул за угол и укатил по улице мимо "Каза Россо", где показывали порнографию и устраивали "живые секс-шоу" — правда, Джек не знал, что значат эти слова. Наверное, решил он, это тоже такой способ давать советы.
      На другом конце Стоофстеег жила проститутка по имени Элс. Джек решил, что она мамина ровесница, ну если только чуть постарше. Она всегда была с ними дружна. Она выросла на ферме и говорила Джеку с мамой, что ждет не дождется, когда в квартале появятся ее папа или братья, то-то они удивятся, увидев ее в витрине, а? Но приглашать к себе она их не станет, нет. Наверное, подумал Джек, собственному папе и братьям советы давать не полагается.
      — Кто такая эта Фемке? — спросил Джек у мамы.
      — Я тебе все про Фемке расскажу, — сказала Элс.
      — Может, не надо при Джеке? — попросила Алиса.
      — Заходите, я расскажу про нее все так, что уши Джека не пострадают, — сказала Элс.
      В итоге Джек услышал два рассказа о Фемке, один от мамы, другой от Элс, и в обоих ну ничегошеньки не понял и только еще больше запутался.
      Элс постоянно носила светлый платиновый парик, Джек никогда не видел, какого цвета ее настоящие волосы. Она частенько обнимала его за плечи и прижимала его лицо себе к бедру, в такие моменты Джек чувствовал, какая она сильная, — еще бы, ведь она выросла на ферме. Грудь у Элс была как у заправской оперной певицы, и ее декольте как нельзя лучше подходило для театра; когда она шла по улице, грудь выступала перед ней, словно бушприт у корабля. Когда такая женщина хочет рассказать тебе историю, поневоле слушаешь внимательно.
      Но и тут Джек нашел возможность отвлечься, едва переступил порог комнаты Элс, — он очень удивился, ведь она оказалась почти такой же, как комната Саскии. Снова было некуда сесть, кроме как на кровать, застеленную таким же полотенцем. Алисе не стоило даже беспокоиться за уши сына — Элс могла говорить все, что захочет, так как Джек был совершенно зачарован комнатой проститутки и ее гигантскими грудями. Джек ничего не понял из слов Элс о Фемке, но решил, что эта Фемке относительно недавно вступила в команду давательниц советов. Странно, правда, что она одновременно оказалась очень состоятельной бывшей женой одного амстердамского адвоката. Наверное, они когда-то вместе держали адвокатскую контору, решил Джек, потому что мама и Элс сыпали словами "семейное право". Дальше все стало еще интереснее: Фемке узнала, что ее муж частенько наведывается в квартал красных фонарей к проституткам подороже, на Корсьеспоортстеег и Бергстраат. Фемке была ему верной женой, но тем не менее вписала свое имя в историю нидерландских разводов, и отнюдь не только размером стребованных с мужа алиментов.
      Она купила себе шикарные апартаменты на Бергстраат, на углу с каналом Херенграхт; это было необычное жилище для проститутки — с окном в подвале и дверью, к которой вели несколько ступенек. И дверь и окно располагались ниже тротуара, так что проститутку видели и прохожие, и даже те, кто проезжал мимо на автомобиле.
      Интересно, в чем тут было дело? Неужели Фемке так сильно разозлилась на мужа, что купила комнату специально для занятий проституцией (или чтобы сдавать ее какой-то другой проститутке), словно хотела извлечь прибыль из того, что разрушило ее брак? Или у нее было на уме что-то еще более зловещее? Новость, что Фемке собственной персоной появляется в витрине и дверях купленной ею комнаты, а также что среди ее клиентов числятся коллеги по бизнесу бывшего мужа, и не просто коллеги, а друзья их семьи, стала настоящим шоком для всех, кроме, видимо, самой Фемке: она-то знала, что мужчины, за вычетом бывшего мужа, понимают, как она хороша.
      Товарки, соседки по Корсьеспоортстеег и Бергстраат, отзывались о Фемке по-разному. О ее победе над бывшим мужем говорил весь город, и за это ее чрезвычайно уважали, как и за то, что она поднялась на борьбу за права проституток, и все-таки труженицы квартала красных фонарей, и Элс среди них, не считали ее настоящей проституткой.
      Начать с того, что в деньгах Фемке не нуждалась, по каковой причине могла позволить себе быть "разборчивой проституткой", чем и пользовалась без малейшего стеснения. Она очень многим отказывала, а о подобной роскоши дамы из квартала красных фонарей — да что там, даже дамы с Корсьеспоортстеег и Бергстраат — и мечтать не могли. Более того, Фемке обязательно унижала клиентов, которым отказывала. А что, если мужчина, обратившийся к ней, пошел к проституткам в первый раз? Ведь он, того и гляди, решит, мол, все проститутки такие! Но мало этого, кое-кто из соседок Фемке по Бергстраат жаловались, что она вредит их бизнесу и более непосредственно. Она, конечно, была самой популярной проституткой на Бергстраат, и поэтому те, кому она давала от ворот поворот, стыдились искать другую на той же улице (никому не хотелось смотреть в глаза женщине, видевшей, как тебя отвергла Фемке) — и отправлялись прочь!
      Но нашлись у нее и союзницы, особенно среди пожилых проституток. Когда Фемке узнала про ночные музыкальные собрания в Аудекерк, то отправилась туда сама и нашла там себе лучших подруг. Джек решил, что и хористки и проститутки просто переносили свою любовь к музыке на того, кто ее играл, в данном случае на органиста, и что это естественно для таких женщин; и в конце концов, так ли он был не прав?
      Человек, который судил о характере Фемке по тому, как она отомстила мужу, ожидал бы, что она, попав под обаяние Уильяма Бернса, постаралась бы получить на него, так сказать, эксклюзивные права. Но все было не так — Фемке обожала и его музыку, и его общество. Освободившись от мужа, она открыла новый вид любви — чувство родства с женщинами, которые отдавали себя за деньги, а иногда и бесплатно, для избранных. Если правда, что Уильяма приглашала к себе не одна, а много меломанок, то сколько из них давали ему советы за так?
      Много позднее Джек стал задумываться, а не были ли эти дамы из квартала красных фонарей самым великим завоеванием его отца, самой большой его победой. Или же дамы, обычно дающие мужчинам советы за деньги, бесплатно дают меньше советов?
      Для четырехлетнего мальчика все это оказалось очень сложно и запутанно. Но, с другой стороны, надо быть четырехлетним мальчиком, чтобы поверить во всю эту белиберду.
 
      Путано ли, не путано ли, но именно так рассказала Элс историю Фемке — точнее, именно в таком виде она сохранилась в памяти Джека после того, как над ней (как, впрочем, и над всем остальным) поработали, сильно ее преобразив, время и Алиса. Как бы то ни было, когда мама и Джек направились в гости к Фемке на Бергстраат, она уже их ждала.
      Фемке не следовала принятой у проституток манере одеваться. Ее платье больше пошло бы хозяйке дома на важном дипломатическом приеме. Ее полная грудь изящно выдавалась вперед, ее волосы и золотистая кожа были безупречны, бедра мощны и округлы. Как ни крути, она была решительно сногсшибательная женщина, ни одна из тех, кого Джек видел в витринах и дверях квартала красных фонарей, не могла с ней сравниться; от нее исходило такое тотальное презрение ко всему на свете, что какое бы невероятное число отвергнутых ею мужчин тебе ни называли, ты верил, ведь невозможно даже вообразить, что такая согласится принять хотя бы одного.
      Какое же, наверное, чудовищное презрение она должна была испытывать к Алисе, которая полмира обегала в поисках одного-единственного мужчины, который бросил ее столько лет назад! А уж как она презирала детей! Масштаб ее презрения к малышам показался Джеку чем-то сверхчеловеческим. Впрочем, мальчик мог ошибиться, решив, что Фемке невзлюбила его маму; возможно, он решил, что Фемке не понравился он сам. Едва войдя к ней в комнату, Джек сразу захотел оттуда сбежать — в сравнении с комнатами двух других проституток комната Фемке не уступала в великолепии ей самой, а к тому же была роскошно обставлена.
      Ни на кровать, ни на полотенца не было и намека. Напротив, имелся большой кожаный диван и даже письменный стол, а еще в углу у окна стояло очень удобное на вид кожаное кресло с подлокотниками, а рядом с ним — книжный шкаф и торшер. Наверное, Фемке любила сидеть у окна и читать, не обращая внимания на потенциальных клиентов там, на улице; видимо, чтобы привлечь ее внимание, мужчинам приходилось спускаться вниз по ступенькам и стучать в дверь или в окно. Интересно, что она делала, услышав стук? Недовольно поднимала голову, раздраженная тем, что ее отрывают от книги?
      На стенах висели картины — в основном пейзажи, один из них с пасущейся коровой, — на полу лежал восточный ковер, судя по всему, очень дорогой, под стать самой Фемке. Да что там — встреча с Фемке стала для Джека первым знакомством с могуществом больших денег и со слепой наглостью и заносчивостью, каковые влечет за собой обладание ими.
      — Что это вас так долго задержало? — поинтересовалась Фемке у Алисы.
      — Давай пойдем, а? — спросил Джек у мамы и потянулся к ней, но мама отстранилась.
      — Я знаю, что вы с ним на связи, — сказала мама проститутке.
      — С ним на связи, — повторила Фемке, повела бедрами и облизала губы. Ее жесты сочились самодовольством, в своей самоуверенности она выглядела как женщина, отлично выспавшаяся и сладостно потягивающаяся в кровати утром. Одежда, казалось, радуется, принимая ее в себя, словно горячая ванна. В какой бы позе она ни пребывала, ее тело выглядело этакой издевкой; даже во сне она была похожа на кошку, которая только и ждет, что ее погладят.
      Кто это сказал Джеку, что Фемке предпочитала девственников? Она охотилась за юношами. Полиция требовала у Фемке, чтобы та проверяла у них возраст по удостоверению личности. Джек никогда не забывал ее, точнее, он не забыл, какой страх испытал в ее присутствии.
      Девственники, объяснила Алиса Джеку, это неопытные молодые люди — им еще ни одна женщина не давала совета. В тот день в комнате у Фемке на Бергстраат Джек впервые ощутил, что ему нужен совет на предмет женщин, но он был так напуган, что не посмел его попросить.
      — Если вы на связи с ним, может, соблаговолите передать ему весточку? — продолжила Алиса.
      — Вы что думаете, я такая добрая и мягкосердечная, да? — спросила Фемке.
      — Давай пойдем отсюда, — опять попросил Джек, но мама снова отказалась брать его за руку. Джек выглянул в окно, увидел, как мимо проезжает машина. Потенциальных клиентов не видать.
      Алиса тем временем что-то говорила, кажется, она была чем-то раздосадована.
      — Отец должен хотя бы знать, как выглядит его сын!
      — Уильям отлично знает, как выглядит его сын, — ответила Фемке таким тоном, словно имела в виду: "Уильям достаточно на него насмотрелся, больше ему не требуется". Когда узнаешь про своего отца такое, в тебе обычно что-то меняется. Во всяком случае, жизнь Джека эта фраза изменила навсегда. С того самого дня он стал воображать, как папа незаметно подкрадывается поближе, чтобы украдкой на него поглядеть.
      Интересно, Уильям видел, как под Джеком ломается лед и он падает в Кастельгравен? Интересно, стал бы Партитурщик спасать Джека, если бы не подоспел самый маленький солдат? Интересно, приходил Уильям в стокгольмский "Гранд-отель" смотреть, как Джек завтракает? Интересно, папа видел, как Джек уписывает за обе щеки завтрак в "Бристоле" в Осло, видел его, словно подвешенного в воздухе, в кабине лифта над Американским баром в отеле "Торни" в Хельсинки?
      И сейчас тоже, в Амстердаме, по субботам, когда Джек сидел у окна или стоял в дверях в "Красном драконе" на Зеедейк, просто разглядывая прохожих на запруженной улице, всех этих бесконечных мужчин, бродящих туда-сюда по кварталу красных фонарей, — в такие вот субботы, интересно, папа не проходил мимо него в толпе? Если Уильям, по словам Фемке, отлично знал, как он, Джек, выглядит, то сколько раз Джеку уже доводилось видеть папу, хотя он сам об этом и не подозревал?
      Но позвольте, разве мог Джек не узнать Уильяма Бернса? Конечно, тот не стал бы снимать посреди улицы рубашку и показывать Джеку свои татуировки, тут бы мальчик его точно узнал, но все же — разве мог сын не узнать своего отца, у них же столько общего? Взять хотя бы ресницы, кое-какие женщины говорили об этом Джеку прямо в лицо.
      С того самого дня у Фемке Джек стал повсюду искать Уильяма Бернса. В некотором смысле он начал искать его именно с той минуты — но какие же слабые были у него основания думать, что этим стоит заниматься! Ведь про отца он услышал от женщины, которую считал проституткой, которая, вне всякого сомнения, отличалась жестокостью и которой ничего не стоило ему солгать.
      — Она лжет, Джек, — тут же опровергла слова Фемке Алиса.
      — Это ты лжешь, лжешь сама себе, — ответила та. — Ты говоришь себе, что Уильям все еще тебя любит, так вот это ложь. Более того, ты думаешь, что он любил тебя тогда, в Эдинбурге, но это же просто смешно!
      — Я точно знаю, когда-то он меня любил, — сказала Алиса.
      — Если Уильям когда-то тебя любил, разве смог бы он вынести эту картину — ты в роли проститутки? — сказала Фемке. — Если он тебя любил, он бы умер в тот самый миг, как только увидел бы тебя в витрине. Разве не так? Еще бы, конечно! Только тут одно условие — если он тебя любил, если ты ему небезразлична.
      — Разумеется, я ему небезразлична! — вскричала Алиса.
      Вообразите — вам четыре года и ваша мама орет на какую-то незнакомку, а та — на вашу маму. Подумайте — смогли бы вы расслышать, понять, о чем они на самом деле спорят? Вот представьте — вы изо всех сил пытаетесь понять, что было сказано (крикнуто) в последней реплике, но это же сложно, и поэтому вы просто не успеваете услышать следующую, а тем временем и та, что идет за ней, влетает вам в левое ухо и вылетает в правое. Разве не так четырехлетний ребенок слышит, точнее, не слышит, о чем спорят взрослые?
      — Только представь себе, вот ты Уильям, и ты видишь тебя в витрине, слышишь, как ты поешь этот твой гимн или молитву, ты знаешь, о чем я, — говорила Фемке. — Как там это, "Приди ко мне, дыхание Господне", так, что ли? — Фемке знала и мелодию и тут же напела ее. — Это шотландский гимн, верно?
      — Англиканский, если точнее, — поправила Алиса. — Это он тебя научил?
      — Он научил ему всех шлюх из Аудекерк. Он играл на органе, а они пели. Я уверена, он и тебе его играл, а ты пела.
      — Мне незачем доказывать, что Уильям любил меня — тебе-то мне уж точно ни к чему это доказывать, — сказала Алиса.
      — Мне? Да при чем здесь я? — удивилась Фемке. — Себе — вот кому ты должна это доказать! Ведь Уильям не сможет это так снести, правда же, если вдруг ты выйдешь на панель и снимешь клиента, а потом еще одного и еще парочку, а? Не сможет, конечно, — но при одном условии, что ты ему небезразлична.
      — Не надо при Джеке, — сказала Алиса.
      — Ну так найди Джеку няню, — посоветовала Фемке. — У тебя же есть подружки в квартале красных фонарей, разве нет?
      — Спасибо, что приняла нас, — сказала Алиса и только тогда взяла Джека за руку.
      Они прошли вниз по Бергстраат и вошли в квартал красных фонарей, попав на площадь Аудекерксплейн. Стоял ранний вечер, только начало темнеть. Орган Аудекерк безмолвствовал, но во всех витринах и дверях стояли женщины, словно знали, что к ним идут Алиса и Джек. Там была одна из пожилых, по имени Аня, она то дружила с Джеком и мамой, то нет. Наверное, в тот вечер она решила с ними поссориться, потому что как раз напевала мелодию "Приди ко мне, дыхание Господне". Была в этом какая-то жестокость.
      Там ведь и мелодии толком нет, это просто молитва, только ее поют, а не читают, слова тут важнее музыки. Это была очень простая вещь, и Джек считал, что она прекрасна, как все простые вещи; а еще это была любимая мелодия мамы.
      Затем они прошли мимо Маргрит, из молодых, она всегда обращалась к нему "Джеки", но на этот раз ничего не сказала. Затем они увидели Аннелис, Гадкую Нанду, Катю, Злючку Анук, Миссис Мис и Рыжую Роос; все, как одна, напевали "Приди ко мне, дыхание Господне", Алиса не обращала на них внимания. Слова знала одна только Старуха Иоланда.
      — Приди ко мне, дыхание Господне, — пела она.
      — Ты ведь не сделаешь этого? — спросил Джек маму и затем солгал: — Мне наплевать, увижу я его когда-нибудь — или нет.
      — Это я хочу его увидеть, Джек, — кажется, сказала в ответ Алиса. А может быть, она сказала и так: — Это он хочет тебя увидеть, Джеки.
      Алиса пересказала идею Фемке Тату-Петеру, одноногий стал ее отговаривать. На правом бицепсе у Петера жил Дятел Вуди, и Джеку казалось, что даже дятел не хочет, чтобы мама пела гимн из витрины, где стоят проститутки.
      Много лет спустя Джек спросил маму, а что стало с фотографией, где он, Джек, снялся рядом с Петеровым Дятлом Вуди.
      — Фотография не вышла, — только и сказала в ответ мама.
      Покинув Дятла Вуди, Джек и мама пошли в "Красный дракон", там Робби де Вит скрутил Алисе пару самокруток, она убрала их в сумочку. Наверное, это Робби снимал их с Тату-Тео. Джек потом решил про себя: "Наверное, эта фотография тоже не вышла".
      Они купили круассан с сыром и ветчиной для Саскии, но у нее был клиент, так что круассан достался Джеку, и он жевал его, пока они шли на угол Стоофстеег. Там мама нашла Элс и завела с ней беседу, Джек то слушал их, то думал о чем-то еще.
      — На твоем месте я бы не стала, — сказала Элс, — но если что, моя комната в твоем распоряжении, а я тем временем пригляжу за Джеком.
      Из двери комнаты Элс не было видно ни витрины, ни двери Саскии на Блудстраат, так что им пришлось перейти на другую сторону канала, чтобы понять, ушел от нее уже клиент или нет. Клиент все еще был там. Когда они вернулись к Элс, к ней тоже пришел клиент, поэтому Джек и мама пошли обратно на Блудстраат и завели разговор с Яннеке, соседкой Саскии.
      — Дался тебе этот гимн, или как его там, молитва, — сказала Яннеке. Алиса только покачала головой. Они втроем стояли на улице, ждали, когда от Саскии уйдет клиент, это произошло несколько минут спустя.
      — Вы только посмотрите на него, — сказала Яннеке. — Не мужик, а вылитый шелудивый пес с поджатым хвостом!
      — Верно, лучше и не скажешь, — поддакнула Алиса.
      Потом Саския раздернула занавески и увидела маму с Джеком. Она помахала им, улыбнулась до ушей, как никогда не улыбалась своим клиентам. Саския тоже сказала Алисе, что комната в ее распоряжении и что они с Элс отлично позаботятся о Джеке. Вдвоем верней.
      — Большое вам спасибо, я так вам благодарна, — сказала Алиса Саскии. — Если тебе вдруг захочется сделать татуировку...
      Алиса почему-то замолчала, а Саския почему-то не смела заглянуть ей в глаза.
      — Знаешь, бывают вещи и похуже, — произнесла Саския в пространство. Алиса снова покачала головой.
      — Знаешь что, Джек, — сказала вдруг Саския, ей очень хотелось сменить тему, — кажется, я знаю одного маленького мальчика, который только что съел чужой круассан с сыром и ветчиной! Кажется, этому парнишке очень везет!
 
      В Амстердаме всем проституткам полагалось регистрироваться в полиции. Там их фотографировали и заводили карточки, куда записывали все-все сведения об их личной жизни; наверное, большинство этих сведений были никому не интересны. Иные, впрочем, были весьма важны — например, имеется у проститутки друг или нет; чаще всего, если проститутку вдруг убивали или избивали, оказывалось, что это сделал ее друг, а вовсе не клиент. В те дни среди проституток не было несовершеннолетних, и полиция считала тружениц квартала своими лучшими подругами; полиция знала все или почти все, что там делалось.
      Одним прекрасным, почти весенним утром Джек и Алиса отправились в полицейский участок на Вармусстраат вместе с Элс и Саскией. С Алисой говорил приятного вида полицейский по имени Нико Аудеянс. Это Саския его вызвала — потому что именно он первым прибыл на Блудстраат оба раза, когда с ней случались неприятности. Джек был несколько разочарован, ведь Нико вышел к ним одетым в гражданское, а не в полицейскую форму; но важно было не настроение Джека, а то, что Нико был всеобщим любимцем в квартале красных фонарей, и не просто хорошим знакомым для проституток, но полицейским, которому они доверяли, как никакому другому. Ему было или чуть меньше тридцати, или совсем чуть-чуть за тридцать.
      На вопрос, есть ли у Алисы друг, она ответила "нет", но Нико засомневался в ее искренности.
      — Вот как, значит, нет. А для кого же ты тогда поешь, Алиса? — спросил он.
      — Это мой бывший друг, — сказала Алиса, сделав ударение на "бывший", и положила руку Джеку на шею. — Он Джеков папа.
      — С нашей точки зрения он подпадает под понятие "друг", — вежливо, но твердо сказал ей полицейский.
      Кажется, в этот миг Элс сказала примерно так:
      — Нико, это же всего на один вечер, максимум одну ночь.
      Кажется, Алиса добавила:
      — И я вовсе не собираюсь принимать клиентов, я просто буду сидеть в витрине или стоять в дверях и петь.
      — Алиса, если ты станешь всем отказывать, кое-кто может и рассердиться, — заметил Нико.
      Тут, наверное, вступила Саския:
      — Кто-то из нас будет поблизости, или я, или Элс. Если Алиса будет в моей комнате, я буду следить за ней, если она будет у Элс, то Элс.
      — Хорошо, а где будешь ты, Джек? — спросил Нико.
      — Он будет или со мной, или с Элс! — недовольно ответила Саския.
      Нико Аудеянс покачал головой:
      — Мне все это очень не нравится, Алиса, такая работа не для тебя.
      — Как это так, я же пела в хоре, — ответила Алиса.
      — Квартал не место, чтобы петь молитвы, — возразил полицейский.
      — Ну тогда, может, ты заглянешь разок-другой, — предложила Саския. — На всякий случай, если вдруг вокруг Алисы соберется толпа.
      — Она, вне всякого сомнения, соберется, я готов спорить, — усмехнулся Нико.
      — Ну и что? — сказала Элс. — Вокруг новых девчонок всегда собирается толпа.
      — Штука в том, что толпа потом расходится — но только если новая девчонка берет клиента и уводит его за занавеску, — возразил Нико Аудеянс.